Текст книги "Хозяин"

Глава двадцать девятая
Пустой халат

Лицо ее опять побелело. Она стояла, прислонившись к стене и глядя прямо перед собой так, словно ее глаза утратили способность фокусироваться на предметах. Хозяина она привела не по своей воле.

Никки уяснил это сразу, не успев ни вознегодовать, ни удивиться, он просто вспомнил, как она столкнулась с Хозяином в ангаре, и понял – противиться тому, что сделала, она не могла. Тот, единственный взгляд приказал ей дождаться мгновения, когда совершится измена, и доложить о ней.

Разум ее, знавший об их планах, принадлежал Хозяину.

Между спусковым крючком и сраженным пулей оленем, между торпедой и взрывом, между приговором и казнью, между действием и его осознанием всегда существует пауза. Напряженно вслушивающиеся люди задерживают дыхание. Сердце замирает, замирают на полувздохе легкие, кровь останавливается где-то под мочкой уха. Не шевелятся руки, не слышно звука шагов. Застывает, прекратив движение, время. Затихает пространство. Рок произносит: «Теперь».

Мужчины поднялись на ноги. Никки, чувствуя туман в голове, последовал их примеру. Эти двое, подобно Джуди, оказались заключенными в кокон его власти и собственной воли лишились.

Хозяин вошел без спешки, сопровождаемый, даже на таком расстоянии, пугающие неуместными напевами «Пиратов Пензанса». Лучше бы уж похоронным маршем. В руке он держал бутылку с виски, дабы облегчить себе труд говорения. Глаз Балора был сегодня, похоже, несколько ярче да и все тело Хозяина, казалось, чуть располнело, словно вены его набухли, или разум, собираясь с силами, сделал глубокий вдох. Едва он вошел в комнату, все остальные как бы перестали существовать. На лице его выражалось, – если мрамор способен обладать чем-либо столь мимолетным, как выражение, – на лице его выражалось страдание. Лицо прикованного к скале Прометея, в течение многих столетий навещаемого орлом, могло бы нести отпечаток подобных же мук и такого же отрешенного терпения.

Он приблизился к мистеру Фринтону и глубоко заглянул ему в глаза. Затрудненно, как непривычный к речам человек, шевеля языком, он сказал:

– Дайте подумать. Как нам лучше поступить?

И подобно человеку, лезущему в библиотеке за справкой еще в один том, он повернулся к мистеру Бленкинсопу и заглянул в его глаза тоже.

Наконец, он приблизился к Никки и на долгий миг застыл, вопрошая, пытаясь найти вход, – пока все не поплыло у мальчика перед глазами, и два ока Хозяина не слились в один голубой алмаз.

Затем он снова вернулся к майору авиации.

– Мистер Фринтон.

– Сэр.

– Вы говорили о Наполеоне.

– Да, сэр.

– Позвольте напомнить вам еще один афоризм, походя брошенный этим великим человеком. «Мне хорошо известно, – сказал он, – что в наши дни для того, чтобы править людьми, требуется железная палка. Необходимо, чтобы правитель разглагольствовал о свободе, равенстве, справедливости и при этом не даровал ни единой свободы. Я ручаюсь за то, что людей можно с легкостью угнетать… и они… совершенно не будут испытывать недовольства.»

– Да, сэр.

– Совершенно не будут испытывать недовольства, мистер Фринтон.

– Да.

– Все это – для их же блага.

– Да.

– Повторите.

– Все это – для их же блага.

– Вы убеждены в том, что лучше меня никто не сумеет обеспечить благополучие человечества.

– Я убежден.

– В таком случае, давайте разрешим ситуацию за минимальное число ходов. «Пусть вора ловит вор.»

– Да, сэр.

– Вы по собственной воле вызываетесь стать тюремщиком при этом опасном молодом человеке, чья свобода угрожает нашим приготовлениям. Вы отведете его вместе с сестрой в больничную палату и останетесь там при них в качестве сторожа – вплоть до дальнейших распоряжений. Палату никому не покидать.

– Вызываюсь.

– Спасибо, мистер Фринтон. Можете идти.

Безмолвная процессия злоумышленников уже выходила в отворенную дверь, когда он окликнул их.

– По пути загляните к негру и скажите, чтобы он приносил вам еду. Да верните ему химикаты.

И глядя, как майор авиации подбирает с полу пузырек с цианистым калием, Хозяин повторил тоном, который можно было бы счесть ироническим:

– Не потратишься, не спохватишься.

Они вышли, закрыв за собою дверь.

Хозяин повернулся к мистеру Бленкинсопу.

В опустевшей теперь комнате, где слышалось лишь тиканье часов, под голой лампочкой молча стояли двое мужчин.

Странно, но перед тем, как они покинули комнату, мистер Бленкинсоп снял халат и аккуратно повесил его на один из колышков, рядом с дождевиком мистера Фринтона. Ему не хотелось, чтобы такая красивая вышивка тоже погибла.

Глава тридцатая
Операция «Новый Хозяин»

Когда закончилась сборка последнего из вибраторов, их установили, направив во внешний мир, и включили все разом, – и одним из первых результатов этого оказалась гибель чудесных птиц Роколла. Олуши плавали в море, раскинув крылья и спрятав головы под воду, – дюжины белых крестов с зачерненными концами крыльев, мягко взлетающих и спадающих вместе с волной. Всплыла на поверхность, брюхом кверху, и рыба, покрыв там и сям воду серебристым волнующимся ковром.

Авиалайнер, летевший в Гандер по большому кругу и примерно в тридцати милях от острова застигнутый ударом вибраторов, описав великолепную дугу, рухнул в море с высоты в двадцать тысяч футов и, выбросив в небо фонтан, ушел на дно, окруженный мертвыми китами, будто айсберг, исчезнувший вдали. Хвостовая часть, благодаря запертому в ней воздуху, снова потом всплыла и еще долгое время качалась на волнах в обществе прочих чудищ.

Вышли из строя суда рыболовных флотилий, ходивших между Ирландией, Фарерами, Гебридами и Малин-Хед. Суда дрейфовали, команды их страшно мучились. В том же районе океана в разной степени – в зависимости от близости их к Роколлу – пострадали еще восемь кораблей. С греческого судна попрыгали за борт все пассажиры, но как это ни удивительно, всех их, бьющихся в истерике, втащили обратно на борт и никто не расстался с жизнью.

По трансатлантическому кабелю перестали проходить сообщения, местные радиостанции забивало помехами, а в довольно далеко отстоящем от острова Манчестере полностью провалились международные состязания почтовых голубей, причем потерялись все до единой птицы.

Люди, оказавшиеся в круге, проходившем (говоря довольно условно) через Рейкьявик, Эдинбург и Дублин, жаловались на сильные головные боли, перебои в сердце, ларингиты и воспаления уха, горла и носа. Тех, что жили в портах западного побережья Шотландии и Ирландии, а с ними и жителей Исландии, терзала звенящая нота, которая, как им казалось, изгибалась дугою по небу и приходила со всех направлений сразу. Одни описывали ее как подобие колокольного звона, другие – как вой воздушной сирены. Они никак не могли согласиться в том, является ли она переливистой или пронзительной, высокой или низкой, или скорее похожа на звук, рождающийся, когда проводишь пальцем по ободу тонкого стакана. На самом деле, то была смесь многих тонов, набиравшая, пронизывая пространство, мощь и на низких, и на высоких частотах, и то, что человек слышал, зависело от того, как он слушает. Многие из этих частот были вообще недоступны для уха.

Вскоре начали сдавать и средства массовой информации. Репортеры, оказавшиеся достаточно близко, чтобы услышать упомянутый звон, не могли передать его описание по телефону, поскольку телефоны вышли из строя, а общий распад механизмов и тошнотное состояние тех, кто их обслуживал, привели к тому, что перестали выходить и газеты.

Металл, казалось, страдал сильнее, чем плоть.

Твердые материалы портились быстрее упругих, так что живому существу приходилось не так тяжко, как куску дерева, а кусок дерева справлялся с бедой лучше куска железа.

Совсем как во время смога, возрос уровень смертности среди людей очень старых, очень юных и тех, кто уже был болен.

Отмечались и разного рода мелкие странности. Молоко, как водится, скисло, а весьма распространенный сорт мебельного лака внезапно окрасил всю мебель в зеленые тона. Те, у кого в зубах стояли металлические пломбы, мучились зубной болью, поступило также несколько сообщений о людях, во рту которых зазвучали вдруг передачи дальних радиостанций. Басы в передаваемых по радио операх запели альтами. Принялись роиться пчелы. Оживились змеи и летучие мыши. Раньше времени зацвели поздние хризантемы.

Воздействие вибраторов на людей, страдающих разного рода болезнями, не обязательно было дурным. Обладатели невритов, туберкулеза и расстройств печени почувствовали себя гораздо лучше. Заключенные в тюрьмах и безумцы в сумасшедших домах обнаружили склонность к налетающему всплесками насилию, – но те из сумасшедших, что разгуливали на свободе, как, скажем ораторы Гайд-парка, обрели сдержанность и прекратили свои выступления перед публикой.

Бостон расположен от Роколла на 800 миль дальше, чем Москва. Круговой зоне объявленного Хозяином ультиматума, каковую он собирался расширять каждый день на две сотни миль, предстояло, прежде чем она достигнет Чикаго, отхватить изрядный кусок России. Тем временем, еще до того, как эта зона коснется двух величайших держав мира, большая часть Европы – от Нарвика до Неаполя и Гибралтара – окажется, в виде назидания и угрозы, парализованной, и от Глазго до Корка погибнет немало людей.

Вибраторы стояли на вершине утеса, и сектора их воздействия перекрывались далеко в море.

Глава тридцать первая
Одурманенные

– Но как же вы можете вдруг вывернуть все наизнанку и утверждать то, что вы отрицали? – сказал Никки.

Внешне мистер Фринтон и Джуди относились к нему с той же доброжелательностью, что и прежде, оставаясь, насколько можно было судить, нормальными, рассудительными людьми. Но в том, что касалось их убеждений, они превратились в собственные противоположности. Тупость Никки причиняла им страдания, они делали все, чтобы просветить и наставить его.

– Никки, посмотри на это, как следует взрослому человеку. Мы живем в мире, который сбился с пути, нами правит целая куча дуроломов, одержимых манией убийства и способных в любую минуту разнести весь белый свет в мелкие дребезги. Не разумнее ли, чтобы все, что творится в мире, контролировал один умный человек, – вместо всех этих большевитских шаек и сенаторов Маккарти? Прежде всего, это позволит покончить с войнами, неужели ты этого не понимаешь? Невозможно же воевать, если не существует страны, с которой воюешь. Весь мир будет состоять вроде как из графств. Ведь не воюет же Сассекс с Кентом.

– Я знаю. Однако…

– Конечно, это может означать, что поначалу придется убить небольшое число людей. Мысль неприятная, но такова печальная необходимость. То же самое и в Природе. Если садовнику нужны цветы и фрукты, ему приходится уничтожать улиток и насекомых, каким бы добрым человеком он ни был. Тут уж ничего не попишешь. Думай о том, сколько добра из этого выйдет, не думай об одном только зле.

– А может из зла выйти добро?

– Конечно может, да оно и в Природе так.

Никки жалостно произнес:

– Лучше бы мне тогда и не рождаться в такой Природе.

– Ну, что тут поделаешь, – уже родился.

Они сидели на железных кроватях, стараясь не упускать из виду Шутьку.

Последняя, казалось, слегка спятила, не снеся невзгод островной жизни. Ей то и дело мерещились призраки мух там, где никаких мух не было и в помине, она застывала перед местами их воображаемых приземлений, делая стойку, совершенно как сеттер.

Узникам, будто детям, коротающим в унылой детской дождливый день, выдали для развлечения карандаши и бумагу. С их помощью они играли в слова или в крестики-нолики, – мистер Фринтон обозначил и то, и другое как «Полный финиш». Все остальное время они спорили.

– Скорее всего, он примет на себя власть над уже существующими структурами и будет их направлять. Это удивительно, к каким большим сдвигам приводят малые изменения. Люди называют себя Южными саксами и Народом Кента, и целые королевства поднимаются и воюют. А стоит им назваться Сассексом и Кентом – графствами, как война прекращается. Но сами-то места от этого не меняются, они какими были, такими и остаются. Так что, сам понимаешь, Никки, менять весь мир ему не придется. Он будет почти что прежним, только станет лучше.

– Я не разбираюсь в политике.

– Значит, ты осуждаешь его, основываясь на личной неприязни, а это неправильно.

– Почему?

– Потому что Истина выше Человека. И любое действие является либо правильным, либо неправильным.

– Это кто же сказал?

Вопрос выбил почву из-под ног мистера Фринтона, да иначе и быть не могло, ибо это был вопрос ценою в шестьдесят четыре тысячи долларов.

– Я хотел сказать, что…

– Мистер Фринтон всегда говорил нам, что верит в необходимость этого… объединения мира, – сказала Джуди.

– Он еще и про эволюцию кое-что говорил. О муравьях и о прочем. Я только не могу сейчас точно вспомнить, что именно.

И мистер Фринтон тоже не мог. Мысли этого рода из его разума были стерты.

– Джуди, милая, ну послушай. За десять секунд до того, как ты привела Хозяина, ты хотела его убить. Через десять секунд после этого он у тебя превратился в Белую Надежду христианского мира. Неужели ты не понимаешь, что в промежутке должно было что-то случиться?

– Просто мы были неправы, – в унисон заявили оба.

– Разве это правильно – держать меня здесь, как в тюрьме? Твоего родного брата?

– Конечно, правильно, пока ты такой глупый. Ты же можешь сорваться и попытаться его убить.

– Как это, интересно?

– Тут нет ничего невозможного, – сказал мистер Фринтон. – Ты мальчик сильный, а он слаб.

– Я попытался бы, – сказал в отчаянии Никки. – Я попытался бы, если бы мог, убить его. Он искалечил вас обоих, он похитил ваш разум, он одурманил людей, которых я люблю.

Никки действительно любил их. И сестру, и майора авиации.

Иногда трудно бывает припомнить чистоту и остроту ощущений юности, поры, когда все, с чем встречаешься в жизни, отзывается в тебе волнением, надеждой, уверенным предвкушением счастья, живым ужасом или любовью. Он и в самом деле способен был умереть ради них. Или во всяком случае чувствовал, что способен, – что был бы рад ухватиться за такую возможность, – и как знать, может статься, и ухватился бы. Негоже нам насмешничать над Вордсвортом с его облаками славы.

И оттого для него было мукой видеть, как омертвел их разум, как они обратились в мумий или марионеток, до чьих теплых сердец он не в состоянии был докричаться, но чьи доводы, тем не менее, побивали приводимые им. Он ощущал безысходность при мысли, что нет ему места на их совете, и беспомощно наблюдал, как все, что они отстаивают, обращается против них же, отравляя их ядом, – как скорпионов-самоубийц.

Против их доводов и возражений его оставались бессильны. Они их попросту игнорировали.

Быть может, именно это и ранит подростка сильнее всего, – разрыв, отстранение.

Он ненавидел, ненавидел и ненавидел Хозяина. Если прежде он, будучи невнушаемым, испытывал какое-то подобие страха, неприязни или даже презрительной жалости, какую питает юноша к старику, то теперь им владело беспримесное чувство слепого гнева. Он воистину жаждал сокрушить негодяя.

Ночью, после того, как погас свет, он крупными буквами написал на клочке бумаги записку, кончиками пальцев держа карандаш за очинок, поскольку ничего в темноте не видел.

Наутро после завтрака, притворясь играющим с Шутькой, он ухитрился подсунуть записку под дверь.

В ней говорилось:

«ПИНКИ, ПОЖАЛУЙСТА, ВЫПУСТИ МЕНЯ ОТСЮДА, ПОЖАЛУЙСТА.»

Глава тридцать вторая
Статистические выкладки

Задачи, стоявшие перед лишившимся помощи мистера Бленкинсопа Хозяином, любому другому человеку показались бы непосильными. Слишком уж сократилось число его приспешников.

Легко было мистеру Фринтону говорить, что Хозяин намеревается предъявить ультиматум и подкрепить его частотным воздействием. Предъявлять ультиматумы волен всякий. Трудность в том, чтобы получить на ультиматум ответ, как и в том, чтобы дать почувствовать стоящую за ним силу. Реальных деталей и политических проблем, возникающих при взаимодействии с несколькими дюжинами правительств, секретариату Организации Объединенных Наций хватило бы на несколько лет. А времени на то, чтобы возиться с ними, не было.

Одна из сложностей именно в том и состояла, чтобы просто-напросто получить ответ. Использовать радио вибраторы не позволяли. Чтобы принять ответ, их пришлось бы выключить. А если их выключить, они перестанут создавать защитный слой, и остров окажется уязвимым для управляемых ракет и даже для авиации. Скрыть же факт их выключения невозможно, поскольку прекращение головной боли едва ли не по всему земному шару сделает его всеобщим достоянием.

После разрешения головоломной задачи о получении ответа оставался еще вопрос о том, можно ли на этот ответ положиться. Кто, собственно, должен его давать? Если конгрессы, сенаты, парламенты и президиумы примутся голосовать по поводу ультиматума, возникнут дебаты из тех, что тянутся долгие годы, – с другой стороны, если в качестве выразителя общего мнения избрать президента Эйзенхауэра, все равно не будет уверенности, что народные массы с почтением отнесутся к данному им слову. Хозяин помнил о президенте Вильсоне.

Даже если слово дают сами народные массы, и то нельзя быть уверенным, что они его сдержат. Дипломатия, существовавшая в те времена, когда Хозяин был молод, – и когда правительствам еще случалось выполнять свои обещания, – эта дипломатия давно уже оказалась опрокинутой нововведениями Ленина и Гитлера.

Следовало уменьшить число правительств, вовлеченных в переговоры, равно как и число их разновидностей. Имея в сутках всего двадцать четыре часа, попросту невозможно перебрать всех – от Либерии до Таиланда.

Китайский народ, к примеру, будет спокойно взирать на разрушение Европы, – до тех пор, пока не начнут рушиться его собственные города.

К этому необъятному множеству практических проблем скоро прибавились новые, – когда некоторые из его жертв ополчились против него.

Быстрее всех отреагировали американцы, хотя для них-то угроза поначалу была минимальной. Едва только почта в расчетное время доставила письма Хозяина, как подробности разработанной им программы попали на первые полосы газет. В этой программе Хозяин объяснял, что он намеревается проделать и как, и где он находится. Это был открытый вызов, брошенный изобретательности наделенной воображением нации, и нация сходу задействовала целую серию контрмер, – каковые надлежало предусмотреть и обезвредить.

Атака средствами авиации или ракетными средствами, или самоходными судами, надводными или подводными, была сочтена бесполезной. Сразу же стало очевидным, что средства достижения Роколла должны быть естественными. Механизированный мир отбросило вспять, к эпохе Дрейка, когда влекомые ветром брандеры могли оказаться более действенными, чем атомная подводная лодка. Однако брандерами нелегко управлять. Никакая команда не уцелела бы в радиусе двухсот миль от Роколла, а точно пустить судно по ветру на такое расстояние не представлялось возможным. Складывалось впечатление, что ключом к проблеме был ветер. Тут же возникли предложения технического характера, связанные с отравляющим газом и радиоактивными осадками. Залп атомными снарядами, взрывающимися в море к западу и юго-западу от острова в двух-трех сотнях миль от него, мог бы позволить засыпать остров переносимой ветром радиоактивной пылью. Тем же способом можно было нагнать на остров и газ. Однако любые газы и любые радиоактивные осадки, распределенные по фронту, настолько широкому, чтобы учесть воздействие различных ветров, причем в концентрации, достаточной, чтобы покрыть 200 миль, наверняка выйдут из-под контроля и выкосят на земном шаре основательную полосу.

Подобного рода попытки, предугаданные Хозяином, не позволяли ему н поднимать занавес даже на срок, необходимый для получения ответа.

Китайский народ может спокойно взирать на разрушение Европы. В том-то и загвоздка. Детали получения ответа и гарантий – в виде заложников или в каком-то ином – были несущественными в сравнении с основной особенностью ультиматума, с демонстрацией того, чем он им всем угрожает. Совершенно ясно, что если у всех и всюду одновременно заболит голова, принудить людей к потребным действиям будет гораздо проще.

Цитата из Фрейда, уже приводившаяся мистером Бленкинсопом, была известна и Хозяину. Хороший хирург режет уверенно и глубоко, а не надрезает по чуть-чуть. В сущности, дело сводилось к тому, что если ультиматум не сработает одновременно везде и всюду, одномуединственному человеку управлять ситуацией окажется не под силу, поскольку одни примут ультиматум всерьез, а другие не примут.

Следовательно, зону воздействия следовало распространить на весь мир, – хотя бы на несколько мгновений.

К несчастью, потребная для этого интенсивность почти наверняка убьет несколько миллионов человек, – тех, что живут поближе к Роколлу.

А ближе всего к Роколлу располагалась Великобритания, одна из наиболее густонаселенных территорий земного шара. Хорошо еще, что соответствующие области к северу, западу и югу приходились на пустой океан.

Согласно последним подсчетам, население Великобритании составляло 50 535 000 человек, притом что всего в мире проживало 2 337 400 000 душ, – если принять на веру результаты переписи населения, произведенной русскими в 1900 году. Уничтожение англичан было равноценно убийству одного человека из, примерно, сорока восьми. Хозяин сомневался, что этого хватит, чтобы разрешить столкновение интересов, о котором высказывался Фрейд.

Он сидел в лаборатории за шахматным столиком и занимался нехитрым сложением, используя дешевый атлас и экземпляр «Альманаха Уитакера». Лет семьдесят назад его, возможно, и раздражало бы отсутствие доктора Мак-Турка или какого-либо иного секретаря, способного сделать за него эту работу. Ныне же он, походя на дедушку, терпеливо играющего с малышом в кубики, неуклюже водил по бумаге карандашом, держа его в утративших навык пальцах.

Во время наполеоновских войн, – вспомнил он, – ожидалось, что Нельсон потеряет треть своих молодцов, прежде чем признает себя побежденным. А итонские школяры, – куда более привилегированные, чем морские волки, – уже в этом столетии заплатили за свои привилегии вдвое большим числом боевых потерь. В первую мировую войну Центральные державы мобилизовали 22 850 000 человек, из которых 3 386 200 погибли, прежде чем державы капитулировали. Будем считать – один к семи.

Возможно, решил он, самое лучшее – это стереть с лица Земли не только одних англичан.

В сущности говоря, замечательная идея, если принять во внимание открытие Мальтуса. Согласно расчетам Берле, мировому населению, если не сдерживать его рост, между 1940 – м и 1965 – м предстоит увеличиться вдвое. Неэкономно.

Между тем, ему приходится распылять внимание на тысячи мелочей и справляться со всем в одиночку. Вибраторы вон нуждаются в регулярном осмотре. Пора на дневную прогулку.