Текст книги "Багатель"

5

Антон в тот день уехал из офиса рано. Но не для того, чтобы поспешить к Лике и двум сыновьям-малюткам. Его пригласили на презентацию книги, и он был рад возможности побыть еще какое-то время вне дома. Тем более на литературной тусовке – он так давно не посещал их! Нет-нет, не для того чтобы позлить Лику, наоборот, для того чтобы отдохнуть, отвлечься среди друзей и вечером, когда он войдет в дом, не накричать на Лику, а пожалеть ее.

К тому же это мероприятие могло быть ему полезно. На презентациях мелькают «нужные» люди, а он все еще не оставил мысль о написании повести и ее публикации в каком-нибудь толстом литературном журнале. Кроме того, он очень хотел повидаться со своим старшим другом – писателем: ему нужен был его совет.

На самом деле Антон жалел Лику. Он правда сознавал, как ей тяжело. Всего две недели прошли со дня родов. Гормоны, рубцы, соски, постоянный контроль за собственным рационом и за молоком – с Матвейкой она кричала от боли, когда тот брал грудь. Но Антон настоял, чтобы кормила сама – ведь ничего лучше грудного молока человечество не придумало, и оно у нее есть! Если б еще не было… Когда потом обнаружилось, что она втайне от него перешла на смеси, между супругами вспыхнул грандиозный скандал, и длился он не один день.

Со вторым сыном кормление вроде проходило безболезненно. Но боже, насколько его выматывала эта ситуация с молодой женой и двумя вечно хнычущими младенцами! Уже когда родился их первый ребенок, Антон с горечью убедился, что ему с новой женой не так сладко, как мечталось, что они по сути чужие друг другу люди, посетила его и подлая мысль о том, что выбор его – случаен… Но что же, снова разводиться? Она же как почувствовала эти его настроения и поторопилась забеременеть снова.

Конечно, он жалел ее, молоденькую дурочку. Но только почему-то вне дома, на расстоянии. Дома его нервная система не выдерживала. Как всегда, очень некстати на ум приходили друзья-приятели, куда менее деловые, менее обеспеченные, у которых дома, на еще меньшей площади, чем у него, царил настоящий кавардак из двоих детей, и даже троих, да еще собаки, но почему-то не было истерик, скандалов, хлопанья дверьми, глубоко и надолго затаенных обид, а потом предъявления счета (с процентами) в самое неподходящее время…

Презентация оказалась ничтожной. В литературной гостиной насчитывалось едва ли более пятнадцати человек. Три рассказа, написанные под диктовку и оформленные книжицей на скрепке, авторица – чья-то молоденькая протеже. «Нужного» человека – ни одного. Хорошо, что Антон умел быстро абстрагироваться. Он отключил мозг и просто дожидался конца этой тягомотины, чтобы потом, когда начнется неформальная часть, отвести своего друга в сторонку и поговорить.

Кажется, Антон выглядел не слишком здорово, потому что к нему наклонилась знакомая тетка сзади и осведомилась, все ли в порядке. Антон с очень утомленным видом кивнул и услышал, как почти одновременно в задних рядах зашептались о том, что он вновь стал отцом. В этой тусовке почти все друг друга знали, знали, что у него должен был родиться ребенок. Но Антон сидел с таким видом, будто с ребенком что-то случилось. А это было интересно. Куда более интереснее, чем маловыразительный лепет авторицы на импровизированной сцене.

Официальная часть закончилась. На маленьком столике быстро сообразили так называемый фуршет: две-три бутылки и несколько упаковок закусок, все из магазина эконом-класса на углу, как говорится, без слез не взглянешь. Антон, конечно, пить такое не мог. Просто в нужный момент подержал в пальцах стаканчик с рубиновым пойлом.

Несколько тостов, неискренние поздравления.

Наконец! Наконец люди забыли про презентацию и принялись «общаться».

Его друг-писатель, уже порядком разгоряченный напитками (не исключено, что он еще до так называемой презентации принял на грудь), развернулся к нему:

– Ну что, Антон? У вас такой вид, будто что-то не так. Как дела?

– Да плохо, Николай Анатольевич.

– Ну как плохо, подождите: ребенок родился? С этим порядок? Ну, вот видите!

Почему-то Николай Анатольевич иногда так вел себя с Антоном, будто они чужие.

– Родился нормально, без патологий, но это вылилось в целый кошмар. – Антон хотел говорить дальше, но писатель его перебил:

– При-вы-кай-те! Я вас предупреждал. Так и вышло. Так будет. Все, что от вас требуется, – это смирение. Сми-ре-ни-е.

– Я на самом деле посоветоваться хотел, Николай Анатольевич. – Антону приходилось говорить почти одновременно с писателем, внимание которого было явно сосредоточено на другом. – Ситуация совершенно жуткая: старший не принимает младшего ни в какую. Он требует убрать его, унести, выбросить в мусорную корзину, отдать чужой тете, а ведь ему чуть больше полутора лет. Мы никак не ожидали с этим столкнуться! Да, об этом пишут в некоторых книгах, но ни у кого из моих знакомых ничего подобного не происходило. Жуть в крапинку. Просто жуть в крапинку!

Антон торопился высказаться, потому что писатель пьянел все больше, он раскраснелся, глаза его сверкали, и Антонова жуть его явно не впечатлила – Антону же не терпелось передать суть проблемы и получить совет от этого большого человека, на которого он так рассчитывал. А еще хотелось просто пожаловаться. Конечно, ему было обидно, что писатель очень мало интересовался такими важными событиями его жизни, как рождение детей, и даже не поздравил его две недели назад, когда он написал ему прямо из роддома, но его друг был не просто прозаиком экстра-класса, не просто умнейшим человеком с колоссальным багажом знаний и опыта, он был еще гением, поэтому частенько позволял себе эти выходки гениев, и все они ему прощались. Иными словами, Антон старался не обижаться по пустякам подобного рода. Мегаполис и кресло главного редактора научили его и не такому.

– Когда жена держит его на руках, он практически бьет его! Отталкивает, вырывает, чтобы швырнуть на пол! Со мной то же самое.

Писатель уже не слушал его. Он провозгласил новый тост, блистательный сам по себе, но притянутый за уши к сегодняшнему вечеру, а потом развернулся к своей немолодой подруге, которая только что разродилась рецензией на его недавно вышедший роман, и обнял ее за плечи.

– Терпите, Антон, тер-пи-те, – проговорил писатель в его сторону, почти пропел, явно обрадованный нынешнему своему веселью, горячительным напиткам, собеседнице, которую он уже держал в руках, – и, кажется, тому, что кому-то сегодня дома будет хуже, чем ему.

– Жуть в крапинку, – повторил Антон по привычке. Пробормотал.

Писатель уже стоял к нему спиной, забыв о нем.

Расстроенный, Антон отвернулся тоже. Ладно, в другой раз. В конце концов, Антон сделал все что мог. Самый «нужный» ему человек был он, писатель. На самом деле от него зависела публикация его повести. Просто не сегодня.

Сегодня следовало как можно скорее отправиться домой, в надежде, что жена поймет. И Антон сбежал по старинным широченным ступеням вниз, на улицу.

Но она не поймет.

Антон шел в сторону метро и не слишком торопился. Ему было приятно еще потянуть время, побыть одному, когда сам себе хозяин – и ничего, что снег в лицо, косыми, мокрыми хлопьями, так что даже капюшон не спасает. И ничего, что мысли мрачноватые.

Во-первых, им до сих пор владело неприятное ощущение, что писатель прошлым летом попросту открестился от крестин Матвейки. Он просто не явился к условленному времени в церковь Новодевичьего монастыря – и все. На звонки он ответил только вечером и, даже не извинившись, сообщил, что перепутал день.

«Врет!» – говорила всем Лика. И в данном случае Антон готов был с ней согласиться – но только, разумеется, про себя. Но почему его друг солгал? Почему не захотел стать крестным его сына? Зачем так по-дурацки подставил его, его жену, ни в чем не повинного младенца, гостей? Они же друзья?

А эта его половина, венчанная жена Анжелика, в Русской православной церкви раба божья Ангелина? Вон как рыдала, ожидая не пришедшего на таинство крестного, как ругала Антона за его выбор, а ведь она предупреждала его, что писатель этот человек ненадежный, ей совершенно не нравящийся, между прочим, как накидывалась на Антона за его непонятную одержимость обязательно вызвонить этого писаку и дождаться его, заставить всех их промучиться чуть не до закрытия храма!

Сорвавшихся крестин первенца Лика не простила бы ему даже на том свете. Поэтому пришлось согласиться, чтобы крестным стал Ликин папа, – и батюшка окрестил ребенка, когда сменил гнев на милость под впечатлением суммы пожертвования, увеличенной в несколько раз.

Третий раз на одни и те же грабли. Что ни скажи – всегда виноват. Как в том бородатом анекдоте, когда мужчина старается сказать женщине приятное, а получает по носу: «Ты у меня лучше всех!» – «Как – всех? Значит, есть и другие?!» А ведь он вовсе не на молодую кожу сделал ставку в этом союзе: ему очень пришлось по душе, что она смотрела на него как на бога – ну хорошо, как на первого после бога. То есть так, как и должно быть, по-толстовски. Однако обвенчавшись, она очень скоро забыла этот свой взгляд, потому что он оказался ненужным; на самом деле и эта ее робость, и жертвенность, и желание подлинной христианской любви – все оказалось лишь инструментом для достижения желаемой цели.

Его студенческая жена, серая мышка из Калининграда, была бы ему наилучшей спутницей, если бы никогда не приезжала в Питер и не научилась бы, как иные, тянуть из него все соки. Машина мама – идеальная женщина для постели, нервная, чувственная, горячая – для брака не годилась совсем. Потому что любила его, Антона, слишком. Она даже одного его похода налево вынести не смогла. Физически!

Бедняжке Вере, конечно, не повезло. Антон заблокировал Верин номер (на время!), но о своем обещании не забыл… Если честно, оно занозой сверлило ему мозг, напоминало о себе в самый неподходящий момент, и он очень пожалел, что тогда дал слабину и позволил выдрать из себя это обещание.

Антон сказал Вере правду: нужной ей суммой он не располагал в свободном доступе. Однако дело было вовсе не в деньгах: он не собирался спонсировать безумие. Уже завтра он запланировал связать ее с кем надо. С психологом экстра-класса, который как следует поработает с ней и внушит, что для начала ей необходимо привести в порядок голову и обрести надежного спутника, а уж потом двигаться дальше. Познакомить ее, например, с Гришей Колокольцевым, холостым и бездетным верстальщиком из его редакции.

Да. Именно так. Придется, конечно, поднапрячься. Пригласить ее в ресторан, все объяснить, разложить по полочкам. Не дай бог она что-нибудь выкинет в этом ресторане, вцепится в него вместо Гриши Колокольцева… Или потребует, чтобы он, Антон, стал донором… Но если она окажется умницей… Вот за это он готов заплатить.

Решение наконец вызрело окончательно, и Антон почувствовал, как неприятности и напряжение последних дней и разочарование от сегодняшнего вечера отступают. Он приостановился, отряхнул капюшон и огляделся по сторонам, чтобы определить свое местоположение. Он находился как раз возле знакомого заведения на Кирочной, где подавали очень недурные бельгийские вафли, не говоря уже о настоящем финском сидре. Он взглянул на часы. До закрытия метро он успевает.

Никакой экзотики

Мариночка втайне очень гордилась собой. Ей удалось стать хозяйкой своей… нет, не судьбы, все-таки приходилось признать, что судьба вершится кем-то другим, повыше ее – жизнь то и дело наглядно демонстрировала это, – но она смогла стать хозяйкой самой себе! Долгое годы никто ее не замечал в офисе, так что она и сама-то себя не знала, но теперь… Теперь ее все уважали. И даже иногда просили ее совета в той или иной ситуации. И она давала эти советы – с видом искренним и благожелательным. А ведь у нее даже диплома о высшем образовании не было, и она не скрывала этого!

Нет, тому, чему Мариночка выучилась за последние двадцать пять лет, в институтах не учат.

Если Мариночку спросить о том, как она попала в город на Неве, то да – теперь это уже был миф, легенда. Мариночка, сгустив краски, повествовала о побеге из дома, пяти сутках, проведенных в плацкартном вагоне у туалета на верхней полке, единственном чемодане – и, разумеется, о тоненькой пачке денежных знаков, туго свернутых и спрятанных в лифчике платья, которое было на ней. Поезд прибывал на Московский вокзал в шесть утра. Мариночка вспоминала как страшный сон свой первый день пребывания в культурной столице… И все-таки она не пропала: устроилась уборщицей в трамвайное депо – там сразу же давали койку в общежитии. Осенью ее взяли в ученики водителя трамвая.

Уже весной она познакомилась с высоким атлетом, студентом четвертого курса какого-то технического вуза, и летом молодые люди вместе отправились в Геленджик. Там же они узнали о том, что Мариночка ждет ребенка. Вернулись с отдыха и расписались.

Отныне у Мариночки был муж, глубоко шокированная выбором сына свекровь, квартира – и никакого трамвайного депо: муж запретил Мариночке иметь что-либо общее с ее прежним миром. Было решено, что потом, когда ребенок родится и подрастет, у Мариночки будет еще возможность выбрать профессию и получить образование.

Но как раз эта часть истории Мариночку сейчас, по прошествии стольких лет, занимала меньше всего: то, что у нее вышло с молодым атлетом, Геленджиком и свадьбой, – было уделом многих. Почему-то никакого волшебства она в этом не видела. Она считала это само собой разумеющимся, ведь ей было двадцать, она была молода и красива – и знала об этом.

Последующие три года Мариночка разрывалась между ребенком и мужем, а муж в свою очередь разрывался между молодой женой и матерью, у которой шок от женитьбы сына так и не проходил, и то, что у них троих было каждый вечер в квартире – то было как раз-таки волшебство, впрочем, больше походящее на колдовство. Перед колдовством Мариночка была бессильна… Вдруг, безо всякой видимой причины, в квартире повисало напряжение, свекровь ходила вокруг нее и младенца кругами, наливаясь чем-то зловещим – потом следовала вспышка, буря слез, жалоб и даже мольбы, адресованные сыну, защитить ее от произвола невестки, – Мариночка все это время стояла здесь же, в комнате, и плакала. Молодой муж матери не противоречил, посматривал на Мариночку оловянными глазами и только ночью, в их полутороспальной кровати, не сразу, он становился прежним. Через три дня все повторялось.

Самым забавным в этом эпизоде могла показаться все возрастающая скупость мужа, как полагала Мариночка, переданная ему с молоком матери. В доме почему-то не было крышек для кастрюль, сковороды, скалки – так что Маринины пирожки были изготовлены вручную в буквальном смысле… Однажды Мариночка, вернувшись домой после прогулки с ребенком, принесла в дом новенький нож с зазубренным лезвием и коричневой ручкой для резки мяса и овощей – тем, что был у них на кухне, она не могла резать, – принесла и торжествующе протянула свекрови – в знак окончательного примирения после вчерашнего очередного скандала.

– Вот, смотрите! Это мы с Кирюшей сэкономили на проезде и купили!

Свекровь отпрянула, взвизгнув:

– Ты его купила, чтоб меня зарезать?!

Нож выпал из Мариночкиных пальцев на пол.

В полном соответствии с народной приметой, в дом тут же явился мужчина – сын, муж и отец. И грянул грандиозный скандал. Последний, потому что свекровь была неумолима: «Еще один такой раз – и я не выдержу», – тихонько поведала она сыну, держась рукой за то место, где у нее должно было быть сердце. И так, чтобы Мариночка тоже слышала.

После развода, перенасыщенного нелепыми обвинениями, грязной ложью и взаимными претензиями, Мариночка очутилась в малюсенькой коммунальной комнате страшного на вид дома. Риэлторша уверяла Мариночку, что ей как раз-таки крупно повезло: дом стоял в очереди на снос, жильцам будут раздавать квартиры в новых домах, так что это даже хорошо, что Мариночка не одна, а с ребенком.

Вот отсюда рассказ о жизненном опыте Мариночки мог бы стать по-настоящему занимательным. Ведь теперь в нем была правда, и только правда – голая и сермяжная, как тогда выглядела Мариночкина комната и сама Мариночка.

От прошлой жизни ей досталась детская кроватка, повидавшая виды коляска-трость и малыш. И больше ничего. Ах нет, еще нож с зазубренным лезвием и коричневой ручкой. Тот самый, которым она намеревалась зарезать свекровь.

Мариночка хорошо запомнила тот момент, когда она осталась одна с сыном в голой комнате – как она провернула ключ в замке и, медленно развернувшись, привалилась спиной к двери. От нечего делать подняла глаза на потолок в желтых потеках, равнодушно оглядела свисающие обои, потом перевела взгляд вниз, на пол с подгнившим паркетом. Растерянно подошла к окну и уставилась вниз, не зная, как ей быть дальше. Тут взгляд ее упал на диван, стоявший прислоненным к мусорному контейнеру.

Диван!

Мысль еще не оформилась в голове у Мариночки, но она проверила застежку ремня в коляске спящего в ней сына – закрыта ли – и, набросив на плечи куртку, сбежала вниз.

Диван оказался чистым золотом – в том смысле, что когда-то был обит тканью с золотистой ниткой. Рядом с ним в луже с окурками и птичьим пометом сидел мишка кофейного цвета и улыбался. Мариночка долго стояла возле помойки и смотрела то на диван, то на медведя. Совсем рядом на детской площадке распивали пиво какие-то мужики и что-то шумно обсуждали. В какой-то момент говорящий смолк и посмотрел на Мариночку:

– Что, диван понравился?

Она растерянно кивнула, не решаясь заговорить. Кто-то из мужиков добродушно засмеялся, а один из них встал и, нетвердо ступая, пошел прямо на Мариночку. В итоге трое из них, четвертый остался на площадке, весело и дружно взялись за диван и потащили его к Мариночке на пятый этаж. Когда диван втискивали в дверь, у него отломилась ножка.

– Это ничего, девушка, мы еще лучше ножку приделаем! – воскликнул один из них, и все засмеялись. – Да правда! – Говоривший исчез, а когда вернулся – в руках у него было по кирпичу.

– О, как влитой встал! – обрадовался он, увидев диван, стоящий у окна, опустился на колени и стал пристраивать кирпичи.

– Ну, девушка, с таким диваном теперь…

Все опять засмеялись, кроме Мариночки.

Тут заплакал ребенок, и очень кстати: словно по команде, мужики смолкли, испуганно воззрились на Кирюшу, зашикали друг другу и тихонько стали выбираться из комнаты.

– Ну, если что – зовите. Мы вам и стол можем притащить, и стулья – да мало ли что понадобится! – сказал на прощание тот, что бегал за кирпичами.

Через минуту он снова возник на пороге – с кофейным медведем, с тем самым.

– Во какой зверь веселый, только постирайте его!

Остаток вечера, намывая комнату и разбираясь в немудреных пожитках, Мариночка косилась на свой новый диван и на сидящего в его уголке медведя, который после стирки нахохлился и больше не улыбался. А когда сын, напрыгавшись в кроватке, незаметно уснул, словно щенок в манеже, она бросила все и улеглась на диван, как была, в одежде, вытянулась в струнку, ощутив спиной, наверное, каждую пружину этого дивана… Она была почти счастлива.

Утром Мариночка проснулась другим человеком. Взяв с собой сына и документы, она отправилась в собес. Отстояла там колоссальную очередь на матпомощь. Затем обошла все близлежащие детские сады и нашла ясли с пятидневкой. Далее в ее планах значилась биржа труда. Биржа труда послала ее на курсы машинописи.

Те веселые мужики с детской площадки больше не появлялись, а ведь время шло, на помойку то и дело выносили стол, стулья, книжные шкафы – вместе с книгами. В течение ближайших суток мебель исчезала. Мариночка, стоя возле помойки, беспомощно оглядывалась на какого-нибудь папашу, гуляющего с детишками возле площадки, на пэтэушников, слоняющихся у дома… Нанять грузчиков она не решалась – не знала, откуда они берутся и хватит ли у нее денег оплатить их труд… Хватит, наверное, но ведь был же еще холодильник, купленный в рассрочку, да, к тому же, Кирюше в сад требовались две пары ботинок.

Окончив курсы, она два месяца проискала работу, а потом, когда у нее закончились деньги ездить на собеседования, просто открыла старый справочник «Желтые страницы» и стала звонить во все фирмы подряд.

Так она и очутилась в издательстве, в котором трудилась по сию пору. Мариночка чувствовала, что не нравится тетеньке с кудельками пепельного оттенка на голове, сидящей напротив нее в кресле, та нетерпеливым голосом задавала вопросы, засыпала Мариночку терминами, значения которых она не знала, так что в конце концов Мариночка стала заикаться, нервничать все больше и больше и была уже не в состоянии даже просто «рассказать о себе».

Тут в кабинет вошел пожилой дядька в костюме, и тон женщины изменился, сделался сахарным: это был директор издательства. Он с веселым любопытством рассматривал Мариночку, словно та была мартышкой в зоопарке, наряженной по случаю приезда высоких гостей в цветастое платье с оборкой.

И когда Мариночке на другой день все-таки позвонили и пригласили выйти на работу, она была уверена, что взял ее Виктор Сергеевич, а вовсе не Агнесса Витольдовна, та тетенька. Впрочем, Агнесса Витольдовна так и сказала:

– Ну что ж, Мариночка, смотрите не подведите Виктора Сергеевича.

И Мариночка делала все, чтобы не подвести Виктора Сергеевича. Никогда не спорила с начальством, не конфликтовала с «девочками», всегда готова была задержаться до восьми, а то и до девяти вечера, делала все, что скажут, и угадывала то, что от нее потребуется, – и в какой-то момент ей не стало равных в коллективе. Со временем ей стали перепадать левые заказы, за которые хорошо платили, и этих заказов становилось все больше, и исполняла Мариночка их все лучше.

Однако она продолжала покупать только самое дешевое – и продукты, и мебель, и предметы гигиены. Натура свекрови, казалось, передалась и ей – через мужа? И ходили они с сыном по-прежнему только пешком, метро и загородная электричка были вынужденной мерой.

Вьюга, пурга в лицо, холод пронизывает до позвоночника, идти до поликлиники четыре остановки, и сын еще окончательно не выздоровел… Но Мариночка, помня новенький коричневый нож и ту бурю, которую он вызвал, держалась стойко. «Денег у нас, сынок, нет. Мы пользуемся только тем, что бесплатно», – без конца твердила она ему. Так что они шли и шли по пурге, то и дело проваливаясь в снег, если не попадали в колею. Сын скулил, а потом горько плакал и спрашивал у нее, очень несчастный, замотанный в шарфы по самую макушку, с трудом запрокидывая голову кверху, к ее лицу:

– А то, чем мы дышим, мама, это тоже бесплатно?

Себя же Мариночка на каждом шагу уверяла в том, что вырабатывает стальной характер, который так необходим одинокой матери, чтобы выстоять. Выжить.

Набегавшись за день, она изредка, урывками, смотрела телевизор. Ее интересовали, конечно, не новости, а фильмы, только что вышедшие в прокат, которые обсуждали «девочки» у них в издательстве. Все эти картины были, конечно же, про любовь. Однако у Мариночки в жизни ничего подобного не происходило – не происходило вообще ничего, а время неумолимо отстукивало вперед… Расстроенная, в недоумении, Мариночка выключала телевизор и подходила к зеркалу, видела там белое личико, голубые глаза, соломенные волосы – и ложилась на свой диван, сглатывая тайные слезы. Она всем своим существом ждала любви, только ее одной. Должен был наконец появиться тот, кто спас бы ее от этой жизни.

И он в конце концов появился.

По выходным Мариночка повадилась подрабатывать в массовке на «Ленфильме». В сущности, это был единственный способ прикоснуться к блистательному миру звезд, к жизни, которая так волновала ее. Известный актер, а теперь еще и продюсер, уже начавший стареть и терять форму, но все еще не сходивший с обложек таблоидов, заметил белую кожу и голубые глаза Мариночки и пофлиртовал с ней раз, другой. В следующий свой приезд на «Ленфильм» он вдруг пригласил ее в ресторан! Мариночка ликовала: ведь это значило, что он ее не забыл! Она позвонила сыну, объяснила, что на работе аврал, чтобы он не ждал ее – ложился без нее и спокойно засыпал… Потом они оказались в его номере, и там он подливал и подливал ей какое-то вино, она беспрестанно смеялась… Наутро Мариночка проснулась одна. Ни актера, ни его вещей – даже записки не было. Только пятьсот рублей лежали на тумбочке. Вероятно, ей на такси.

Сгорая от стыда, Мариночка на цыпочках вышла из номера, прошмыгнула по коридору к выходу и выбралась из отеля. Домой доехала на метро. Сын еще спал. Она покормила его, отправила в школу и, как обычно, поехала на работу. Он не звонил ей, конечно, и не позвонил никогда… На «Ленфильме» она больше не появлялась.

А потом как-то сами собой настали лучшие времена. Десять лет понадобилось, чтобы их коммуналку расселили! Родители, вспомнив о дочери, что-то подарили, что-то подзаняли, и Мариночка смогла купить в спальном районе двушку. Ремонтом она занималась от души – чтобы было как у всех!

Благодаря постоянной экономии у Мариночки уже давно был счет в банке. Вряд ли она смогла бы ответить, если бы ее спросили, – на что ей эти сбережения, не лучше ли купить сыну лишний раз фруктов или сводить его в театр, а вернуться домой на такси… Но она помнила свой тот нож и свекровь. Оттуда все началось…

Впрочем, Мариночка и без банковского счета ушла очень далеко от той девочки в лапшовом свитерке, давящейся слезами на кухне свекрови. Очень далеко.

Начитавшись книжек типа «Полюби себя сам, и тогда тебя полюбят другие», Мариночка, проснувшись поутру, благодарила жизнь, каждый лучик солнца, садилась перед зеркалом и говорила себе, любимой, слова любви («Мое лицо – покрывало божественной любви. На нем нет ни пятнышка. Оно свежее, чем кожа младенца» и т. д.), а также всем предметам, окружающим ее, и… день проходил вполне себе сносно. Даже хорошо. И завтрашний, и послезавтрашний – размеренно, спокойно, в высшей степени умиротворенно. Конечно, на первых порах в голову Мариночки лезли разные подлые мысли (не могли не лезть) вроде той, что не может женщина, которой перевалило за тридцать пять, становиться день ото дня краше. Тогда лучик солнца, который благословляла Мариночка, нет-нет да и отскакивал от зеркала – и бил Мариночке прямо в глаз, в самое глазное яблоко, до слез. Мариночка хлопала ресницами, вглядываясь в свое отражение – и видела на своем лице гусиные лапки и мешки под глазами. Однако умные люди из тех же книжек убедительно доказывали, что эти мысли от лукавого, что это сознание заявляет о себе, а сознание следует игнорировать и работать на уровне подсознания. И Мариночка работала на уровне подсознания. И весьма успешно. Так, что могла бы с полной уверенностью переформулировать заглавие книжки: «Полюби себя сам, и тогда тебе не понадобится ничья любовь».

Вот тогда-то ее все и зауважали: она ведь больше не ныла! Она сумела организовать самое себя и свою жизнь. Научилась управлять собой и своей жизнью. Она была отныне хозяйка своих чувств, своих эмоций – раз уж ничего нельзя было поделать с обстоятельствами!

Все девицы вокруг бились в истериках от разводов, измен и сеточек на лице, а она, Мариночка, тихо торжествовала. Брала копеечные тени, смотрела на них с обожанием, любовно наносила их подушечкой пальца – и просто-таки светилась счастьем.

Перестав страдать, Мариночка вдруг научилась из всего извлекать пользу. Да, очень может быть, поначалу это было наносное удовольствие, но, как ни странно, искусственное удовольствие очень быстро сменилось подлинным, и Мариночке подумалось, что это, наверное, к ней пришла мудрость.

Она обожала свою квартиру – и не уставала сдувать пылинки с поверхностей своей драгоценной мебели и панелей специальным арсеналом тряпочек и средств для уборки. С удовольствием готовила на своей великолепной индукционной плите и перекладывала еду из своих кастрюль в веселые, разноцветные контейнеры для себя и для сына, уже студента. С наслаждением принимала ванну из трав по вечерам, а по выходным – с бокалом вина из «Пятерочки» просиживала за любимым сериалом (и хмурилась, если ее отвлекали в такое время звонком). Потом брала горный велосипед и колесила с любимыми шлягерами в наушниках.

Она сделала им с сыном загранпаспорта. Самое время было, вслед за всеми, ринуться галопом по Европам. Мариночка даже сходила в турагентство, еще чуть-чуть – и выложила бы ту кругленькую сумму, которая требовалась на перелет к теплому морю, отель и экскурсии. Вовремя остановилась! Ведь спустить за две недели так называемого отдыха деньги, которые копились почти год – это же шаг назад! Шаг назад – куда? А туда, к свекрови… Нет, пусть другие отказывают себе целый год в удовольствиях за удовольствие изнывать от длительного ожидания в аэропорту и фотографироваться у каждого памятника, а она… Она не может себе этого позволить. Слишком фатально она тогда заразилась от матери с сыном, фатально и смешно одновременно, она ведь, настоящая, такой не была!

Итак, Мариночка и дальше отказывала себе «в удовольствиях», пока счет в банке не возрос настолько, что необходимость во что-то вложить деньги сделалась очевидной. Вот тогда она впервые в жизни и задумалась, а не купить ли ей… машину? Тогда она сама себе станет туроператором…

– Вот куда мы поедем! – говорила она сыну-второкурснику и постукивала ноготком указательного пальца в карту, в местечко где-нибудь под Лугой, где находился монастырь, в который невозможно было добраться иначе, чем на машине. На машине – или пешком.

Да, совершенно точно, машина сделает их, до сих пор бегающих на метро тридцать минут пешком, свободными, абсолютно свободными! Жаль, что не бывает розовых машин. Но, может, тогда белую или серебряную? Походив по салонам, она узнала, что у авто есть марка и объем двигателя. Она уже присмотрела себе беленькую маневренную «Шкоду», как вдруг услышала вкрадчивые слова менеджера:

– Такая красивая женщина должна иметь машину комфорт-класса!

И Мариночка ушла из салона: мечта ее не вполне готова была к осуществлению. А когда нужная сумма была накоплена и она уже дотошливо вычитывала договор в салоне «Пежо», ей вдруг пришло в голову, что прекрасный белоснежный автомобиль, который она купит, как только поставит подпись там, где галочка, в любую минуту может превратиться в груду металла, да еще при этом забрать ее жизнь, жизнь ее сына, или, того хуже, сделать их калеками…

– Нет, я не буду подписывать, не буду покупать! – воскликнула Мариночка.

Менеджер посмотрел на нее с плохо скрытой ненавистью, а она внутри себя улыбнулась, почувствовав облегчение.

Однажды от нечего делать она зашла в ювелирный магазин. В нем продавались дизайнерские вещи. Штучные. Уникальные, как объяснила ей продавщица. Мариночка о таком раньше слыхала, но видеть… Видеть такого ей еще не приходилось. С благоговением она двигалась от витрины к витрине, во все глаза рассматривая гранаты в соседстве с бриллиантами, червленое серебро, белое золото с палладием и эмаль: ожерелья, браслеты, кольца, серьги. А продавщица! Мариночка была просто сражена ею. Она не имела ничего общего с молоденькими девочками, чьи мечты не шли дальше субботнего кино с кавалером и тонюсенького обручального кольца, она была настоящим специалистом своего дела, в брючном костюме, на каблуках, с пучком на затылке, в котором не было видно ни единой заколки – она была дамой! На прощание дама вручила Мариночке каталог, и уже дома, засыпая и просыпаясь с ним в руках, Мариночка нашла то, что было ей нужно: ожерелье из дымчатых топазов с бриллиантами. И, разумеется, массивное белое золото, много золота. Под снимком значились шестизначная сумма (без скидки – семизначная) и фамилия художника-ювелира, создавшего этот шедевр. Специально для нее.