Текст книги "Хозяин"

Глава шестнадцатая
Майор авиации

Мистер Фринтон сунул оружие в карман своей домашней куртки, двумя сильными руками взял каждого из близнецов за шиворот и поднял их на ноги. Не издав ни звука, все трое принялись задом спускаться по лестнице, нащупывая ногами ступеньки.

У подножия лестницы он немного помедлил.

Затем, развернув детей, по-прежнему остававшихся беспомощными в его крепких ладонях, он зашагал с ними прочь из прихожей, по тоннелю, в лифт. Лифт пошел вверх. Лязгнула дверь, он провел их по привычному уже коридору, пинком открыл дверь своей комнаты и втолкнул детей внутрь.

Вслед за этим он сел на кровать, сжал руками голову, словно собираясь заплакать, и произнес: «Дьявол!»

Когда он снова взглянул на них, гневное выражение растаяло, уступив место одной из уже знакомых близнецам трогательных улыбок.

– Не обращайте на меня внимания.

– Что-нибудь случилось? – участливо спросила Джуди. Поднявшаяся по лестнице не так высоко, чтобы, подобно Никки, увидеть сквозь дверь Хозяина, Джуди, хотя и сбитая с толку, сразу поняла, что мистер Фринтон нуждается в утешении. Никки же все еще недоставало дыхания, чтобы выговорить хоть слово.

– Можно и так сказать.

– И что же?

– Вам волноваться не о чем.

– Понимаете, – принялась объяснять Джуди, – нам хочешь не хочешь приходится волноваться. Нас ведь похитили.

– Да, я знаю.

– Тогда вы должны нам все рассказать.

– О Господи! – с чем-то вроде отчаяния в голосе сказал мистер Фринтон. – Вы всего-навсего впутались только что в преднамеренное убийство.

– А кого должны были убить?

– Хозяина, конечно.

– Мы бы не возражали.

Мистер Фринтон мрачно сказал:

– Вы-то нет, – а он?

И резко встав, добавил:

– Шли бы вы лучше спать. И больше даже близко не подходите к этому месту. Просто не подходите, понятно? Вы только запутываете все.

Никки спросил:

– Вы собирались его застрелить?

– Да.

– А вы бы сумели?

– Это нам и предстояло выяснить.

– Но я думал, что вы…

– Послушайте, голуби мои, может, вы все же пойдете спать?

– Нет.

Казалось, он вдруг обнаружил, что они ему симпатичны, а они обнаружили, что им симпатичен он. Он рассмеялся и сказал:

– Нет, честно, детям во все это путаться незачем.

Стоило привыкнуть к его черной бородке и перестать обращать на нее внимание, как оказывалось, что лицо его отмечено разумом и добротой.

Джуди сказала:

– Пожалуйста, расскажите нам, что здесь происходит. Ладно, пусть мы до чего-то не доросли, но вы и представить себе не можете, как это действует на нервы, когда тобой вертят, как хотят, а ты не понимаешь, что происходит и почему. А когда тебя норовят уберечь от чего-то, получается только хуже.

– Хорошо. Я собирался рискнуть и прихлопнуть старого черта. Но не смог, потому что вы торчали у двери…

Он помолчал.

– Ну вот, и…

Затем в отчаянии:

– Ох, шли бы вы все-таки спать! Что тут происходит, все равно понять невозможно. А я не могу снова браться за это, пока у меня под ногами болтается половина детского сада.

– Нам очень жаль.

– Не берите себе в голову.

Им, родившимся в термоядерном веке, дети которого только и думают, что о летающих тарелках да космическом оружии, военновоздушный жаргон мистера Фринтона представлялся устарелым. Присловья вроде «лоб в лоб» или «дело нехитрое», некогда отличавшие смельчаков-авиаторов, казались близнецам свидетельствами стариковской слабости. И когда мистер Фринтон прибегал к языку давних сражений, дети испытывали неловкость и словно бы покровительственное чувство.

Он ощутил это и сердито сказал:

– Слушайте, вы все же идите к себе комнату. У меня дела.

– Какие?

– Идите-идите.

Они уже подошли к двери, когда он снова сел, во второй раз обхватил голову и отчаянно произнес:

– Но как же я убью его, когда на острове дети! Придется сначала вытащить вас отсюда, а уж после еще раз попытать счастья.

Дети молча ждали.

– Вас зовут Никки и Джуди, верно?

– Да.

– Надо придумать, как вас отсюда вывезти.

– А вы не можете взять нас в вертолет?

– Нет.

– Почему?

– Потому что в нем он нас достанет.

– Вы имеете в виду гипноз?

– Нет. Вибраторы.

– Боюсь, мы не знаем, что такое вибраторы.

– Ну значит, мы все здесь свои.

Джуди присела рядом с ним на кровать и сказала:

– Если вы хотите отправить нас в нашу комнату для того, чтобы пойти и застрелить Хозяина, то я думаю, вам не следует этого делать. Это может оказаться опасным.

– Мне это тоже в голову приходило.

– Он может сам вас убить.

– И тут ты права, Джуди.

– И что тогда будет с нами?

– Вот именно.

– Так что самое разумное – все нам объяснить.

Видимо, объяснения не доставляли ему удовольствия, потому что он ответил:

– Много ли толку от разговоров?

– Но мы же ведь не полные тупицы, – сказал Никки.

Мистер Фринтон вновь улыбнулся своей чарующей улыбкой, раздвигавшей иссин-черные усы, чтобы обнаружить крепкие, ровные, белые зубы, – и извинился:

– Пожалуй, я думал лишь о себе. Что вы хотите знать?

А что они хотели знать?

Мальчик наугад выбрал первый попавшийся вопрос из тех, что теснились у него в голове.

– Сколько Хозяину лет?

– Двадцать четвертого марта стукнет сто пятьдесят семь. Он начал вести дневник в день своего пятидесятилетия, и я прочитал его, – во всяком случае, ту часть дневников, какую можно прочитать.

– Сколько-сколько?

– Сто пятьдесят семь.

Дети молчали – ни протестов, ни вопросов.

– Доктор Моро, – продолжал мистер Фринтон, – ставил у себя на острове опыты, и «Железный Пират» бороздил океаны, и «Она» влачила в Африке свое бесконечное существование, когда Хозяину было около девяноста. Стивенсон написал «Остров Сокровищ», когда ему было восемьдесят четыре. Капитан Немо управлял «Наутилусом», когда ему было семьдесят. Генри Рассел Уоллес додумался до происхождения видов, когда ему было около шестидесяти. Мэри Шелли написала «Франкенштейна», когда он достиг совершеннолетия, а во время сражения при Ватерлоо он был старше вас на четыре года.

– Когда была Французская революция? – тупо спросила Джуди.

– Не могу вспомнить.

– Но как же это?

– Что как же?

– Как же он ухитрился столько прожить?

– Это уж вы сами разбирайтесь.

– Но если…

Никки спросил:

– Какое-нибудь лекарство?

– Не думаю.

– Выходит, он вечен?

– Нет.

– Откуда вы знаете?

– Оттуда, что он подбирает преемников. Ты один из них.

– Я?

– И я тоже.

Джуди спросила:

– И Никки тоже придется жить вечно?

– Это вряд ли.

Фринтон ухмыльнулся и сказал:

– Послушайте, я все равно сейчас ничего предпринять не могу. Мне нужно подумать. Давайте, я сделаю всем по чашке какао, а потом расскажу вам все, что сумею. А то мы разговариваем загадками.

Пока он возился с порошком, Джуди спросила:

– Но это правда? Доктор Мак-Турк много чего наговорил нам про государственные секреты и все наврал. Вы нас не обманываете?

– Боюсь, Джуди, что это чистейшая правда, – чище некуда, как сказал бы все тот же Трясун, если б ему приспичило изображать австралийца.

– А его действительно звали Мак-Турком?

– Нет. Он был корабельным врачом по фамилии Джонс. По-моему, родом из Уэльса. Мне он казался мелким мошенником.

– Он умер?

Летчик отвел глаза.

– Как?

– Просто умер.

– Это вибратор?

Он поколебался – отвечать или нет – не хотелось ему рассказывать детям о том, чем кончил Трясун, но все же кивнул.

– Но почему?

– Вы могли бы сказать, что он затеял двойную игру.

– Хотел стать Хозяином?

– Думаю, да.

– Это называется coup d'utat, – сообщила Джуди, демонстрируя, как за нею водилось, неожиданную осведомленность.

Мысли Никки, словно столкнувшись со сказанным ею, отклонились в сторону.

– Как по-вашему, – спросил он, – не могли бы мы получить назад наши штаны?

– Завтра я попытаюсь до них добраться. А вот и какао.

Они сидели, обжигая кончики языков горячей жидкостью, так что основание языка, которым, собственно, и следует смаковать шоколад, никаких вкусовых ощущений не получало. Кружки жглись и приходилось все время переносить их из одной ладони в другую.

– Не могли бы вы начать с самого начала и кое-что нам объяснить?

– Что вам уже известно?

– Практически все, – мы только не знаем, что именно он делает.

– И, разумеется, что делают все остальные, – добавил правдивый Никки.

Именно к этому времени они, наконец, вполне уразумели возраст Хозяина.

– Ну не может же ему быть сто пятьдесят семь лет! – воскликнула Джуди. – Это невозможно!

– Для него возможно.

– Господи Боже!

– Да, это впечатляет.

– Он был пьяный? – спросил видевший Хозяина Никки.

– Нет.

– Никки считает, что он не может разговаривать без виски.

– Никки совершенно прав.

– Но почему?

– Он перестал разговаривать по-английски – или писать, что одно и то же, – в тысяча девятисотом. После этого дневники лет десять велись на китайском, а потом он перешел на какое-то подобие стенографии с картинками. Когда он хочет сказать что-нибудь поанглийски, ему приходится парализовывать свои высшие нервные центры – или как их там доктора называют. У обыкновенных людей спьяну, как вы знаете, начинает заплетаться язык. А он начинает разговаривать. По-английски, на латыни – или еще как-нибудь. Во всяком случае, для того, чтобы говорить, ему требуется виски.

– Он сказал мне «Non Omnis»и еще что-то такое.

– «Moriar». Когда-то он и мне это сказал. Это означает: «Нет, весь я не умру».

– А это что означает?

– Что ты его преемник, – прошипела Джуди, тем самым выбив примерно десять очков из десяти, для возможного по ночному времени коэффициента умственного развития.

– Да. Он выбрал тебя, чтобы ты продолжил его работу. Для того тебя и пичкают знаниями. Как меня когда-то. Как всех остальных. А кроме того, ему, разумеется, нужны помощники, – что-то вроде штабной команды.

– Но я всего лишь читаю книги о животных!

– Биология, антропология, доисторический период, история, психология, экономика. В таком порядке. Взгляни вон туда.

На полке, висевшей над простой железной койкой рядком стояли книги – от Шпенглера до Успенского.

Джуди спросила:

– А как он разговаривает на самом деле?

– Тут что-то вроде передачи мыслей. Так он общается с Китайцем. Я этого не умею. Я, знаете, этого как следует и объяснить не смогу. Он способен читать мысли большинства людей так, будто они произносят их вслух, – да к тому же еще заставлять их делать, что ему требуется. Но люди-то все разные. С Джуди ему было легко, – как видите, мне рассказали про вас обоих, – а Никки оказался тверд, как каменная стена. Когда-то и я был таким же. И Китаец, и Трясун, и в особенности бедный старик Пинки. Пинки ему и теперь загипнотизировать не удается.

– А вас?

– Не знаю. Но сказать, о чем я думаю, он может.

– А как с Китайцем?

– Тут со всеми по-разному. Эти двое способны, когда им требуется, читать мысли друг друга, но может ли он воздействовать на волю Китайца, я не знаю. Трясун был слабее всех. Под конец он уже мог использовать Трясуна, как любого другого, а этот несчастный болван все пытался его облапошить. Поначалу-то каждый из нас был вроде Никки, – подобие каменной стены. Именно такие люди ему и нужны.

– Я думала, что нельзя загипнотизировать человека, если он этого не желает.

– Это не гипноз, Джуди, и не чтение мыслей. Это настоящее открытие вроде… ну, я думаю, вроде теории относительности. Знаете, – Эйнштейн обнаружил, что Пространство искривлено. Так вот, и Время тоже – или Мышление, – наподобие этого. Обычному человеку этого не понять. А для него это просто привычный факт. Он установил его в девятьсот десятом. Это как-то связано с тем, что Пространство и Время являются лишь частями одного и того же.

– Но мы-то ему зачем?

– Чтобы помочь ему овладеть миром.

Глава семнадцатая
Свобода выбора

Пока они беседовали, мистер Фринтон приобретал вид все более утомленный и нетерпеливый. Напряженные усилия, которые ему пришлось потратить, чтобы принудить себя сделать то, что он намеревался сделать, опасность, которой он подвергался, – и как оказалось, впустую, – а теперь еще старания столь многое объяснить детям, все это вымотало мистера Фринтона, сколь бы он ни был любезен. В карих глазах его все чаще стало мелькать скрытное, сердитое, враждебное выражение, – не потому, что он злился на детей, злился-то он как раз на себя самого. Он не хотел обходиться с ними резко, но боялся, что, пожалуй, придется. Мысль о том, что от близнецов может быть какая-то польза, не приходила ему в голову, – напротив, они представлялись ему катастрофической помехой, – и слишком быстрый переход от роли убийцы к роли няньки оказался добавочной соломинкой, прогибавшей спину верблюда. В очертаниях синеватых челюстей его появилось что-то отталкивающее, лысеющая голова желтовато, словно налитая желчью, поблескивала в электрическом свете.

Слишком многое приходилось объяснять, а это отнимало силы.

Человеком он был добрым и совестливым. Мало кто стал бы в такое время возиться с Никки и Джуди, да еще помогать им в решении их загадок. Он собирался убить Хозяина, у него имелись на то свои причины. Операция была опасна хотя бы вследствие вовлеченных в нее могучих сил, и теперь он вдруг понял, что пока на острове находятся дети, дразнить эти силы ни в коем случае нельзя. Собственной жизнью он готов был рискнуть, но не жизнью детей. Они оказались камнем преткновения в делах, куда более важных, чем их детские делишки, и это наполняло его негодованием. Он добросовестно напоминал себе, что негодовать надлежит на сложившуюся ситуацию, а вовсе не на детей.

Все равно ничего я сегодня ночью уже не сделаю, говорил он себе. Несчастные ребятишки, наверное, помирают от страха.

На самом деле они были страшно увлечены.

– А зачем ему это?

– Послушай, Никки, я не могу рассказать вам сразу обо всем. Я устал. И вообще это…

Он с трудом выдавил их себя извиняющуюся улыбку и закончил:

– Ну, это вопрос веры и морали.

Джуди никак не могла примириться с главной особенностью старика.

– Я все-таки не понимаю, как может человек дожить до ста пятидесяти семи лет.

– Ну, не знаю, – сказал Никки. – Он всего лишь на пятьдесят лет старше той французской шансонетки.

– Какой?

– Про которую папа рассказывал.

– А.

Пауза.

– Ты полагаешь, что и она могла бы разговаривать с ним без слов?

– А пожалуй, жуткое было бы зрелище, верно? – без тени улыбки сказал Никки.

Мистер Фринтон расхохотался и сказал:

– Да, и все, наверное, жаловалась бы на Ла Гулю, как та сперла одну из ее песен, чтобы спеть ее перед Эдуардом Седьмым, когда он был еще принцем Уэльским. Не иначе, как «Марсельезу».

Он посерьезнел и добавил:

– Вы сознаете, что при его рождении «Марсельеза» еще оставалась новинкой?

– Так вы уверены, что это правда?

– По-моему, достаточно посмотреть на него.

– Вообще-то, в Библии рассказывается об очень старых людях.

– Не только в Библии. Старый Парр, как полагали, прожил сто пятьдесят два года, только это нельзя было проверить, поскольку в то время не существовало свидетельств о рождении. О другом малом по имени Генри Дженкинс говорили, будто ему стукнуло сто шестьдесят девять. И была еще графиня Десмондская, про которую рассказывали, что она умерла, свалившись с яблони, когда ей было сто сорок лет, а даты рождения графинь люди, как правило, помнят. Муж ее совершенно определенно умер за семьдесят лет до нее.

– Интересно, что чувствует такой человек?

– Сомневаюсь, чтобы он вообще что-то чувствовал.

– Онемение?

– Только не умственное.

– А почему он так много пьет по субботам?

– Никто не знает. Я думаю, это как-то связано со здоровьем его рассудка, своего рода прием лекарства.

– Вроде английской соли?

– Почему бы и нет?

– Кстати, кто он такой?

– Просто старик, родившийся за десять лет до Дарвина. Был когдато сельским джентльменом, как ваш отец. Только он все жил и жил и все думал, думал. Надо полагать, жизнь у него была одинокая.

– А зачем его надо убивать?

– Надо.

– Но зачем?

– Затем, что хватит с людей диктаторов.

– А чем они нехороши?

– Тем, что человек должен обладать свободой выбора между правильным и неправильным.

– Даже если он выбирает неправильное?

– Да, я это так понимаю.

Джуди, все время напряженно размышлявшая, спросила:

– Для чего он хочет завладеть миром?

– Чтобы им управлять.

– Но для чего?

– А ты посмотри, на что этот мир похож.

– Ты и не ведаешь, сын мой, – вдруг сообщил Никки, – сколь малая мудрость потребна для управления миром.

– Вот именно.

– А если он станет им управлять, лучше будет?

– Он говорит, что лучше.

– Но будет или не будет?

– Никки, сейчас нами управляют люди вроде президента Эйзенхауэра, сэра Антони Идена и мистера Хрущева, или кто у них там теперь? – и все они вооружены атомными бомбами. Большая часть политиков едва-едва способна написать собственное имя или прочесть подпись под карикатурой. У них слишком много времени уходит на то, чтобы побеждать на выборах, когда им еще учиться? Вместо того, чтобы читать или развиваться, им приходилось пустословить на митингах, и тем не менее оружие находится именно в их руках. Неужели ты не выбрал бы руководство мудрого полуторастолетнего старца, да притом всего одного, – взамен соревнования тех, кого мы имеем?

– Конечно, выбрал бы.

– Вот и я держался таких же взглядов. Прежде всего, в этом случае мир стал бы единым.

– Тогда почему же вы собираетесь его убить?

Мистер Фринтон, казавшийся еще более утомленным, помассировал пальцами глаза и ответил:

– Он выдалбливал этот остров в течение сорока лет.

– Что вы хотите этим сказать?

– Еще никаких атомных бомб не было.

– Если он намеревался стать диктатором еще до бомбы, – пояснила Джуди, – значит, ему просто хочется быть диктатором и все.

– Правда, он мог их предвидеть, – честно признал мистер Фринтон. – Мы с вами вроде собак, обсуждающих человека.

– Никки тоже так говорил.

– Я верил в его правоту еще несколько дней назад.

– И что же заставило вас изменить ваши мысли?

– Да ничего. Просто они понемногу менялись все это время.

И стиснув кулаки, позабыв о слушателях, он продолжал, обращаясь уже к самому себе:

– Теперь же я верю, – я обязан либо верить в это, либо погибнуть, – что мы должны обладать свободой выбора. Без нее остановится эволюция. Если бы обезьяны не могли выбирать, становиться им людьми или нет, если бы у естественного отбора не имелось мутаций на выбор, мы бы застряли на месте. Муравьи сотни тысяч лет назад увязли в диктатуре, и с тех пор ни на йоту не изменились. Лишите себя свободного предпринимательства и свободы неверного выбора, и вы лишитесь прогресса.

Глава восемнадцатая
Локаторы наоборот

– Если вам хочется спать, – мягко сказала Джуди, – мы уйдем.

– Нет. Давайте уж покончим с этим. Мне завтра предстоит лететь на большую землю.

– Зачем?

– Чтобы привезти кое-что. И чтобы не маячить у него перед глазами.

– Он и вас подозревает, как доктора Мак-Турка?

– Все может быть.

– Тогда, пожалуйста, не возвращайтесь.

– Я могу быть на что-то полезен лишь здесь. А кроме того, как насчет вас?

– Да вы не беспокойтесь, – прибавил он, – я стараюсь, сколько могу, держаться от него подальше, хотя бы из страха перед промыванием мозгов. А это дело нехитрое.

Он сознавал, какому подвергается риску. Именно поэтому в речи его мелькнул оборот давних рисковых времен.

– А как он собирается овладеть миром?

– С помощью этих его вибраторов.

– Вы не могли бы нам о них рассказать?

– Если бы мог, рассказал бы. Для того, чтобы в них разобраться, – хотя бы самую малость, – нужно быть специалистом по радиолокации.

– И кроме того, – устало прибавил он, – я подозреваю, что для полного их понимания нужно прожить лет сто пятьдесят.

– Как они работают?

– Это что-то связанное с частотами. Как мне объясняли, всякой вещи свойственны свои колебания, а вибраторы способны вносить в них помеху. Вы знаете про те здоровенные чаши, которые строят на Аляске, чтобы принимать радиоволны? Ну вот, а у его локаторов действие в точности обратное. Они излучают волны.

– И что при этом случается?

– При точной настройке в веществе прекращаются колебания.

– А что происходит, когда в тебе прекращаются колебания?

– Ты и сам тоже – прекращаешься.

Он мрачно уставился в свою кружку, покачивая ею так, чтобы остывший осадок оставался на стенке.

– Этот остров, – сказал он, – стоит как раз на полпути между Америкой и Россией. Он выбрал его не за одну только уединенность. Если он расставит вибраторы кольцом, направив их наружу, он может создать вокруг что-то вроде оболочки из античастот, которую можно будет растягивать на весь мир или стягивать.

Вот представьте себе плавающий в вашей ванне мыльный пузырь. Если бы у вас была воздушная трубка, соединяющая центр пузыря с Роколлом, вы могли бы раздувать его и раздувать, и в конце концов, он заполнил бы собой всю ванну. А если бы ванна была округлая, как земной шар, пузырь обогнул бы ее и встретился сам с собой на другой ее стороне, в тысяче миль под нами – на островах Мидуэй или где-то еще.

– Нет, а что все-таки значит «прекращаешься»?

– Перестаешь существовать.

Он прибавил, не уверенный, что детям стоит об этом рассказывать:

– От Трясуна ничего не осталось, – даже похоронить было нечего.

– Значит Земля исчезнет?

– По правде сказать, я не знаю. Во всяком случае, станет инертной. Что происходит с вещью, когда она лишается собственных частот?

– Но тогда всему на свете придет конец.

– Он же не сможет править миром, – пояснила Джуди, – если никакого мира не будет.

– Да, но ему вовсе не обязательно прибегать к точной настройке. Если чуть-чуть сместить частоту, в веществе начнется что-то наподобие перебоев. И кроме того, нет никакой необходимости выдувать такой пузырь, чтобы он обогнул весь земной шар. Подумайте сами, что будет, если он выдует оболочку, которая сместит все частоты от Ньюфаундленда до Москвы и от Шпицбергена до Либерии?

– Ну, и что же будет?

– Я полагаю, он скажет президенту Эйзенхауэру и мистеру Хрущеву: «Видите, в Англии, Франции, Испании и Германии люди все до единого мучаются страшной головной болью, а все их машины встали. Так вот, если вы мне не подчинитесь, я этот мой пузырек раздую пошире.»

– А как он это скажет?

– По радио, я полагаю.

– И тогда им придется поднять кверху лапки.

– Или терпеть головную боль, причем все более сильную.

– Но они же могут сбросить на него атомную бомбу или послать управляемую ракету.

– Она развалится на куски, как только встретится с оболочкой.

– Ну и ну!

– И как скоро все это должно случиться? – спросил Никки.

– Собственно говоря, того и гляди.

– Но…

– Все уже готово, остались кое-какие мелочи. Это может произойти на следующей неделе. Я как раз лечу завтра, чтобы забрать ванадиевую проволоку еще для одного вибратора.

– И вы работали на этого человека!

– Работал, Джуди. Понимаешь, я верил в благотворность единого управления миром.

– Мне все-таки непонятно, как это полдюжины людей смогут им управлять? Ведь сколько всего существует, за чем необходимо присматривать.

– Вероятно, он сохранит нынешние власти. Ему лишь придется вправить им мозги, как техникам и команде траулера.

– Тогда какая ему польза от вас, от Китайца, от Никки?

Он снова провел ладонями по глазам, усталость одолевала его.

– Кто-то нужен для того, чтобы изготавливать эти штуки, – таковы, к примеру, Пинки, Трясун и Китаец. Кто-то, чтобы доставлять сюда припасы, – я, например. Кто-то, осмелюсь предположить, понадобится как телохранитель, когда настанет время. Секретари нужны. Нужны люди, не поддающиеся ничьему внушению, кроме его. И кто-то нужен, чтобы продолжить все это, когда он умрет. Он, видите ли, все-таки умрет. Он не бессмертен – не какоето там сверхъестественное существо. Самый обычный человек, вся разница лишь в возрасте и в уме. Мне приходится постоянно напоминать себе, что он – обычный человек.

И мистер Фринтон твердо добавил:

– И может быть устранен.

Джуди нервно спросила:

– Вы действительно собираетесь привезти ванадий?

– Я мог бы его задержать ненадолго. Сказать, что он еще не доставлен.

– Но если вы рано или поздно не привезете его, он ведь способен поступить с вами так же, как с Доктором?

– В общем-то, может попробовать.

Пока они обдумывали такую возможность, он пояснил:

– Дело не в этом ванадии. Он скорее всего управится и с тем, что уже имеет. Я все равно не могу остаться там и предупредить людей или отказаться доставить то, что ему нужно.

– Почему?

– Вы задаете несколько вопросов сразу.

– Простите.

– Видите ли, голуби мои, ответов тоже несколько. Ему уже хватит того, что есть, чтобы начать, так что пытаться помешать ему слишком поздно. А если бы и не было поздно, никто мне там не поверит. Можете вы вообразить никчемного майора авиации, как он просит встречи с президентом Эйзенхауэром и рассказывает ему подобную историю, не приводя никаких доказательств, – это в нашето время? К тому же, он уже отыскал способ читать мои мысли и заставлять меня поступать так, как ему требуется, если я нахожусь в пределах видимости. Вы понимаете, что при каждом вызове в будуар я вынужден стараться сделать так, чтобы в голове у меня было пусто, – насколько я на это способен? То еще удовольствие, почти как молиться. Я не знаю даже, удалось ли мне его провести… или он просто не обращает на это внимания… Но стоит ему обратить…

В третий раз он стиснул руками голову.

– Ой! – закричал Никки. – Да ведь тут же везде микрофоны!

Мистер Фринтон сказал, не поднимая взгляда:

– Нет-нет. Тут всего лишь трансляция, работает только в одну сторону.

– А Доктор думал, что все прослушивается.

– Доктор был просто дурак.

Помолчав, он поднял измученное лицо и сказал:

– Зачем бы он стал заботиться о микрофонах, если ему хватает одного взгляда на любого нас? Неужели вы так и не поняли, что он о каждом способен рассказать, что тот говорит или думает – или думал и говорил, просто взглянув на человека, на любого, за исключением Никки?