Текст книги "Необитаемая"

Глава 6
Ручка, полная игл

– Эта штука похожа на шариковую ручку, – бойко произнесла Шалина, не отрываясь от своих бумаг. – Я напишу, сколько колоть каждый день. Сверху дозатор: выставляешь нужное число…

Она говорила так, словно все по умолчанию умеют делать себе уколы. Меня же шприцы приводили в ужас, и я бы никогда не смогла уколоться.

…Через год после аборта я начала стремительно набирать вес. Заметила не сразу: раньше у меня не было необходимости взвешиваться, сидеть на диетах, худеть. Я всегда была примерно одинаковой. Ничего лишнего: в платьях и обтягивающей одежде ощущала себя уверенно. А потом все вещи будто разом сели. Я просыпалась отекшей, и казалось, что одутловатость усиливается с каждым новым днем.

Это заметила мама. Она говорила: «По-моему, ты еще поправилась», «Ты взвешиваешься?», «Выглядишь полной…». Она пыталась контролировать мое питание – и мне стало неловко подходить к холодильнику по вечерам: каждый раз, когда я брала еду, мама налетала на меня, как коршун. Она распахивала дверь в мою комнату и снова говорила что-нибудь о моем теле.

Не так давно я разошлась с Васей, от которого залетела, – и это сводило меня с ума. А мой новый вид – пугал; я ужасалась, когда видела себя на фотках. Вес постепенно увеличился на двадцать килограмм.

Мама купила абонемент в спортзал, чтобы я могла сбросить вес, и я отправилась на пробную тренировку. Амбал-тренер с вмятиной на лбу прогнал меня через все тренажеры подряд. Он не спросил, когда я последний раз тренировалась (никогда), как у меня вообще дела со спортивной формой, – просто подводил к очередному железному скелету и предлагал сделать двадцать или тридцать повторений. Во время одного из подходов, когда надо было лежать головой вниз, а ногами толкать прямоугольную платформу, меня резко затошнило; я спрыгнула с тренажера и через зал и раздевалку побежала в туалет, зажимая рот рукой. Какая-то женщина бросила вслед: «Беременная что ли?». Эти слова, произнесённые презрительным тоном, запомнились мне, подбитые диким стыдом. Больше в зале я не появлялась.

Мама настояла на том, чтобы я посетила эндокринолога. Там обнаружили, что гормон щитовидной железы – ТТГ – повышен у меня во много раз. Узнав об этом, мама сказала:

– Так тебе рожать срочно надо! Иначе потом будет нереально.

Иначе

Потом

Будет

Нереально

От кого я должна была рожать, хотела ли я рожать вообще, почему мне срочно надо это делать теперь (ведь я уже была беременна в прошлом году – и тогда почему-то рожать было не надо), она не уточнила. Естественно, я не собиралась замуж, а тем более – рожать.

Что за гормон такой ТТГ, за что он отвечает, для чего нужен в организме, почему в моем так сильно превышен, – мне тогда было непонятно. Мне прописали лекарство и сообщили, что принимать его придется всю оставшуюся жизнь. Каждый день. Одну маленькую белую таблетку. А по поводу веса эндокринолог сказала, что он у меня не такой уж и избыточный, достаточно начать соблюдать диету – и всё придет в норму.

Маме я соврала, что, по мнению врача, мой вес нормален. Я ненавидела то, что она лезет в мои физиологические дела, то, как она хочет, чтобы я была худой… Мне хотелось, чтобы меня оставили в покое и дали самой решить, какой мне следует быть. Я продолжала быть толстой – только чтобы не признавать, что она права.

Маму не устроило мнение врача, которая полагала, что превышение гормона нельзя вылечить, а можно лишь взять под контроль таблетками, и она записала меня к новому эндокринологу, в Военно-медицинскую академию. Тот попросил сдать целую гору анализов, и по их результатам рассудил, что щитовидка моя барахлит из-за аварии, в которую я попала, когда мне было четырнадцать. Меня тогда сбила машина, и после этого, по словам врача, мозг стал медленно и постепенно отторгать щитовидку. Он предложил эксперимент: назначил ряд таблеток и месячный курс уколов, которые должны были перезагрузить мою эндокринную систему, и тогда, возможно, она смогла бы обходиться без ежедневных таблеток.

Приемы он вел прямо в помещении кафедры, меж столов, за которыми сидели его коллеги. Когда его ладонь ощупывала мое горло, он вдруг спросил:

– Орального секса не было?

Я кашлянула, решив, что мне послышалось.

– Оральный секс был? – повторил он.

– Нет, – автоматом тихо соврала я, озираясь на окружающих людей, которые продолжали работать за своими столами, словно ничего не происходило.

– Верно, это заметно по вашему строению, – отозвался он.

Я вышла из Академии в оцепенении. Интересно, а как оральный секс может сказаться на строении горла? Это что надо делать, чтобы горло и щитовидка деформировались от этого процесса?

Тем не менее, указаниям эксцентричного доктора я последовала. Уколы мне делала мама. Но как-то раз я поехала за город с ночевкой, на день рождения. Там мамы не было, и передо мной маячила перспектива самой делать себе укол. На помощь пришла подруга, в процессе мы сделали смешную фотку – я в бумажном колпаке и со шприцом. Вместо Марка Рентона с герой Маша с больной щитовидкой.

Через год-другой я постепенно похудела, выкинула одежду размера L, словно она никогда и не касалась вешалок моего шкафа. Уяснила, что пропуск ужинов и занятия спортом эффективно укрощают мое непредсказуемое туловище и делают его таким, какое требуется мне, – той, что находится внутри.

…Всё это пронеслось в голове, пока я слушала Шалину. Она прописала мне препарат, стимулирующий рост фолликулов в яичниках, – чтобы их стало больше, и в дни овуляции мои шансы на оплодотворение повышались. Контролировать процесс надо было с помощью УЗИ.

Сбиваясь, я рассказывала всё это Косте. Что теперь у нас будет специальная схема. Говорила с ним, а сама рулила в аптеку. Оказалось, одна ручка с препаратом стоит почти десять тысяч. На такую сумму я не рассчитывала, но делать было нечего: мной руководил рефлекс цели – сейчас, еще немного, всё получится, и мы оставим этот досадный затык в прошлом.

Дома я распаковала лекарство. Внутри пластикового футляра лежала круглая штуковина, действительно похожая на шариковую ручку с десятью цветными стержнями, такие я любила в начальных классах. На конце патрона находилось колесико и маленькое окошко, где надо было выставить дозировку препарата. Я глядела на прозрачную жидкость в ручке: неужели это зелье поможет нашему ребенку появиться на свет? Расскажу ли я ему об этих манипуляциях? Колоть сегодня было рано: начать предстояло в первый день цикла после УЗИ.

Тащиться на УЗИ во время месячных было страшно унизительно. Ведь менструальная кровь, в отличие от крови, скажем, из пальца, – стыдная. Все парни делятся на две категории: одним плевать на месячные, они готовы заниматься сексом, несмотря на них, им не противна кровь, испачканное белье, они воспринимают всё это как должное. Вторые преисполняются брезгливости, если речь заходит о месячных, или им попадается хоть краешек испачканного белья. Ведь прятать кровь нас учат с детства. С тобой происходит что-то тайное, о чем лучше лишний раз не упоминать. Женские дела, женские секреты, окровавленные тряпки и использованные прокладки: стыдно, непотребно, мерзко, в конце концов… Недаром в рекламе прокладок кровь показывали не красной, а голубой: у девочек же голубая кровь, они ведь принцессы! Принцессы не протекают в школе, не приходят домой с кровавым пятном на заднице, и не стирают джинсы быстро-быстро, чтобы оскверненную одежку вдруг не увидели папа или брат. Наш маленький кровавый секрет.

Теперь же кровь на белье стала знаменовать для меня еще и гибель очередной надежды. Кровь вспыхивала на трусах – и я понимала, что мы снова в пролете. Еще одна неоплодотворенная, а может, оплодотворенная, но не закрепившаяся яйцеклетка вместе с поверхностью матки выходит наружу. Она погибла. Ты наблюдаешь эту символическую смерть каждые несколько недель – и видишь, как что-то, что могло превратиться в нового человека, снова и снова погибает в твоем организме. Но кто в этом виноват? Тебе хочется протестовать, не видеть эту кровь, не получать эту мучительную ежемесячную весть. Громче и громче возвещать себе самой:

Но я-то здесь!

Я-то – жива!

Я – есть!

Вы не отберете у меня саму меня.

Вы, бессмысленные кровавые комки.

Вы ни черта про меня не знаете, не определяете меня, не сообщаете ничего о том, кто я такая.

* * *

Я явилась на УЗИ в первый день цикла. Они должны были в чем-то там убедиться, прежде чем я начала бы колоть себе снадобье из чудо-ручки. Узистом, слава богу, оказалась женщина; она ободрила меня приветливой улыбкой и показала на ведро, куда можно было выбросить окровавленный тампон. Пока я возилась, она застилала кушетку двойным слоем бумажной ленты и заверяла, что всё будет сделано очень осторожно. Я улеглась плавно, стараясь не проронить ни капли крови куда-нибудь мимо бумаги. Узист начала процедуру.

– Так тут всё отлично! – сказала она. – А зачем вы, собственно, это делаете?

– Да вот, не могу забеременеть уже почти два года.

– Странно, ведь фолликулы созревают, и немало, – она указала на монитор.

Потом протянула мне пачку салфеток, и, когда я встала, осторожно собрала бумагу с моей кровью с кушетки.

– Сейчас дам распечатку. Ее надо будет отправить вашему доктору.

– Спасибо, – отозвалась я из-за ширмы, где пихала в трусы пачку салфеток: новый тампон взять я забыла.

– Возвращайтесь беременная!

Шалина в ответ на мое сообщение с фотками УЗИ и заключения написала: «Можно начинать». Теперь план состоял в том, чтобы делать ежедневные уколы примерно неделю, а затем явиться на новое УЗИ.

Костя с недоверием покрутил ручку-шприц в руке.

– Ты уверена в происходящем? – спросил он. – Это точно нормально?

– Кажется, да, – робко ответила я. – Если само не выходит? Можем дальше пробовать, а можем как-то ускорить процесс. Наша цель ведь – ребенок, помнишь? Давай к ней двигаться!

– Сейчас поищу видео, как это колоть.

Я легла на диван и оголила живот. Кожа над джинсами встретила еле заметную иголку из ручки практически бесчувственно.

– Больно? – спросил Костя, сосредоточенно сдвинув брови.

Я помотала головой. Мне почему-то хотелось оправдать эти странные действия, защитить перед ним план Шалиной, как проект на работе. Почему я вдруг оказалась так преданна этому плану? Пожалуй, мне хотелось поскорее решить надоевший вопрос, забеременеть уже – и срезать этот болтающийся над головой Дамоклов меч.

На следующий день Костя сделал мне очередной укол в живот. И на следующий. И через день. Еще и еще, пока ручка не затрещала, возвещая, что содержимое кончилось, и мне пора на новое УЗИ: убедиться в наличии овуляции.

В кабинете УЗИ меня вновь встретили приглушенный свет, вечерний уют и мерцание черно-белого монитора.

– Овуляция начнется в течение суток, – сказала узист. – Но растут они у вас не шибко хорошо. На этом препарате должно было сразу расцвести неестественно много фолликулов, а у вас их – как обычно…

Эти слова меня слегка задели.

Теперь, по предписанию Шалиной, следовало «жить половой жизнью» два дня подряд. Что мы с Костей добросовестно и выполнили. После я лежала с ногами, закинутыми на стену, пока он мылся в душе и пил сок, стоя в свете открытой двери холодильника.

– Думаешь, получится? – спросил он.

Каждый раз, когда он задавал такие вопросы, у меня возникало чувство, что он подозревает меня в нежелании иметь детей. Будто я специально делаю что-то такое, чтобы зачатие не наступило, – а перед ним играю спектакль со всеми этими врачами, препаратами и манипуляциями. Почему мне вообще казалось, что он так думает? В его глазах мигало еле заметное недоверие, слишком пристально он иногда в меня вглядывался. Как детектив в подозреваемого. По его мнению, убийство я уже совершила, когда сделала аборт, – и, возможно, была способна на что-то еще.

Это заставляло меня постоянно оправдываться, доказывать ему, что надо продолжать пробовать, и рассуждать о детях с преувеличенным энтузиазмом. Словно двоечница, которая пришла к преподу исправлять оценку и берет себе отработку. Мне и в голову не приходило поменять расстановку сил – и начать считать главным виновником наших неудач Костю. Мне не хватило духу даже передать ему слова Александра Третьего, намекнувшего, что со спермой Кости не всё идеально, и спросившего, не было ли у моего мужа каких-то травм, раз он профессиональный спортсмен. И вместо того, чтобы попросить Костю пройти дополнительные обследования, я предпринимала всё новые шаги сама. Мне казалось: вот еще одна схема – и сейчас всё точно получится, это затянувшееся недоразумение разрешится, и мы будем потешаться над ним, или вообще предпочтем забыть. Ребенка же будем любить вдвойне, ведь он заставил себя так долго ждать.

Как-то Костя прислал сообщение: «Говорят, дети выбирают будущих родителей сами. А с нами придется много читать и много тренироваться. Такого смельчака надо поискать среди сотен! Но он точно где-то есть, я знаю!».

Прочитав это, я ощутила облегчение. Вот же объяснение! Никто просто не отваживается! Но мы будем терпеливы.

После двух дней «половой жизни» мы принялись ждать. Была осень, и я гуляла по Летнему саду, ловя фантомные искорки боли внизу живота. Может, получилось? Может, прямо сейчас он прикрепляется к матке? Мне казалось, что я почувствую это, что я непременно пойму, или ребенок приснится мне, подкинет знак: привет – я здесь, уже готов читать про Раскольникова и фигачить по мешку!

Сидя на работе, я ощущала, как тянет живот, – значит, получилось, на этот раз уж точно! Грудь вроде как тоже налилась. Мое тело шлет маячки, ведь если то, что я чувствую, не первые признаки беременности, то что это такое?

А потом в туалете я увидела кровь на трусах. Зависла над ней. Что ж… Не беда – это была всего лишь первая усложненная попытка.

Вернулась в свой кабинет, села за стол и принялась анализировать прошедшие дни, чтобы отыскать причину неудачи. Может, слишком острая еда? Или ссора с коллегой? Может, нервотрепка из-за романа? Настала осень, а я написала лишь половину – где же я потом возьму время на редактирование, чтобы успеть отправить его в издательство?

Я написала Шалиной, и мы решили начать всё заново. Еще одна дорогущая ручка. УЗИ, уколы, еще УЗИ.

На этот раз после двух дней «половой жизни» мне предстояло лететь к подруге в Ригу, смотреть биеннале современного искусства, которое она курировала. Летела с пересадкой, не спала ночь, мерзла.

В первый же вечер мы с подругой напились вина. Я читала вслух одну из глав своего романа, мы долго спорили про политику и литературу, вспоминали нашу отвязную юность…

Утром я отправилась смотреть биеннале. Во многих павильонах было промозгло, а мое пальто было легким. Я шла меж доков Рижского порта под ледяным осенним ветром, глядела на черную воду Балтики – и размышляла о том, что все эти обстоятельства и мои действия явно помешают наступлению беременности.

Работа в офисе

Стрессы

Перелеты

Осенний холод

Вино

Курение

Дефицит сна

Вредная еда

Но щелкнуть пальцами, отменить дела, поездки и планы я не могла.

На этот раз врач вдобавок к УЗИ, уколам и сексу в день овуляции прописала еще и специальный гель. Его надо было втирать прямо в живот два раза в день. В Риге я не стала рассказывать подруге про свои манипуляции – и прятала обертки из-под гелей в карманы, а на улице выбрасывала в урну. Прямо как когда-то упаковки из-под «Постинора». Тогда – «Постинор» от мамы, теперь – гормональный гель для закрепления эмбриона от бездетной незамужней подруги, с которой мы чокались за нашу шикарную взрослую жизнь.

Биеннале, романы, вино и Европа: всё, как мы и мечтали. Мы же никогда не жаждали стать мамами. Есть девушки, которые грезят о детях с самого детства, а потом влетают в материнство, как в конфетную лавку. Что при этом важнее: сам ребенок или статус матери, – ясно не всегда. Мы же – мечтали о другом: ходить в горы, стать писательницами, журналистками, открыть собственное пиар-агентство или книжный магазин, заниматься современным искусством… Нам было, куда влетать.

Однако это вовсе не исключало материнства. Просто оно должно было настигнуть нас в ворохе этих деяний и становлений, как сам собой разумеющийся этап. Как школа, университет, работа. Вы ведь не прыгаете от нетерпения, мечтая стать школьницей, вы просто знаете, что школа будет частью вашей жизни. Это – данность. Поэтому, когда вы подходите к ее воротам, а они вдруг оказываются заперты на огромный амбарный замок, – вы испытываете чувство недоумения: неужели внутрь пустили только тех, кто открыто о школе грезил?..

Вторая попытка тоже провалилась. Но мы с Костей не остановились. Третья попытка выпадала на новую поездку, в Испанию: я отправилась болеть за подругу, которая впервые бежала марафон. У меня тоже был на него слот, но я не стала готовиться: о каких тренировках и подготовке идет речь, если мне надо беречь себя и ждать прикрепления эмбриона, который должен был вот-вот синтезироваться внутри меня? Несмотря на мысли о беременеющих спортсменках, я чувствовала, что это сложно совместить. Вдобавок – роман. Моя жизнь стала слишком густой, я не могла позволить себе уплотнить ее еще и новой порцией бега на длинные дистанции.

Кроме того, я поняла, что уже испытала всё самое интересное. Что нового я отыщу в тридцатикилометровой дистанции, если я ее уже пробегала? Вряд ли забуду, как сделала это впервые: выбежала из дома морозным утром, побежала по Фонтанке, Пряжке, Неве, Ваське, Петроградке, до Крестовского, потом через Яхтенный мост, почти до самой башни Газпрома. Заключительная десятка – в Парке трехсотлетия, около которого меня в машине ждал Костя с «Колой» и бананами. Это было умопомрачительно. Я не подозревала, что мое тело на такое способно. Когда я перешла на шаг, мои ноги пульсировали, а в голове, как канарейка в клетке, металась мысль: неужели я и так могу? Той осенью я поняла, что в повторе уже не будет эмоций подобного калибра. Поэтому поехала в Валенсию в качестве болельщицы.

Там снова было вино и ранние перелеты, но был и теплый испанский климат, мандарины, радость от наблюдения за близким человеком, который покоряет новую для себя высоту. Я сидела в садике дома, который мы сняли, потягивала вино и смотрела на оранжево-розовое небо. Я верила, что на этот раз у нас с Костей всё получится.

Подруге и ее мужу я ничего не говорила. Сказала – только на обратном пути, когда в туалете московского аэропорта на пересадке обнаружила, что у меня начались месячные. Что их вызвало? Алкоголь? Самолеты? Смена климата? Я была зла, как сатана. С обескураживающей яростной откровенностью рассказала всё подруге и ее мужу, который прятал глаза в чашке кофе. Написала Косте: проклятые месячные опять тут как тут. Они еще и оказались обильными и болезненными, словно кто-то издевался надо мной: на́ тебе крови, да побольше, да погуще, утопи в ней свои смешные чаяния; о чем ты думала, когда хлестала испанское винище?

«Месячные начались. Мы опять в пролете».

«Ничего страшного!»

«Да блин, сколько денег мы на это потратили? Уколы эти. Я на узи восемь раз была. Что еще мы сделать-то должны?»

«Стараться лучше».

«Мы уже два года стараемся. Можно, конечно, попробовать еще новую тему, которую врачиха предложила, но я бы сделала какой-то перерыв».

«Давай перерыв. Нам хорошо и вдвоем!»

Зимой я углубилась в свой роман. Днем, с утра и до шести-семи вечера я работала, после шла за кофе в соседнюю кофейню, возвращалась в офис и сидела над текстом, пока не начинали слипаться глаза. Писала – и затем редактировала главы раз за разом, иногда выходя из кабинета уже за полночь. К концу января у меня был почти готов черновик.

Я писала, не помня себя, но радость от процесса не могла заглушить мысли о том, что писательский образ жизни вгоняет организм в очередной стресс.

Я расхлябанно питалась и вдобавок снова начала курить. Это произошло еще летом, после гор. На первую сигарету я сорвалась на дне рождения. Решила, что вечеринка на Заливе стоит того. Я с удовольствием хлебала игристое и пускала дым. Костя поглядывал на меня и разочарованно качал головой. Меня же словно выпустили из клетки. Сколько можно себя мучить?

Осенью вернулась к табаку окончательно. Для меня знаком того, что я не просто сорвалась, а вновь в игре, стала покупка пачки своих любимых сигарет. Они сопровождали меня чуть ли не со школьных времен.

То, что я снова закурила, заставляло меня думать, что я сама же отменяю все приложенные усилия. Одновременно двигаюсь вперед и вспять, набираю слово «ребенок», а потом жму на «delete». Но заставить себя бросить только ради будущего потомства означало признать свою бесплодность, болезненность, уязвимость. А разве я уязвима? Это был год, когда я пробежала марафон, взошла на Эльбрус и почти целиком написала роман. Год, который показал, что я способна на что-то такое, что недоступно другим. Это я-то больна? Как среди всех этих усилий я брошу курить, если отдых за сигареткой в перерыве от рукописи помогает мне сосредоточиться и придумать, что писать дальше? Это было невозможно.

Как и зачать. Ворочаясь в кровати перед сном, я думала о своем романе и своем неполучающемся ребенке. Отказаться от романа я не могла. Не довести работу до конца из-за отмазок о необходимом покое… Брехня всё это, наши бабушки рожали наших мам в голодные послевоенные годы, их самих рожали вообще в тридцатые, а вокруг меня все беременели словно по щелчку пальцев.

На дне рождения, где я сорвалась на сигареты, заметила, что моя всегдашняя главная собутыльница, подруга, которая любила покуролесить и обычно дымила, как паровоз, не курит. Скоро она отозвала меня на разговор и сообщила, что беременна. Уже целых три месяца. Они поженились всего-то год назад, и она не любила детей. Они ее раздражали. Теперь она сидела на деревянной барной стойке, прикрыв живот просторным свитером, и смущенно улыбалась. Я поздравила ее, притворно умилилась. Не хотелось признаваться себе в том, что я завидую: ведь нельзя испытывать по отношению к беременным, да еще и к подругам, подобные чувства. Сделала вид, в том числе перед самой собой, что рада, что расцениваю это как замечательное событие. На самом же деле эта новость меня ранила, и особенно злила дурацкая церемонность, которую соблюдают беременные, – скрывают первые три месяца, а потом блаженно открывают перед всеми завесу этой милой тайны. Мне самой под фотками с не очень удачным ракурсом пару раз писали: мол, ждешь? Я отвечала резко: не только нет, но нет и в планах. Хотелось показать всем, что планы у меня – другие. Чтобы никто не касался своими липкими пальцами этого вопроса.

«Почему у вас до сих пор нет детей?»

Для самоуспокоения я собирала истории знакомых о том, какая жесть начинает твориться в жизни людей, когда у них рождаются дети. Ребенок отнимает у тебя сон, время, нервы и здоровье. Хотелось ли мне на самом деле добровольно отправляться на эту плаху? Кто это вдруг прописал мне желать нескольких лет жизни, в которые придется оставить всё, что для меня важно, – работу, прозу, спорт и легкую жизнь с мужем, и окунуться в быт, служение существу, которое даже не поймет, что я ему служу? Уж не оберегает ли меня вселенная от ошибки? Вот как хотелось мыслить, чтобы спасти себя от падения в пропасть под названием «мы бесплодны по необъяснимым причинам».

Вскоре Костя тоже отправился к новому урологу. Там сдал сперму и понял, что результаты не слишком хороши. Ну, или они были нормальны, а платные лекари пользовались тем, что бездетный чувак первый раз в жизни вглядывается в лист с результатами анализов в попытке выяснить, какой из параметров влияет на зачатие. Он начал какие-то процедуры, сменил нескольких врачей. В итоге стал ходить к дядьке, который работал в частной клинике репродуктивной медицины около Сенной площади. Тот прописал Косте витамины и процедуры «для улучшения показателей».

Несколько раз Костя предлагал вместе с ним сходить на прием к этому доктору. Я не понимала, о чем я должна говорить с урологом, но после трех неудач с гормонами, и после того, как я, наконец, дописала свой роман, поддалась на уговоры. Костя попросил взять последние анализы и снимки с ГСГ.

В клинике нас ждал невероятно тучный мужчина с усами и бородой. Он пригласил меня присесть возле стола, развернул мои снимки ГСГ и долго разглядывал их на свет. Костя стоял у меня за спиной.

– Вот смотрите, – произнес толстяк. – Видите, как тут закручены трубы? – он водил ручкой по прозрачному руслу, изображающему одну из моих маточных труб. – Во время процедуры ГСГ жидкость проходит через трубы под невероятным давлением. А в спокойном состоянии они снова скукоживаются, скручиваются.

Я кивнула.

– Такая картина не говорит ни о какой стопроцентной проходимости, – продолжил он. – У вас же был хламидиоз, так? – он сузил глаза.

– Был, – неохотно подтвердила я.

– Это значит, что спаечный процесс мы все-таки не можем исключить.

– И что с этим делать? – мне вспомнились слова пожилой врачихи из института Отта: «Запомни: во всём виноваты мужики».

– Почему вы до сих пор не задумались о возможности сделать ЭКО?

– Мы надеялись как-то сами, – я жалобно оглянулась на Костю; он внимал врачу с мрачным выражением лица.

– Сколько времени вы уже пытаетесь?

Я замялась.

– Два с половиной года, – отрезал Костя.

– Вы же знаете, что уже через год после неудачных попыток можно начинать делать ЭКО? Существует разная методология…

Он достал из ящика стола зеленый буклет, похожий на буклет Александра Третьего, принялся описывать процедуру… У меня в голове метались мысли: «ЭКО – это дорого и страшно. Разве это не для совсем безнадежных?». Толстяк тем временем уже выписывал направление к гинекологу из этой же клиники.

Мы с Костей вышли на улицу и побрели к машине.

– Что думаешь? – спросила я.

– Может, правда, пора попробовать? Потому что, сколько нам лет…

– Давай, схожу на прием, а потом будем решать. Наверное, можно.

– Только ребенок об этом – никогда не узна́ет!

– Почему ты об этом вообще думаешь? – удивилась я.

– Его станут дразнить. Ты должна пообещать, что никто не узна́ет.

– Я же еще ни на что не соглашалась! – меня разозлило, что он ставит условия, канючит, наводит панику – вместо того, чтобы поинтересоваться моим отношением к тому, что в моем теле будут производить подобные манипуляции.

– Не хочу, чтобы кто-то знал! – яростно выпалил Костя, хлопая дверью машины.

Перед сном я гуглила ЭКО. Выяснилось, что для женщин до тридцати пяти лет шансы на успех составляют примерно 50 %. Не густо. Я-то полагала, что если уж мы решимся на это, то получился с первой же попытки.

На следующей неделе я вновь явилась в ту клинику, на этот раз – на прием к гинекологу. Раз методики Шалиной ни к чему не привели, пора показаться кому-нибудь еще.

Мне нравилось, что клиника находится возле Сенной площади. Тут мы гуляли в детстве с мамой, на здешнем рынке бабушка знала каждого торгаша, тут шатался Раскольников, и каждый клочок пространства был пропитан петербургским мифом.

Врач оказалась моей ровесницей. Она осмотрела меня, а потом мы перешли за стол.

– У вас небольшая эрозия, я назначу анализ, посмотрим, что там такое.

– Это серьезно?

– Нужно всё проверить. Сколько лет вы не можете забеременеть? – спросила она.

– Два с половиной.

– Почему же вы до сих пор не сделали ЭКО?

– Это довольно накладно, – выпалила я свое первое возражение.

– Но вы ведь можете получить квоту.

– Моя знакомая получала квоту и рассказывала, сколько пришлось отсидеть в очередях.

– Вы правы, процесс трудоемкий. Но у вас официально нет детей спустя два года после свадьбы, у вас есть анализ, который показывает дефицит гормонов щитовидной железы, вы можете всё это предъявить – и вам дадут квоту.

– Слушайте, – мне уже хотелось закончить разговор. – Я даже не знаю, где находится моя женская консультация.

Она порылась в бумагах на своем столе и вдруг сказала:

– Если хотите, могу помочь. Есть знакомый доктор… Вы в каком районе прописаны? Придется перекрепиться к другому. Пойдете к нему, это в Невском районе, и он даст квоту к нам в клинику. Платить не нужно. И сдавать горы анализов у них – тоже: он заранее напишет, что принести.

– Хм, – я замялась. – Наверное, можно попробовать.

Вышла из клиники и позвонила Косте. Один из наиболее неприятных аспектов ЭКО заключался в том, что оно стоило кругленькую сумму. Идти за деньгами на такое дело к родителям не хотелось. С квотой всё становилось реалистичнее. С ней нам точно не пришлось бы ничего афишировать.

– Только, Маша… – сказал Костя. – Мы никому об этом не говорим!

Я подчинилась. Решила, что не буду посвящать даже лучшую подругу. Мне представлялось, что сейчас мы быстренько всё провернем, я забеременею, и никто никогда не узна́ет, как это случилось. Да, у нас были сложности, но потом всё произошло само собой.

…К концу зимы я закончила работу над рукописью. Несколько недель упорно редактировала текст, резала и сокращала, читала вслух и снова правила, перечитывала, перечитывала, еще раз перечитывала. И вот – закончила.

Я вставила новую пачку бумаги в офисный принтер и распечатала текст. У меня в руках, покрытая узором букв, лежала стопка бумаги – мой дебютный роман. Я смотрела на него, оматериаленного бумагой, отсоединенного от моего сознания, и по телу бежали мурашки. Он стал отдельным.

Я написала большую форму.