Текст книги "Ночная Стража"

– В разумных пределах, но…

– Это один из «непоминаемых», – перебил его Ваймс. – Пытался убить меня. Нуждается в помощи.

– А почему он без сознания? – поинтересовался лекарь.

На нем был огромный резиновый фартук и резиновые же сапоги.

– Лечиться не хотел.

Газон вздохнул и махнул шваброй, приглашая Ваймса пройти.

– Неси его прямо в операционную, – сказал он. – Боюсь, приемную после господина Каустика мне еще долго убирать.

– А что он натворил?

– Взорвался.

Ваймс, подавив природную любознательность, потащил тело в святилище Газона. Ему показалось, что с прошлого раза комната несколько изменилась; впрочем, тогда ему было не до деталей. Здесь стоял стол, рядом – верстак; вдоль одной стены протянулся стеллаж с бутылками, среди которых не нашлось бы и двух одинаковых. В паре бутылок что-то плавало.

Вдоль противоположной стены были разложены инструменты.

– Когда я умру, – сказал Газон, осматривая пациента, – повесь на моей могильной плите колокольчик. В кои-то веки смогу с чистой совестью лежать и не дергаться, когда звонят. Опусти его. Похоже на сотрясение мозга.

– Это я, – услужливо подсказал Ваймс.

– А руку сломал тоже ты?

– Верно.

– И сделал это очень аккуратно. Легко вправить и наложить гипс. Что-нибудь не так?

Ваймс разглядывал инструменты.

– Ты всем этим орудуешь, когда лечишь? – спросил он.

– Да. Хотя некоторые из них еще не прошли апробацию, – ответил Газон, подготавливая стол.

– Да, не хотелось бы мне, чтобы ты использовал на мне вот это, – хмыкнул Ваймс, взяв в руки странный инструмент, похожий на две соединенные струной лопатки.

Газон вздохнул.

– Сержант, не могу представить себе обстоятельства, в которых мне пришлось бы применять сие приспособление на тебе, – сказал он, быстро работая руками. – Это для… женщин.

– Для белошвеек? – поинтересовался Ваймс, поспешно бросая щипцы на стол.

– Эти? Нет, в наше время ночные дамы гордятся тем, что никогда не прибегают к подобным услугам. Я с ними все больше профилактикой занимаюсь.

– Учишь их пользоваться наперстками и все такое? – спросил Ваймс.

– Что-то вроде. Поразительно, до каких пределов можно развить метафору, не правда ли?

Ваймс потрогал пальцем лопатки. Почему-то они вызывали у него чувство тревоги.

– Ты женат, сержант? – спросил Газон. – Рози была права?

– Э… Да. Хотя моя жена далеко отсюда.

Он снова взял инструмент в руки, но тут же выронил его. Лопатки со звоном упали на стол.

– Что ж, ты все равно должен понимать: ребенка родить – это тебе не горох лущить.

– Да уж надеюсь, черт возьми!

– Кстати, повитухи крайне неохотно посвящают меня в свои тайны. Говорят, мужчина не должен совать нос не в свое дело. Словно мы до сих пор живем в пещерах.

Газон посмотрел на пациента.

– Итак, как говорил прародитель нашего ремесла, великий философ Скептий: «А мне за это заплатят?»

Ваймс проверил содержимое кошелька на поясе жертвы.

– Шести долларов хватит?

– Зачем «непоминаемым» понадобилось нападать на тебя, сержант? Ты ведь стражник.

– Я-то стражник, а вот они – нет. Знаешь, кто они такие?

– Приходилось заштопывать некоторых их гостей, – ответил Газон, и Ваймс уловил нотки тревоги в его голосе. В этом городе вредно знать слишком много. – У одних были занятные вывихи, у других – ожоги от горячего воска… Всякое такое…

– Ночью я немного повздорил с капитаном Загорло, – пояснил Ваймс. – Он вел себя подчеркнуто вежливо, но я готов поспорить на собственные башмаки, он знает, что этот парень с приятелем отправились проучить меня. Это было бы вполне в его стиле. Вероятно, решил посмотреть, как я справлюсь.

– Не только он тобой интересуется, – сказал Газон. – Мне сообщили, что Рози Лада хочет с тобой поговорить. То есть я думаю, что под «неблагодарной сволочью» она подразумевала именно тебя.

– Похоже, я ей должен, – кивнул Ваймс. – Но понятия не имею сколько.

– Меня не спрашивай, – пожал плечами Газон, разглаживая ладонью гипс. – Обычно она сама называет цену.

– Я имел в виду вознаграждение нашедшему, или как оно там называется!

– Понимаю, но, боюсь, ничем не могу помочь, – сказал Газон.

Ваймс наблюдал за тем, как работает лекарь.

– Что можешь сказать об этой девице, Батье? – спросил он.

– Белошвейке? Она недавно здесь появилась.

– Она и в правду белошвейка?

– Лучше называть ее рукодельницей, во избежание путаницы. Хотя признаю, звучит тоже достаточно двусмысленно. Услышала, наверное, что в большом городе много работы для белошвеек, приехала сюда. Пару раз попала в неловкое положение, прежде чем кто-то объяснил ей, что к чему. На прошлой неделе, к примеру, мне пришлось извлекать вязальный крючок из уха одного бедолаги. Но ничего, прижилась. Общается с остальными девушками.

– Прижилась? Как это?

– Благодаря бешеным деньгам, которые стала зарабатывать, – усмехнулся лекарь. – Сержант, тебе никогда не приходило в голову, что иногда люди приходят в массажный салон только ради массажа? В городе масса дамочек работает под скромными вывесками типа «Ремонт штанов в присутствии клиента», и иногда, хотя не так уж и редко, к ним стучатся клиенты, совершившие ту же ошибку, что и Сандра. Множество мужчин приехали сюда на заработки, оставив своих жен дома, и порой у них возникают… желания. Например, надеть носки без дырок или рубашку, на которой больше одной пуговицы. Дамы передают работу ей. Очевидно, в этом городе крайне трудно найти хорошую рукодельницу. Многих отпугивает то, что их постоянно путают с, э-э, белошвейками.

– Просто интересно, зачем она болталась по улицам после наступления комендантского часа с огромной корзиной для рукоделия…

Газон пожал плечами.

– Здесь я ничем не могу помочь. Все, с этим господином я закончил. Будет лучше, если некоторое время он полежит неподвижно. – Он кивнул на стеллажи с бутылками. – На какое время мне его отключить?

– А ты и это можешь?

– Конечно. Официальная медицина Анк-Морпорка считает такой метод ненаучным, но, думаю, он не будет возражать, потому что официально признанный местный способ – это треснуть его по голове киянкой.

– Но ведь лекарь вроде не должен причинять вред пациенту?

– Разве что в результате естественной некомпетентности. Однако я с удовольствием отправлю твоего друга в страну снов минут на двадцать. Конечно, я не смогу тебя остановить, если ты решишь треснуть его по башке киянкой. У последнего гостя Загорло, которого я лечил, некоторые пальцы на руках смотрели не в ту сторону. Поэтому, если ты возжелаешь хорошенько отдубасить его на дорожку, я могу показать наиболее чувствительные места на теле…

– Нет, спасибо. Я просто вынесу его через заднюю дверь и брошу в каком-нибудь темном переулке.

– И все?

– Нет. Потом… я напишу свое имя на гипсе. Чтобы он увидел его, когда очнется. Огромными буквами, чтобы не стерлись.

– Вот это я и называю чувствительным местом, – одобрил Газон. – Интересный ты человек, сержант. Настоящий мастер по части наживания врагов.

– Знаешь, я никогда не увлекался рукоделием… – прокряхтел Ваймс, взваливая тело на плечо. – Что носят рукодельницы в корзинах, как ты думаешь?

– Ну, не знаю… Иголки, нитки, ножницы, пряжу… Все такое прочее, – ответил Лишай Газон.

– То есть ничего тяжелого?

– Конечно. А почему ты спрашиваешь?

– Так просто, – ответил Ваймс, намотав услышанное на ус. – Интересно… Ладно, вынесу-ка я нашего приятеля, пока туман не рассеялся.

– Отлично. А к тому времени, как ты вернешься, я как раз разогрею завтрак. Сегодня печенка. Телячья.

Зверь помнит. На этот раз Ваймс спал крепко.

Он всегда считал, что днем спать лучше. Двадцать пять лет ночных дежурств приучили мозг к ночному образу жизни. В темноте ему почему-то было проще. Он мог стоять совершенно неподвижно, – а таким талантом обладают немногие, – умел растворяться во мраке. Умел сидеть в засаде и все видеть, оставаясь невидимым.

Он помнил Цопа Загорло. Многое вошло в историю. Люди все равно взбунтовались бы, с ним или без него, но он был, если угодно, гноем на верхушке нарыва.

Обучение он прошел в Гильдии Наемных Убийц, и его ни в коем случае нельзя было принимать в Стражу. Для стражника он был слишком башковитым. Точнее, в башке у него было не совсем то, что требуется для стражника. Но своими теориями Загорло произвел впечатление на Ветруна, был принят в Стражу в звании сержанта и немедленно повышен до капитана. Ваймс так и не узнал, почему; возможно, чувства остальных офицеров оскорбляла его, гм, утонченность, рядом с которой они себя чувствовали тупыми амбалами. Кроме того, у него были слабые легкие или еще какой-то недуг.

Ваймс ничего не имел против интеллекта. В старые времена любой, у кого хватало сообразительности повернуть дверную ручку, мог стать грозой улиц, но, чтобы получить звание выше сержанта, требовался мешок хитрости, коварства и уличной смекалки, что, впрочем, при плохом освещении вполне могло сойти за интеллект.

Загорло начал свою службу иначе. Не стал присматриваться, наблюдать и учиться, чтобы потом сказать: «Ага, значит, вот люди какие, ну и как нам с ними быть?» Нет, он сел и решил: «Итак, люди должны быть вот такими, ну и как нам их изменить?» Мысль, достаточно разумная для священнослужителя, но отнюдь не для стражника. Загорло взялся за работу с редкой въедливостью и упорством, но перевернул ее с ног на голову.

Например, этот закон об оружии. Оружие замешано в подавляющем большинстве преступлений, и Загорло логично предположил, что если оружия станет меньше, то и преступления будут совершаться не столь часто.

Интересно, порой размышлял Ваймс, как все было? Он проснулся среди ночи и поздравил себя с гениальной идеей, пришедшей ему во сне? Конфисковать все оружие, и уровень преступности снизится. Да, логично. Так бы и произошло, будь стражников побольше. Скажем, по трое на каждого штатского.

Как ни странно, жители не торопились сдавать оружие. Загорло не учел одну маленькую тонкость: преступники законам не подчиняются. Это в некотором роде одна из их профессиональных характеристик. Они не заинтересованы в том, чтобы сделать улицы города более безопасными, их интересуют только собственные шкуры. Поэтому, когда вышел закон, они поверить не могли своему счастью. Прям Свячельник каждый день.

Похоже, что-то пошло не так, – вполне разумно заподозрили некоторые горожане, – раз теперь вооруженными остались только плохие парни. При этом честной народ постоянно хватали и бросали за решетку. Средний стражник, которому надоело постоянно получать промеж, кхм, глаз и который имеет веские основания считать, что начальству по большому счету все равно, по вполне понятным причинам предпочитает арестовывать людей, не пытающихся его прирезать, особенно если они ведут себя по-хамски и одеты более богато, чем он сам может себе позволить. Кривая арестов резко пошла вверх, и Загорло был очень доволен.

Большинство задержанных были виновны только в ношении оружия после наступления темноты. Впрочем, кое-кто оказывался за решеткой по другой причине: разгневанные горожане начали в ответ нападать на стражников. Однако это считалось Оскорблением При Исполнении, наиболее гнусным и подлым преступлением – очень, очень тяжелым, не то что какие-то заурядные кражи, которые происходят каждый день.

И нельзя сказать, что в городе царило беззаконие. Законов было много. Мало было возможностей не нарушать их. Загорло так и не смог уяснить идею, что система должна ловить преступников и при помощи достаточно грубых, но действенных способов заставлять их становиться честными людьми. Вместо этого он ловил честных людей и превращал их в преступников. А Стражу – в еще одну банду.

А потом, когда дела приняли совсем дурной оборот, он изобрел краниометрию.

У плохих стражников всегда были свои методы выяснить, виновен человек или нет. В те далекие старые времена, то есть, ха-ха, сейчас, тиски для пальцев, молотки, маленькие заостренные палочки и, конечно, обычный ящик письменного стола всегда были к услугам стражника, спешащего закрыть дело. Загорло ни в чем подобном не нуждался. Он мог определить твою виновность, просто посмотрев на твои брови.

Он измерял людей. Использовал для этого циркуль и стальную линейку. Тихо записывал результаты и производил расчеты, например, делил длину носа на окружность головы и умножал полученное число на расстояние между глазами. На основании полученных значений он мог с абсолютной точностью заключить, что ты изворотливый, неблагонадежный тип или даже прирожденный преступник. И что поразительно, подчиненные Загорло всякий раз подтверждали его правоту. Все, что им требовалось, – это двадцать минут наедине с подозреваемым и некоторые простейшие инструменты.

Каждый в чем-то виновен. Ваймс знал это. Все стражники это знают. Это позволяло поддерживать авторитет власти – любой человек, разговаривая со стражником, в душе боялся, что доказательства его вины написаны прямо у него лбу, открытые взгляду закона. Конечно, ничего там не написано. Но это еще не повод хватать человека на улице и плющить ему пальцы молотком до тех пор, пока он не скажет, в чем состоит его преступление.

Загорло, скорее всего, закончил бы свои дни в каком-нибудь темном переулке, если бы Ветрун не считал его весьма полезным орудием. Загорло обладал несравненным чутьем на заговорщиков. Поэтому его сделали начальником особистов, рядом с которыми сержант Тук выглядел Лучшим Стражником Месяца. Ваймс давно ломал голову над тем, как Загорло удавалось держать своих живодеров в узде. Должно быть, эти кровожадные звери нутром чуяли в нем существо, пришедшее к кровожадности долгим кружным путем и потому во имя здравости способное изобрести такое издевательство, какое не снилось даже самому сумасшедшему психу.

Жить в прошлом оказалось совсем не просто. Нельзя же избить человека за то, что он совершит в будущем, или за то, о чем пока еще никто не знает. И предупредить никого нельзя. Совершенно непонятно, как может измениться будущее, но, насколько понял Ваймс, история всегда стремится вернуться в старое русло. Изменить можно лишь мелкие детали берегового рельефа. Важные события не отменить. Сирень все равно зацветет. Революция неминуемо свершится.

Ну то есть… что-то вроде революции. Не очень-то подходящее к случаю слово. Народная Республика Улицы Паточной Шахты (Свобода! Равенство! Братство! Любовь по разумным расценкам! И яйцо вкрутую!), просуществовала всего несколько часов, она была подобна странной свече, которая моментально сгорела и тут же погасла, как фейерверк. А потом последовала чистка этого дома боли, и…

Впрочем… делай ту работу, что прямо перед тобой, и, как полагается нормальному стражнику, не включая воображение.

Он встал около часа пополудни. Газон заперся в операционной, откуда доносился жалобный вой второго участника врачебного действа. Ваймс постучал в дверь.

Через мгновение она приоткрылась. Лицо доктора Газона было закрыто маской, в руке он держал очень длинные щипцы.

– Да?

– Я ухожу, – сказал Ваймс. – Проблемы?

– Не слишком серьезные. Шнырри Харрису вечером не повезло за карточным столом. У него вдруг появился туз.

– Разве это плохая карта?

– Да, если Большой Тони знает, что он ее тебе не сдавал. Впрочем, я ее уже почти извлек. Кстати, если собираешься нанести сегодня травму кому-нибудь, постарайся сделать это до того, как я лягу спать. Заранее спасибо. – Газон закрыл дверь.

Ваймс кивнул дверным доскам и направился поразмять ноги и пообедать. Обед ждал его на переносном лотке, висевшем на груди торговца.

Торговец был молод, но было что-то знакомое в выражении его лица, во взгляде крысы, уверенной, что прямо за углом ее ждет сыр. Та же уверенность имелась у нее и насчет угла, который крыса только что миновала, и насчет всех предыдущих углов, и хотя мир оказался полон углов, но крайне беден сыром, крыса все равно верила, что вот за этим углом сыр уж точно есть.

Ваймс уставился на торговца. Что тут странного? Насколько он помнил, в этом городе всегда был кто-то, торговавший весьма сомнительного качества едой из химически восстановленной свинины. Торговец был явно знакомый. Просто… молодой.

Лоточник заметно оживился, увидев новое лицо. Он всегда был рад встретить человека, который еще не покупал один из его пирогов.

– А, сержант… Слушай, а что означает эта маленькая корона?

– Сержант при оружии, – пояснил Ваймс. – Скажем так, отборный сержант.

– Отлично, сержант, итак, не заинтересует ли тебя весьма особая сосиска в тесте? Гарантированно без содержания крысы? Органическая на сто процентов? Из свинины, побритой перед переработкой?

«А почему бы и нет?» – подумал Ваймс. Его желудок, печень, почки и кишечник немедленно объяснили почему, но он все же принялся шарить в карманах в поисках мелочи.

– И сколько она стоит, господин… э… – Ваймс вовремя спохватился и сделал вид, что пытается прочесть имя на лотке, – Достабль?

– Четыре пенса, сержант.

– И ты себя без ножа режешь, да? – развеселившись, добавил Ваймс.

– Прошу прощения? – переспросил озадаченный Достабль.

– Я сказал, что, отдавая по такой цене, ты себя режешь без ножа.

– Себя режу?..

– Без ножа, – подсказал Ваймс.

– О. – Достабль явно задумался. – Верно. Да. Именно так. Как точно подмечено. Значит, купишь сосиску?

– Я заметил, что на твоем лотке написано: «Предприятие Достабля, осн.», – сказал Ваймс. – А разве там не должно дальше стоять, когда оно было основано?

– А что, должно? – Достабль опустил взгляд на лоток.

– Как долго ты этим занимаешься? – спросил Ваймс, выбирая пирожок.

– Сейчас подумаю… А какой сейчас год?

– Э… кажется, Пляшущей Собаки.

– Значит, с прошлого вторника, – сказал Достабль и вдруг просиял. – Но это только начало, господин. Чтобы застолбить участок. Через пару лет я стану заметной фигурой в этом городе.

– Я тебе верю, – ответил Ваймс. – Правда верю.

Когда Ваймс отошел, Достабль снова опустил взгляд на лоток.

– Себя режу без ножа, себя режу без ножа… – пробормотал он и, судя по всему, остался доволен. Потом он вгляделся в свой лоток и вдруг побледнел. – Сержант! – закричал он. – Не ешь эту сосиску!

Ваймс замер в нескольких ярдах от него, не успев донести сосиску в тесте до рта.

– А в чем дело? – спросил он. – Что не так с этой сосиской?

– Ничего! Просто вот эти… лучше!

Ваймс рискнул бросить на лоток еще один взгляд. Все сосиски казались ему одинаковыми. Продукция Достабля часто выглядела весьма аппетитно. Это был ее первый и единственный плюс.

– Не вижу разницы, – сказал он.

– Разница есть, есть! – затараторил Достабль, обливаясь потом. – Смотри! На той сосиске, что ты взял, сделаны узоры из теста в виде свинок. А на других – в виде колбасок. Видишь? Мне совсем не хочется, чтобы ты подумал, будто я считаю тебя свиньей и все такое, поэтому, если ты вернешь мне сосиску, я с радостью заменю ее правильной, не то чтобы эта была неправильной, но на ней как бы свинья, и поэтому…

Ваймс посмотрел ему прямо в глаза. Достаблю еще предстояло овладеть своим фирменным дружелюбно-смущенным взглядом. Нужно тридцать лет торговать пирожками воистину органического происхождения, чтобы обрести этот взгляд.

И прямо на глазах у обомлевшего от ужаса Достабля Ваймс впился зубами в сосиску.

Там было все, чего он ожидал, и ничего, что он мог бы опознать.

– Гм, – задумчиво произнес Ваймс и сосредоточенно, продолжая сверлить взглядом беднягу-торговца, доел свою сосиску в тесте. – Думаю, твои пирожки единственные в своем роде, господин Достабль, – продолжал он, облизывая пальцы на тот случай, если придется кому-нибудь пожимать руку.

– Ты ее правда съел? – спросил Достабль.

– А в чем дело? – осведомился Ваймс.

Облегчение валило от торговца, будто дым от сырых дров.

– Что? Нет, все в порядке! Ничего себе! Не хочешь заесть еще одной? За полцены?

– Нет, одной сосиски более чем достаточно, – невольно попятившись, отказался Ваймс.

– Ты правда ее съел? До последней крошки? – уточнил Достабль.

– А что?

– Ничего. Все правильно! Просто замечательно!

– Ну, мне пора, – сказал Ваймс и пошел дальше по переулку. – Надеюсь, мы еще встретимся, когда я буду не так голоден.

Отойдя подальше и немного покрутившись по лабиринту тесных переулков, он спрятался в темной дверной нише и нащупал во рту кусок пирожка, который оказался не разгрызаемым даже по пирожковым стандартам.

Обычно, обнаружив нечто странно твердое или хрустящее в одном из Знаменитых Пирожков со Свининой Достабля, ты либо глотал это нечто в надежде на лучшее, либо выплевывал, причем непременно с закрытыми глазами. Но Ваймс нащупал между деснами и щекой сложенный в несколько раз клочок бумаги, пропитанный соусами неизвестного происхождения.

Развернув его, он обнаружил расплывшуюся, но еще читаемую надпись карандашом: «Морфическая улица, сегодня в девять вечера. Пароль: рыба-меч».

«Рыба-меч»? Почему пароль всегда «рыба-меч»? Каждый раз, когда кто-то пытается придумать слово, которое, как ему кажется, никому не придет в голову, он обязательно выбирает рыбу-меч. Еще одна причуда человеческого разума.

По крайней мере, это объясняло виноватый вид Достабля. Заговор. Очередной треклятый заговор в кишащем заговорами городе. А оно мне надо, знать о заговорах? Впрочем, об этом заговоре Ваймс и так знал. Морфическая улица. Знаменитый Заговор с Морфической. Ха.

Он убрал замызганный клочок бумаги в карман и задумался.

Кто-то пытался оставаться неслышимым. На фоне далекого городского шума выделялась брешь в звуках, заполненная очень осторожным дыханием. А еще волосы на загривке предупреждающе зашевелились.

Почти беззвучно Ваймс достал из заднего кармана кистень.

Итак, какие могут быть варианты? Он стражник, и на него пытаются напасть. Если это не стражники, они не правы (потому что он как раз стражник). Если это стражники, значит, они из команды Загорло и, следовательно, тоже зря это затеяли (потому что Ваймс по определению лучший стражник, чем они; любая мерзость, плавающая в сточной канаве, и то лучше).

Так что в любом случае не будет ничего предосудительного в том, чтобы обеспечить им ведерочко темноты.

С другой стороны, всем известно, что воры, наемные убийцы и головорезы Загорло привыкли подкрадываться к людям, так что неплохо владеют этим ремеслом. А тот, кто пытался незаметно подобраться к Ваймсу, так истово прижимался к стене, что был слышен шорох. Значит, скорее всего, это рядовой гражданин, которому что-то взбрело в голову, и Ваймс, подумав, решил не добавлять этой самой голове несколько унций свинцовой дроби (поскольку ему нравилось думать, что он не из таких стражников).

Он уже собирался шагнуть из ниши и сказать: «Да?»…

…и тут встретился взглядом со своим преследователем. Это был мальчик. То есть Ваймс надеялся, что это мальчик. Не хотелось бы верить, что природа может обойтись с девочкой настолько жестоко. Отдельные черты лица представшего перед ним создания сами по себе выглядели еще терпимо безобразными, но все вместе… Это был как раз тот случай, когда целое намного больше суммы своих составляющих. А еще запах. Он был не то чтобы скверным. Просто не вполне человеческим. В нем присутствовало что-то дикое, далекое от цивилизации.

– Э… – произнесло существо, вздернув сужающуюся к носу мордочку. – Знаешь чо, господин, давай ты скажешь, куда идешь, а я за это перестану следить за тобой, ну, по рукам? Со скидкой это обойдется тебе не больше пенни. Другие платили гораздо больше, чтоб я перестал за ними таскаться.

Ваймс молча смотрел на говорящего. Существо было одето в смокинг не по размеру, блестящий от жира и зеленоватый от старости, и цилиндр, который, похоже, побывал под копытами лошади. Но все, что не могли скрыть эти предметы гардероба, выглядело, к сожалению, весьма и весьма знакомым.

– О нет… – простонал Ваймс. – Нет, нет, нет…

– Господин, ты в порядке?

– Нет, нет, нет… Но, о боги, это ведь должно было случиться…

– Может, сбегать за Лишаем, господин?

Ваймс наставил на него обвиняющий палец.

– Ты Шнобби Шноббс, верно?

Сорванец попятился.

– Возможно. И чо? Это чо, преступление? – Он попытался развернуться и убежать, но рука Ваймса тяжело опустилась на его плечо.

– Некоторые считают именно так. Ты Шнобби Шноббс, сын Мэйси и Сконнера Шноббсов?

– Мож-быть, мож-быть! Но я ж ничо не сделал, господин!

Ваймс наклонился, чтобы заглянуть в глаза, смотревшие на мир сквозь дырочки в маске из грязи.

– Неужели тебе не доводилось щипать зелень, тырить из хохольника, циперничать? Или, скажем, расцокать дурку и подыбить скок?

Шнобби наморщил лоб в искреннем недоумении.

– А что такое тырить из хохольника?

Теперь уже Ваймс уставился на него озадаченно.

Должно быть, за тридцать лет уличный жаргон сильно изменился.

– Ну это… красть всякие мелочи?

– Не, господин. Это называется «ходить по верхам», – ответил, успокоившись, Шнобби. – Впрочем, для новичка ты неплохо разбираешься. Что такое… «ангельское масло»?

В памяти что-то щелкнуло.

– Взятка, – сказал Ваймс.

– А фанфарон?

– Это просто, – пожал плечами Ваймс. – Так называют либо главного нищего, либо просто красивого мужчину.

– Круто. А спорим, ты не знаешь, как воскресить клячу.

И снова ответ явился на свет из пыльных тайников памяти. Такое не забывается.

– Ничего себе, – покачал головой Ваймс. – Ты и это знаешь? Как не стыдно в таком юном возрасте. Если тебе нужно сбыть с рук заезженную лошадь и сделать так, чтобы перед покупателями она выглядела резвушкой, берешь свежий жгучий имбирный корень, поднимаешь кляче хвост и засовываешь имбирь прямо в…

– Ух ты, – выдохнул потрясенный Шнобби. – Все говорят, мол, ты подметки на ходу режешь, вот теперь и я вижу, что не врут. Ты прям как будто здесь родился.

– Почему ты следишь за мной, Шнобби Шноббс? – спросил Ваймс.

Сорванец протянул замызганную ладошку. Кое в чем язык улиц не меняется никогда.

Ваймс дал ему шестипенсовик. На ладони Шнобби монетка сияла, как бриллиант в ухе трубочиста.

– Есть одна дамочка, – сказал Шнобби и ухмыльнулся. Его рука осталась протянутой.

– Я дал тебе целых шесть пенсов, сопляк, – прорычал Ваймс.

– Да, но я ведь должен думать о…

Ваймс схватил его за лацканы засаленного смокинга и оторвал от земли, слегка поразившись тому, что не почувствовал ровно никакого веса.

«Уличный сопляк, – подумал он. – Вот именно, сопляк. Скользкий, как угорь, и колючий, как морской еж, с легким запашком гнилых водорослей. Но в этом городе сотни таких, цепляющихся за жизнь на самой грани, и Шнобби, насколько я помню, был одним из самых пронырливых. И столь же надежным, как шоколадный молоток. Впрочем, это не страшно. С этим можно справиться».

– Сколько? – спросил он. – Сколько за то, чтобы ты работал на меня постоянно?

– Но мои клиенты… Как же я их… – начал было сорванец.

– Легко и просто, – перебил его Ваймс. – Потому что я держу тебя сейчас за шиворот.

Шнобби обдумал свое положение, покачивая огромными не по размеру башмаками в футе над землей.

– Чо, ты меня на постоянку хочешь?

– Да!

– Ну… На такое я соглашусь, только если каждый день буду видеть его сиятельство…

– Целый доллар? Подумай еще раз!

– Э… полдоллара?

– Никаких шансов. Доллар в неделю, и я не стану превращать твою жизнь, Шнобби, в сущий ад, хотя, можешь мне поверить, у меня есть масса способов тебе это обеспечить.

По-прежнему болтаясь над землей, Шнобби попытался все тщательно взвесить.

– Значит… я буду, типа, стражником, да? – спросил он, хитро усмехаясь.

– Типа.

– Подозреваемый Номер Один говорит, стражникам хорошо живется – они ведь могут тырить, не боясь, что их сцапают.

– Не врет, – подтвердил Ваймс.

– А еще он говорит, что если тебе будут хамить, то можно треснуть гада по башке и отправить в Танти, – продолжил Шнобби. – Когда-нибудь я тоже стану стражником.

– А кто он такой, это Подозреваемый Номер Один?

– Так наша мама называет Сконнера, нашего папочку. Э… А плата вперед? – добавил он с надеждой в голосе.

– А ты как думаешь?

– Ага, понятно. Значит, нет?

– Нет. Знаешь что… – Он опустил Шнобби на землю, еще раз отметив про себя, что мальчишка легок как перышко. – Ступай за мной.

Многие люди в Анк-Морпорке жили в съемных комнатах. Все, у кого был свободный угол, сдавали его. Помимо вязания и штопки, которые сделали Сандру Батье самой высокооплачиваемой белошвейкой в городе, мужчины нуждаются еще кое в чем, что могут предоставить только женщины. А именно – в еде.

В городе было много харчевен быстрого питания, подобных той, к которой сейчас направлялся Ваймс. В ней продавалась простая еда для простых людей. Меню не было. Ты ел то, что ставили перед тобой, ел быстро и радовался, что у тебя есть хотя бы это. Если тебе не нравилась еда, на твою порцию всегда находилось много желающих. Блюда носили названия типа «трущобный зев», «вареные концы», «лобгуст», «мокрые коврижки», «расстегай-до-кучи» и «паточный козел». Хорошая, серьезная еда, после которой ты долго не захочешь есть и не сможешь встать. Во многих блюдах было слишком много турнепса, даже в тех, где его не должно было быть вовсе.

Ваймс локтями проложил дорогу к стойке, волоча за собой Шнобби. Надпись мелом на доске дежурных блюд гласила: «Все, что успеешь сожрать за десять минут, за десять пенсов».

Под надписью булькала гигантская кастрюля, где в серой жиже плавали куски неизвестного происхождения. Тучная особа в платье с засученными рукавами, надзирающая за кастрюлей, смерила Ваймса оценивающим взглядом и пригляделась к нашивкам.

– Что угодно, сержант? – спросила женщина. – Кстати, что случилось с сержантом Туком?

– Часто сюда заходит, да? – поинтересовался Ваймс.

– Обедать и ужинать. – Ее взгляд сообщил все остальное: всегда берет добавку и никогда не платит.

Ваймс поднял над стойкой Шнобби.

– Видишь? – спросил он.

– Эту обезьянку? – уточнила женщина.

– Ха-ха, как смешно, – буркнул Шнобби, когда Ваймс опустил его на пол.

– Он будет приходить сюда каждый день, чтобы нормально питаться, – сказал Ваймс. – Все, что сможет съесть на десять пенсов.

– Да? А кто будет платить, позволь спросить?

– Я. – Ваймс бросил на стойку полдоллара. – За пять дней вперед. Чем кормят сегодня? Трущобным зевом? О, от такого питания у него вырастут волосы на груди, когда, конечно, эта самая грудь появится. Дай ему большую миску. За десять пенсов он сожрет столько, сколько вам и не снилось.

Он усадил Шнобби на скамью, грохнул на стол перед ним жирную миску, а сам сел напротив.

– Ты упомянул некую даму, – напомнил он. – Ты со мной, Шнобби, лучше не шути.

– Сержант, я должен этим с кем-то поделиться? – спросил Шнобби, схватив деревянную ложку.

– Все твое. И смотри съешь все, до последнего кусочка. Возможно, в конце даже вкус почувствуешь, – сказал Ваймс. – Итак, ты говорил о женщине.

– Леди Мизероль, сэр, – прочавкал Шнобби сквозь овощи и жир. – Шикарная дама. Все называют ее Мадам. Приехала из Орлеи несколько месяцев назад.