Текст книги "Последняя ставка"

Глава 15
Как на это посмотрит ваш муж?

– Каннибальский бургер, – сказал Ал Фьюно, улыбнувшись женщине. – Почти сырое мясо и нарезанный лук. – Он откусил кусок и одобрительно закивал.

– Никогда не могла есть мясо с кровью, – ответила она. – Всегда хотела, чтобы стейки были хорошо прожарены.

Фьюно проглотил откушенное и вытер губы.

– Наверно, дело в том, что вы росли во время Депрессии, – сказал он. – В те дни никто не платил за возможность есть сырое мясо. Зато сейчас, говорят, можно заказать даже сырую свинину.

– Я росла не во время Депрессии, – возразила она. – Неужели я, по-вашему, так стара?

– Мне нравятся женщины старше меня, – ответил Фьюно; он нахмурился и кивнул. – Как и Бену Франклину. Я предлагаю вам оставить здесь свой автомобиль и поехать в Вегас со мною, в моем «Порше». Как на это посмотрит ваш муж?

Она игриво улыбнулась, по-видимому, простив ему реплику насчет Депрессии.

– Мой Бог, чтобы я поехала в мотель на «Порше» с… сексуально привлекательным молодым человеком? Да после этого начнется Третья мировая война!

Она ела какой-то сложный овощной салат. Вероятно, старательно следила за весом. Фьюно не мог не заметить, что она немного полновата, но решил, что все же она привлекательна.

Он улыбнулся и подмигнул ей. Она зарделась.

Они сидели за столиком в ресторане «Харви-хаус» в Барстоу. Фьюно остановился здесь, чтобы перекусить, и заметил женщину средних лет, которая сидела одна за столиком у окна, откуда открывался вид на пустыню, где только-только начало смеркаться, и, взяв тарелку, спросил, нельзя ли к ней присоединиться. Он не любил есть в одиночестве – предпочитал приятный разговор с приятными людьми за хорошей едой.

– А что вы собираетесь делать в Вегасе? – спросила она.

– Собираюсь навестить друга, – ответил он. – Полагаю, что он ранен.

– Близкий друг?

Фьюно продолжал улыбаться.

– Ну, я недавно подарил ему зажигалку «данхилл». Золотую.

– О!.. – невнятно откликнулась она.

Он откусил еще кусок от своего каннибальского бургера и принялся сосредоточенно пережевывать. Он жив, но ты, Ал, упустил его, сказал ему человек Обстадта, которому он звонил в середине дня. Мы передадим это дело парням из Вегаса.

«Значит, Вегас?» – думал Фьюно. А на сером «Ягуаре» были как раз невадские номера.

Ну, Фьюно не собирался перепоручать своего друга заботам посторонних, будь они неладны. Он принял еще одно задание – из тех, которые называл работой по собственной инициативе, – и, усевшись в «Порше», отправился в Лас-Вегас.

Последнее задание было связано с немолодой женщиной, вроде вот этой. Он вошел следом за нею в магазин «Севен-илевен» и завел разговор о романах Даниэллы Стил. Фьюно умел с самым уверенным видом говорить даже на совершенно незнакомые ему темы. Это был врожденный дар. Удалившись с нею из поля зрения служителей, он нанес ей парализующий электрический удар черным пластиковым электрошокером, а потом, аккуратно усадив бесчувственное тело на стопку газет, посвященных видеоиграм, вынул из кармана пиджака заострённое шило для колки льда и точно вогнал ей в сердце. А после удалился, не спеша.

Работа по собственной инициативе.

Вообще-то, Фьюно действительно нравились женщины в возрасте. Он не стеснялся признаваться в том, что его мать была наилучшей из людей, с которыми ему доводилось иметь дело, и был твердо убежден, что женщину делают привлекательной годы опыта, годы жизни. Молодые женщины, как он выяснил, обычно оказывались пустоватыми. Ал Фьюно не собирался тратить время на пустых людей.

– Я, пожалуй, пойду, – сказала его новая знакомая, вставая из-за стола. – До Вегаса еще не один час, а Стю будет волноваться, если я задержусь.

– Я вас провожу, – поспешно сказал Фьюно, отодвигая свой стул.

– Нет-нет, благодарю вас, – ответила она, поднимая сумочку.

– Я мог бы проверить вам масло и воду, – сказал он и тоже встал. – Вы же не хотите, чтобы в пустыне…

– Поверьте, у меня все хорошо.

Она что… встревожилась? В чем-то заподозрила его?

– Я вас провожу, – повторил он, возможно, чуть настойчивее, чем следовало.

Она уже уходила, глядя под ноги. Когда она оплачивала счет, девица, сидевшая за кассой, без улыбки посмотрела на него. Что же могла сказать ей эта старая сука?

Что ж, значит, добавить ее к работе по собственной инициативе не получится. Ему не нужно лишнего кипиша. Особенность работы по собственной инициативе – той, которую сам намечаешь и которая приносит не более чем удовлетворение оттого, что ты играешь столь важную роль для незнакомых людей, – в том, что ее нужно делать еще тщательнее, чем бизнес-задания, потому тут тебя никто не прикроет. И, конечно, никто не заплатит.

Он отвел взгляд от кассирши и заставил себя дышать глубоко и ровно.

Потом посмотрел на роспись на высокой стене над кухней. Там был изображён крытый фургон, покидающий маленький городок Запада, но из-за каких-то игр с перспективой фургон казался огромным, как гора, а может быть, городок казался маленькой игрушкой. Истинный масштаб просто невозможно было определить.

Это его не рассердило. Масштабы, размеры предметов ничего не значат – люди есть люди. В конце концов, сегодня на его счету уже женщина из «Севен-илевен», а скоро будет и Скотт Крейн.

Ал Фьюно всего лишь хотел быть по-настоящему значительным для других людей.

Шоссе протянулось в сумрачном полумраке прямой линией, ненадежной связкой между темным горизонтом далеко впереди и алым горизонтом далеко позади. Старый «Сабурбан» уверенно катил вперед, он подпрыгивал и скрипел, но светившиеся тусклой зеленью циферблаты показывали, что радиатор не перегревается и бак полон бензина. По обе стороны шоссе, насколько хватало глаз, раскинулась блеклая песчаная пустыня с редко разбросанными приземистыми столбиками, похожими на головки водных распрыскивателей, но, конечно, ими не являвшимися.

Мавранос затянулся; сигарета «Кэмел», которую он держал во рту, вспыхнула ярким янтарным огоньком и полдюйма пепла упало на его и без того побелевшие от пепла джинсы. Выдохнул, и дым заклубился перед надтреснутым лобовым стеклом.

– Так какой же он, – негромко спросил Мавранос, – Вегас?

Крейн тоже глубоко затянулся. Эта часть пустыни была мрачнее и производила более гнетущее впечатление, чем отрезок до Бейкера, даже без осколков стекла на обочинах, и поэтому даже запашки, и звуки, и огоньки в машине воспринимались как что-то драгоценное.

– Я двадцать лет там не был.

– Ну, что помнишь.

– Он… безупречно цельный, – сказал Крейн. – Это в чистом виде потворство слабостям без… без прожилок.

– Ты словно о мясе рассуждаешь: без прожилок.

Крейн наклонился вперед, чтобы стряхнуть пепел с сигареты, но не донес столбик до пепельницы и уронил на пол. Он опять откинулся на спинку.

– Ага. Вот, ты не читал никогда о курином сердце, которое ученые вынули из… из живого цыпленка и сохранили ему жизнь? Сердце живет уже пятьдесят лет и выросло с подушку. Лас-Вегас – это потакание своим слабостям и порокам, а все остальные стороны жизни отрезаны, зато эта выросла до абсурдного состояния. Не просто город вырос, дома, там, пригороды и прочее – ну, ты понимаешь; он вырос так, что заполняет все пространство, в психологическом смысле. А что получаешь в результате… наверно, вроде того куриного сердца… обыденность с каким-то горелым привкусом.

– И как они относятся к чужим? Работники казино.

– О, все приветливы и радушны. Если идешь по тротуару и пьешь спиртное из горла, а навстречу идут копы, они лишь улыбнутся и кивнут. И так везде поблизости от казино, а это центр города вокруг Фримонт-стрит и в сторону Стрип. Им не нужно даже заявлять, что они, дескать, имеют тебя, потому что они делают это на самом деле и в такие дыры, о которых ты и сам можешь не знать.

Мавранос отхлебнул из зажатой между коленями банки с пивом, которую неустанно посыпал пеплом.

– Ну, что ж, звучит здорово.

Крейн некоторое время созерцал полотно дороги, монотонно несущееся навстречу и пропадающее под рокочущими колесами.

– Да оно и на самом деле так.

Оззи на заднем сиденье долго и тяжело, с хрипом дышал, потом закашлялся, поерзал и начал дышать нормально.

– Тебя не раздражает, – тихо спросил Мавранос у Крейна, – что я пиво пью?

– Не-а. Я до ушей налился этой дурацкой тамариндовой водой и даже подумать не могу о том, чтобы выпить чего-нибудь еще.

– А если ломка начнется, выдержишь?

Крейн подумал о том пиве, которое выпил во время остановки в Бейкере.

– Не думаю, что с этим будут какие-то трудности. Я ведь еще не втянулся, это просто привычка, как кофе по утрам или зачес налево. Я просто заменю это… даже не знаю, «овалтином», или жевательной резинкой, или кроссвордами. – Он зевнул. Его сигарета догорела до фильтра, он погасил ее в пепельнице и вытащил из пачки другую.

– То есть ты не считаешь себя алкоголиком.

– Сам не знаю. А каково определение алкоголика?

Мавранос пожал плечами, глядя на дорогу впереди.

– Остановиться не может.

– Так посмотри на меня. Я же остановился… уже несколько часов назад, и все прекрасно.

– Значит, с этим все в порядке, – ответил Мавранос и кивнул. Громко ревя мотором, их обогнал большой «Харлей-Дэвидсон» в богатом обвесе, его широкая, утыканная лампочками корма походила на транцевую доску глиссера; через несколько мгновений он превратился в красную точку в темноте, а звук его мотора воспринимался как комариный писк.

Крейн не спал уже около сорока часов и очень устал – напрашивалась мысль о том, чтобы привалиться к двери и вздремнуть, пока они преодолевают оставшиеся несколько десятков миль, – да и в грузовичке Мавраноса непрерывно что-то громыхало, перекатывалось с места на место, звякало и скрипело, так что он был уверен, что голос, вроде бы доносившийся до него сзади, был воображаемым.

…в любом случае, и если они захотят позаимствовать его, спросите их, что случилось с той косилкой или нашими вилами, и вспомните, что Стив сказал о том растении, которое росло у него во дворе, около двери, а они наступили на него…

– Что мы там делаем? – спросил он сонным голосом.

– Отправляемся навестить Волшебника, – сказал Мавранос и добавил нараспев: – Как ты считаешь, Волшебник может вылечить мой рак?

– Почему бы и нет? – ответил Крейн сдавленным сопрано. – Мы направляемся, чтобы поговорить о том, как не допустить, чтобы мою названую сестру застрелили в лицо, как ее мать, и, возможно, даже выяснить, нельзя ли помешать моему родному отцу украсть мое тело.

– Эй, Пого, – вдруг сказал Мавранос и снял правую руку с «баранки», – давай, как в «Трех мушкетерах», учиним этакое братство, ну, знаешь, один за всех, все за одного? Верны до смерти.

Крейн пожал его руку. Он тоже помнил фильм «Вестсайдская история» и добавил:

– До гробовой доски.

– Что спасет меня, так это статистика, – сказал с улыбкой Мавранос, вновь берясь за руль обеими руками. – Я ведь сказал, что пытаюсь отыскать ее замок, значит, я персонифицирую ее, верно? Я ищу волшебника страны шансов.

– Все это до ужаса забавно, – ответил Крейн. Он зевнул так широко, что по щекам покатились слезы. – Я подползаю к пятидесяти годам. Как вышло, что я не… сколько времени?.. Наверно, уже слишком темно, чтобы играть в баскетбол с моим малышом. Я переворачивал бы бургеры на хибати и… Христос! Будь у меня ребенок, ему могло бы быть двадцать, а то и тридцать. Он мог бы дома играть в мяч со своим малышом. Ну а я…

Готовил бы спагетти для нас со Сьюзен, – подумал он; она в соседней комнате поставила бы какую-нибудь кассету «Квинн» или что-нибудь из ее «Стикс» или «Чип трик», а я припускал бы на сковородке лук, и чеснок, и острый перец, и прикладывался бы время от времени к холодной банке с «будвайзером», стоящей на подоконнике у открытого окна. И не было бы кофейной чашки в духовке…

Кофе по утрам, произнес слабый голос, который вроде бы доносился из задней части пикапа, или зачес налево. «Овалтин», или жевательная резинка, или кроссворды. Почему ты все время меняешь меня на своих друзей?

Крейн, резко вырванный из полудремы, оглянулся и посмотрел мимо спящего Оззи на груду барахла в темном тылу кабины. Он почувствовал, что лоб его вдруг покрылся холодным потом.

– В чем дело? – спросил Мавранос. – Услышал что-нибудь?

Крейн заставил себя не начать лихорадочно хватать воздух.

– Нет, – ровно сказал он. – Ничего.

Ничего, эхом откликнулся голос. Меня хватает на то, чтобы наскоро проявиться, пока твои друзья где-то там внутри, но когда они рядом я ничто.

Оззи поднял голову, быстро огляделся по сторонам, нахмурился и вытер струйку слюны с подбородка.

– Кто вы такие и куда меня везете? – резко спросил он.

– Оз, это же я, Скотт, или ты забыл? – От испуга Крейн заговорил слишком громко, но тут же сбавил тон. – Мы едем в Лас-Вегас, чтобы найти Диану. Она… как это?.. порхает в траве.

Старик расслабился, с его лица сошло властное выражение.

– Ах да, – слабым голосом сказал он, поежился и плотнее натянул пиджак на узкие плечи. – Ах да.

– Скоро будет граница с Невадой, – сказал Мавранос, не сводя глаз с шоссе.

Оззи вытер глаза и, моргая, посмотрел в окно.

– Я предпочел бы еще покататься по Калифорнии, – пробормотал он уже более твердым голосом. – За границей мы окажемся на их земле, на его земле. Играем строго.

Мавранос полез в холодильник за очередной банкой пива и поболтал рукой в воде, заставив банки глухо стукаться между собой.

– Сколько еще осталось?

– До Вегаса? – уточнил Крейн. – Еще час или около того.

Оззи неуклюже заворочался на сиденье.

– Я слышал, что теперь есть казино прямо у границы. «Грязный Дик» или что-то в этом роде. Давайте-ка ненадолго остановимся там. У меня такое ощущение, что следует выблевать тот чизбургер, который мне дали в Бейкере, и взять что-нибудь более съедобное, скажем, сэндвич с тунцом или тарелку супа. – Он ухватился узловатыми пальцами за обрезиненный набалдашник трости и крепко сжал его.

– Я и сам не прочь бы перекусить, – ответил Мавранос. – Что-нибудь с луком и сальсой.

Оззи зажмурился и стиснул зубы.

«Ты собираешься снова оставить меня в машине? Почему ты не берешь меня туда с собою? Ты же любил меня. Ты…»

– И что же, – громко сказал Крейн, – тебе так не понравилось в картах, которые я бросил, когда играл с тем придурком? Если не ошибаюсь, это были червовые туз и дама, и пиковый туз. – Бестелесный голос вроде бы смолк, и Крейн позволил себе вернуться к нормальному тону.

Оззи и Мавранос посмотрели на него с изумлением и тревогой.

– Знаешь, Оззи, – продолжил Крейн уже спокойнее, – у тебя был такой вид, будто эти карты принесли очень недобрые вести. Я вот сейчас подумал об этом и решил спросить, пока помню. – Он знал, что если он начнет жестикулировать, его руки будут дрожать, и поэтому стиснул их на коленях.

– О, – сказал Оззи. – М-м… вообще-то такие вот игрушки, например, как в тот раз, на сахар и деньги, можно не считать. И в поведении дыма или напитков в стаканах я не заметил ничего странного.

– Я читал, что где-то водятся боги вуду, которые любят конфеты, – вставил Мавранос.

– Или морские мартышки, – нетерпеливо откликнулся Крейн. – Но что это было? – спросил он у Оззи.

Старик потер лицо ладонью.

– Ну, как я тебе говорил, червы это масть… масть короля и дамы. Солнечного короля и лунной дамы. А червовый туз – это их единство, вроде как инь и ян. А вот твой отец не хочет, чтобы подобное единство существовало, или, по крайней мере, существовало, не включая в себя его. А червовая дама, по-видимому, все еще карта Дианы, в каком-то смысле, потому что она дочь леди Иссит, которая была богиней.

Крейн помнил карту, которая накрыла туза и даму червей.

– Но при чем тут пиковый туз? – спросил он.

Оззи махнул рукой, испещренной пигментными пятнами.

– Смерть.

Это слово навело Крейна на какую-то мысль, но ухватить ее он не успел – заговорил Мавранос.

– Наверно, мы подъезжаем к тому самому месту, о котором вы говорили. Называется «Виски Пит», – сказал Мавранос, и через мгновение защелкал указатель поворота, извещая о перестроении в другой ряд, и продолжал щелкать, когда мгновением позже Мавранос, съехав с автострады, ввел машину на въездную рампу и начал нажимать на педаль тормоза.

– Сколько карт ты взял? – вдруг спросил Оззи.

– Карт? – повторил Крейн, ничего не понимая. Его встревожило, что он не знает, что Оззи имел в виду, и он еще крепче сплел пальцы.

– У придурка, – подсказал Мавранос. – Когда ты ходил к его машине.

– А-а, конечно… Сам не знаю – три или четыре. Они там, под ветровкой Арки.

«Виски Пит» представлял собою желто-коричневый замок, залитый светом прожекторов и неона, с башнями, и башенками, и арками, и зубцами по краям стен, из-за которых, казалось, вот-вот появятся укрывшиеся на мгновение лучники. На самой высокой стене, над гигантской надписью «Казино» восседала карикатурная фигура золотоискателя, а на дальних углах стен пониже танцевали две девушки, по-видимому, изображавшие собой парижанок. Позади светящегося здания черными горбами тянулись на фоне темно-пурпурного неба холмы пустыни.

– Господи! – воскликнул Мавранос, проезжая по просторной стоянке ближе к открывшемуся зрелищу. – Все это выглядит так, будто построено для инопланетян – чтобы они заманивали сюда людей, складывали до утра и улетали с ними обратно на Марс.

– Архимедес, у тебя свет в кабине работает? – спросил Оззи.

– Обижаете!

– Тогда давайте-ка посмотрим на карты прямо здесь, в машине. Совершенно не хочется тащить их с собой в это заведение.

Мавранос припарковал машину, выключил мотор и фары и включил лампочку в кабине, а Оззи осторожно вытащил сложенные карты из-под смятой ветровки хозяина машины и начал разворачивать верхнюю.

Прорезая прямыми лучами фар недужный покров темноты, мимо въезда на рампу «Виски Пита» протарахтел маленький пыльный «Моррис», направлявшийся на восток, в сторону Лас-Вегаса.

Глава 16
Боже, это валет!

– Польша?! – воскликнул Крейн, уставившись на одну из карт. – Не может же она порхать в траве в Польше – или может? И, черт возьми, взгляните на заголовок: «Раздел Польши, 1939 г.» – Он положил карту на спинку переднего сиденья, чтобы и остальные могли ее видеть.

– И все же, смотри, – сказал Мавранос, щурясь от сигаретного дыма, – он обозначил тут полдюжины маршрутов откуда-то куда-то. – Пальцем в застарелых мозолях он провел вдоль нескольких жирных карандашных линий, извивавшихся по карте.

– А вот эта карта Калифорнии и Невады, – напряженным голосом сказал Оззи, глядя на следующую развернутую карту. – И здесь отмечено больше маршрутов.

Старик поднял карту, и Крейн попытался осмыслить линии, которые также были проведены карандашом с сильным нажимом. Такая линия шла по реке Колорадо примерно от Лафлина до Блайта, а затем сворачивала на сушу, в какой-то городок под названием Дезерт-центр; 62-я автострада была обозначена от границы Невады до развилки, где начиналось 117-е шоссе. Одна линия просто тянулась по границе Калифорнии от 15-й автострады до реки, хотя по этому маршруту не имелось никаких дорог или рек, лишь условная прямая; карандашом были заштрихованы два названия. Крейн нашел в «бардачке» карандаш с резинкой, стер жирные графитовые пятна и с прежним удивлением уставился на проявившиеся названия «горы Биг-Мария» и «горы Сакраменто».

– Это похоже на большой кольцевой маршрут, – сказал он, – от Риверсайда до границы, прямо вдоль границы до Блайта, а потом обратно до 40-го грунтовыми дорогами и назад в Риверсайд.

– С кучей ответвлений, – добавил Оззи. – Обратите внимание на более тонкие линии, проходящие по грунтовым дорогам в районе 95-й.

– Джентльмены, – веско произнес Мавранос, – этот малый – псих.

Но Оззи в сомнении покачал головой.

– Луна, валет и дама червей. Он каким-то образом связан с нашими делами, и это нельзя отбрасывать.

Оставались еще две карты – Мичигана и Италии, – тоже жирно исчерченные карандашом.

– Сомневаюсь, что он заметит их пропажу, – сказал Крейн.

– Угу, – без тени сочувствия согласился Мавранос, – когда он в следующий раз соберется в Польшу, то окажется в Г…нной речке, сам знаешь, без чего, как говаривала моя матушка. Так, мы пойдем, или как?

– Ты сможешь идти? – обратился Крейн к Оззи, когда тот открыл дверь и принялся выбираться на мостовую.

– Со мною все в порядке, – сварливо буркнул Оззи.

Оззи заковылял в сторону мужской комнаты, а Крейн и Мавранос остались у входа и щурились в полумрак, тут и там прорезаемый ярким светом.

В обширном вестибюле, сразу за рядом стеклянных дверей, на полу, покрытом красным ковром, стоял, отгороженный бархатными канатами, пропущенными через медные столбики, винтажный автомобиль 1920-х годов с кузовом, испещренный пробоинами от пуль крупного калибра. Установленная рядом табличка извещала, что в этом самом автомобиле были расстреляны Бонни и Клайд. «Добро пожаловать в Неваду», – подумал Крейн.

Через несколько минут пришел Оззи – бледный, с красными глазами и тяжело опираясь на трость.

– И с Оззи нас стало трое, – сказал Крейн, делая вид, будто не замечает ничего необычного.

Он попал в невадское казино впервые за пятнадцать с лишним лет, но, проходя между рядами лязгающих игровых автоматов вглубь помещения, где находился ресторан, ощущал себя так, будто не более недели назад уже шел по этому совершенно не изменившемуся залу, средоточию азарта, двери в который открываются из сотен разных мест на просторах Невады. Где бы ты ни вошел в такие двери – в Тахо, или Рено, или Лафлине, или пройдя по замусоренному асфальту в Глиттер-галч, или в самом центре Лас-Вегаса, или поднявшись по ступеням из полированного мрамора со Стрип, – обязательно покажется, что ты в одном и том же обширном шумном полутемном помещении с ковровым покрытием под ногами, с запахом джина, бумажных денег, табака и кондиционированного воздуха, и устрашающим количеством почти поголовно кривобоких, или скрюченных, или необъятно толстых людей за столами и у игровых автоматов.

Мавранос смотрел по сторонам, явно не веря своим глазам.

– Где, черт возьми, все эти люди бывают, когда не находятся здесь? – тихонько спросил он у Крейна.

– Я думаю, что они только кажутся людьми в этом освещении, – сказал Оззи с усталой улыбкой. – Перед тем как на закате проникнуть в эти двери, они были песчаными вихрями, кустиками перекати-поля и сброшенными змеиными шкурками, а их деньги – это всего лишь неощутимые обрывки миражей; на рассвете они все выберутся отсюда, и если проследить, то можно было бы увидеть, как они уносятся прочь в своем настоящем обличье.

Крейн усмехнулся, успокоенный тем, что Оззи все еще способен порождать причудливые фантазии, но заметил, что Мавранос кажется еще более обеспокоенным.

– Он шутит, – сказал он.

Мавранос раздраженно пожал плечами.

– Я знаю.

Остаток пути по проходу между игровыми автоматами они преодолели молча. В ресторане Оззи заказал себе сырный сэндвич на гриле и «курз», Мавранос – тарелку тушеного перца чили и «курз», а Крейн ограничился «кокой» и съел крекеры Мавраноса.

Мавранос начал рассказывать Оззи про «толстяка Мандельброта», а Крейн поднялся и сказал, что ему нужно посетить мужскую комнату.

По дороге он остановился, чтобы бросить четвертак в один из игровых автоматов, и когда он, не глядя на окошко машины, дернул за рукоять, в карман выдачи высыпалось, одна за другой, двадцать таких же монеток.

Он собрал их в две горсти и высыпал в карманы куртки, а потом погладил рукоять машины.

– Спасибо, – сказал он.

Он представил себе, что машина ответила: «Всегда пожалуйста». А потом поймал себя на том, что представляет, будто эта штука говорит: «Хотя бы поцелуй ее разок на прощание».

– Я… не могу, – прошептал Крейн.

Разве она не заслужила по крайней мере этого? – казалось, спросила его машина. Или ты боишься в последний раз взглянуть ей в лицо?

«Не знаю, – подумал Крейн. – Придется еще подумать об этом».

Он медленно побрел от машины к бару и вывалил пригоршню монет на полированную стойку.

– Стаканчик «Вайлд тёрки» и два «будвайзера», пожалуйста, – сказал он бармену. «Один, последний поцелуй, – подумал он. – Я не принесу пользы друзьям, если буду дерганым и забывчивым».

Вровень со стойкой был вмонтирован стеклянный экран видеоигры в покер, и Крейн опустил четвертак в прорезь и нажал кнопку «сдавать». Изображения узорчатых рубашек карт на плоском стеклянном экране моргнули, перевернулись лицом вверх, и он уставился на мусорную «руку», без единого сочетания и без черв.

В это самое мгновение милях в сорока восточнее того места, где стоял Крейн, пять ртов одновременно открылись и произнесли в унисон:

– Боже, это валет!

Остальные, находившиеся в автобусе, уставились на старика, который кричал громче всех.

– Что он говорит? – спросил кто-то.

– Валет обнаружился, – ответил другой.

– А почему он так уставился в окно?

– Зуб даю, рассчитывает увидеть сортир. Смотри, он штаны намочил!

– И какого дьявола он мотается везде? Ему ведь сто лет в обед.

Обрывки мыслей мерцали в остатках разума, содержащихся в голове Доктора Протечки, как глубоководные рыбы, хрупкие искры просветления метались во мраке по непостижимым тропинкам. Девяносто один, девяносто один, девяносто один, пробежали высказанные и ни с чем не связанные слова. Не сто. Родился в 99, родился в… это был валет. Этот треклятый валет к западу отсюда… не пахнет розами, это хорошо… ничем не пахнет… ну, мочой…

Арт Ханари в конце концов позволил уговорить себя лечь на спину на мягкий обитый стол. Массажист перестал спрашивать его, что он имел в виду, когда ни с того ни с сего помянул какого-то валета, и снова принялся втирать ланолиновый раствор в тугие грудные и дельтовидные мышцы.

На непрерывную эрекцию у Ханари массажист не обращал внимания. Поначалу ему было любопытно, но потом он посмотрел его медицинские записи и обнаружил, что у пациента имплант в половом члене – ему был хирургически внедрен силиконовый стержень в качестве радикальной лечебной меры против первичной импотенции. Это, правда, было пустой тратой времени, поскольку Ханари не видел ни одной женщины, кроме нескольких медсестер и физиотерапевтов, и не проявлял к ним никакого интереса; как, впрочем, ни к кому вообще. Он почти не говорил, и последние восемь лет его никто не посещал.

Но массажист нисколько не удивился, прочитав об операции имплантирования. Пациенты «Ла мезон дьё» могли позволить себе все, что угодно, и ему доводилось видеть и более экзотические пластические операции.

А вот что его удивляло, так это дата рождения Ханари: 1914 год. Ему было семьдесят шесть лет… но бледная кожа была гладкой и упругой, а черты лица были плавными, как у тридцатилетнего.

Закончив, массажист выпрямился и вытер руки полотенцем. Посмотрел на лежавшего на столе мужчину, который, похоже, снова погрузился в сон, и покачал головой.

– Валет, минет… Совсем свихнулся от рукоблудия, – чуть слышно буркнул он себе под нос и повернулся к двери.

– Двадцать от шестерок, – терпеливо сказал крупье. Когда дело доходило до старого Стюарта Бенета, тому всегда приходилось напоминать. Скажем, сейчас Бенет громко фыркал, держа во рту противоастматический ингалятор.

– Ваша очередь, Бини, – сказал игрок, сидевший слева от Бенета.

– О! – Толстый седобородый старик положил на стол ингалятор, приподнял уголок седьмой и последней карты и, прищурившись, заглянул под него.

– Бини, вы ведь только что сказали, что это валет, – нетерпеливо напомнил еще один из игроков. – В таком случае у вас две пары, но у меня все равно найдется кое-что получше.

Бенет улыбнулся и толкнул вперед четыре оранжевые фишки.

Оставшиеся игроки поддержали ставку, но когда вскрыли карты, оказалось, что у Бенни только та пара, которая набралась из карт, сданных в открытую.

– Эй, Бини, – обратился к нему победитель, сгребая фишки, – что же случилось с тем валетом, о котором вы кричали?

Крупье, который собрал карты и начал тасовать колоду, пришлось сделать усилие, чтобы не скорчить недовольную мину. Бенет работал «подсадным», его обязанностью было заманивать игроков за пустующие столы в зале покера, и хотя казино наняло его в качестве одолжения ценному деловому партнеру, он и впрямь хорошо справлялся с работой – всегда был весел и бодр, вовремя «вставал», поддерживал ставки и не расстраивался из-за потери денег. Но «подсадные» не должны блефовать или повышать ставки, а ведь, Бог свидетель, то, что Джек сейчас выкрикнул, было своего рода блефом.

Крупье сделал мысленную пометку: попросить мисс Рикалвер напомнить Бенету о правилах. Никого другого старик наверняка слушать не станет.

Около шести вечера в справочном отделе библиотеки Невадского университета в Лас-Вегасе всегда было многолюдно. Студенты, учившиеся днем, казалось, все сразу заявлялись туда, неуверенно подходили к столу и говорили одну из двух типовых фраз: «Где бы мне посмотреть…» или, еще чаще: «У меня маленький вопросик…» Старина Ричард Лерой терпеливо выслушивал невнятные описания того, что они хотели, а затем, почти неизменно, либо направлял их в отдел деловой литературы, либо показывал, где стоят указатели и рефераты по психологии. В данный момент он методично расставлял книги из большой стопки на надлежащие места на полках.

Несколько студентов все еще бросали на него настороженные взгляды, но он уже забыл о своем восклицании и вернулся в состояние, которое кое-кто из коллег называл «Рики-как-часы».

И Бетси Рикалвер, которая, единственная из всех, добровольно произнесла ту фразу, что хором воскликнули множество уст, медленно шла по широкому, ярко освещенному и всегда многолюдному тротуару перед «Фламинго-Хилтон».

Она немного полюбовалась вереницей собранных из миллиона, пожалуй, электрических лампочек, стилизованных фламинго, отражавшихся в зеркальном поясе над окнами нового фасада казино. Позади казино находился длинный плавательный бассейн, отгороженный зданием от транспорта на оживленной Стрип, а на дальней стороне бассейна стоял первоначальный корпус «Фламинго», замок, построенный для себя Беном Сигелом в 1946 году.

Теперь это был ее замок, хотя никто в «Хилтоне» не знал и никогда не узнает об этом.

Впрочем, кое-кому это было известно – магически одаренным потенциальным узурпаторам, именуемым валетами, – и они были бы очень рады отобрать эти владения у нее. Например, этот новый валет, кем бы он ни был. Она подумала: «Надо бы собрать в кучу всю мою рыбу и избегать валетов, пока я буду этим заниматься».

Она повернулась и посмотрела на другую сторону дороги, мимо светящихся золотом высоких фонтанов и колонн «Сизарс пэлас», мимо голубых геометрических абстракций окон тысячи шестисот номеров его отеля на все еще чуть заметно светившееся небо на западе.

Валет с запада.

Эта короткая фраза встревожила ее по причинам, о которых она даже не хотела думать, но совершенно против воли она представила себе глаз, разрезанный картой Таро, грохот и сокрушительный удар дробового патрона калибра.410, и скользкие от крови руки, придерживающие развороченные чресла. И казино под названием «Мулен Руж», которое появилось лишь в 1955 году. «Сынок», – подумала она.