Текст книги "Хозяин"

Глава двадцать шестая
Вечерние досуги

Ночь накануне прилета мистера Фринтона выдалась ветреная и перед тем, как отправиться спать, все слушали прогноз погоды. Пока ветер, утюжа волны, струился снаружи, обитатели острова предавались вечерним досугам.

Близнецы, лежа ниц на полу своей больничной палаты, читали, положив ее между собою, книгу, которую они отыскали в библиотеке у техников. Время от времени им приходилось отпихивать Шутьку, которая, не обладая гуманитарными наклонностями, все норовила усесться на книгу. Это был экземпляр «Ежегодника яхтсмена» за 1949 – 1950 годы, содержавший большую статью, озаглавленную «Против вестового ветра, к Роколлу».

– Все посвежее, чем тысяча восемьсот девяносто шестой, – сказал Никки.

– Ну, наши-то с тобой сведения будут еще посвежее.

Почитав недолгое время, они принялись нетерпеливо ерзать и листать страницы.

– А про Роколл-то где же? И кстати, что это вообще означает – «вестовый»?

– Наверное, моряки так говорят. Что-то вроде «держи на запад!»

– Ты думаешь это морское выражение? Я считала, что так при игре в гольф кричат.

Потратив кучу времени на просмотр двадцати двух страниц, близнецы, вконец замороченные стакселями, брамселями, гротами и бизанями, отыскали полстраницы, посвященные самому острову.

– Ну наконец-то!

– Смотри-ка, они насчитали тринадцать чистиков, пятнадцать олуш, пятьдесят-семьдесят моевок, двух серебристых чаек, двух малых буревестников и одного большого!

– Завтра же, – с важностью сказала Джуди, – пойду и всех пересчитаю.

– И еще одно, – довольным тоном сказал ее брат, – высадиться им так и не удалось.

Островные техники – люди скромные, почти бутафорские, или, если угодно, статисты в драме Роколла, – приступили к своим обычным занятиям. Те, что остались дежурить, по-прежнему поглядывали на дремлющие или мечущиеся стрелки индикаторов, вытирая ветошью руки, а те, что сменились с вахты, терпеливо возились со своими перьями, клеем и кораблями в бутылках. Кораблестроитель просовывал в горлышко бутылки капитанский баркас, – добавление редкое, требующее особого мастерства, и повышающее, так же как добавление миниатюрного маяка, ценность изделия. Мужчина, клеивший перья, надумал добавить на крышке коробки дружескую надпись и курсивом выводил, используя оперение серебристых чаек: «CEAD MILE FAILTE». Он пропустил второе L, и ему еще предстояло неприятно удивиться, обнаружив недостачу.

Пинки намеревался принять душ. Огромный чернокожий Умслопагас, чьи оголенные мускулы отливали атласом и ходили плавно, как поршни, несмотря на то, что голову его словно бы припушило инеем, он стоял, уперев разведенные руки в стены душевой кабинки и глядел себе под ноги. В полу желоба помещался фарфоровый лоток глубиной около двенадцати дюймов, снабженный затычкой, с помощью которой лоток обращался в подобие мелкой ванны. В этой сияющей белизной крутостенной чаше сидел паук с длинными ножками и маленьким тельцем. Ему никак не удавалось выбраться наружу.

Пинки, отключивший воду, едва он увидел это создание, стоял, перенеся вес на одну ногу, и размышлял о том, что ему делать с пауком, к которому он боялся притронуться.

Поразмыслив, он сходил к умывальникам и вернулся со щеткой для волос. Он сунул ее пауку под ноги, но паук отпрянул. Тогда Пинки принес вторую щетку и, ухитрившись с их помощью поднять паука, не причинив ему вреда, осторожно отнес его к двери спального отделения и там отпустил на свободу.

Он вернулся в душевую, и вода вновь зашелестела по его эбеновым плечам, придавая ему сходство со статуей версальского каскада или с Нептуном в римском фонтане. Струи воды укрывали его. Он думал: «Паук на Роколле? Откуда он взялся? Наверное, приплыл вместе с грузом на траулере.»И еще он думал, – ибо обладал куда большими, чем подозревали окружающие, познаниями: «Первым живым существом, забравшимся после извержения на Кракатау, был паук.»

Мистер Бленкинсоп, облаченный в один из своих вечерних халатов, сидел у себя в комнате и, сплетя кисти рук внутри рукавов, медитировал.

Он и вправду мог бы подарить детям еще немалое число китайских безделушек. Вдоль стен комнаты рядами шли встроенные шкафы со сплошными дощатыми дверцами, сквозь которые невозможно было разглядеть что-либо, но стоило их открыть и за ними обнаруживалось целое собрание украшений для мечей, – всяких там цубо и фучи, – перегородчатых эмалей, великолепных образчиков суцумского фарфора, – одни, подобно черепу Хозяина, были усеяны трещинками, другие словно бы запорошены золотой пылью, третьи покрывал едва ли не миллион прописанных во всех подробностях бабочек. Из крышек фаянсовых мисок вырастали фарфоровые жабы и позолоченные львы, скалившиеся, положив когтистые лапы на решетчатые сферы. Скрывались за дверцами шкафов и резанные из кости фигурки фантастических кули, – полулюдей-получерепах, иногда подпрыгивающих на одной ножке, может быть, потому что они только что наступили на жабу, чье резное изображение также помещалось у них под подошвами, – и статуэтки из бронзы и иных сплавов, и гонги, и множество крохотных фаянсовых чайных сервизов. Вкус Китайца тяготел к японскому великолепию. В самой комнате наличествовало всего лишь два украшения. Одним из них было принадлежащее кисти Гэнку затейливое изображение павлина – истинная Ниагара роскошных перьев, выписанных с бесконечными, тончайшими подробностями. Другим – лаковый алтарь Цунайяши, столь замысловато вылепленный, инкрустированный, апплицированный, эмалированный, покрытый таким обилием рельефов и золотых, черных и вермильоновых лаков, с таким множеством уступчиков, полочек, отделений и столбиков с нишами, столь усеянный металлическими вставками, мерцающими и шагреневыми поверхностями и пышными, чешуйчатыми драконьими хвостами, что он, казалось, взрывался множеством распахнутых маленьких дверок и чуть ли не светился собственным светом.

Среди всех этих сокровищ, спиной к ним сидел на простой циновке мистер Бленкинсоп, закрыв глаза и стараясь по возможности не думать.

Причина, по которой ему хотелось избавиться от Хозяина, была совсем проста, равно как и та, по которой он не хотел огорчать мистера Фринтона, называя ему эту причину. Подобно Трясуну МакТурку, мистер Бленкинсоп желал сам править миром. Но между намерениями этих двух имелось и некоторое несходство. Трясун алкал власти, мистеру Бленкинсопу вовсе не нужной. Дело сводилось не к тому, что он хотел править, – он не хотел, чтобы правили им. Мистеру Бленкинсопу представлялось, что после того, как Хозяин преуспеет в объединении наций, сам он, в качестве объединителя, станет избыточной роскошью. Без него управляться с делами будет гораздо проще.

Одним из законов, правивших поступками мистера Бленкинсопа была простота. Самое целесообразное – это по возможности чаще говорить правду. Он и в самом деле намеревался избавиться от Хозяина, едва лишь аппаратура, над которой Хозяин трудился, будет доведена до совершенства, – при тех знаниях, которыми мистер Бленкинсоп уже обладал, он вполне мог пользоваться ею без посторонней помощи: он намеревался избавиться также и от мистера Фринтона, а при необходимости и от любого другого, если этот другой обратится для него, так сказать, в угрозу. Ради спокойной жизни – все, что угодно. А покамест, честность – лучшая политика. Чем меньше врешь, тем меньше приходится утруждать свою память.

До поры до времени мальчишка нужен ему здесь, – будет кому подавать напитки.

У себя в будуаре, в фокусной точке предательств, военных хитростей и мародерских устремлений, сидел возле фонографа и слушал Баха Хозяин. Используя некую бесконечно малую часть своего мозга, он играл в солитер. Синюшные руки мерно сновали над доской, со стуком переставляя шарики. Игра, проиграть в которой он все равно не мог, в сущности, занимала лишь его руки, подобно вязанию.

Глава двадцать седьмая
Обзор новостей

Встречая грудью блеск солнца и моря, стрекочущий в ровном вечернем свете вертолет сверкнул в глубоком небе, словно алмазный кузнечик. Близнецы уже поджидали его.

– Мистер Фринтон, это Китаец привел Его, чтобы помешать нам сбежать!

Мистер Фринтон не удивился.

– Ну что же, – весело сказал он, – нам следовало бы загодя сообразить, что так оно и будет.

– Но почему?

– Если мистер Бленкинсоп намерен использовать Никки, ему, естественно, не хочется, чтобы Никки сбежал.

– И он еще рассказал Хозяину, как мы пытались уговорить Пинки!

– Вот как?

– Совсем он и не за нас.

– Как знать, как знать.

– Разве он может быть за нас, если он доносит?

– Наверное, лучше самого его обо всем расспросить.

– Слушайте, – прибавил майор авиации, – я должен присмотреть за тем, как будут грузить в ангар мою таратайку. Как с этим покончу, приду и поговорю с мистером Бленкинсопом. А вы возьмите газеты и почитайте их на кухне, пока я не освобожусь. Да, и скажите Пинки, чтобы обед разогрел. Судя по прессе, колесо завертелось.

Он вручил им кипу свежих газет и журналов и, развернувшись на каблуках, сосредоточил свое внимание на вертолете.

Обложку «Тайма» украшал воображаемый портрет Хозяина, составленный Арцыбашевым из синеватых поршней, фиолетовых циферблатов и разного рода иных металлических частей, – так что получилось подобие счетной машины. Одной похожей на круглогубцы рукой с трубчатыми пальцами на винтовых сочленениях, Хозяин указывал на ультиматум, – кусочек бумаги цвета венской зелени. В самом журнале обстоятельствам, связанным с Роколлом, было посвящено изрядное количество текста, – впрочем, остров по имени не назывался, поскольку Хозяин еще не открыл, где он находится. В разделе «Нация» редакционная статья начиналась словами: «'Время есть, Время было и Времени больше не будет', – сказала, обращаясь к монаху-философу Бэкону бронзовая голова. На этой неделе Время угрожает нам исполнением пророчества. Политиканы США…». Заглянув в раздел «Президенты», близнецы узнали что: «В конце недели президент Эйзенхауэр говорил: 'Я не исключаю подобной возможности'„. В разделе „Народ“ имелся портрет сенатора, – сильно смахивающего на продувную гориллу, пытающуюся прочитать рекламу нового депилатория, держа ее вверх ногами; заголовок гласил: „На черных клавишах“. Далее следовало: „Член следственной комиссии Макгинти, выступая сегодня на съезде виброфонистов в отеле“ Билтмор“в Манхэттене, заявил, что поскольку русские агенты…». Однако, хватит с нас сенатора. И так уж, куда ни сунься, везде сенатор. Раздел» Наука» весь состоял из одной статьи. В ней говорилось: «Седовласый сэр Антони Иден, выступая на прошлой неделе в британской Палате общин, предупредил ученых, что тревожные сообщения (см. раздел» Нация «), публикуемые в последнее время мировой прессой, вовсе не обязательно являются мистификацией. Профессор Хопкинс, давший интервью аналитику» Тайма» Кэтрин Дануте Гамбургер, заявил…». Заявление престарелого физика в большей степени трактовало вопросы морали, нежели математики, и аналитику» Тайма» оставалось лишь пуститься от добра искать добра. Ей удалось соорудить довольно эффектное попурри на тему оборонных радаров на Аляске.

Что до «Лайфа», то он взял неправильный след. Поскольку определенные сведения о Хозяине отсутствовали, журнал разродился догадкой о том, что он, возможно, проживает на космической станции, обретающейся где-то возле Луны. Срединные страницы журнала были украшены превосходными драматичными иллюстрациями, изображающими множество кратеров, двойных звезд, полярных сияний и мужчин в резиновых скафандрах, летающих туда-сюда с помощью реактивных струй сжатого воздуха, – невзирая на то обстоятельство, что отталкиваться этому воздуху было решительно не от чего.

Даже «Нью-Йоркер» отправил своего корреспондента Стенли интервьюировать производителя электронного оборудования, – девяностодевятилетнего, что служило дополнительной приманкой, – и Стенли вернулся в редакцию со множеством сведений относительно небоскребов, записанных им на старом конверте.

Реакция американцев была бурной и вследствие этого более разумной, нежели английская. Ей недоставало британской флегматичности, называемой иногда тупостью людьми, которых таковая раздражает, зато ее выгодно отличала живость, дотошность и склонность поднимать шум, пусть иногда и на ровном месте.

Помимо американских, в пачке были и иные издания.

«Панч» отделался шуткой в разделе «Кавардак»; «Нью – Стейтсмен» плакался на несправедливость, допускаемую в отношении меньшинств, предположительно представляемых Хозяином (меньшинство коего состояло из одного человека); и даже рецензенты «Литературного приложения»к «Таймс» на миг отвлеклись от своей неустанной анонимной вендетты, чтобы смерить надменным взором ядерную физику.

Русские отмалчивались. Американцы, впрочем, подозревали, что «Правда» молчит до поры до времени, намереваясь приписать русским честь изобретения того, что изобрел Хозяин.

Все это было выше детского понимания и никакого впечатления на близнецов не произвело, – разве что отчасти показало им, как вызревает кризис. Очень часто самые неприятные ситуации нарождаются в виде фарса, а возможно и как следствие оного. Французской Революции, скажем, предшествовала дискуссия относительно выгод, которые могут сопровождать замену хлеба плюшками, – если хлеб слишком вздорожает, – а во время голодного мора в Ирландии некий английский лорд с изрядным пылом ратовал за производство порошка кэрри. В расцвете жизни нас сражает смерть.

Мистер Фринтон, потирая руки, вошел в кухню.

– Ну, как у нас насчет обеда?

Настроение у него было отменное, поскольку ему, как и всем остальным, угрожала опасность, и это обостряло в нем чувство товарищества, примерно так же, как во время бомбежек 1940 – го.

Никки сказал:

– Сил уже нет никаких разгуливать в виде эльфов из рождественского спектакля. Не могли бы вы попросить кого-нибудь отыскать наши штаны, – Джуди говорит, что наверное сможет их починить.

– Ничего я такого не говорила.

– Ты…

Ошеломленный ее чисто женской, аморальной лживостью, Никки лишился слов.

– И кроме того, ниток все равно нет.

– Да есть же нитки. Я сам их видел на этом… как его…

– Ну-ну, где же?

– А вот человек, который корабль в бутылке делает! У него-то и есть нитки.

– Они не годятся. Кроме того, они ему самому нужны.

– Почему ты всегда говоришь «кроме того»? Вечно у тебя кроме того, кроме того, кроме того…

– Чшш.

Соединив в одно слово всю неприязнь, какую он к ней испытывал, Никки выпалил:

– Ты просто неряха.

Мистер Фринтон сказал:

– Укуси его, Шутька.

В отчаянии Никки обернулся к новому гонителю, – единственный представитель одного с ним пола и тот предал его.

– Но она же сама говорила…

– Не говорила я этого.

Никки швырнул на пол газеты:

– Откуда ты знаешь, чего ты не говорила, когда ты сама не знаешь, о чем я говорю?

– Жестянка с печеньем, – излучая самодовольство, ответила Джуди.

– Что?

– На жестянке с печеньем изображен мальчишка, который держит жестянку с печеньем, на которой изображен мальчишка, который держит жестянку с печеньем и так далее ad lib.

– И ex temporary тоже, я полагаю.

– Вот именно, ex temp. и ad lib, и слишком мудрено для твоего разумения.

Никки показал ей кулак.

– А тем временем, – сказал мистер Фринтон, – на обед у нас спагетти и тоже из жестянки. Ах да, Пинки, пока не забыл, – в ангаре тебя дожидается пакет с ванадием.

Глава двадцать восьмая
Яд

Кофе они пили в скудно обставленной комнатке мистера Фринтона. Люди честные и достойные тешатся порой теориями собственного изготовления относительно чая, кофе, а то и какао. В таких теориях больше содержится прямодушия, нежели в претенциозных выдумках иных, куда более многочисленных людей, толкующих о марках вин, о виноградниках и об урожаях такого-то года. Мистера Фринтона мало заботило, такое он пьет Шато или этакое, он был способен с легкой душой встряхнуть бутылку портвейна, даже не взглянув на осадок, но к приготовлению горячих напитков он относился со стародевичьим тщанием. Его теория касательно кофе состояла в том, что ни в коем случае нельзя допускать соприкосновения кофе с металлом.

Эта теория, если говорить со всей прямотой, как-то упускала из виду то обстоятельство, что мелет кофейные зерна машина, а результат помола продается в жестянках.

Мистер Фринтон разогрел кофеварку, деревянной ложечкой отмерил из пластмассовых банок кофе и сахар, залил кипятком и размешал.

Через восемьдесят расчисленных по часам секунд он процедил жидкость в чашки сквозь металлическое, – стараясь не думать об этом, – ситечко и, как бы там ни было, а кофе у него получился отменный.

К удивлению близнецов, он не выказал мистеру Бленкинсопу враждебности в связи с надувательством, учиненным последним в ангаре.

Мистер Бленкинсоп, явившийся к ним в вечернем халате, принес с собой, чтобы порадовать общество, четыре лучших своих чашечки из суцумского фарфора и теперь прихлебывал из одной такой чашечки кофе, улыбаясь и вообще походя то ли на Будду в монастыре, то ли на кота, слопавшего золотую рыбку. Он даже поддразнивал мистера Фринтона, и мистер Фринтон отвечал ему тем же. Оба они многому научились от Хозяина, – куда большему, нежели Никки, – и оба давно уже свыклись со смертельно опасной дипломатией Роколла.

Пережитый кризис словно бы подстегивал обоих.

Наконец они покончили с подковырками и перешли к делу.

– Зачем вы рассказали ему про Пинки?

Мистер Бленкинсоп простер протестующую, вновь украшенную длинными ногтями длань.

– Что-то же нужно было ему рассказать.

– И что вы еще рассказали?

– Уверяю вас, ничего, способного нам повредить. Мне казалось разумным предоставить ему сколь возможно обширные сведения, – и вы, дорогой мой друг, первым согласитесь в этом со мной. Как это у вас говорится? Дабы придать больше правдоподобия неубедительному рассказу.

– Но что именно?

– Естественно, среди прочего я упомянул и о том, что вы пытались уговорить Пинки покончить с ним.

– Вам не кажется, что это не совсем честно?

– Ничуть не кажется. Ценность для нас представляет мастер Николас, не Пинки, а так опасность никому, кроме негра, не угрожает.

– Оставляя в стороне риск, которому вы подвергли Пинки, – сказал мистер Фринтон, в облике которого проступило нечто свирепое, – как насчет меня?

– Вам решительно ничего не грозит. Хозяин не в состоянии управлять вертолетом.

– Понятно.

– Мистер Фринтон так вспыльчив! – произнес Китаец, поворачиваясь к близнецам. – Такое горячее сердце! Щедрость его натуры побуждает его к таким порывам, что он как бы – э-э-э – «тщится вскочить в седло, но пролетает мимо».

– Не вижу, – сказал Никки, – чему он может особенно радоваться, если вы рассказали Хозяину, что он хочет его убить.

– Но ведь он же и вправду хочет.

– Раз вы предупредили его…

– Мистер Бленкинсоп подразумевает, что Хозяин, скорее всего, уже знает об этом, – сказал майор авиации, и на лице его вновь возникло измученное выражение. – Да так оно и есть.

– Плюс к этому, любой из обитателей острова пребывает в безопасности, пока он приносит пользу.

– Вы хотите сказать, что пока ему нужен вертолет, я останусь в живых.

– Именно так. И Пинки останется в живых, пока не доделает вибратор.

– Стало быть, риск, – продолжил свои объяснения мистер Бленкинсоп, – которому он подвергается вследствие моей откровенности едва ли больше того, который уже существует.

– Понятно.

Помолчав немного, мистер Фринтон спросил:

– А как насчет вашей собственной бесполезности?

– Что до меня, – ответил мистер Бленкинсоп, оставаясь верным принципу рациональной правдивости, – то я постараюсь успеть занять место Хозяина.

– То есть в конечном итоге мы вам нужны для того, чтобы вы могли заменить собой Хозяина?

– Коротко говоря, так.

– В таком случае, – сказал, окончательно свирепея, майор авиации, – предупреждаю вас, что я приложу все силы, чтобы заменить собой вас.

– Милости просим, попробуйте.

Мистер Фринтон проглотил комом вставшее в горле желание чем-нибудь треснуть Китайца.

– Вы что же, всерьез полагаете, что мы убьем одного человека, чтобы посадить себе на шею другого?

– Давайте все же начнем с главного, – резонно ответил мистер Бленкинсоп. – Всему свое время. После того, как мастер Николас покончит с Хозяином, вам останется лишь покончить со мной.

И он поставил кофейную чашку на стол, чтобы погладить ладошкой одной руки обтянутый тонкой кожей кулак другой.

Один из лучших способов обезоружить того, кто на тебя нападает, – это во всем с ним согласиться.

– Слушайте, – сказал мистер Фринтон, – раз и навсегда: мальчик в этом участвовать не будет.

– Вы не смогли привезти цианистый калий?

– Разумеется, я его не привез.

– Да, собственно, оно и не важно. Это вещество используется при нанесении платины на контакты вибраторов, которые делает Пинки. Так что яд у нас есть. Я вспомнил об этом уже после того, как вы улетели.

– А вы уверены, что и Хозяин об этом не вспомнил?

– Нисколько. Однако, – не рискнул, не жди наград.

Они смотрели на него, гадая, как можно сохранять подобное спокойствие, будучи таким негодяем.

– Во всяком случае, мальчика я вам использовать не позволю.

– Мистер Фринтон, не сделаете ли вы мне личное одолжение, – приняв во внимание наше с вами давнее знакомство, – и не рассмотрите ли несколько фактов без какого-либо предубеждения?

– Нет, не рассмотрю.

– Дети, – терпеливо продолжал мистер Бленкинсоп, – уже говорили мне о своем неприятии вивисекции, основанном на соображениях морали. Но неужели вы всерьез верите, что страдания нескольких несчастных собак более весомы, чем открытие вакцины от бешенства? Вы помните, что сказал Наполеон, когда его обвинили в убийстве герцога Энгиенского? Вы действительно считаете, что судьба целой цивилизации имеет меньшее значение, чем душевное равновесие одногоединственного мальчишки?

– Что касается второго из ваших вопросов, – ответил мистер Фринтон, не зря прошедший на острове курс наук (ибо он уже успел окинуть взглядом стоявшие на полке книги по истории и выбрать потребную), – то Наполеон сказал следующее: «Что, снова дело д'Энгиена? Ба! В конце концов, что такое один человек?»

– Наполеон был знатоком по части боевых потерь.

– Я таковым становится не собираюсь.

– Но, дорогой мой майор авиации, вы уже им стали. Разве в войне с Гитлером потерь не было?

– Многие мои друзья погибли, – но погибли за то, во что верили.

– И вы полагаете, что командиры, посылавшие их в бой, так уж редко ожидали, что они не вернутся?

– Они знали, на что идут, и они не были детьми.

– Напротив, многие из них были едва ли на шесть-семь лет старше мастера Николаса, очень немногие знали, на что идут, и кроме того, мне хотелось бы узнать, что вы думаете по поводу их призыва на военную службу?

– Никки я призывать не намерен.

Никки сказал:

– Если мистер Бленкинсоп отсутствует, Хозяин иногда просит меня налить ему виски. Или просто протягивает за ним руку.

– Видите, мальчик не против.

– Зато я против.

– В данном случае, последнее слово, видимо, должно остаться за мальчиком.

– Никки, тебе лучше выбросить из головы разную ерунду, вроде «Острова сокровищ». Ты прекрасно знаешь, что тебе с этим не справиться, что это убийство, и что с детьми таких вещей не случается.

– Почему не случается?

– Потому что…

– На самом деле, – благодушно произнес мистер Бленкинсоп, – среди детей немало искусных убийц. Что вы скажете относительно охоты на ведьм в Салеме? Или Давида и Голиафа?

Никки спросил:

– Сколько нужно налить?

– Чайную ложку.

К общему удивлению мистер Фринтон сдался без дальнейших возражений.

– Мы можем взять что нам требуется у Пинки с полки, он и не заметит, – сказал он.

– Когда?

– Сейчас, – твердо сказал мистер Бленкинсоп. – Каждый миг отсрочки – это еще один миг, в который все может рухнуть. Все это «хождение вокруг да около» было опасным, равно как и до крайности скучным. Ты можешь дать ему это нынче же вечером, поскольку сегодня суббота и значит, он будет пить виски.

Душа Никки ушла в пятки.

– Сейчас?

– Через двадцать минут.

– Извините, – сказала Джуди, – но мне нужно в уборную. Помоему, меня вот-вот вырвет.

– Не открывай пузырек, пока не будешь готов, – медленно говорил мистер Бленкинсоп. – Нюхать не надо. Проливать тоже. Сначала налей в стакан виски, потом раскупорь пузырек и плесни из него туда же. Лучше всего повернись к нему спиной, но не спеши и не оглядывайся. Просто скажи себе, что ты наливаешь немного обычного лекарства, а спиной повернулся случайно. Потом вставишь стакан в руку, которую он протянет. Он осушит его машинально, не прислушиваясь ни ко вкусу, ни к запаху.

Джуди вернулась с Хозяином.