Текст книги "Леонид Филатов"

Кадр из фильма «Соучастники». 1983 г.

Кадр из фильма «Соучастники». 1983 г.

Роль Б. К. – одна из лучших ролей Л. Филатова. Герой Леонида – это всегда драма. Актер умеет удивительно точно улавливать динамику ее развития: кульминацию, спад. Находить нюансы речи, пластики, мимики. Так же произошло и с образом Б. К. Перед нами драма человека, который не только преступил заветную черту человеческой нравственности, но и несет всю тяжесть вины за содеянное. Пока Б. К. в фашистской Германии, он честен, умен, независим в суждениях. Находясь в изоляции своего особняка, он существует как бы над происходящим, рьяно осуждает фашизм. Нечто героическое, стальное есть в герое Филатова, и только изредка появляется излишняя экзальтация в речах, и только вскользь задумываешься, что отвага ученого попугая, который выкрикивает ругательства в адрес нацистов, – это еще не поступок против нацистов, а мелкий эпатаж, почти мальчишество. Все это осмыслится позже, а пока Филатов играет сильного и, безусловно, привлекательного человека, чей лихой протест, бунт в одиночестве нам очень симпатичен. Вот он разбивает приемник, из которого несутся нацистские речи, виртуозно стреляет по мишеням – как он ненавидит врага! В прекрасных интерьерах его особняка находится и прекрасная женщина, которая дополняет комплекс его героического и независимого начала. Богатый немец в нацистской Германии, учившийся в Сорбонне, приверженец философии, литературы, науки, бунтует против нацистов, уничтоживших все это в Германии, опозоривших страну. В данном случае его прежде всего коробит позор нации, а уже потом все остальное. Подписавший бумаги герой Филатова впервые растерян, он морщится от яркой вспышки фотоаппарата, как-то пытается отстраниться, спрятаться от происходящего. Былая независимость вдруг куда-то улетучилась.

«…Но когда Леня прошел через таможню,

мы сразу уехали на съемку, причем…

на съемку эротической сцены…»

И вот долгожданная Колумбия… Все удивительно красиво, ярко, и Б. К. погружается в жизнь, конкретную своей буржуазностью. Он не понимает всей ее прелести и притягательности, заключающейся в полноте и ясности бытия. В этой стране он еще больше ощущает себя немцем, эмигрировавшим из фашистской Германии. Филатов виртуозно играет угловатое великолепие героя. В этом потерянном аристократе, во всем его облике есть что-то шутовское и комичное. Его по-немецки безукоризненно белый костюм мешковат и нелеп… С чем связана растерянность, это внезапное исчезновение геройского бунта благородного немца? Как только герой покидает великолепие особняка, укрывающего его от коллизий времени, он попадает в реальное время, которое требует от него конкретных решений, выбора. Собственно, все действия Б. К. – это попытка бегства от реального времени. То он укрывается в бункере-особняке, то эмигрирует в Колумбию, но в Колумбии он опять пытается устраниться и поселиться где-то на берегу моря в тишине и покое с любимой женщиной. Каждый раз очередная попытка бегства удается за счет внутренней потери, нравственного падения героя. Эмигрируя, герой подписывает нацистский документ. В Колумбии, спасаясь от черных списков, отдает Мюллеру свою возлюбленную, чтобы только не замарать своего честного имени. Наконец, идет на убийство, так как может всплыть его подпись на нацистских бумагах. Но нужных бумаг в портфеле убитого нет, и они опять где-то существуют, грозя появиться в любой момент. Предательство возлюбленной не спасает от черных списков, как и эмиграция не сохраняет жизнь… Кажущаяся удача оборачивается горькой иронией.

Б. К. не только в плену своего времени, но и своего воспитания, своей родины, с ней он имеет более глубокую связь, нежели предполагает. Обучение в Сорбонне… Взрыв экзистенциализма в Германии между двумя мировыми войнами… Размышления о выборе, о времени… Вся жизнь Б. К. теоретизирована, она состоит из определенных моделей, конструкций, с высоты которых он падает в пропасть реального времени, где уже должен не говорить, а поступать. Совершив чудовищный поступок – отдав на поругание свою возлюбленную Ольгу, – он еще с большим упоением начинает размышлять о жизни и природе. Чем сильнее его падение, тем высокопарнее его суждения, которые проявляются как защитная реакция его души. Герой Филатова все время живет в двух измерениях. Он пренебрегает реальной жизнью, живя в мире теорий, философствований. Крушение идей, теорий, концепций, пренебрегающих ценностью человеческой жизни, – через это прошла Германия, принеся трагедию человечеству, через подобное падение проходит и Б. К.

На премьере

 В спектакле «Чайка»

Маленький Габриэль, сын его бывшей возлюбленной, убивает Б. К. с такой же жестокостью и ненавистью, которой когда-то обучал его барон. «Чтобы попасть, надо очень ненавидеть!» Вспоминается начало фильма, когда Б. К., стреляя по мишеням, олицетворяющим фашистов, говорит себе те же слова, и теперь ситуация повторяется как фарс. Габриэль мстит за надругательство над прирученностью, за обесценивание человеческих судеб, чувств… «Я же тебе говорил, никогда не целься в живое», – успевает сказать барон Габриэлю. Однако, совершив предательство, духовно, нравственно Б. К. погибает, и физическая смерть его звучит как приговор времени. Судьба нации слилась с судьбой своего сына. Подтверждается еще раз давно известная истина – все мы дети своего времени, все мы дети своего народа и не можем не отвечать за то, что так или иначе творим, даже если не участвуем, живя в стороне, на обочине времени…

В создании образа Б. К. Леониду пригодился его ернический дар, в некоторых эпизодах Леонид доходит почти до гротеска. Любовная сцена с Мерседес соединила в себе и иронию над героем, и элементы пародии на подобные сцены, но не переставая быть любовной. Очень ценное качество артиста: он не боится быть смешным. В образе Б. К. удивительно сочетается умение быть великолепным и комичным одновременно, чем достигается еще большая свобода образа, естественность, обаяние. По мнению Сергея Соловьева, романтическое и комическое в Леониде по чистоте своего сочетания еще никак не реализованы в кинематографе. Все-таки в образе Б. К. это сочетание произошло и помогло развитию внутренней драмы героя.

Леонид Филатов в роли Б. К.

В каждой роли Леонида есть своя внутренняя логика, которая определяется не только драматургией роли. Она рождается мировоззрением, мироощущением артиста. Например, роль Федора в фильме К. Худякова «Кто заплатит за удачу?» и роль барона Б. К. при сходной ситуации в фильмах: попытка героев находиться в стороне от коллизий времени – разрешаются по-разному. В одном случае герой осуществляет себя как личность, обретая судьбу, время; в другом – нравственное падение уничтожает его. Разные герои, разные фильмы, разные жанры, но свои роли Леонид выстраивает по закону драмы. Страдания, внутренние противоречия героев артист проживает во всех нюансах, во всем возможном многообразии. К нравственному совершенствованию или падению героя он никогда не идет однозначно, восхваляя или осуждая его. Фильм «Избранные» часто ругали за эстетство, чрезмерную выстроенность, за то, что перед нами чужая жизнь, другая страна и все, что происходит на экране, не трогает нас. Можно в оправдание призвать всю мировую культуру, которая имеет слабое отношение к нашей жизни, многие великие произведения литературы, живописи, в которых упиваешься красотой построения, стиля не меньше, чем мыслью. Соловьев так видит мир, красоту человека, природы… В фильме возник контрапункт между красотой жизни и безнравственными поступками барона Б. К. В этой «не нашей жизни» режиссер нашел наши проблемы, наши конфликты, которые в традициях русской литературы. Недаром С. Соловьев сильно изменил роман, снял фильм о том, чем он сам болен. Состоялся серьезный, современный разговор-размышление о духовности, о расхождении идеалов и поступков, о нравственном падении общества. Герой Леонида современен, но не костюмом, а существом своих противоречий. Он интересен нам сегодня, когда мы задумываемся над драмой целых поколений нашего общества, о расхождении проповедующихся идеалов и совершающихся поступков и еще о многом другом…

«…что такое жизнь с Леней. Я впервые почувствовала себя женщиной, любимой женщиной. Это счастье…»

Работать над ролью Леониду было трудно. Месяц съемок в Колумбии он назвал «адской пахотой». В кратчайшие сроки надо было полностью снять фильм. Съемочная группа так уставала, что к концу дня кричащая экзотика Колумбии становилась для всех унылой и безразличной. А слова друзей, уверявших Леонида, что он едет в райский уголок почти на отдых, воспринимались как издевательство. Из газет Леонид знал, что в Колумбии «постреливают», но дома об этом особенно не задумывался. Он прочувствовал ситуацию только тогда, когда съемки пришлось отложить из-за свиста пуль на съемочной площадке. Это было, как говорится, последней каплей, уничтожившей светлый образ экзотического курорта. Конечно же, помимо изнуряющих съемок, были и другие сложности. Картина – многоязычная. То, что говорит партнер по роли, актер узнает из примерного перевода. Когда не слышишь речь на родном языке, то отвечаешь не на нюансы интонации, которые очень важны при игре, а на довольно-таки огрубленную фразу, которая тебе не понятна даже по своей интонации. Приходилось приноравливаться, обретать опыт работы в многоязычном фильме. «К тому же, – вспоминает Леонид, – очень трудно играть богатого человека, богатого, значит, свободного, не имея этого в природе… Сразу вспоминается М. Жванецкий… Потом уже, задним числом анализируя фильм (ведь я отсмотрел массу картин из зарубежной жизни и снялся в не меньшем количестве), я понял, насколько картина С. Соловьева заставляет себя уважать по своему классу. К ней можно относиться по-разному, но в ней нет нашей жалкой попытки: на три рубля снять, а думать, что на миллион. В ней нет потуги…» Однако главным испытанием для Леонида на фильме была режиссерская манера работы Сергея Соловьева. «Сережа фантазирует тут же, на съемочной площадке, и совершенно непредсказуемо, – рассказывает Леонид. – Он выстраивает, выстраивает кадр, а потом вдруг быстро что-то меняет и дает новый текст. Нужно абсолютное доверие, потому что он снимает кино, и он еще будет десять тысяч раз все менять. Другой текст тебе вложит и перестроит сцену, снятую про одно, как бы совершенно про другое. Найдет способ, как это подать и без насилия, без потуги перекроить, потому что он всецело человек кинематографического мышления. Одновременно, снимая, он уже монтирует, понимая, что это целлулоид, что это пленка, что он складывает из тысячи кадров мозаику. У Сережи вольность в работе, он совершенно не закрепощен… Несмотря на все сложности, мне было комфортно все равно, потому что было очень интересно работать… Кино – это все же другое искусство, нежели театральное, и требует совершенно других приемов. Поэтому такая вольность, которая была для меня в “Избранных”, как бы естественна для кино. Если снимают театральную сцену, я знаю, что мне будет очень сложно, но я понимаю ее движение, развитие. У Соловьева то, что сейчас снимают, – это капелька в общем море, которая займет свое место, маленький камушек. И моей задачей становится биологическая необходимость упраздниться до уровня этого камушка и понимать ровно столько, сколько сейчас нужно понимать. Придерживаясь какой-то линии, но зная, что картина Сережей может быть смонтирована и задом наперед, и как угодно, я должен как бы самоупраздниться, слушать его, пытаться выполнить то, что сейчас необходимо. Мне не нужно вникать в его замыслы. Есть другие режиссеры, и там уже по-другому».

Человек начинал говорить

 
…А началом явился испуг
От нечаянно хрустнувшей ветки…
И дремучий немыслимый звук
Шевельнулся тогда в Человеке…
 
 
Человек начинал говорить!..
И, не в силах бороться с искусом,
Обнаружил великую прыть
В овладении этим искусством.
 
 
Он придумывал тысячи тем,
Упиваясь минутным реваншем.
Говори-и-ть! – А о чем и зачем —
Человеку казалось не важным.
 
 
Он смолкал по ночам, но и тут —
Что ни утро, – в поту просыпаясь,
Он пугался безмолвных минут
И ничем не заполненных пауз.
 
 
Но однажды случилась беда…
Он влюбился и смолк в восхищенье…
И к нему снизошла немота
И свершила обряд очищенья…
Он притих и разгладил чело,
И до боли прочувствовал снова
То мгновение, после чего
Станет страшно за первое слово.
 

Л. Филатов, 1969 г.

«– Творческие люди иногда как бы прозревают в своих снах, находят ответы на то, как играть роль, как писать роман, как снимать фильм. А вам снятся творческие сны?

– Да. Только это всегда такие странные трансформации, такое сочетание знакомого и незнакомого, обыденного и фантастического, что никакое, даже приблизительное перенесение в реальную жизнь невозможно».

Успех «Успеха», или Самая трудная роль

Следующей совместной работой Леонида с режиссером К. Худяковым стал фильм «Успех», название которого для Леонида в какой-то мере символично. Если после роли Игоря Скворцова в фильме «Экипаж» Филатов пережил прежде всего зрительский успех, к нему пришло общественное признание, то роль Фетисова принесла не только зрительский успех, но и внутреннее удовлетворение от максимальной реализации своих возможностей. Фетисов стал лучшей работой Леонида в кино. Эта роль вошла в его жизнь, когда он наиболее был готов к ней: накопился опыт работы в кино с разными по своей творческой индивидуальности режиссерами; с годами пришла и большая свобода «игры перед камерой» (было время, когда Филатов утверждал право даже на существование своей внешности на экране); сыграны роли, которые раскрыли Леонида в широком диапазоне его актерских возможностей: от Виктора Грача до барона Б. К.

Режиссер С. Соловьев сказал о Леониде, что для его творчества нет понятия «удачные» или «неудачные» роли, настолько Леонид личность. Говоря о личности, мы прежде всего говорим о том мироощущении артиста, которое сильно и ярко выражается в моменте творчества, от этого зависит глубина звучания роли, ее возможный подтекст. Однако чтобы иметь возможность максимально реализовать себя, надо не только иметь то, что ты хочешь сказать, но и уметь средствами искусства передать свои мысли и чувства. Чем сильнее твое мастерство, чем выше твой профессионализм, тем полнее, ярче и свободнее ты можешь говорить со зрителем. Важно найти гармонию своего существования в искусстве, что определяет твою творческую зрелость. Профессионализм не должен подменять личность, иначе родится очередной штамп, личность не исключает мастерства, иначе исчезнет момент творчества. Герой Филатова – режиссер Фетисов, тот тип человека, к которому принадлежит и сам Леонид. Для него, как сказал К. Худяков, «не работа – часть жизни, а жизнь – часть работы». Фильм «Успех» – это не столько рассказ о жизни и проблемах актера, театра, сколько размышления о тех сложных душевных нравственных противоречиях, в которых находится художник в процессе творчества. В XX веке формулы «искусство для искусства», «искусство для себя» уже не срабатывают, тем более в таком зависимом виде творчества, как режиссура. Важно не только создать, но и донести созданное до зрителя, получить отклик, понимание, признание.

Фетисов приезжает в периферийный театр, чтобы осуществить постановку пьесы А.П. Чехова «Чайка». В первых эпизодах фильма герой Филатова совершенно не располагает к себе. Неужели этот хмурый, замкнутый человек будет ставить в театре гениальный, как он сам считает, спектакль? Постепенно начинаешь замечать за ершистостью и замкнутостью героя внутреннюю собранность, необычную, максимальную напряженность его существа, сосредоточенность на чем-то очень важном и главном. Фетисов постоянно живет своим будущим спектаклем, поэтому в актерах театра он прежде всего видит героев пьесы. Его задачей становится вывести актеров из душевного покоя и безразличия, разбудить в них творческие силы. Ему это необходимо, иначе спектакль не получится, чудо искусства не состоится. Отдавая всего себя спектаклю, он требует этой максимальной отдачи и от актеров. Не чувствуя отклика, Фетисов идет на провокации: влюбляет в себя актрису – исполнительницу роли Нины Заречной; отстраняет от роли Олега Зуева, играющего Треплева, не прощая ему того, что тот не может целиком посвятить себя работе над ролью; перед примадонной театра, отказавшейся играть роль Аркадиной, он готов стоять на коленях, от нее зависит судьба спектакля, да и Аркадина она хорошая… Все поведение Фетисова говорит о том, что он вполне земной человек, довольно-таки деловой, жесткий, умеет интриговать, приспосабливаться, провоцировать. Поступки Фетисова противоречивы, они далеко не однозначны. Он нарушает законы нравственности. Можно ли ему это простить или его нужно осудить за это? Ответить на этот вопрос невозможно, потому что это тот редкий случай, когда существуют две правды. Прежде всего, Фетисов талантлив, он живет бескомпромиссно, подчиняясь только одной правде – правде искусства, остальное для него – суета, не имеющая никакого значения. Леонид не боится играть Фетисова плохим. В сценах провокации артистов он даже неприятен: жесток, холоден… и вдруг – совершенно преображается, когда говорит о «Чайке», о Чехове, о людях! Два разных измерения – жизнь и искусство! Каждое из них имеет свои законы. Что более безнравственно: отказать актеру в роли, с которой тот не в состоянии справиться, зная, что отказ причинит ему боль и мучения, или оставить его играть, сохранив приятельские отношения? Дважды эта дилемма возникает перед Фетисовым. Один раз она кончается трагически для артиста Павла Платонова: сердечный приступ приводит к смерти. Кто виноват? Виновато искусство, если оно истинно; если режиссер талантлив, он уже неподвластен себе, он руководствуется неким высшим законом творчества, где невозможны компромиссы. Как непросто складываются отношения актеров и режиссера… В основе их всегда какая-то мера конфликтности, преодоления друг друга. Ведь режиссеру надо убедить, зажечь, отдать часть своей творческой энергии актерам, а актерам – уметь ее воспринять. Оскорбленный Олег Зуев бросает как бы разоблачительное обвинение Фетисову: «Чем же я тебя не устраиваю, а? Тем, что живу своей жизнью, а не твоей? У меня друзья, у тебя их нет и не будет! Тебе нужны единомышленники в искусстве, ты – художник! Купи себе холст и краски, но нет, тебе нужны живые люди, которых ты бы выдавливал, как тюбики, на свои полотна! Посмотри на себя, на кого ты похож. Ни радости, ни любви человеческой. Художник с лицом убийцы!» Пылкий монолог Зуева совсем не трогает Фетисова, он слушает его холодно и спокойно, рассматривая возникшее в Олеге возмущение как проявление неких актерских качеств, позволяющих сыграть Треплева. Фетисов согласен на примирение, так как, по его мнению, задел нерв в актере. Зуев в ответ лишь бросает листки с ролью. Вот где он по-настоящему причиняет боль Фетисову, и тот первый бьет Зуева совершенно безжалостно.

Фетисов – не только лучшая роль Леонида, но и самая трудная. Симулировать талант на экране так же, как и ум, невозможно, им надо обладать. Сложность роли в том, что очень тяжело передать неуловимый процесс творчества. Это постоянное внутреннее напряжение, как болезнь, которая уносит силы и от которой нет лекарств. Играть этот процесс невозможно, им надо жить. Леонид много импровизировал, менял текст роли, что было логично при столь сложной задаче. Сценарист А. Гребнев впервые дал согласие на сохранение актерской «отсебятины», настолько это было органично и интересно сделано Филатовым. Импровизировать всегда трудно. Человек в импровизации себя выдает, сразу выясняется его потенциал, его возможности. Как мыслит? Чем живет? «Импровизировать словами – совершенно особое искусство, – говорит Леонид, – начинаешь говорить, а построение фразы тебя выдают. Моментально видно, что ты как бы не импровизируешь, а просто мыслишь словами, и больше ничего – это не импровизация. А настоящая импровизация – она всегда неожиданно высокая. Она действительно может быть при каких-то данностях кино, когда ты уже отрепетировал мизансцену, но совершенно неожиданно в кадре увидел себя совсем иначе, вышел на те же самые мизансцены, но сыграл при этом как бы нечто другое. То есть, может быть, то же самое, но совершенно иными средствами».

Кадры из фильма «Успех». 1984 г.

Импровизация – одно из важнейших качеств любого художника. Это тот момент, когда все твои накопления мобилизуются и ты уже как бы себе не принадлежишь, тебя ведет твой образ, твоя тема и, что очень важно, ты обретаешь особую свободу в средствах выражения.

Основа фильма – постоянные репетиции, то есть творческий процесс. Актера надо было отпустить как бы на свободу, чтобы уловить момент рождения вдохновения. Прекрасно это состояние описал поэт В. Шаламов: «В написании стихов необходимо усилие, прыжок на какую-то высшую ступень, и пока она не достигнута, стихи не пишутся – существует лишь версификация. Необходимо нервное сосредоточение, отключение от всего на свете, свободный ход слов. Это состояние и есть способность принимать художественное решение. Не поиски – в творческом процессе никаких поисков нет. Есть лишь отражение всего бесконечного, что проходит сквозь мозг. Остается выбрать (записывать). Но это не выбор в настоящем смысле слова, а лишь подобие выбора – эмоциональное мгновенное решение. Состояние это называется иначе вдохновением и предполагает наличие тайны, чуда, озарения, превосходящего силы автора. Но это не религиозное состояние. Это совсем другое чувство – чувство победы, радости, находки, завершения работы, подавление одного и высвобождение другого в одно и то же время». Филатову, играя Фетисова, приходилось быть в этом сложном состоянии сосредоточения, чтобы получился живой процесс творчества.

И вот – премьера. То, ради чего последнее время жил Фетисов, свершилось, родилось и уже как бы не принадлежит ему. Миссия режиссера закончилась, и состояние, в котором он жил, передалось актерам. Нина Заречная проходит мимо него, она вся в своей роли, ей уже не нужна влюбленность в режиссера, которая когда-то помогла играть. Фетисов как бы становится самим собой. Гипноз творчества, который руководил им, давал смелость в принятии решений, уходит. Сейчас на сцене решается его судьба…

Успех! А что за ним? Комфортная жизнь, покой, какие-то блага и звания? Нет. За успехом Фетисова, как и Филатова, прежде всего возможность новой работы, а значит – жить этим особым состоянием, которое зовется творчеством.

Компромисс

 
Я себя проверяю на крепость:
Компромиссы – какая напасть!
Я себя осаждаю, как крепость,
И никак не решаюсь напасть.
 
 
Не решаюсь. Боюсь. Проверяю.
Вычисляю, тревожно сопя,
Сколько пороху и провианту
Заготовил я против себя.
 
 
Но однажды из страшных орудий
Я пальну по себе самому,
Но однажды, слепой и орущий,
Задохнусь в непроглядном дыму…
 
 
И пойму, что солдаты побиты,
И узнаю, что проигран бой,
И умру от сознанья победы
Над неверным самим же собой…
 

Л. Филатов, 1967 г.

«– Леонид Алексеевич, не собираетесь ли вы попробовать свои силы в режиссуре, как это сделали многие актеры?

– Почему актеры бегут в режиссуру?.. Потому что это более независимый способ существования в искусстве, более авторский.

Конечно, таких прецедентов, что люди удачно уходили из первой своей профессии, очень мало. Я могу назвать несколько имен – Никиту Михалкова, Николая Губенко. Их ждал успех, пусть неровный, но режиссура не стала ошибкой в жизни этих людей… У других судьба сложилась иначе, в большинстве своем не совсем удачно…

Я всегда считал, ведя отсчет от высоких мировых и отечественных авторитетов, что режиссурой должны заниматься люди, предназначенные для этой профессии Господом Богом. К таким людям я себя не причислял…

Процент талантливых режиссеров для такой страны, как наша, очень невелик. Большое количество режиссеров-дилетантов. Особенно сейчас, при появлении и расцвете кооперативного кино. Режиссерами порой становятся совершенно случайные люди, не обладающие ни вкусом, ни профессионализмом. И я отважился попробовать свои силы, тем более что мне предложили поставить фильм. Я написал сценарий “Сукины дети” и решил искусить свои шанс до конца – осуществить постановку сценария о тех людях, о той профессии, о представителях того племени, которое я лучше всего знаю.

Это картина об актерах».