Текст книги "Киномания"

– Ольга? Вы хотите сказать Ольга Телл?

– А кто же еще? Подружка Макса. Хорошенькая.

– А что она танцевала?

Лицо Зипа окаменело.

– Не суй свой нос в чужой вопрос, понял?!

Я быстро переменил тему.

– Значит, вот откуда все эти глаза в «Доме крови»?

– Ну, не все. Некоторые. У нас с Максом еще много было в запасе. Он хотел сделать кино, в котором были бы только глаза, – одни глаза. Ну и, конечно, светораздвоение.

– Да-да… светораздвоение. Это один из трюков, да?

Зип издал сердитое шипение.

– Да нет же! Светораздвоение – это светораздвоение и ничего больше. А уж поверх него можно, если хочешь, накладывать трюки. Но это был никакой не трюк, как и проскольз.

– Больше похоже на фликер.

Еще одно характерное шипение.

– Да нет же! Фликер – тот всегда был. Ты мог раздваивать свет по фликеру, но это было не обязательно. Светораздвоение только выявляло фликер. А фликер – это основа основ. Это как дыхание. Структура – вот что это такое. Так Макс об этом говорил. Он говорил, есть структура и есть… – Он пытался вспомнить то, что заучил когда-то наизусть, но так и не понял. – Черт, забыл. Они же всегда по-немецки говорили – между собой. Наклад. Во как. Структура и наклад. Трюки – это был наклад. Их в основном добавляли при монтаже. Так что шутеру вовсе не нужно было все это знать.

– Значит, светораздвоение никак не было связано с трюками?

– Ну да.

– Это была разновидность освещения?

– Ну да.

– И все эти штуки – светораздвоение, трюки – были частью ундерхольда?

– Ну да, что-то вроде.

– А ундерхольд – это?..

– Так я тебе и сказал.

Я с сознанием выполненного долга сообщал обо всем этом Клер, надеясь, что она выудит какую-нибудь истину из всего этого тумана. Но она понятия не имела ни о проскользах, ни о фликерах, ни о светораздвоении.

– Это какая-то совершенно новая разновидность кино, – сказала она тоном, в котором отчетливо слышалось неодобрение. – Я себя от этого чувствую как древний бард, которому сообщили о какой-то новомодной разновидности литературы, называемой «пись-мо».

– Беда в том, – сказал я, – что Зипу, мне кажется, больше нечего сказать – он больше ничего и не знает. Касл нанял его, чтобы снимать свои фильмы, но монтажом Зип никогда не занимался. Это всегда делали Касл и Рейнкинги. Зип считает, что именно Рейнкинги его к этому и не подпускали. Но я не уверен. А может, сам Касл не хотел. Зип отличается преданностью, но мне кажется, что Касл не платил ему той же монетой. Кстати, Зип отснял много материала, который вроде бы не имел никакого отношения к тем фильмам, что они делали. Задел на будущее. Он часто снимал в доме Касла, когда тот устраивал вечеринки. У Касла никогда пленки не оставалось – всю расходовал. Он даже ходил по студии и клянчил – нет ли у других режиссеров.

– И что стало со всеми этим изъятиями и другим материалом? – спросила Клер.

– Какая-то часть, наверно, попала к Зипу. Но я думаю, что не очень много. За это он и невзлюбил Рейнкингов. Они наложили лапу на многое из того, что монтировали для Касла.

– А что с ними случилось после смерти Касла?

– Зип считает, что, когда война кончилась, они вернулись в Европу. К тому времени у Зипа было прочное положение. Студии приглашали его на лучшие фильмы. С кругом Касла он потерял всякую связь, хотя и прежде у него с ними особо теплых отношений не было.

– Но он говорит, что тут еще были сироты?

– Эти воспоминания – из того времени, когда он еще работал. Он говорит – ему пришлось постараться, чтобы они не наложили лапу на его фильмы. Он теперь уже лет десять не у дел, так что все могло измениться.

Клер взвешивала услышанное от меня.

– Помнишь, когда мы распаковывали «Иуду»? Там был конверт с цюрихским штемпелем. Что-то там было про сирот. Что-то про Sturmwaisen, да? Разузнай-ка об этом, если получится.

Я сказал, что попытаюсь, но предупредил ее:

– Зип иногда бывает таким раздражительным, в особенности когда речь заходит о вещах, которых он не знает. Он становится злобным и упрямым. Я думаю, многого он просто не знает.

Я приносил Клер свои мысли о Касле, как дары, наивно рассчитывая, что эти посреднические услуги придадут мне интеллектуальный вид в ее глазах. Но если они и придавали, то Клер никак этого не показала. Напротив, мне иногда чудилось, что мой интерес к Каслу вбивает клин между нами, словно я был связным, приносящим разведдонесения, которые бросают тень и на меня.

Однажды ночью, перед тем как заснуть подле Клер, я услышал, как она рассуждает, дымя последней перед сном сигаретой.

– С тех самых пор, как я стала серьезно относиться к кино (а это произошло в тот день, когда мать взяла меня на «Les Enfants du Paradis»), я знала, что в нем есть что-то – под спудом. Нечто большее, чем волшебство, очарование. Кроме этого. Власть. Нечто, способное проникнуть в душу и завладеть тобой… Я ходила на это кино семь раз. Я тогда была совсем девчонкой, но знала, что весь цивилизованный мир дышит на ладан. Но вот передо мной был этот фильм – такой изысканной красоты, такой чистый, тонкий. Словно цветок, выросший на поле сражения. Это был интеллектуальный экстаз. Но даже и тогда я чувствовала, что эту власть можно использовать во зло… – И потом после длительной паузы: – Вот, скажем, ты, Джонни, присутствуешь при изобретении огня. Скажем, гений-изобретатель подносит тебе первый факел. Ах, какой дар! Но предположим, ты прозреваешь разрушенные города, обожженную плоть, поля сражений. Что бы ты сделал, Джонни? Что бы ты сделал? Загасил огонь? Убил изобретателя?

Глава 10. Целлулоидный погребальный костер

С каждым моим новым приходом наши странствия по давним и слабеющим воспоминаниям Зипа о Максе Касле становились все больше похожи на путешествия в неизведанный мир. Мы все время попадали в тупики, оказывались в лабиринтах, натыкались на запертые двери. Его великий благодетель оставил ему в наследство пророчества заявлений и загадочные происшествия, над которыми малютка Зип долгие годы ломал голову. Он стал для Зипа особым человеком не только благодаря тому, что́ снял на пленку, но и из-за какой-то своей гнетущей ауры непохожести на других – волшебник, поддерживающий связь с потусторонними силами. Моя задача стороннего исследователя состояла в выяснении того, был ли Касл на самом деле волшебником, каким его все еще считал его верный ученик, или же балаганным шулером, игравшим на легковерии окружавших его людей.

Как-то у меня с Зипом состоялся разговор, который помог пролить свет на загадочную сущность его отношений с Каслом. Этот разговор вызвал у меня массу вопросов, которые я, как и обычно, отложил в долгий ящик, чтобы извлечь оттуда позднее, когда Зип будет в более благоприятном расположении духа. Но на сей раз все эти вопросы навсегда остались без ответов – больше мы с Зипом не разговаривали.

Мы смотрели последний фильм Касла – «Агент оси». Поскольку Зип не участвовал в съемках этого фильма, хорошей копии у него не было. Поэтому-то он так неохотно и показывал эту ленту. Он был не менее чувствителен к плохому качеству, чем Клер. Мы два раза подступали к картине, но копия была далеко не идеальной, и не проходило и получаса, как Зип в раздражении приказывал Йоси остановить проектор.

«Нужно было давно уже выкинуть это дерьмо», – бормотал он. И пленка возвращалась в коробку.

На сей раз мы все же досмотрели до конца, но потерянного времени было жаль. Даже если закрыть глаза на низкое качество копии, было совершенно очевидно, что это отнюдь не лучший образец творчества Касла – его художественного почерка здесь не обнаруживалось. Зип был уверен: кино слепили дней за десять и к нему приложил руку не только Касл. Я вскользь бросил замечание, которое обронила Клер, впервые увидев этот фильм: «Агент оси» многим обязан «Гражданину Кейну».

– Он, видимо, так спешил, что кое-что пришлось позаимствовать, – сказал я. Я не имел в виду ничего обидного, но Зип тут же взорвался.

– Позаимствовать? – Он напустился на меня с таким гневом, что его тут же скрутил приступ кашля. Я дождался, когда он продолжит. – Эх ты, молодо-зелено! Макс никогда ничего не заимствовал. Ты все перепутал. Это Орсон заимствовал у Макса.

Я уже научился не возражать ему слишком резко, а потому напустил на себя невинно-любознательный вид.

– Да? Вы так считаете? А мне казалось, «Гражданин Кейн» вышел раньше.

– Конечно раньше.

– Тогда как же Орсон Уэллс мог заимствовать что-то из «Агента оси»?

– Он и не заимствовал, олух ты царя небесного. Не из фильма же. Прямо из первоисточника. – Недоуменное выражение не сходило с моего лица, и тогда Зип раздраженно выдохнул. – Ну, с тобой говорить – как со стеной! Орсон заимствовал прямо у Макса – вот что я тебе пытаюсь втемяшить в голову. Когда Орсон делал свою ленту, они все время были вместе. А этот Орсон умел слушать. Он ни единого слова Макса не пропускал мимо ушей. И все это ему доставалось почти бесплатно – всего-то и нужно было на бутылку потратиться. Вот как Максу хотелось участвовать в съемках чего-то настоящего.

– Вы хотите сказать, что Касл помогал снимать «Гражданина Кейна»?

– Что значит «помогал»? Ты когда-нибудь слышал, чтобы про Эдисона говорили – вот он, мол, «помогал» создать лампочки. Конечно, у Орсона была своя голова на плечах. Но когда он пришел на «РКО», он ни бельмеса не смыслил в том, как кино делается. Чутье у него, конечно, было. Но без Макса (и без Грега Толанда за камерой) он так никогда и не выбрался бы из второй лиги, уж ты мне поверь.

– Я просто поражен.

– Так ты поражен, умная голова? Ты, наверно, думаешь, что это какое-то откровение, а? Так вот что я тебе скажу: «Гражданин Кейн» был еще так себе.

– Что вы имеете в виду?

– Макс и Орсон по первости намечали кое-что другое – вовсе не «Гражданина Кейна». По первости они хотели сделать настоящую диковину. И знаешь, кто ее должен был снимать? Я, вот кто. И если бы ты увидел эту штуку, то уж рот-то до ушей бы разинул.

– Вы о каком кино говорите, Зип?

Он скосил на меня хитрый взгляд.

– «Сердце тьмы». Слышал когда-нибудь о таком? Высокая литература. Джозеф Комрад.

– Конрад.

– Комрад – Конрад, какая разница. Но он стоял в списке под номером один. Максу страсть как хотелось снять эту картину. Сколько лет я его знал – столько он и хотел ее снять. У него и сценарий был. Куда он с ним только не ходил. С тех пор как из Германии приехал – так с этим и носился. Но это никому не было интересно. А потом в городе появился Орсон – этакий баловень судьбы. Этому все позволялось. Воротилы со студий сами ему деньги предлагали – только бери. А вот он приехал – и с кем первым встретился? Можешь не сомневаться – с Максом Каслом. «Они хотят, чтобы я им фильм снял», – говорит. И что же делает Макс? Вручает ему тот сценарий. «Снимай, – говорит Орсону, – „Сердце тьмы“. Кроме тебя, это никто не снимет». Ну, а Орсон ему: «Неплохая мысль». Неглупый парень он был – Орсон. Этот был не промах, когда ему классная вещь сама в руки шла. Первый год работал с Максом над этим фильмом в «РКО». А потом – бац! Студия прикрыла эту лавочку. И это после всех кадров, что мы с Максом отсняли.

– Вы снимали материал для «Сердца тьмы»?

– А я разве тебе не говорил? И поверь мне, это было нелегко. Мы мотались по всей Мексике как сумасшедшие. Ты знаешь, какие у них там комары? Как самолеты!

– Мотались по Мексике?

– Ну да. Джунгли снимали. «Сердце тьмы» – это и есть джунгли, понял? Джунгли – главная роль в фильме. Макс это так понимал. Дикая природа – в любую минуту кто-нибудь выпрыгнет на тебя с экрана и сожрет живьем. Вообще-то, особой нужды искать натуру не было, но Макс не хотел снимать на студии. Не хотел, чтобы кто-нибудь у нас тут стоял над душой. А Орсон – у него денег было хоть отбавляй, да? Ну вот мы и мотанулись к черту на кулички… как это у них называлось? Юкатан, что ли? Мы там почти месяц проторчали.

– И что же вы снимали?

– Я же сказал – джунгли. Что там еще снимать в этом Юкатане. Джунгли да аборигенов. Индейцев. Такие подлые типы, я тебе скажу. С ними ухо держи востро. Макс им подсовывал огненной воды, чтобы они нам танцевали. Ну и танцы! Я их снимал, но от страху чуть не обосрался. И глаза-то у них снимать было не подарок. А тут эти танцы. Меня так трясло, что я камеру ровно не мог удержать. А нужно было снимать с руки и все крупные планы. Ну и ну!

– Вы снимали их глаза?

– Ну. Так Макс просил. Как в «Доме крови», но только еще страшнее. Он хотел все джунгли наполнить глазами. Я, наверно, катушки две-три отснял с этими индейскими глазами. У них глаза такого страху нагоняли. Особенно у голодных. Не нравилось им, что мы к ним приперлись, – сразу было видно. Ты их неприязнь чувствовал, словно они тебя отравленными стрелами пронзали. Но Максу это как раз и было нужно.

– И вы так никогда и не воспользовались этим материалом?

– Не-а. Но у нас материалу еще больше было. Мы еще много отсняли в студии. Сцены с Ольгой.

– С Ольгой Телл – подружкой Макса?

– Ну. Ольга была классной девчонкой, точно тебе говорю. Она делала все, что Макс ни попросит. Такие сценки – в них никто не стал бы сниматься, разве что какая… но Ольга-то была не из таких. Ну, может, немного отвязная, как все эти европейские девицы. – Голос Зипа понизился чуть не до шепота. – Странная девчонка. Странная. – Вдруг, словно я каким-то оскорбительным образом прореагировал на его слова: – Эй, парень, только ты всякие глупости из головы выкини. Никакой порнухи там не было. Макс никогда не снимал никакой грязи. Увольте. Все это было искусство, понял? Как художник, который рисует голых дам. – Я уже знал, что Зип постоянно ведет спор с самим собой, бог знает сколько лет прокручивает в голове старый сценарий, а потому его слова зачастую не имеют никакого отношения к тому, что говорю я.

– Конечно же, это было искусство, – поспешил согласиться я. – Но что именно там было?

– Он хотел снять фильм внутри фильма внутри фильма. Понял? Такое только Макс мог бы снять, но ему не дали снимать, вот он и не смог. «Они хоть сто лет будут копать, а все равно до сути никогда не доберутся», – вот что Макс говорил. Он хотел использовать там все свои трюки. Понимаешь, он думал, что, может, это его последний шанс сделать стоящую вещь – зацепившись за Орсона. Только вот этого шанса он так и не получил. Треклятые сироты постарались. Выбили Макса из игры. Никакого «Сердца тьмы» – вот что заявили большие шишки в компании. Но за веревочки-то дергали сироты. Макс это прекрасно знал. Они его включили в черный список, хотели сгноить – пусть, мол, теперь делает всякую дрянь – как вот с этим «Агентом оси». Макс был в отчаянном положении. Поэтому-то ему и пришлось стиснуть зубы и соглашаться. Ему уже было на все плевать. Ну вот как тогда с Хьюстоном. Это его вконец подкосило – чертов «Мальтийский сокол»![196]196
  Ну вот как тогда с Хьюстоном. Это его вконец подкосило – чертов «Мальтийский сокол»! – Джон Хьюстон (1906–1987) – выдающийся американский кинорежиссер, отец актрисы Анджелики Хьюстон. Прославился в 1941 г. первым же своим фильмом – положившей начало жанру нуара экранизацией «Мальтийского сокола» Дэшила Хэммета с Хамфри Богартом в главной роли, который играл еще в нескольких фильмах Хьюстона: «Через Тихий океан» (1942), «Ки-Ларго» (1948) «Сокровище Сьерра-Мадре» (1948), «Африканская королева» (1951).


[Закрыть]

– Касл и Хьюстон были друзьями?

– Неразлейвода. А уж сколько они выпили вместе! Понимаешь, после того как «Сердце тьмы» прикрыли, Макс просто сел на мель. Он на любую работу был согласен. Орсон был готов взять его кем-нибудь вроде ассистента на «Гражданина Кейна», но студия – ни в какую, хватит, говорят, сколько Макс потратил в Мексике. Ну, тогда Макс стал ему подсовывать всю эту мутоту по «Мальтийскому соколу». Ту, настоящую историю, понял? – Эти слова сопровождались заговорщицким подмигиванием. У меня не было никаких соображений о том, что я должен был понимать, но я ему тоже подмигнул в ответ. – Он надеялся, что Хьюстон возьмет его на какую-нибудь роль в картину. Хьюстон попытался, но без толку. Максу повсюду был отказ.

– Настоящую историю. А что, была настоящая история? Ведь Сэм Спейд – вымышленный персонаж, разве нет?

Зип покачал головой – иных чувств, кроме отвращения, моя полная и непростительная глупость у него не вызывала.

– Да не о Сэме Спейде речь, олух ты стоеросовый. Я говорю о птице. О черной птице. Она из тех давних времен. С Мальты. Знаешь этих рыцарей в железных костюмах?

Зип из кожи вон лез, чтобы поразить меня своей осведомленностью, но я чувствовал, что он недалек от тотального невежества.

– Вы говорите о тамплиерах?

На его лице появилось удивленное выражение.

– Так ты что, знаешь о них, что ли? – Мне показалось, у Зипа возникло подозрение, что я, может быть, знаю ответы на те вопросы, которые мучили его долгие годы, и он готов спросить у меня, кто такие были тамплиеры. Мне этого очень не хотелось. И он не спросил. Сдержав свое любопытство, он продолжил: – Конечно, Хьюстон ничем из этого не воспользовался. Наверно, оно никак не подходило к тому кино, что он снимал. А может, проснувшись на следующее утро, он с похмелья забыл обо всем, что Макс ему наговорил. Но сироты, узнав, что Макс бродит по студиям и болтает со всеми напропалую, сильно заволновались. Вот тогда-то они и принялись его упрашивать – вернись, мол, мы сможем обо всем договориться. Но все равно ни хрена бы они денег Максу не дали.

– Вернуться? В Германию?

– В Цюрих. Там ихняя штаб-квартира. Ты что, меня вообще не слушаешь? Я сказал Максу, чтобы он никуда не ездил. Но он не стал слушать. Зол был как сто чертей. Расставить все точки над i – вот что ему хотелось. Так он мне сам сказал. Либо они выкладывают денежки, сказал он, либо пожалеют. К концу Макс путаный какой-то стал. Он пил много, всякими угрозами сыпал. А с этими сиротами так нельзя. Они такие подлые твари.

– И чем же он им угрожал?

– А говорил, что все расскажет.

– Что расскажет?

– Да все про них, про их тайны.

– Какие тайны?

Последовала еще одна мучительная, неловкая пауза. А после нее:

– Так я тебе и сказал.

Я переменил позицию.

– Вот бы посмотреть, что вы сняли в Мексике.

– Посмотреть хочешь? Ничего ты не увидишь. Так-то вот. – Он смерил меня вызывающим взглядом, а потом вдруг печально проворчал: – То, что у меня осталось, и смотреть-то нельзя. Даже и врезки не сделано.

Врезка. Как я понял – это был термин из собственного кинематографического словаря Касла. Что означало это слово? Я спросил об этом Зипа. Он, как и всегда, ответил так, словно я заставляю его повторять одно и то же.

– Ну – врезка. – Он сделал короткое странное движение ладошками – положил одну на другую, сплетя пальцы. – То, что монтажеры делают. Иначе, все, что ты наснимал, это каша какая-то, понял? Все вроде есть, а ничего нет… потому как без врезки. И потом, то, что у меня оставалось, оно не здесь. Лучшее исчезло навсегда, да и было-то его всего ничего.

– Куда исчезло?

– Пошло на корм рыбам. Лежит на дне океана. Я же тебе говорил, сироты предлагали ему поговорить о деньгах. Ну, Макс и взял пленки, чтобы им показать. А корабль вместе с ним и пленками утопили. – Голос Зипа вдруг перешел на полушепот: – А если хочешь знать, то я думаю, что они не позволили бы Максу вернуться, даже если бы он к ним и попал.

– Что вы хотите сказать?

– Я думаю, они бы прикончили его – и все дела.

– Вы думаете, они были им недовольны?

– Еще как. Макс нарушал свой обет.

– Обет?

– Ты что, не знаешь, что это такое? Ну, как в церкви. Ты в церковь какую-нибудь ходишь?

– Я хотел спросить, какой обет нарушал Касл.

– Это было между ним и сиротами. Я туда нос не совал. Я знаю только Макса, а он хотел кино снимать, хорошее кино. Но сиротам на кино было плевать. Им надо было одно: чтобы он потихоньку напичкивал ленты всей этой пропагандой.

– Пропагандой?

– Секретной пропагандой. Той, что даже не обнаружить. Как я тебе показывал с саллирандом.

– Что толку от пропаганды, которую нельзя увидеть.

Зип недоуменно вытаращил на меня глаза.

– Это и есть лучшая пропаганда. Потому что она худшая. Ты и не замечаешь, как она проникает тебе в голову.

– А что они пропагандировали?

Зип неожиданно пришел в бешенство.

– Совсем не то, о чем ты подумал, сынок, – отрезал он.

– Да я ничего и не подумал, – возразил я. – Просто пытаюсь вас понять.

– Макс был никакой не нацист. Его политика вообще не интересовала – не то что тех сирот.

– Сироты были нацистами?

Зип уставился на меня.

– Разве я это говорил?

– Нет, но…

– Тогда не лезь с вопросами раньше времени. Они не были нацистами, но работали на руку нацистам, понял?

– Но как?

– Они хотели доказать свою точку зрения любой ценой.

– Какую точку зрения?

– Ну, это про всемирное зло, я же тебе говорил. – Ничего такого он мне, конечно, не говорил. Видя полное мое недоумение, он попытался просветить меня, отбивая каждое сказанное им слово: – Они… хотели… доказать… про… всемирное… зло. – Кроме этой загадочно-зловещей сентенции, из Зипа больше ничего невозможно было выудить. Когда я попытался разговорить его, он только раздраженно отмахнулся: – Так мы будем смотреть этот фильм или нет? – Вот и все, что он мне сказал. И мы уселись за просмотр второго фильма в тот день.

«Призрак из квартала убийц» был фильмом категории «Z», снятым Каслом для студии «Рипаблик» все под тем же псевдонимом Морис Рош. Эта лента, как и несколько других, изначально называлась по-другому – «Удар в спину» – и принадлежала к тем картинам, которые Джошуа Слоун в своем письме к Айре Голдштейну называл «дрянь жуткая». Я просмотрел фильм вместе с Зипом три раза и в конечном счете пришел к выводу, что резкое суждение Слоуна справедливо. Всего один достойный Касла эпизод на весь фильм – сцена казни в самом конце; ни в одной ленте тюремного жанра из тех, что видел я, электрический стул не наводил на зрителя такого тошнотворного ужаса. Бартон Маклейн[197]197
  Бартон Маклейн (1902–1969) – американский актер, а также писатель и драматург, играл преимущественно отрицательных персонажей, в том числе в фильмах Джона Хьюстона «Мальтийский сокол» (1941) и «Сокровище Сьерра-Мадре» (1952).


[Закрыть] с брюшком брюзгливо делает свои последние шаги по этой земле, при каждом его шаге на стенах дергаются рваные тени, и наконец на него падает изображение электрического стула, закрывая его грудь, лоб, шеки, словно на нем за все его грехи выжигают дьявольское клеймо. Он сутулится под тяжестью происходящего, падает на колени, уменьшается до размеров насекомого, потом за несколько быстрых, как удар бича, кадров его разносит до какой-то угловатой неровной массы – настоящий алфавит отчаяния. Да одна эта сцена протяженностью не более двух минут, как часто у Касла, впечатляет больше, чем дюжина других фильмов, обошедшихся в двадцать раз дороже. Когда фильм кончился, я обнаружил, что непроизвольно затаил дыхание. Зип тоже. По крайней мере, так мне показалось.

Я так привык к рваному ритму его дыхания, к хрипам и перебивам его легких подле меня, что в тот вечер даже не заметил, как они остановились навсегда. И лишь только когда фильм кончился и Йоси включил свет, я повернулся к Зипу и обнаружил, что он весь осел на своем стуле, с лицом серым, как пепел от сигареты, давно погасшей у него во рту. Глаза его, ничего не видя, продолжали смотреть на экран. Последнее, что они видели в этом мире, был кадр из фильма Макса Касла. Может быть, Зип и хотел умереть именно так, но в «Призраке из квартала убийц» я не находил ничего такого, что могло бы облегчить переход в мир иной. Я пощупал его пульс, но рука уже была холодная. Я тихонько встал, словно боясь его разбудить, проскользнул в проекционную и сказал Йоси, что надо, пожалуй, вызвать «скорую». Он ринулся к стулу Зипа, чтобы убедиться собственными глазами. Я услышал его протяжный, тихий стон.

Я отправился на поиски Франни и нашел ее в кабинке перед бассейном – она спала, издавая густой храп. На животе у нее лежал номер «Нэшнл инквайрер», а на полу стояли бутылка виски и полупустой стакан. Я наклонился, шепнув ей в ухо: «Франни», а когда она проснулась, быстро увел ее наверх в спальню, которой мы ни разу не пользовались за последние две недели. Вряд ли мне хотелось чего-либо большего, чем, обняв ее покрепче, сообщить ей о Зипе так, чтобы как можно меньше ранить ее. Но Франни легко возбуждалась, и я позволил ее чувствам взять верх, потому что знал – это наша последняя встреча. Она уже не была для меня воскресшим призраком Найланы, а стала просто бедняжкой Франни, одной из малых звездочек Голливуда, давно уже выгоревшей до холодного пепла в темной ночи забвения, которая пожрала немало звезд поярче.

Когда мы закончили, я остался лежать, прижимая ее к себе, пока не услышал вдалеке воя сирены «скорой помощи». Тогда я и сказал о Зипе. Она выслушала мои слова мужественно, как дурное и давно ожидавшееся известие, – просто поникла в моих руках и разразилась тихими слезами. «У него было золотое сердце» – это все, что я от нее услышал.

Раза два за наш последний проведенный вместе месяц, отмеченный относительно дружеским расположением Зипа, я набирался смелости и говорил ему: нужно подумать о том, чтобы когда-нибудь его коллекция оказалась в архиве. Он слабел на глазах, а потому я воздерживался от таких слов, как «волеизъявление» или «завещание», но он прекрасно понимал, о чем я веду речь.

– Не волнуйся, – отвечал он. – Я обо всем позаботился.

– Понятно, – сказал я. Но что было у него в голове? – Отличный архив есть в Калифорнийском университете, – сказал я. – Они бы с удовольствием взяли ваши фильмы.

– Конечно-конечно. А знаешь, кто еще их с удовольствием взял бы? Эти проклятые сироты.

– Правда?

– Уж не сомневайся. Но я им не позволю наложить руки на картины Макса, точно тебе говорю.

– Если вы поместите свою коллекцию в архив, то можете быть уверены…

Зип отбрил меня:

– Я тебе говорю, что обо всем позаботился.

Дальше этого наш разговор – за неделю до его смерти – не зашел. Потом я чувствовал, что должно пройти какое-то время, прежде чем заговорить об этом с Франни. А пока нужно было позаботиться о похоронах Зипа. Франни вроде бы держала все в своих руках. Смерть Зипа не застала ее врасплох – последние лет пятнадцать она наблюдала за ее неуклонным приближением.

На следующий после смерти Зипа день она позвонила и сказала, что устраивает маленькую церемонию в его память и приглашает меня с Клер и Шарки. Я полагал, что мы соберемся в местной похоронной конторе, но она назвала другое место – в пустыне близ Барстоу. «Почему там?» – спросил я. Она сказала, что у Зипа есть клочок земли – там упокоилась его мать, которая влачила свои последние годы в доме Зипа. Он тоже хотел лежать там.

Дорога заняла три часа, а последние пятьдесят миль мы ехали по мохавским грунтовкам[198]198
  …мы ехали по мохавским грунтовкам. – Мохаве – пустыня на юго-западе США.


[Закрыть]. Оказалось, что Зип владел необработанным клочком поросшей кустарником пустыни, помеченным только остатками проволочного забора и табличкой «Частная собственность». Большая часть окружающей территории была обозначена как артиллерийский полигон ВВС. На таких землях люди бросают свои старые машины. В нескольких сотнях ярдов за границей участка, у серых кустиков, стояли несколько сараев и передвижных домиков. Не было заметно, чтобы участок использовался как-то еще – только в качестве места захоронения. Может быть, Зип именно это и имел в виду.

Когда мы добрались, на участке уже стояло несколько машин; одна из них – простой фургон, который, видимо, служил катафалком. На антенне вилась темная траурная ленточка. С десяток человек собрались у холмика земли, на котором стоял дешевый деревянный гроб в окружении цветов. Франни одела обтягивающее черное платье с отливом. Большинство собравшихся были японцами. Среди них я узнал Йоси с двумя его сыновьями – все в черных костюмах на этой жуткой жаре.

Кроме нас, видимо, все уже были в сборе. Франни поздоровалась с нами, а потом какой-то человек выступил с надгробной речью. Потом Клер выяснила, что он был сценаристом средней руки, попал в черный список и вместе с Зипом в пятидесятые годы погрузился в пучину забвения. Зип поддерживал его немного деньгами, пока сам не оказался на мели. Бывший сценарист хрипловатым голосом произнес невыносимо длинную речь, в которой Зип выступал невоспетым героем темного периода охоты за ведьмами, но о его фильмах не прозвучало ни слова. Большую часть сказанного проглотил ветер.

Когда он кончил, Йоси с сыновьями отодвинули всех подальше от могилы. Потом по знаку отца, который, видимо, тут командовал, сыновья вытащили из карманов сигнальные ракеты, подожгли их и подсунули под подставку с гробом. Движения у них были выверенные, словно они готовились к церемонии заранее. Ракеты пошипели немного, а потом вроде бы погасли. Под подставкой появился клуб дыма, а потом откуда ни возьмись со всех сторон – маленькие яркие языки пламени, облизавшие гроб. Он немедленно занялся огнем, так, словно был облит бензином. Мы стали свидетелями кремации. Стоявшая рядом со мной Франни прошептала:

– Так Зип хотел.

Мы стояли с надветренной стороны, но ветер на мгновение переменился, и черный дым окутал Шарки.

– Пленка, – сказал он.

И тут я все понял. Когда цветы опали, я увидел, что вокруг гроба стоят коробки с пленкой. Еще больше коробок находилось под подставкой – из этих уже валил густой черный дым. Я ахнул, и Франни взяла меня за руку:

– Так Зип хотел.

Сердце мое сжалось до размеров маленького холодного камушка. Я вспомнил зловещие слова Зипа: «Я об этом позаботился». Я наклонился и прошептал в ухо Франни:

– Что это за ленты?

Она медленно покачала головой, словно говоря мне: «Не спрашивай».

– Это ленты Касла? – снова спросил я.

Она посмотрела на меня печальными пустыми глазами:

– Так Зип хотел.

Я в отчаянии смотрел на серое ядовитое облако, поднимавшееся над пустыней. Дело всей жизни в клубах дыма уносилось ветром. Теперь все мы знали: коллекция Липски не предназначалась для архивов. Последним своим, исполненным презрения и вызова, деянием Зип использовал касловские фильмы как растопку для костра, на котором сгорят его усталые кости. Я ошарашенно, не в силах произнести ни слова, повернулся к Клер. По ней было видно, что она полностью осознает значение происходящего. Но она не выказывала ни малейшей горечи. Я не хотел в это верить, но у нее на лице появилось выражение облегчения. Я запомнил слова, которые она доверила мне, словно признание своей вины: «Будь моя воля, я бы его фильмы сожгла дотла».

* * *

Несколько недель после похорон Зипа Липски я был безутешен, тем более что Клер нисколько не желала разделять моей безутешности. Она не то чтобы откровенно одобряла этот посмертный вандализм Зипа, но и не порицала его. Не услышал я от нее и слов сочувствия в связи с утратой; а ведь она прекрасно видела, как тяжело я переживал случившееся. Напротив, Клер демонстративно не оставляла у меня ни малейших сомнений: она никогда не проникнется мыслью о том, что погребальный костер Зипа – это огромная потеря для человечества. Что ж, ведь она-то не видела этих фильмов. А свое мнение могла составить лишь по моим непрофессиональным отчетам. И плевать ей было на какого-то там Джонатана Гейтса, считавшего, что погибли творения бессмертного гения. Чего стоили его оценки?

Клер напомнила мне:

– В сорок седьмом году «Юниверсал», чтобы сэкономить на хранении, уничтожила все немые картины в своей фильмотеке. Если уж скорбеть над фильмами, утраченными в этой неразберихе, то можно найти кое-что посущественнее, чем дюжина касловских лент. Голливуд вот уже несколько поколений обходится со своим наследством как с использованными тампонами: не можешь продать, так выкинь.