Текст книги "Необитаемая"

Глава 7
Квота

Я закончила работу над романом. Мне больше не нужно было искать формулировки, выбирать лучшие из возможных слов, кромсать и латать буквенное туловище. Всё вокруг затихло.

Тихо кружился и падал на землю мокрый весенний снег, тихо брели по слякоти неизменно одетые в темное петербуржцы, вечерами тихо пил чай на кухне Костя, а я, как героиня стихотворения Лидии Чуковской, сдавшая все работы, двигалась по заснеженному мосту навстречу чему-то неведомому.

Я отправила текст в разные издательства, контакты которых нашла в интернете, и приготовилась терпеливо ждать. Знакомств ни в одном издательстве, за исключением того, куда я ходила на курсы, у меня не было. Несмотря на то, что курс давно кончился, меня как лучшую ученицу пригласили в ежемесячную бесплатную литературную студию. Через пару недель после того, как я направила роман издателям, администратор студии прислал письмо с предложением разобрать рассказы на семинаре.

Литературный семинар – это формат группового публичного разбора текстов, который вроде как изобрел Максим Горький. Участники заранее читают тексты друг друга, которые будут разбирать, а на семинаре по очереди высказываются о текстах, чаще – критикуют с разным градусом жестокости, но бывает, что и хвалят. Высказываются и мастера, ведущие семинара, – обычно в этой роли выступают известный писатель и редактор издательства или «толстого» литературного журнала.

Я удивилась, что меня пригласили на разбор сразу после отправки рукописи. Может, лысоватый издатель, который явно по достоинству оценил мою прозу, уже прочитал роман – и хочет заодно с рассказами поговорить и о нем?

Размышляя об этом, я летала по офису в предвкушении семинара. Я предъявила миру свой первый роман – и вокруг этого сразу же начинают возникать какие-то события! Со страхом и трепетом я ждала оценок.

Кроме издателей, я показала рукопись друзьям и литературным товарищам, и собрала первые отклики. Люди быстро прочитывали мой текст. Они говорили, что «было не оторваться». Они говорили, что, читая, вспоминали свою юность. Они говорили, что я создала замечательную героиню.

Человек, которого я считала своим литературным учителем, поздравил меня и заключил, что я написала профессиональный текст и быстро выросла. Не обошлось и без нареканий: он сказал, что я завалила концовку, и дал целую кучу советов и замечаний, с которыми я была согласна, но уже не могла принять их как следует: я оторвалась от работы над текстом, и мне казалось, что вносить правки мне предстоит на этапе редактуры перед публикацией. В том, что она непременно случится, и моя рукопись превратится в книгу, я втайне была уверена. И надеялась, что помочь с этим мне сможет в том числе и учитель. Но он ограничился лишь литературным разбором, хоть и говорил о тексте так, будто не сомневался, что его издадут.

Оставалась надежда на издателей с курсов. Хотя меня и коробила их редакция: в ней выходили развлекательные книжки и фэнтези, обложки которых часто были чудовищными и напоминали аляповатые фантастические серии, которые в детстве читал мой младший брат. Но я думала, что если уж они возьмут мой текст, то со мной всё обязательно будет по-другому. С этими размышлениями я отправилась на семинар.

До этого я уже года три принимала участие в литературных семинарах, поэтому публичный разбор и критика меня не пугали. Я умела стойко выслушивать сказанное, отделять самолюбование ораторов от искреннего стремления принести пользу, и знала, что мои тексты могут не нравиться и даже вызывать раздражение. Сейчас к делу примешивалось мое щенячье ожидание оценки от лысоватого редактора. Во время курса он хвалил мои тексты, и мне казалось, несмотря на его строгость и даже жестокость, граничащую с грубостью, что я стала его любимицей.

Профессии «писатель» не существует в российском реестре профессий. Не существует и понятных механизмов, которые делают человека писателем. Ты пишешь художественные тексты, ты занимаешься в школьной или студенческой литстудии, даешь читать друзьям и родным, хранишь тексты на жестком диске. Потом тебе попадаются литературные курсы, потом другие… Все вокруг вроде как говорят тебе, что ты писательница. Ты пишешь рассказы, побеждаешь в конкурсах, пишешь повесть, пишешь большой роман. Но при этом совершенно не представляешь, что конкретно нужно сделать, чтобы твой текст издали. Теоретически у тебя есть знакомые писатели, но мало кто из них готов пойти к своим издателям и предложить им твою рукопись. Мои наблюдения показывали, что многие из них часто не знали, куда девать собственные рукописи.

Поэтому появление на горизонте редактора издательства, пусть и не очень престижного, меняло положение дел. А если издатель еще и, как это было в моем случае, симпатизировал текстам, это давало надежду на удачу – заключение договора и издание книги.

Долго выбирала, что надеть на разбор своих рассказов. Предвкушала похвалу и даже триумф. Когда на курсах объявляли авторов лучших домашних заданий, в этом списке неизменно оказывалась я.

Бизнес-центр, где проходила литературная студия, располагался на Петроградке. Я приехала заранее, припарковалась и долго курила в машине. Семинар шел прямо в редакционном офисном помещении, участники брали стулья и рассаживались, где придется. Я обычно садилась вдали от всех, но сегодня решила расположиться поближе к мастерам.

Приступили к обсуждению. Отзывы на мои тексты были разными: рассказы, которые я отправила, нельзя было назвать однозначными. А потом дело дошло до мастеров. Первым слово взял не лысый издатель, а толстый пожилой самодовольный фантаст.

– Коллеги, а разве представленные тексты можно вообще назвать рассказами? – спросил он, обращаясь к окружающим с лукавой улыбкой. – По сути, перед нами недокрученные зарисовки. В них нет персонажей, в них страдает логика…

Я слушала его с робкой улыбкой. Меня ошарашила эта жестокая оценка, ведь во время курса я получала исключительно похвалу. В конце он направил на меня взгляд и произнес:

– Если вы перестанете халявить, то вас ждет блестящее будущее. Возможно, великое. Но то, что мы сегодня обсуждаем, – халтура!

За ним слово взял лысый редактор.

– Соглашусь с предыдущим оратором, – отчеканил он. – Налицо недоработка.

Мое сердце полетело куда-то вниз, как ударившийся о стену мяч. После того, как всё закончилось, я подошла к нему, и не успела открыть рот, как он отрезал:

– Пока не прочитал.

Извинительно улыбнувшись, я поплелась к выходу. Голова трещала.

Я прощалась с другими участниками семинара как ни в чем не бывало. Мне надо было показать, что я в полном порядке; я же не буду вести себя как психичка, как, например, та девочка, что убежала с разбора осенью. Тогда я высокомерно подумала, что у нее, должно быть, совсем нет семинарского опыта. Сейчас мне самой хотелось орать и плакать.

Я села в машину и вздохнула. Надо было набраться терпения и ждать ответа по рукописи; уж в чем-чем, а в ней я была уверена! Рассказы писались до того, как я приобрела грандиозный романный опыт. Тем более, мой учитель похвалил текст. А тут вообще издатели – они могут при желании довести до ума и сырую рукопись…

Мне было, чем занять время: ведь пора было начинать ходить по врачам. Я отправилась на запланированный прием по поводу эрозии шейки матки.

– У вас дисплазия шейки, – сказала, осмотрев меня, пожилая тетенька с прической-ракушкой. – Во-первых, это деформация клеток, и нужно будет отправить их на проверку, относительно новообразований. А во-вторых, если планируете ЭКО, то вам нужно эрозию прижечь.

– Как прижечь? – воскликнула я, и без того напуганная словами про новообразования.

– Очаг воспаления прижигается электродом. Током. Делается под местным наркозом, занимает минут десять-пятнадцать.

Интересно, а то, что я написала роман об электричестве, которое раздирает изнутри юную героиню, и то, что теперь мне будут фигачить током прямо в матку, как-то связано между собой?

Через несколько дней пришли результаты исследования: никаких новообразований у меня не нашли, но перед ЭКО надо было сделать это несчастное прижигание.

– Заживление длится полтора месяца, – сказала врачиха. – После него противопоказаний к ЭКО у вас не будет. Лучше прижечь поскорее.

Так как мы уже решились на ЭКО, а прижигание оказалось условием для его выполнения, выбора у меня не оставалось.

Я пришла на процедуру в субботу, впереди был целый день, который можно было провести, валяясь дома. В углу просторного кабинета стояло гинекологическое кресло, а рядом с ним – квадратные устройства, похожие на приборы для проведения электрических измерений и испытаний, с которыми я имела дело на работе. Я разделась и залезла в кресло. В кабинет вошла пожилая врачиха в сопровождении медсестры. Мне сделали укол обезболивающего, и врачиха устроилась внизу, под моими ногами, уложенными в подставки. Раздался щелчок, прибор загудел и началась процедура. Вниз я не смотрела, шарила глазами по потолку и оконным карнизам, но, судя по моим ощущениям, там происходило нечто, похожее на выжигание по дереву. Всё сопровождалось треском, и вызывало дикую боль. Через минуту мои бёдра непроизвольно затряслись. Я шумно дышала, как делала в горах, когда было особенно невыносимо.

– Почему вы так дышите, вам плохо? – спросила врачиха.

– Больно, – отозвалась я.

– Терпите.

И я терпела. Казалось, оттуда идет дым, а еще я ощущала запах горелой плоти. Боль волнами гуляла внизу живота.

Как я докатилась до такого?.. Жила себе, была здоровой, радовалась жизни, – а теперь лежу распластанная, как лягушка на дощечке средневекового врачевателя, стараясь унять дрожь в ногах, тех самых ногах, что пробежали 42 км марафона и вознесли меня на вершину самой высокой горы, а теперь не могут просто замереть спокойно – и дергаются, изнемогают, а всё мое тело сжимается, словно спрашивая: «Куда ты нас притащила, что ты творишь?».

…После процедуры мы с Костей сидели в кафе. Свет был приглушен, других посетителей не было. Мы выбрали стол у окна, и я завалилась на бок на кожаном сидении. Заказала жареную картошку, хотя есть, по правде говоря, совсем не хотелось. Я чувствовала себя выжатой половой тряпкой после этого бенефиса боли и тошнотворного запаха, которые следовало терпеть, ни в коем случае не сдвигая ноги. Костя глядел на меня с жалостью. Я не рассказала ему подробностей, чтобы не вызвать неприязнь к своему телу.

Дома я без сил упала на диван. Смотрела бездарный фильм про Хармса, дремала, наблюдала город в окно. Отпуск на море, в который я собиралась, пришлось отменить, ведь купаться и загорать теперь было нельзя. Что ж, сказочки, в которых я была писательницей, ночами трепещущей над своим романом, храброй альпинисткой или марафонцем с медалью на груди, были окончены. Судя по всему, началась реальная жизнь. Пахла она неуверенностью, стыдом и моим горелым мясом.

Пока ждала заживления, надо было озадачиться прикреплением к другому району по страховому полису, чтобы намутить квоту на ЭКО. Я брела в МФЦ подавать заявление на смену поликлиники и недоумевала: какого чёрта я должна всем этим заниматься? Почему, чтобы получить ребенка, мне надо проходить сначала физические испытания, а затем бюрократические?

Мы с Костей решили работать на цель. Мне было больше тридцати лет: с каждым годом мои и без того утлые шансы будут падать. Если забить и не заниматься этим, ничего не произойдет, и я вдруг очнусь сорокалетней, внезапно понявшей, что хочу ребенка, но с организмом, который уже не будет на это способен. Вот почему следовало разобраться с этим прямо сейчас.

Из МФЦ меня отправили в поликлинику Невского района. Там нужно было соврать, что я переехала куда-то неподалеку. Милая врачиха дала мне какой-то адрес. Когда отдавала заявление, и надо было вслух произнести, что я переезжаю, я ощутила неловкость: нагло обманываю людей. Теоретически я могла отправиться получать квоту в своем районе. Однако знакомая, которая получала квоту без всяких там блатов в поликлиниках, рассказывала про дикие очереди, горы анализов и десяток осмотров… Заниматься таким не хотелось совершенно. Я решила пойти на поводу у врачихи. Наверное, у нее имелась своя выгода, ведь такие как я несли квоты в ее клинику, а не в другие, более раскрученные. Как бы то ни было, она экономила нам с Костей несколько сотен тысяч рублей.

Поликлиника Невского района оказалась сырой и обшарпанной; стоя в очереди, я вспомнила документалку «Подвалы Дыбенко». Но мои манипуляции прокатили – заявление приняли, и уже через несколько дней я получила новенький полис. Ради квоты я стала мертвой душой Невского района.

Следующим шагом был визит в местную женскую консультацию, на прием к знакомому моей врачихи. Номерок был только на восемь утра, выехать из дома пришлось в семь. Я села в машину и поехала. Улица была сильно заснежена, и я не сразу поняла, что с машиной что-то не так. Что-то мешало ей ехать. Я остановилась у обочины и обошла ее по кругу. Передний номер был сорван и волочился по земле. На капоте я увидела огромную вмятину. Видимо, ночью с крыши на нее свалился лед. Под снегопадом, в утренней тьме я стала пытаться приладить номер на место. У меня ничего не вышло, он был почти полностью оторван. Меня охватила паника: почему именно в утро, когда мне нельзя опаздывать, моя машина отказывает мне? Может, так она предупреждает, что мне не следует во всё это вписываться?

Я решила бросить машину и вызвала такси. Пока таксист вез меня через сумеречный Володарский мост, вспоминала, как во время учебы в университете сдала экзамен по философии, притворившись беременной.

Философ был дико свиреп. Летом я еле получила зачет: за прогулы препод заставлял читать книги Бибихина и потом таскаться рассказывать ему свое понимание их содержания. В том семестре я снова напропускала пар, и знала наверняка, что он точно меня завалит. Но вдруг по потоку прошел слух, что он ставит тройки беременным просто так. Девчонка из моей группы подтвердила эту информацию. Тогда я решила сдавать последней и сказать философу, что собираюсь брать академ, потому что жду ребенка. Одна знакомая согласилась дать мне свой снимок УЗИ. Вооружившись черно-белой картинкой и надев широкую кофту, я вошла в аудиторию. Взяла билет, подготовилась, дождалась своей очереди, села перед преподавателем и принялась отвечать. Философ глянул на мою посещаемость, и начал было говорить, когда я прервала его:

– Должна вам сказать, что после сессии ухожу в академический отпуск по беременности.

– Вот как?

– Так уж вышло… И я бы, конечно, не хотела с пересдачей… – мямлила я.

Он молча взял со стола мою зачетку и начал выводить там вожделенную тройку. Снимок УЗИ доставать не пришлось. Протягивая зачетку, он произнес: «Лучше бы ты училась», презрительно тыкнув. В эту секунду мне внезапно стало жаль наших летних, полных Бибихина разговоров на пересдачах. Я схватила зачетку и выскочила за дверь. О том, как я объяснюсь, если встречу его в коридоре в следующем семестре, или если он спросит в деканате, ухожу ли я в академ, я не думала.

Мне было невообразимо стыдно вспоминать об этом. Этот эпизод лежал в памяти черным камнем. Не то чтобы я осознавала, что сжульничала, но на каком-то подспудном уровне ощущала, что это было ошибочно. Возможно, и за это тоже я сейчас расплачиваюсь?

В очереди в консультации сидели одни старухи. Их диалоги и попытки проникнуть в кабинет без очереди напоминали абсурдный рассказ Марата Басырова, в котором он выставляет женскую консультацию эдаким непостижимым мужикам женским святилищем.

Наконец, подошла моя очередь. В кабинете – два стола и два гинекологических кресла, без всяких ширм или перегородок. Мир бюджетной гинекологии показывал мне язык с одного из них. Врач, к моему ужасу, оказался моим ровесником, в очках с модной оправой, со спортивными часами той же марки, что у меня. Если сейчас он попросит меня раздеться и залезть в кресло для осмотра, я умру от стыда. Он перебрал бумажки и принялся проверять, все ли анализы готовы для квотного пакета документов. Из-за того, что за соседним столом сидела другая врач, грузная блондинка с отросшими корнями, я не решалась спросить напрямую: всё же будет нормально? Он закончил проверку и сообщил, что теперь покажет пакет комиссии, квоту подпишут, и он оставит ее для меня в регистратуре.

Я с облегчением вышла на снежную улицу. Оглянулась на здание консультации – серый прямоугольник среди хрущевок, оно и вправду было похоже на поликлинику из рассказа Басырова. Может, Басыров жил в Невском районе?

Через неделю я приехала сюда за бумажкой, в которой было сказано, что я получила квоту. Значит, всё, что отныне будет происходить со мной в клинике репродуктивной медицины, оплатит государство.

Перво-наперво мы решили, что ЭКО начнется уже во время следующего цикла. Я записалась на прием и принялась ждать. Но когда пришла, меня отправили не в знакомый кабинет, где принимала моя врач, а в другой; внутри меня ожидала незнакомка, врач гораздо старше. Она покровительственно пригласила меня сесть. Я сказала, что сегодня вступаю в протокол.

– Давай сюда документы, – тыкнула она.

Я протянула ей стопку; она принялась небрежно их перебирать.

– Смотри, так, кровь просрочена…

Я не вполне понимала, что происходит.

– Надо заново сдавать. И АМГ нет. Где у тебя АМГ?

– Всё должно быть там.

– Должно быть… Сама не знаешь, что у тебя есть? Видишь этот список? Тебе такой давали? – она принялась выводить галочки около отдельных строк. – А вот, сколько еще не хватает. Иди сдавай, а до того – никакого протокола… Не знаю, что она тебе там наговорила, – она усмехнулась. – Сдавай всё и тогда приходи, понятно?

Я вышла в коридор. В горле стоял комок. Это такой резкий переход от платных услуг к бесплатным? Я подошла на ресепшен и спросила, где мой прежний врач. «Она больше не работает в клинике» – был ответ. Ее уволили за помощь с квотами? Понятно было только то, что теперь мне надо досдать анализы и возвращаться к той злобной тетке. Именно она, судя по всему, будет делать мне халявное ЭКО.

Домой шла подавленная. На следующий день, взяв себя в руки, я позвонила в клинику и попросила прислать мне список недостающих анализов письмом, сказала, что вчера пришла начинать протокол, а наткнулась на чужого врача и белиберду с анализами. Мне прислали список. Я сдала всё, что требовалось. В маленькой лаборатории на углу канала Грибоедова и улицы Гривцова меня уже знали в лицо. Я регулярно ходила сюда сдавать кровь и мазки. Иногда я понимала, что́ сдаю, иногда нет.

Как-то вечером я получила сообщение от своей врачихи. «Добрый день! Мне очень жаль, что вас не взяли в протокол. Я уволилась из клиники. Мне предложили место заведующей ЭКО в Военно-медицинской академии. Из-за этого с руководством уладить мой уход мирно не получилось. Поэтому, наверное, вышла такая неразбериха. Если не будете делать там, то приходите ко мне, помогу получить новую квоту». Что ж. У людей есть карьеры, они хотят двигаться вперед. Военно-медицинская академия – это респектабельно.

Я решила не дергаться и всё равно делать ЭКО в клинике на Сенной. Заново проходить канитель с квотой не хотелось. Я уже потратила кучу денег на анализы, которые будут просрочены, если я сменю клинику.

В начале нового цикла со стопкой анализов я притащилась на прием. На этот раз решила быть увереннее и одернуть врачиху в случае грубости. Только в кабинете она была не одна. На стуле в глубине кабинета, угнездив руки на подоле пышной юбки, сидела еще одна женщина. Судя по ее виду и статности, это был кто-то из топ-менеджмента клиники. Однако никто из них никак не прокомментировал происходящее. Врачиха театральным жестом пригласила меня к столу. Она заговорила притворно ласковым голосом. Долго разбирала принесенные мной бумаги. Все анализы были на месте. Потом пригласила в кресло для осмотра. Женщина не сдвинулась с места и молча наблюдала за происходящим. У меня было ощущение, что я присутствую на сеансе вуайеризма, хотя умом я понимала, что происходит «контроль качества». Очевидно, не я одна столкнулась с хамским обращением, и теперь начальница решила лично понаблюдать за работой своей подчиненной. Всё это сбивало меня, я отвечала на вопросы и тут же забывала суть разговора. Вместо того, чтобы запоминать наставления, я напряженно размышляла о происходящем. Репродуктивная медицина, должно быть, очень конкурентная сфера – лечение стоит немалых денег, а длится от силы пару месяцев. При этом никто не дает никаких гарантий, и это безусловно избавляет клиники от жесткой ответственности. Хотя кто знает, на что способны попрощавшиеся с мечтой потенциальные родители? Может, конечно, у них просто нет сил на разборки или суды, или они предпочитают пускать их остатки на новые попытки…

Явившись на свое первое ЭКО, я всё еще считала себя угодившей сюда случайно. Происходящее словно не совсем относилось ко мне. Сложился ряд обстоятельств, я вдруг на халяву получила квоту, и теперь заступила сюда одной ногой. Я оглядывала других женщин как экспонаты, считая себя попаданцем. Они сидели, кто-то тревожно теребил ремень от сумки, кто-то вжимал голову в плечо сидящего рядом мужа, тревожные, напуганные. Я же яростно хотела отгородиться от них. Как в детстве старалась отгородить себя от других атрибутами приверженности к субкультурам, пирсингом, одеждой, кедами. Мне не хотелось быть тут своей, привычной, быть еще одной бесплодной женщиной, которая принесла сюда свою надежду. Я была гастролером, которого привела сюда цепь случайностей, и у которого, в этом я не сомневалась, всё получится с первого же раза. Потом мы с Костей скроем от всего мира, что беременность случилась не сама собой, и я забуду о произошедшем – возможно, лет через двадцать использую эту фактуру в каком-нибудь тексте. Только и всего! Только и всего, девочки!

Наконец, врач закончила говорить. Из сказанного я поняла, что мне нужно подписать документы на ресепшен, и после этого я, наконец, вступлю в протокол. Потом мне дадут полагающиеся препараты. Их тоже дадут просто так, без денег, ведь это входит в объем квоты. На отдельном листке с таблицей она расписала дозы уколов по дням и прибавила к ним несколько видов таблеток.

Схема была похожа на манипуляции с лекарством-ручкой. Ежедневные уколы десять дней подряд растят в моих яичниках много-много фолликулов. Я хожу на УЗИ, чтобы она наблюдала, как происходит рост, а потом их вынимают под общим наркозом. Это называется пункция. После пункции клетки соединяют со спермой моего мужа, несколько дней из них растят эмбриона, после чего один или несколько отправляется обратно внутрь меня, в матку, где благодаря горстям таблеток, которые я буду глотать все эти дни, вырастет шикарный эндометрий, призванный прикрепить к моему организму будущего ребенка. Примерную дату пункции мне тоже сообщили – через две недели.

Стараясь уместить всё это в голове, я поплелась на ресепшен. Пока ждала распечатки договора, расторопная медсестра пригласила меня в небольшой кабинет, уставленный шкафами, выдала две коробки с ручками-шприцами и две пачки таблеток. На ресепшен передо мной положили стопку листов договора. Там было приложение, в котором спрашивалось, что делать с эмбрионами в случае моей смерти.

– А тут что надо указать?

– Тут надо указать, кто будет наследником эмбрионов, если с вами что-то случится. Все пишут мужа.

Если эмбриончиков будет много, они подвергнутся криоконсервации, и могут находиться в ней очень долго.

Я взяла ручку и вписала данные.

До этого мы с Костей не поднимали таких вопросов. Наследство. Что делать в случае, если с кем-то из нас что-то случится… Мы были женаты всего три года, и пока не добрались до таких мрачных тем.

Мне представилось, как он приходит сюда, и ему в руки передают парящую сухим льдом капсулу. В ней зеленоватым светом переливаются эмбрионы. Куда он понесет их?..

Меня поторопили, и я стремительно подписала остатки бумаг. Договор на создание нового человека.

Когда-то на лекции о формировании персонажа учитель говорил об алхимии, средневековых старцах и науке о гомункулах – причудливых человечках, попытках вывести копии людей. Он сравнивал писателя с алхимиком, который клепает своего персонажа с помощью синтеза магии и науки.

Получается, что алхимия никуда не исчезла, и прямо сейчас я подписала договор именно на такую процедуру. Создав дюжину гомункулов-персонажей на страницах своего романа, я только что приступила к созданию гомункула в своем собственном теле.

Я вышла из клиники и закурила. Курить придется бросить в ближайшие дни. Начинается мое первое ЭКО.