Текст книги "Свеча на ветру"

6

Ланселот знал, что Король отправился на охоту в Нью-Форест, и потому с уверенностью ожидал зова Королевы. В спальне его было темно, лишь перед святым образом теплился свет. Облаченный в мантию Ланселот мерил шагами пол. Не считая нарядной мантии и подобия тюрбана на голове, Ланселот был готов ко сну, то есть гол.

Комната была мрачноватая, без роскошеств. Голые стены, жесткая, ничем не покрытая скамья, окна без стекол. Оконные проемы затягивало промасленное, пропускающее свет полотно. У великих полководцев часто бывают такие вот простые походные спальни (говорят, и герцог Веллингтон спал в Уолмерском замке на походной кровати), в которых нет ничего, не считая, может быть, кресла или старого сундука. Сундук имелся и в комнате Ланселота – гробовидный, окованный. Кроме него и кровати, смотреть тут было не на что – разве что на огромный меч, стоявший, со свисающей перевязью, у стены.

На сундуке лежал шлем. Походив немного, Ланселот подцепил его, поднес поближе к свету у образа и несколько времени постоял с тем же озадаченным выражением, какое мы давным-давно видели на лице мальчика, – постоял, разглядывая свое отражение в стальной поверхности. Затем он вернул шлем на место и вновь принялся вышагивать по комнате.

Когда в дверь постучали, он решил, что это сигнал. Он подхватил меч и протянул руку к щеколде, но дверь вдруг отворилась сама собой. Вошел Гарет.

– Можно?

– Гарет! – Ланселот окинул его удивленным взглядом и без особого восторга сказал: – Заходи. Рад тебя видеть.

– Ланселот, я пришел предупредить тебя.

Вглядевшись в Гарета, старик усмехнулся.

– Силы благие! – сказал он. – Надеюсь, ничего серьезного?

– Напротив, все очень серьезно.

– Так заходи же и прикрой дверь.

– Ланселот, это касается Королевы. Я не знаю, с чего начать.

– Ну тогда и не начинай. – И, взяв своего молодого друга за плечи, он принялся разворачивать его лицом к выходу. – Очень мило, что ты хотел меня предупредить, – говорил он, стискивая плечи Гарета, – но вряд ли ты сможешь поведать что-либо, мне еще неизвестное.

– Ах, Ланселот, ты ведь знаешь, я на все готов, чтобы тебе помочь. Я и представить себе не могу, что скажут братья, когда услышат, что я побывал у тебя. Но я не мог стоять в стороне.

– Да в чем дело-то?

Он приостановился, чтобы еще раз вглядеться в Гарета.

– В Мордреде с Агравейном. Они ненавидят тебя. Вернее, Агравейн ненавидит. Зависть его заела. Мордред больше ненавидит Артура. Мы изо всех сил старались их удержать, но они не слушают. Гавейн сказал, что вообще не желает иметь с этим ничего общего, ни с той, ни с другой стороны, а Гахерису всегда было трудно принять какое-нибудь решение. Вот и пришлось прийти мне. Я не мог не прийти, даже против воли моих братьев и моего клана, потому что я обязан тебе всем и не могу допустить, чтобы это случилось.

– Мой бедный Гарет! Надо же, до какого состояния ты себя довел!

– Они были у Короля и прямо сказали ему, что ты… что ты ходишь к Королеве в опочивальню. Мы пытались им помешать и не стали задерживаться там, не хотели их слушать, но именно это они и сказали.

Ланселот выпустил его плечо и сделал два шага по комнате.

– Не расстраивайся, – сказал он. – Многие и прежде говорили об этом, да ничего из того не вышло. Пошумят и забудут.

– Только не теперь. Я просто чувствую это, нутром.

– Чепуха.

– Это не чепуха, Ланселот. Они ненавидят тебя. На сей раз они не решатся на поединок, потому что помнят Мелиагранса. Они слишком коварны. Они попытаются заманить тебя в западню. И подберутся к тебе так, что ты и не заметишь.

Но старый воин лишь улыбнулся и похлопал его по спине.

– У тебя воображение разыгралось, – объявил он. – Отправляйся к себе, друг мой, ляг в постель и забудь обо всем. Очень мило, что ты пришел, но теперь – иди домой, успокойся, выспись как следует. Если бы Король желал скандала, он ни за что не уехал бы на охоту.

Гарет покусывал пальцы, собираясь с духом, чтобы высказаться прямо. Наконец он решился:

– Прошу тебя, не ходи к Королеве сегодня.

Ланселот приподнял одну из своих удивительных бровей, но затем передумал – и опустил.

– Почему вдруг?

– Я уверен, что это ловушка. Я уверен, что Король нарочно уехал на ночь, чтобы ты пришел к ней, и значит Агравейн будет там, чтобы тебя поймать.

– Артур никогда бы такого не сделал.

– Но ведь сделал же.

– Чепуха. За тобой еще нянька ходила, а я уже знал Артура, – он такого не сделает.

– И все же это рискованно.

– Если это рискованно, что ж, насладимся риском.

– Прошу тебя!

На сей раз рука Ланселота легла Гарету несколько ниже спины и уже всерьез подтолкнула его к выходу.

– Вот что, мой милый кухонный паж, послушай меня. Во-первых, я знаю Артура; во-вторых, я знаю Агравейна. Ты полагаешь, я могу испугаться его?

– Но ведь предательство…

– Гарет, однажды, когда я был еще молод, мне повстречалась дама, гнавшаяся за кречетом, который порвал поводки. Остатки их зацепились за дерево, и птица повисла на его верхушке. Дама уговорила меня влезть на дерево и снять ее кречета. Лазить по деревьям я никогда особенно не умел. А когда я долез доверху и освободил птицу, явился во всеоружии муж этой дамы, намереваясь отрубить мне голову. Вся затея с кречетом оказалась западней, они хотели вытащить меня из доспехов, так чтобы мне оставалось рассчитывать лишь на его милосердие. Я сидел на дереве в одной рубашке, даже без кинжала.

– И что же?

– Да то, что я огрел его суком по башке. А он был мужчиной почище бедного старого Агравейна, пусть даже мы оба с тех веселых времен обзавелись ревматизмом.

– Я знаю, что ты способен справиться с Агравейном. Но представь, что он приведет с собой вооруженную банду.

– Никого он не приведет.

– Приведет.

Шорох донесся от двери, кто-то легонько поскреб ее. Это могла быть и мышь, но глаза Ланселота мгновенно затуманились.

– А приведет, – коротко сказал он, – значит придется драться с бандой. Только это воображаемая ситуация.

– Ты бы не мог сегодня остаться здесь?

Они уже подошли к двери, и слова королевского капитана прозвучали гораздо решительнее.

– Послушай, – сказал он, – если тебе так уж нужно знать, Королева послала за мной. Вряд ли я могу отказать, когда за мной посылают, верно?

– Выходит, я напрасно изменил Древнему Люду?

– Нет, не напрасно. Всякий, кто узнал бы об этом, только похвалил бы тебя за отвагу. Но Артуру мы можем верить.

– И ты пойдешь, несмотря ни на что?

– Да, мой кухонный паж, и прямо сию минуту. Боже правый, да не делай ты такого трагического лица. Предоставь это занятие мерзавцам, которые в нем поднаторели, а сам беги домой и ложись спать.

– Это значит – прощай.

– Глупости, это значит – спокойной ночи. И что самое главное – Королева ждет.

Старик перебросил мантию через плечо – легко, словно он еще пребывал в расцвете юношеских сил. Он поднял щеколду и постоял в проеме двери, пытаясь вспомнить, что он забыл.

– Если б я только мог тебя удержать!

– Увы, этого ты не можешь.

Выбросив из головы весь разговор, он шагнул во тьму коридора и исчез. Он и вправду забыл кое-что – свой меч.

7

В пышной своей спальне, окруженная горящими свечами, Гвиневера ждала Ланселота, расчесывая поседевшие волосы. Она выглядела на удивление красивой – не как кинозвезда, но как женщина, отрастившая душу. Гвиневера напевала. Это был гимн – ни больше ни меньше, – прекрасный «Veni, Sancte Spiritus»[7]7
  Приди, Святой Дух (лат.).


[Закрыть], написанный, как полагают, папой.

Пламя свечей, спокойно вздымаясь в ночном воздухе, отражалось в золотых львятах, которыми было усеяно синее покрывало кровати. Узоры из граненых страз поблескивали на гребнях и щетках. Большой жестяной сундук покрывали эмалевые изображения ангелов и святых. На стенах лучились мягкими складками парчовые драпировки, а на полу – достойная порицания, безоглядная роскошь – лежал настоящий ковер. Люди, которым случалось ступать на него, робели, поскольку ковры изначально предназначались не для полов. Артур вообще обходил его стороной.

Гвиневера пела, расчесывая волосы, тихий голос ее гармонировал со спокойствием свечей. Между тем дверь тихо отворилась. Королевский главнокомандующий сбросил свой черный плащ на сундук и, переступив через него, встал у нее за спиной. Она увидела его в зеркале и не удивилась.

– А можно я?

– Если хочешь.

Он взял щетку и, держа ее в пальцах, которым долгая практика сообщила немалую сноровку, провел по серебристой лавине. Королева закрыла глаза.

Спустя некоторое время он заговорил:

– Это похоже… не знаю, на что это похоже. Нет, не на шелк. Скорее на льющуюся воду, но и на облако тоже. Облака ведь и состоят из воды, верно? Это как бледный туман, или зимнее море, или водопад, или стог сена, подернутый инеем. Да, сено, глубокое, мягкое и пахучее.

– Возни мне с ними, – сказала она.

– Это море, – торжественно произнес он, – море, в котором я был рожден.

Королева открыла глаза и спросила:

– Ты пришел без помех?

– Никто меня не увидел.

– Артур сказал, что вернется завтра.

– Да? А вот седой волос.

– Выдерни его.

– Бедный волос, – сказал он. – Какой он тонкий. Почему у тебя такие красивые волосы, Дженни? Мне пришлось бы сплести вместе шесть твоих, чтобы получился один толстый, такой, как у меня. Так выдернуть?

– Выдерни.

– Больно?

– Нет.

– Вот интересно, почему? В детстве я часто дергал сестер за волосы, а они – меня, и больно было черт знает как. Или, старея, мы утрачиваем восприимчивость и становимся уже неспособными испытывать боль или радость?

– Нет, это потому, что ты выдернул только один, – объяснила она. – Больно, когда выдергиваешь целый клок. Смотри.

Он наклонил голову, чтобы ей было легче достать, и она, закинув назад белую руку, намотала на палец торчавший у него надо лбом вихор. И тянула, пока он не скорчил гримасу.

– Да, все еще больно. И то облегчение!

– Это так тебя сестры дергали?

– Так, а я их гораздо сильнее. Стоило мне подобраться поближе к любой из моих сестер, как она обеими руками хваталась за косички и прожигала меня гневным взглядом насквозь.

Королева рассмеялась:

– Хорошо, что я не из твоих сестер.

– О, твоих волос я бы не тронул. Они слишком прекрасны. С ними я обошелся бы совсем по-другому.

– Как же?

– Я бы… ну, наверное, я бы укрылся ими, свернулся в клубок, как лесная соня, и уснул. Я бы с радостью проделал это прямо сейчас.

– Сначала придется их расчесать.

– Дженни, – внезапно спросил он, – как ты думаешь, долго это продлится?

– О чем ты?

– Гарет только что приходил ко мне, хотел предупредить, что Артур уехал намеренно, желая расставить нам западню, и что Мордред с Агравейном вознамерились нас поймать.

– Артур никогда такого не сделает.

– Вот и я ему так сказал.

– Если только его не заставят, – задумчиво добавила она.

– Как бы они его заставили, не понимаю?

Королева отвлеклась в сторону:

– Какой все-таки Гарет славный – надо же, пошел против братьев.

– Знаешь, по-моему, он один из самых славных людей при дворе. Гавейн благороден, но слишком вспыльчив и злопамятен.

– Он человек верный.

– Да, Артур часто повторяет, что, если ты не из Оркнейцев, тебе есть чего бояться, а если из них – считай, тебе повезло. Конечно, дерутся они, как коты, но на самом-то деле обожают друг друга. Это клан.

Мысли Королевы, пройдя стороной, описали круг и вернулись в исходную точку.

– Ланс, – встревоженно спросила она, – как ты думаешь, не могли они вынудить Короля?

– Что ты имеешь в виду?

– У Артура так развито чувство справедливости.

– Я тоже думал об этом.

– И тот разговор на прошлой неделе. По-моему, он пытался нас предупредить. Постой! Ты ничего не слышал?

– Нет.

– Мне почудился какой-то шорох за дверью.

– Пойду взгляну.

Он подошел к двери и распахнул ее, но за ней было пусто.

– Ложная тревога.

– Тогда запри ее.

Ланселот запер дверь на засов – массивный дубовый брусок шириною в пять дюймов, глубоко сидевший в особом пазу, проделанном в толстой стене. Вернувшись к свету, он разделил сияющие волосы на пряди и принялся быстро их заплетать. Руки его порхали, как ткацкие челноки.

– Нервничать глупо, – заметил он.

Гвиневера, однако, продолжала размышлять и ответила ему вопросом:

– Ты помнишь Тристрама с Изольдой?

– Конечно.

– Тристрам спал с женой Короля Марка, и Король убил его за это.

– Тристрам был недотепой.

– А мне он казался милым.

– Это ему от тебя и требовалось. И все же он был корнуолльским рыцарем и ничем не отличался от них.

– Но его называли вторым среди рыцарей мира. Сэр Ланселот, сэр Тристрам, сэр Ламорак…

– Обычная болтовня.

– Но почему ты считаешь его недотепой? – спросила она.

– Ну, это длинный разговор. Ты ведь не помнишь, каково было рыцарство перед тем, как Артур основал Круглый Стол, а потому и не знаешь, за какого гениального человека тебе посчастливилось выйти замуж. Тебе незаметна разница между Тристрамом и – ну, скажем, Гаретом.

– И какая же между ними разница?

– В прежнее время каждый рыцарь стоял сам за себя. Люди бывалые, хоть тот же сэр Брюс Безжалостный, мало чем отличались от настоящих бандитов. Доспехи делали их неуязвимыми, они это знали, – вот и творили что хотели. Резали кого ни попадя и блудили как заблагорассудится. Поэтому, когда Артур взошел на трон, они изрядно прогневались. Он, понимаешь ли, верил в Добро и Зло.

– Он и поныне в них верит.

– По счастью, у него имелся еще и твердый характер, не одни только идеи. Ему понадобилось лет пять примерно, чтобы утвердить эти идеи, а сводились они к тому, что человек должен быть добр. Пожалуй, я одним из первых перенял у него эту мысль, а поскольку я был еще юн, он сделал ее частью моего существа. Обо мне всегда говорят, что я рыцарь добрый – ну просто само совершенство, да только я-то тут ни при чем. Это все идеи Артура. Именно этих качеств он ждал от младшего поколения, от Гарета, скажем, а теперь они вошли в моду. И привели в итоге к поискам Грааля.

– Но Тристрам-то почему недотепа?

– Да уж таким уродился. Артур называет его буффоном. Он жил в Корнуолле, Артурово воспитание его миновало, но веянья моды он ухватил. У него бродили в голове какие-то путаные представления о том, что знаменитому рыцарю следует быть добрым, и он всю жизнь бросался из стороны в сторону, норовя подстроиться под моду, но толком не понимая ее и не чувствуя. Вроде нерадивого ученика – списывает, но не понимает. Настоящей-то доброты в нем и на йоту не было. С женой он себя вел отвратительно, бедного старика Паломида вечно изводил, не позволяя ему забыть, что он всего-навсего черномазый, и с Королем Марком обходился самым постыдным образом. Корнуолльские рыцари принадлежат к Древнему Люду, и в душе они всегда питали враждебность к идеям Артура, даже если отчасти их и усваивали.

– Как Агравейн.

– Верно. Мать Агравейна из Корнуолльцев. Агравейн потому и ненавидит меня, что для него я олицетворяю эти идеи. Забавно, но всю нашу троицу, тех, кого обыкновенные люди называли лучшими рыцарями, – я имею в виду Ламорака, Тристрама и себя самого, – потомки Древнего Люда от души ненавидели. Когда Тристрам погиб, они с ума сходили от радости, а все потому, что он копировал нашу идею, да и Ламорак был убит, причем предательски, не кем иным, как семейством Гавейна.

– Я думаю, – сказала она, – что на самом деле все причины, по которым Агравейн тебя ненавидит, сводятся к старинной басне о зеленом винограде. Не волнует его никакая идея, он просто естественным образом терзается завистью к любому бойцу, который его превосходит. Он ненавидел Тристрама за взбучку, которую получил от него по дороге в Веселую Стражу, а в убийстве Ламорака участвовал, потому что тот его побил на турнире вблизи аббатства; что до тебя – сколько раз ты его повергал?

– Не помню.

– Ланс, ты понимаешь, что двое других ненавистных ему людей уже мертвы?

– Рано или поздно умирает каждый.

Внезапно Королева рванулась, высвобождая из его пальцев пряди своих волос. Она развернулась в кресле и, придерживая одной рукой косу, уставилась на него округлившимися глазами.

– Я уверена, что Гарет сказал правду! Я уверена – они сейчас идут сюда, чтобы захватить нас!

Она вскочила и начала подталкивать его к двери.

– Уходи. Уходи, пока еще есть время.

– Но, Дженни…

– Нет. Никаких «но», я знаю, что это правда. Я чувствую. Вот твой плащ. Ах, Ланс, пожалуйста, уходи поскорее. Они закололи сэра Ламорака ударом в спину.

– Оставь, Дженни, не волнуйся так неизвестно из-за чего. Это только фантазии…

– Это не фантазии. Прислушайся. Слушай.

– Ничего не слышу.

– Посмотри на дверь.

Ручка, приподнимавшая дверную щеколду, кусок металла, выкованного в форме конской подковы, медленно сдвигалась налево. Она перемещалась, будто краб, с некоторой опаской.

– Ну и что там с дверью?

– На ручку смотри!

Они стояли, зачарованно глядя, как она движется – вслепую, рывками, робко и неуверенно, как бы нащупывая путь.

– О боже, – прошептала Королева, – теперь уже слишком поздно!

Щеколда упала на место, и о дерево двери звучно ударил металл. Дверь была крепкая, двуслойная, в одном слое волокна шли вдоль, в другом поперек, и снаружи в нее ударили латной рукавицей. Голос Агравейна, отдаваясь эхом в пустотах его шлема, закричал:

– Именем Короля, откройте дверь!

– Мы погибли, – сказала она.

– Рыцарь-изменник, – выкрикнул голос, похожий на ржание, и дерево содрогнулось под ударом металла. – Сэр Ланселот, теперь ты попался!

Закричало еще несколько голосов. Множество доспехов, более уже не сдерживаемых необходимостью соблюдать осторожность, залязгало по каменной лестнице. Дверь прогибалась, приникая к засову.

Не сознавая того, Ланселот тоже перешел на язык рыцарства.

– Не сыщется ли в покое каких-нибудь доспехов, – спросил он, – дабы мне прикрыть мое тело?

– Ничего нет. Даже меча.

Он стоял, глядя на дверь с озадаченным, деловитым выражением и покусывая пальцы. В дверь лупили уже несколько кулаков, она содрогалась, голоса, долетавшие из-за нее, вполне могли принадлежать своре гончих.

– Ах, Ланселот, – сказала она, – здесь нет ничего, чем можно биться, и ты почти гол. Их много, они при оружии. Тебя убьют, а меня сожгут на костре, и наша любовь пришла к печальному концу.

Положение казалось безвыходным, и это злило Ланселота.

– Хоть бы мои доспехи были со мной, – раздраженно сказал он, – это же смехотворно, погибнуть вот так, будто крыса в ловушке.

Он оглядел комнату, кляня себя за то, что забыл взять оружие.

– Рыцарь-изменник! – бухал голос. – Выходи из опочивальни Королевы!

Другой голос, музыкальный и хладнокровный, весело крикнул:

– Подумай как следует, нас тут четырнадцать человек при оружии, тебе от нас не уйти.

Голос принадлежал Мордреду, удары усилились.

– Ах, будь они прокляты, – сказал Ланселот. – Сколько шуму от них. Придется мне выйти, иначе они поднимут весь замок.

Он повернулся к Королеве и обнял ее.

– Дженни, я почитаю тебя благороднейшей из всех христианских королев. Достанет ли тебе силы?

– Дорогой мой.

– Моя милая старушка Дженни. Поцелуемся. Теперь послушай. Ты всегда была моей единственной прекраснейшей дамой, и мы никогда друг друга не подводили. Не страшись и на этот раз. Если они убьют меня, помни про сэра Борса. Все мои братья и племянники будут заботиться о тебе. Пошли известие Борсу или Эктору, они спасут тебя, если потребуется. Они доставят тебя невредимой в Веселую Стражу, и ты сможешь жить на моих землях Королевой, как тебе и приличествует. Ты поняла?

– Если тебя убьют, я не хочу спасения.

– Ты обязана спастись, – твердо сказал он. – Кто-то должен остаться в живых, дабы достойно объяснить, что с нами случилось. Кроме того, я хочу, чтобы ты за меня молилась.

– Нет. Молиться придется кому-то другому. Если тебя убьют, я пойду на костер и приму смерть мою так же кротко, как любая христианская королева.

Он нежно поцеловал ее и опустил в кресло.

– Слишком поздно спорить, – сказал он. – Я знаю, что бы ни случилось, ты останешься той же Дженни, а стало быть, и мне надлежит оставаться пока Ланселотом.

Затем, еще раз окинув комнату озабоченным взглядом, добавил рассеянно:

– Конечно, им оно, может, и на руку, но, втянув тебя в эту распрю, они совершили недоброе дело.

Она наблюдала за ним, стараясь не расплакаться.

– Ногу бы отдал, – сказал он, – за самые простые доспехи, даже за обычный меч, чтобы им было после о чем вспоминать.

– Ланс, если бы они убили меня, а ты бы спасся, я была бы счастлива.

– А я был бы несчастен до чрезвычайности, – ответил он и вдруг понял, что ему на удивление весело. – Ну ладно, постараемся сделать, что можем. Докука моим старым костям, однако сдается мне, удовольствие я получу!

Он составил свечи на крышку лиможского сундука, так чтобы они оказались у него за спиной, когда он откроет дверь. Он подобрал свой черный плащ, аккуратно сложил его по длине вчетверо и обмотал вокруг кисти и предплечия левой руки, чтобы их защитить. Взяв в правую руку стоявший у постели табурет, он ухватил его поудобнее и в последний раз окинул комнату взглядом. Все это время наружный шум возрастал, и какие-то двое, судя по всему, пытались даже прорубить боевыми топорами дверь – попытка, которую перекрещение древесных волокон в двуслойной двери делало безнадежной. Ланселот подошел к двери и возвысил голос, отчего за ней сразу же стало тихо.

– Честные лорды, – сказал он, – не шумите так и не спешите. Я сейчас отопру эту дверь, и тогда вы сможете сделать со мною что пожелаете.

– Ну давай, – закричали они, перебивая друг друга.

– Отпирай.

– Не сражаться же тебе против всех нас.

– Впусти нас в опочивальню.

– Мы сохраним тебе жизнь, если ты пойдешь с нами к Королю Артуру.

Ланселот прижал плечом ходившую ходуном дверь и неслышно втолкнул засов в стену. Затем, еще придерживая дверь, – люди по другую сторону двери перестали ее рубить в ожидании чего-то, что, как они почувствовали, вот-вот произойдет, – он крепко упер правую ногу в пол футах в двух от косяка и отпустил дверь, дав ей открыться. Дверь натолкнулась на его ногу и, дрогнув, застыла, оставив узкий проход, так что назвать ее распахнутой было нельзя, скорей приоткрытой, – и через этот проход с послушанием куклы на ниточках внутрь сразу же влез один-единственный рыцарь при полном оружии. Ланселот захлопнул за ним дверь, мгновенным ударом загнал на место засов, обмотанной левой рукой схватил меч пришлеца за головку эфеса, дернул его на себя, подставил рыцарю ногу, пока тот падал, саданул по голове табуретом и через долю секунды уже сидел у незваного гостя на груди – проворность ему еще не изменила. Со стороны казалось, будто он проделал все это с легкостью и даже ленцой, словно вооруженного мужчину покинули силы. Вошедший в комнату человек, высотою и шириною доспехов напоминавший орудийную башню, человек, простоявший долю секунды, глядя на противника сквозь прорезь шлема, оставил по себе впечатление робкой покорности, – казалось, что он вошел, вручил свой меч Ланселоту и бросился на пол. Теперь эта груда металла так же послушно лежала на полу, пока ее голоногий противник вдавливал острие ее же меча в дыхательное отверстие забрала. И когда Ланселот обеими руками нажал на рукоять, груда лишь протестующе содрогнулась раз-другой.

Ланселот поднялся, вытирая руки о мантию.

– Жаль, но пришлось его убить.

Он открыл забрало и глянул внутрь:

– Агравейн Оркнейский!

Из-за двери донесся жуткий крик, стук, треск и проклятия. Ланселот повернулся к Королеве.

– Помоги мне с доспехами, – коротко бросил он.

Она подошла к нему сразу, без отвращения, и оба они опустились на колени близ тела, сдирая с него жизненно важные части доспехов.

– Послушай, – говорил он, пока оба работали. – Мы получили честный шанс. Если мне удастся их отогнать, я вернусь за тобой, и ты отправишься в Веселую Стражу.

– Нет, Ланс. Мы и так принесли немало вреда. Если ты пробьешься, держись в стороне, пока все не успокоится. Я останусь здесь. Если Артур простит меня и если эту историю удастся замять, ты сможешь потом вернуться. А если он меня не простит, ты сможешь прийти мне на помощь. Это куда?

– Дай-ка мне.

– Вот еще одна.

– Все же гораздо лучше тебе уехать, – настаивал он, втискиваясь в кольчугу, словно футболист, надевающий свитер.

– Нет. Если я уеду, все рухнет навеки. Если же я останусь, мне, может быть, удастся все как-то уладить. Ты же всегда сможешь спасти меня, если в том будет нужда.

– Не хочется мне тебя оставлять.

– Если меня осудят и ты спасешь меня, я уеду в Веселую Стражу, обещаю.

– А если нет?

– Протри шлем плащом, – сказала она. – А если нет, ты сможешь потом вернуться, и все будет по-прежнему.

– Ну, хорошо. Так. Без остального я обойдусь.

Он выпрямился, держа в руке окровавленный меч, и взглянул на мертвого человека, когда-то убившего свою мать.

– Брат Гарета, – сказал он задумчиво. – Пьян был, наверное. Господь да упокоит его душу, – как ни абсурдно это звучит.

Старая дама развернула его лицом к свечам.

– Это означает «прощай», – прошептала она, – но ненадолго.

– Это означает «прощай».

Он поцеловал ее руку, поскольку был в доспехах и грязь вперемешку с кровью покрывала металл. Оба одновременно подумали о тринадцати, ждущих снаружи.

– Мне бы хотелось, чтобы ты взял у меня что-нибудь, Ланс, и дал мне что-нибудь свое. Давай обменяемся кольцами.

Они обменялись кольцами.

– Бог да пребудет с моим кольцом, – сказала она, – как я с ним пребуду.

Ланселот повернулся и направился к двери. Снаружи кричали:

– Выходи из Королевиной спальни!

– Изменник Королю!

– Открывай дверь!

Они старались наделать побольше шума, чтобы вызвать скандал. Ланселот встал к источнику шума лицом, расставил ноги и ответил им на языке чести:

– Оставьте этот шум, сэр Мордред, и примите мой совет. Ступайте прочь от дверей этого покоя и не поднимайте такого крика, и не занимайтесь больше наветами. И если вы разойдетесь и перестанете шуметь, я завтра утром предстану перед Королем, и тогда мы посмотрим, который из вас – или, может быть, все вы – осмелится обвинить меня в измене.

И там я отвечу вам так, как надлежит рыцарю, что сюда я пришел не со злым умыслом; и это я там докажу и внушу, как должно, моими собственными руками.

– Тьфу на тебя, предатель! – прокричал Мордред. – Мы все равно захватим тебя, несмотря на твое бахвальство, и убьем тебя, если захотим.

Другой голос проорал:

– И знай, что мы от Короля Артура получили право выбора: убить нам тебя или помиловать.

Ланселот опустил забрало на затененное лицо и острием меча сдвинул засов. За распахнувшейся с грохотом крепкой деревянной дверью обнаружился узкий проход, забитый железными фигурами и мечущимся пламенем факелов.

– Ах, сэры, – зловеще произнес Ланселот, – а другого благословения нету на вас? Тогда держитесь.