Текст книги "Изнанка мира"

Глава -3
Не по плану

 
«А на фуражке на моей серп, и молот, и звезда.
Как это трогательно: серп, и молот, и звезда…»
 

гр. «Гражданская Оборона», «Все идет по плану»

 
Подарят новый костыль – и помирать не с руки:
Перекрестить партбилет, уйти в атаку на БАМ.
Пугая немцев рублем, пронзая грудью штыки,
По Елисейским полям да по сосновым гробам.
 
 
Комсорги спят на костях, в бараках нет козырей,
И запевала забыл у «Варшавянки» слова.
А на Лубянке орлы – один другого добрей:
Потом, конечно, простят, но расстреляют сперва.
 
 
Кому – путевку в Сибирь, кому – на хлеб колбасу.
Мой пионерский значок прожег навылет карман.
Все не по плану. Но так, чтоб невиновных – под суд.
Все не по плану. Но кто нарисовал этот план?
 
 
А помнишь, как Ильичу рукоплескала страна?
А помнишь, плыли на юг остатки конницы злой?
И кровью в серой пыли писал Господь имена
Тех, кто под слоем любви скрывал предательства слой.
 
 
Пусть бронепоезд молчит, пусть в сердце – холод и мрак.
Но дьявол вычерпал страх и расчехлил пулемет.
Не плачь, родная, по мне. Я – неизвестный дурак.
Мне троекратный салют дороже грамот и льгот.
 

На Комсомольской-радиальной не раздавалось ни звука. Казалось, вечный покой затопил каждое укрытие, где находился хотя бы один солдат, хотя десятки глаз были устремлены за мраморную арку, впивались в темноту эскалатора и лестниц, обшаривали каждую тень от колонн, а пальцы нервно ерзали на спусковых крючках автоматов. По сравнению с тем адом, что творился здесь несколько минут назад, упавшее безмолвие казалось особенно непроницаемым. И коммунисты, и капиталисты хранили гробовое молчание. Ни с той, ни с другой стороны не доносилось даже стонов, а трупы лишь усиливали смысл словосочетания «мертвая тишина».

Везде, куда доставал взгляд, гранит ступеней был залит кровью бойцов ганзейской штурмовой группы. Изуродованные тела перемешались с оторванными конечностями, стреляными гильзами, оружием и тяжелыми щитами, в каждом из которых виднелось по две-три пробоины. Защитники станции затаились, поджидая врага, но Ганза потеряла достаточно солдат, чтобы не спешить со второй попыткой.

Комендант Комсомольской словно врос в стену, облицованную плитками янтарного цвета. Часть их была посечена пулями, а часть и вовсе отвалилась, обнажив серый бетон, и керамические осколки разлетелись далеко вокруг. Тяжелый взгляд коммуниста мерил лестницу, обнимал колонны, скользил по разбитым плафонам, словно подсчитывал урон, нанесенный родной станции, а лицо походило на гипсовый слепок посмертной маски. Мужчина выглядел статуей самому себе. Как политик и военный, он прекрасно понимал, что поставлено на карту: если Ганза захватит станцию и укрепится на ней, это будет началом конца Красной ветки. Поэтому придется стоять насмерть, как бы пафосно это ни звучало. Атака оказалась поистине ударом в спину. Даже в самом жутком кошмаре ему не могло привидеться, что ганзейцы нападут с той стороны, откуда они появились несколько минут назад. Захватчики, словно в дурном сне, материализовались прямо из воздуха. Если бы не расторопность часовых, которые успели втащить крупнокалиберный пулемет на верхний ярус вестибюля, то радиальная уже полностью принадлежала бы Ганзе. Стараясь, чтобы окружающие не увидели, комендант изо всех сил сжал кулаки, от чего побелели костяшки пальцев. Однако боль не принесла долгожданного пробуждения. В воздухе по-прежнему витал железистый запах крови, а гарь пороховых газов и мелкосеяная пыль оседали на губах отвратительной коркой. Под ногами звонко перекатывались стреляные гильзы, а на мраморном полу лежали трупы убитых товарищей. Потери среди коммунистов были немалые. Комендант попытался проанализировать события последнего часа, чтобы придумать мало-мальски толковый план.

…Окончилась дневная смена, и он лег спать. Само пробуждение мужчина не помнил: какой-то смутный грохот и как будто сразу очутился на перроне с автоматом в руках. Действия на случай тревоги были отработаны до автоматизма, так что фактически он полностью пришел в себя, лишь оказавшись на верхней площадке лестницы, которая делила станцию пополам. С этой минуты разум начал адекватно фиксировать события. В воздухе непонятно откуда повисла мелкая пыль, мешавшая увидеть, что происходит, а клубы черного, едко пахнущего дыма наползали с торца длинного зала, который был наглухо запечатан много лет назад. Истошно выла сирена, раздавались крики и мат, вокруг суетились наполовину одетые люди.

Грамотно рассчитанный момент нападения пришелся на глубокую ночь, но это все равно не объясняло непостижимо быстрого появления штурмовиков. В форме и полной экипировке были только несколько патрульных, наряды блокпостов в туннелях да дежурная смена, которая целиком находилась в казарме, на территории пограничной заставы, внизу тридцатиметрового эскалатора, соединяющего обе Комсомольские. Но именно они и не принимали участия в боевых действиях, и вот этого парадокса комендант понять не мог. Заспанные и наспех одевшиеся солдаты, принявшие на себя первый удар, выскакивали из палаток и спешили занять предписанные инструкцией места. Хотя дым и плотная завеса пыли затрудняли ориентацию и мешали увидеть все пространство вестибюля, особой паники и суматохи не было – сказывались регулярные учения и круглосуточная боеготовность. В общую картину деловитой суеты не вписывалась только одна фигура. Грузный мужик стоял посреди палаток на верхнем ярусе, размахивал пистолетом над головой и что-то орал. Лысый и пузатый человек в одних трусах выглядел бы весьма комично, если бы не истошный вой сирены, которую он старался перекричать. С огромным удивлением комендант узнал одного из старших офицеров. «Боевая… не учебная… боевая…» – долетали обрывки слов.

Затем началась стрельба. Обернувшись на выстрелы, ошарашенный комендант увидел, как на него надвигается монолитный строй солдат. Захватчики появились из ниоткуда. Подобно древнегреческой фаланге, ганзейцы составили из бронированных щитов сплошную стену, из которой вместо копий торчали стволы автоматов. Длинные очереди планомерно косили коммунистов, которые просто не успевали заметить опасность. Когда красногвардейцы все-таки начали огрызаться в ответ, пули беспомощно скребли по тяжелым пластинам. Как волки, пробравшиеся в овечий загон, штурмовики безнаказанно, будто в тире, истребляли вокруг себя все живое.

Захватчики продвигались с поистине механической четкостью: десятки ног одновременно делали шаг, и стена щитов продвигалась чуть дальше, однако это продвижение, такое неторопливое, было неумолимым. Действия солдат Ганзы поражали своей синхронностью, отчего штурмовая группа напоминала жутковатый механизм. Красногвардейцы могли затормозить эту военную машину, разве что завалив проходы баррикадами из собственных тел.

Придвинувшись еще на полметра, металлическая стена на несколько секунд замерла, но лишь для того, чтоб в середине строя, из узкой щели между щитами, протиснулось сопло огнемета.

В следующий миг фыркнуло пламя, и под каменными сводами расцвел огненный цветок. Эхо подхватило душераздирающие вопли солдат, попавших под горящую струю. Двое рухнули на пол и закрутились волчками в отчаянной попытке сбить огонь, а третий живым факелом заметался по залу, а потом побежал прямо на фалангу, словно желая поджечь собой врагов. Однако наткнувшись на непреодолимую стену, был отброшен назад.

Плюясь огнем и лязгая чешуей из штурмовых щитов, рукотворный дракон заползал все глубже в недра станции, вынуждая ее защитников отстреливаться, но отступать, тесня их дальше и дальше, загоняя на эскалатор, ведущий вниз, к последнему укреплению коммунистов – пограничной заставе.

– Ложись!!! – гаркнул кто-то в ухо и сбил коменданта с ног.

В следующую секунду совсем рядом забухал «Утес»: каждый выстрел в размеренной очереди больно ударял по барабанным перепонкам. Его грохот поглощал хлопки автоматов, как озеро вбирает капли дождя. Повернувшись, комендант увидел перекошенное лицо своего зятя Ивана Калюжного. Молодой парень спас тестя, повалив на пол – пулемет строчил прямо над их головами. Для солдат Ганзы это оказалось крайне неприятным сюрпризом. «Утес» в упор бил по штурмовой группе, и пули калибра 12.7 без труда пробивали не только щиты, но и стоявших за ними бойцов. В одно мгновение боги войны поменяли местами палачей с жертвами. Монолитный строй рассыпался, словно костяшки домино. Первые ганзейцы повалились слева направо, как прошла очередь. Не успели последние убитые упасть на пол, как пулемет застучал опять. На беду атакующих, пули ложились точно и кучно. Каждый кусочек металла находил минимум одну жертву в тесном строю колонны. Солдаты падали целыми рядами, подобно крошкам, сдутым со стола. Военная машина Ганзы, всего несколько секунд назад выглядевшая несокрушимой, превратилась в копошащуюся толпу окровавленных людей. Выстрелы «Утеса» вырывали из человеческих тел ошметки плоти и лоскуты камуфляжа. Все, кто мог стоять на ногах, подались назад, в спасительный полумрак дымовой завесы. Надо отдать им должное: даже находясь под шквальным огнем, многие штурмовики тащили за собой упавших соратников. Двое попытались отчаянным рывком пробежать за ближайшую колонну, чтобы обойти пулеметную точку с фланга, но тут же оказались изрешечены пулями коммунистов, а новых героев не нашлось.

Оставшиеся в живых затаились в недосягаемости пулемета и использовали малейшие выступы для укрытия. Узкая площадка перед лестницей оказалась под контролем коммунистов, но их осталось слишком мало, чтобы думать о возврате станции.

– Раненых вниз, на заставу, а сюда поднять половину боекомплекта, – принял решение комендант, сомневаясь, впрочем, в его правильности. – Будем держаться, пока не придет подмога.

Он мотнул головой, прогоняя стоявшую перед глазами картину: несколько раненых пытались ползти по убитым, вслед за отступающей колонной. Судорожно цепляясь за последние мгновения жизни, карабкаясь по изувеченным трупам, они сами походили на оживших мертвецов. Раскаты выстрелов пулемета заглушали вопли и стоны. Умиравшие беззвучно раскрывали рты, дергаясь в агонии.

Наверное, половина штурмовой группы осталась лежать на серо-красных гранитных плитах пола. Застывающие лица покойников являли поразительную гамму чувств: от удивления до животного ужаса. Они словно окаменели в тот момент, когда пулеметные очереди рвали людей на части. Комендант невольно задержал взгляд на забрызганной кровью стене, к которой прилипли комочки плоти. Помедли пулеметный расчет хоть на несколько минут, и Комсомольская-радиальная уже принадлежала бы Ганзе.

– Откуда они, мать их, взялись? Неужели стену проломили? – чей-то голос едва пробился сквозь гулкий звон, который до сих пор стоял в ушах.

Мужчина покосился в сторону, откуда прозвучал сакраментальный вопрос, и наткнулся на взгляд молодого парня с нашивками лейтенанта. Того самого, что, вовремя повалив на пол, спас его от пулеметной очереди. Муж комендантской дочки был встревожен не меньше самого коменданта. Штурмовая колонна должна была проутюжить галерею, на которой размещался, как его называли, «спальный район». Очевидно, все находившиеся там жители либо убиты, либо попали в плен. Оставалось надеяться, что девушка, которая была дорога обоим мужчинам, была жива. Но в этом случае любимая жена для одного и единственный ребенок для другого сейчас находилась в руках врага.

«Откуда?» Эта мысль раскаленным гвоздем буравила мозг. Комендант наморщил лоб в отчаянной попытке найти рациональное объяснение. Попасть на Комсомольскую-радиальную можно было лишь двумя путями: с кольцевой, через нижнюю заставу, или с поверхности, через гермозатвор. Естественно, оба выхода находились под самой тщательной охраной. Парадокс заключался в том, что ганзейцы не воспользовались ни одним из них. Захватчики появились словно из недр самой станции.

– Саврыгин и Трофимов… Больше некому! – прошипел Калюжный, и в голосе его звучала такая ненависть, что становилось не по себе.

Но тут и коменданта прошиб холодный пот: вот откуда появились ганзейцы! Коридор замуровали очень давно, еще во время первых междоусобных войн между станциями, когда не было ни Ганзы, ни Красной Линии. Причем строили стену с таким расчетом, чтоб при попытке взорвать обвалился весь туннель. По всеобщему убеждению, с этой стороны ждать неприятностей не приходилось, но все-таки там держали пост, на который ставили пенсионеров либо инвалидов. Сегодня там должны были дежурить два безобидных старика-интеллигента. Неужели Ганза подкупила дежурных и те позволили разобрать перегородку, а затем открыли гермоворота? Другого объяснения не находилось.

Скрипнули стиснутые зубы, а кулаки сжались так, что ногти до крови впились в кожу. Коменданта затрясло от ярости и бессильной злобы. Из-за предательства погибла едва ли не половина гарнизона станции, а все гражданские попали в плен. Что потребует Ганза в обмен на их жизни? Мужчину снова затрясло, но в этот раз от ужаса. Дело было вовсе не в том, что выбирать: верность присяге или жизнь дочери. Если он откажется сдаться и ганзейцы начнут убивать заложников, то, вполне вероятно, солдаты восстанут против своего командира. Если же приказать сложить оружие и впустить захватчиков, то его расстреляют, а дочь и зятя выселят на необитаемые станции за пределами Красной Линии как родственников врага народа. Нелепый вопрос, что будет меньшим злом – погибнуть от пули или медленно умирать от радиации и голода, заставил коменданта зажмуриться. Капля пота пробежала по виску и упала на автомат, разбившись о затворную раму. Старый коммунист был готов продать душу дьяволу за возможность третьего варианта, но, к сожалению, не верил в его существование.

– На заставе спрашивают, что им делать, – доложил подбежавший юноша, едва поднимая руку в попытке отдать воинское приветствие.

Запыхавшийся, так как все тридцать метров он преодолевал на пределе своих сил, худой и бледный парнишка выглядел нелепо в солдатской форме, которая оказалась слишком велика для костлявой фигуры. Комендант смотрел отрешенно, как будто слышал слова, но не понял их смысла.

– Сорокин спрашивает, им подниматься на станцию? – более конкретно сформулировал юноша. Взгляд мужчины приобрел осмысленное выражение. Нельзя снимать гарнизон с блокпоста на границе, иначе их просто задавят с двух сторон.

– Нет! – коротко ответил комендант.

Юноша молча кивнул и, едва волоча ноги, двинулся в сторону эскалатора. Но пройдя несколько метров, остановился, словно что-то вспомнил.

– Красные ворота не отвечают. Нет связи… Похоже, кабель оборван.

Лицо коменданта чуть заметно напряглось, а левый глаз задергался. Значит, станция отрезана от Красной ветки!

– Найди добровольца, пусть идет… – обратился было он к Калюжному. – Нет, отставить.

Посылать солдат за помощью бессмысленно: глупо надеяться, что ганзейцы, оборвав кабели связи, не оставили засаду для гонцов. Значит, пройдет несколько часов, пока в центре хватятся, что Комсомольская не отвечает. Пока пошлют людей проверить, в чем дело, пока убедятся, что те не вернулись, пока доложат на Лубянку, пока соберут ударный отряд… Пройдет не меньше суток, прежде чем прибудет подмога. Вряд ли стоит надеяться, что комендант Красных ворот сразу же заподозрит неладное и рискнет выслать своих бойцов. За такое самоуправство легко лишиться кресла начальника.

– А как Сталинская? – безжизненным голосом спросил комендант, подавив волну паники.

– А вот с ними связались, – ответил адъютант. – Будут через пятнадцать минут.

Юноша козырнул и побежал в сторону эскалатора. Комендант поймал угрюмый взгляд зятя, а в голове начал зарождаться план действий. Отчаянные ситуации требуют отчаянных решений. Враг уверен в своем превосходстве, обеспеченном внезапностью нападения. Полагаясь на тактику блицкрига, ганзейцы явно ожидают, что защитники станции окопались и готовятся к отражению следующей атаки. Если Сомов и Зорин приведут с собой достаточно бойцов, то почему бы не подготовить контрудар? Наверняка для капиталистов станет большим сюрпризом, если жалкая горстка недобитых коммунистов вдруг решит пойти на прорыв. Мозг заработал с удвоенной силой, нащупав выход из сложившейся ситуации. Штурмовики точно не ожидают ответного удара. Для охраны перрона вполне хватит «Утеса» и нескольких бойцов, а остальные пойдут в контратаку. Из всех имеющихся сталкеров нужно будет собрать диверсионный отряд, который выйдет на поверхность и спустится в замурованный переход, по которому пришли штурмовики. Если повезет, диверсантам удастся застать захватчиков врасплох и ударить с тыла. Осталось придумать, что делать с гарнизоном блокпоста на границе с Ганзой. Было бы глупо не использовать два десятка отлично вооруженных, подготовленных бойцов, но и снимать всех с заставы крайне неразумно. Решение напрашивалось само собой: оставить половину для охраны гермы, а остальными усилить кулак контрудара.

С сердца словно рухнул тяжелый камень, даже дышать стало легче. Гораздо проще планировать и действовать, чем сидеть и дергаться от каждого шороха.

«Если хорошо скоординировать действия пограничников, солдат и сталкеров, то план имеет все шансы на успех. Главное, чтобы Сомов с Зориным не подкачали и привели достаточно людей. Впрочем, ребята они опытные, – рассуждал коммунист. – Одновременное нападение всех трех групп просто обязано привести ганзейцев в замешательство. Было бы любопытно увидеть лицо командующего штурмовиками, когда ему доложат, что недобитые защитники начали массированное наступление сразу с трех направлений. Вероятно, этот неизвестный главнокомандующий подумает, что произошла утечка информации и ненавистные красные не просто знали о готовящемся нападении, а очень хорошо к нему подготовились. При благоприятном стечении обстоятельств Ганза не станет рисковать потерей своей половины Комсомольской и отступит, чтобы вцепиться зубами за кольцевую. Главное – найти и отбить заложников».

Только комендант собрался объяснить зятю свой замысел, как заметил: парень напряженно всматривается в плотную стену тумана, под защиту которого несколько минут назад отступили штурмовики Ганзы. Мужчина повернулся в ту же сторону, пытаясь понять, что же так встревожило родственника. Слух, травмированный грохотом выстрелов, уловил подозрительный гул. На секунду комендант решил: это ему лишь мерещится, но в следующее мгновение и пулемет, и стволы автоматов дружно качнулись по направлению загадочного звука. Определенно, все солдаты что-то услышали. Многие из бойцов косились на командира, ожидая приказа открыть огонь, но мужчина даже не шелохнулся и продолжал стоять с прежней маской железобетонного спокойствия, застывшей на лице. Нельзя исключать – Ганза готовит новый удар, а это отвлекающий маневр.

Странные звуки, зародившиеся в глубине станции, становились громче с каждой секундой. Постепенно в них стали различаться шаги и голоса. Однако это была вовсе не грозная поступь штурмовой колонны, когда солдатские ботинки слитно чеканят шаг, а совсем наоборот: множество ног шаркали, семенили, создавая впечатление, что к окопавшимся защитникам приближается неорганизованная толпа. Бойцы переглядывались, не понимая происходящего.

В полумраке проступили темные силуэты. К удивлению коменданта, это были вовсе не мощные солдаты с угловатыми прямоугольниками щитов, шагающие единым строем. Невысокие, худые, они жались друг к другу и двигались так, будто их подгоняют. Ужасная догадка пронзила сердце, отчего оно замерло на долгую минуту, перестав биться. А через несколько мгновений стали видны фигуры подростков и женщин с детьми на руках. Ганзейцы выставили перед собой всех, кого удалось захватить в плен. «Господи… Наташка…»

– Твари! Ублюдки! – прокатилось по рядам солдат, когда они начали узнавать своих жен и детей, движущихся им навстречу.

Идущие замерли, достигнув места, где пулемет расстрелял штурмовую колонну. Чуть впереди толпы стояла испуганная женщина, в которой комендант узнал жену своего заместителя. Она держала за руку девочку лет шести-семи, цеплявшуюся за юбку матери и с ужасом смотревшую под ноги. Весь пол перед ними устилали тела убитых штурмовиков. Остальные пленники также остановились перед ковром из мертвецов. Никто не решался идти дальше по трупам. Заминка продлилась не более секунды, до тех пор, пока сразу несколько заложников вскрикнув, качнулись, словно кто-то толкнул их в спину. Преодолевая отвращение и ужас, женщины изо всех сил старались не наступать на покойников. Комендант нашел наконец в бредущих людях и свою дочь. Девушка шла во втором ряду и внезапно упала, то ли поскользнувшись на крови, то ли споткнувшись о труп. Почти сразу кто-то резким рывком поднял ее на ноги. В следующее мгновение стало понятно, что захватчики снова пошли на приступ: позади заложников виднелись массивные шлемы штурмовиков. По примеру древних завоевателей, ганзейцы гнали перед собой живой щит из взятых в плен жителей станции.

– Не стрелять… – едва слышно просипел комендант, хотя никто из бойцов даже не помышлял нажать спусковой крючок. Как будто в ответ, за спиной раздался хищный щелчок пистолетного затвора и хриплый голос:

– Огонь!

Мужчина обернулся и увидел политрука, который наставил табельный «ПМ» в голову пулеметчику. Почувствовав упирающееся в затылок дуло, боец побледнел, однако убрал палец с гашетки, а затем умоляюще взглянул на командира. Не проронив ни слова, комендант навел ствол «калашникова» на комиссара. Тот не шелохнулся и продолжил буравить взглядом своего начальника.

– Нельзя сдавать станцию! Это будет конец Красной ветки! – веско произнес политрук, продолжая глядеть коменданту в глаза так, словно хотел загипнотизировать, а потом рявкнул на пулеметчика. – Стреляй, твою мать!!!

Солдат затрясся, затем убрал руки с пулемета, заложил за голову и крепко зажмурился в ожидании выстрела. Из-под его век покатились слезы. Прозрачные капли стекали по испачканной копотью щеке и терялись в бороде. Остальные защитники угрюмо смотрели, как бородатый детина рыдает, словно ребенок. Как будто по команде, десятки автоматов и ружей развернулись в сторону несгибаемого коммуниста. Тот криво ухмыльнулся, обвел окружающих тяжелым взглядом, со злостью сплюнул под ноги и убрал пистолет в кобуру.

– Сложите оружие, и я гарантирую вам жизнь! – раздался выкрик со стороны ганзейцев.

Комендант хотел ответить, но слова не выходили из горла. Возникла неловкая пауза. Мужчина ощутил на себе десятки взглядов, но никак не мог выдавить из себя ни единого звука.

В следующую секунду произошло то, чего никто не ожидал. Откуда-то из-за спин штурмовиков раздалась длинная автоматная очередь. Пулеметчик завалился на «Утес» и сполз на пол, заряжающий уткнулся лицом в короб с патронами, а стоявший рядом политрук рухнул как подкошенный. В следующее мгновение оттуда же, откуда прозвучала автоматная очередь, вылетело три бутылки с зажигательной смесью. Чудом не задев низкий свод, они мелькнули в полумраке пылающими росчерками. Два огненных снаряда разбились рядом с «Утесом». Яркая вспышка озарила станцию. Высокие столбы пламени выросли из гранитного пола и лизнули потолок. Огонь жадно вцепился в трупы пулеметного расчета и комиссара – человеческая плоть словно служила топливом для этого гигантского костра. Теперь при всем желании никто не мог встать на место убитых и пустить в дело пулемет.

Третья бутылка с зажигательной смесью угодила в ряды солдат. Пять или шесть фигур оказались в разлившейся по полу огненной луже. Станция превратилась в один из кругов преисподней. Обе стороны открыли шквальный огонь. Крики, мат, вопли и грохот выстрелов смешались в сатанинскую симфонию. Когда в пламени начал взрываться боекомплект, пули 12.7 разлетались во все стороны, не щадя ни нападавших, ни защитников. Комендант почувствовал толчок в ребра, и сила удара сбила с ног. Лежа в растекающейся луже крови и даже не взглянув на рану, он попытался найти взглядом дочь в беснующемся вокруг аду. Долго искать не пришлось: девушка стояла в полный рост, находясь в самом центре боя под перекрестным огнем с двух сторон, но пули облетали ее, словно боясь нанести хоть малейший вред.

– Падай, дура!!! – заорал Калюжный, укрывшийся за колонной неподалеку.

Наташа обернулась на знакомый голос, тщетно пытаясь найти мужа. Парень чертыхнулся, выскочил из-за колонны и кинулся к ней. Он успел пробежать пару метров, прежде чем его грудь прошила автоматная очередь. Сделав по инерции еще несколько шагов, зять коменданта рухнул на пол.

– Ваня! – вскрикнула девушка и кинулась к упавшему. С бессильным отчаянием раненый комендант наблюдал, как дочь обнимает умирающего мужа. Парень судорожно дергался и захлебывался кровью. Вокруг бушевал яростный ураган из огня и металла, приветствуя Смерть, лично спустившуюся в подземелья метро, чтобы собрать такой богатый урожай. Комендант попытался встать, но ноги отказались повиноваться. Тогда он пополз, упрямо отталкиваясь локтями. Ему казалось, что этот путь длился целую вечность, а когда, оказавшись в метре от дочери, он попытался что-то сказать, вместо слов изо рта потекла кровь.

– Папа… – почти беззвучно, одними губами прошептала девушка, увидев, как отец тянет к ней руку. Последнее что он увидел, была черная тень, загородившая дочь и мертвого зятя. Под сводами станции грянул еще один выстрел, мало отличающийся от множества прозвучавших до него. Тело бывшего хозяина Комсомольской обмякло, а простреленная голова с влажным шлепком уткнулась в пол. Наташа подняла остекленевший взгляд на человека в мешковатом комбинезоне химзащиты. Лицо убийцы скрывало забрало титанового шлема, рукав украшала эмблема Ганзы, а на груди виднелся шеврон с группой крови и странным гербом: противогаз на фоне силуэта города. Под ним располагалась нашивка с одним-единственным словом «Упырь».

Ганзеец отвел пистолет от затылка убитого. Голова в шлеме, словно башня танка, повернулась из стороны в сторону. Начиналась зачистка: штурмовики ходили по перрону и добивали раненых. То там, то здесь хрипы и стоны обрывались хлестким выстрелом. Комсомольская-радиальная пала, и новые хозяева устанавливали свои порядки. К наемнику подбежал невысокий человек с офицерскими погонами. Едва не кинувшись на громилу с кулаками, он заорал:

– Специально? Да? Ублюдок!!! Они уже сдались. Это ты, сука, начал стрелять! Без приказа! Сколько наших полегло, и все они на твоей совести!!! Я доложу! Не думай! Кому надо доложу!

– Да хоть самому дьяволу докладывай! – издевательски захохотал Упырь.

– Маньяк чертов!!! – сплюнув под ноги, мужчина обескураженно замолчал, будто понял всю бесполезность своего негодования, потом резко повернулся и ушел.

Наемник молча поднял забрало. Безумная ухмылка искажала грубые черты открывшегося лица. Проводив офицера презрительным взглядом, он обратил внимание на сидящую перед ним девушку. Схватив за горло, Упырь поднял ее на ноги и свободной рукой рванул вниз запачканное кровью платье.

– Подходящая! У краснопузых все бабы такие гладкие? Проверим, – похотливо воскликнул ганзеец, наматывая на кулак волосы дочери коменданта.

Сзади загоготали четверо подчиненных.

– По кругу ее! – предложил кто-то из них.

– В очередь, сукины дети! – ответил Упырь и потащил задохнувшуюся девушку в распахнутую дверь оружейного склада.

* * *

С платформы Кирилл уже не видел тела отца. Вместе с остальными, погибшими в эти черные дни, оно лежало на верхней площадке лестницы и было накрыто полотном цвета свежей крови, которое тяжелыми складками стекало по ступеням. Сегодня он смог посмотреть в лицо Ивана Зорина в последний раз, потому что через несколько часов всех мертвых похоронят. И все. Останется только имя в длинном ряду других имен, уже записанное в Колумбарии, под который отводились восьмигранные колонны. Их стройная линия протянулась посередине платформы, деля всю длину Красносельской на две части: левую – жилую и правую – административную. Красноватый мрамор облицовки был неоднородным, в нем встречались полупрозрачные беловатые прожилки, то причудливо изгибавшиеся, закрученные, то разбегавшиеся веером. Школьный учитель говорил, что это окаменевшие скелеты существ, живших на Земле много тысяч лет назад. Сейчас Кирилл, стоял, словно изваяние, в толпе, где собрались почти все жители северной части Красной линии, и рассматривал очень красивый спиралевидный рисунок с зубчатым краем и расходящимися лучами, возле которого были буквы и цифры, но он никак не мог сложить их в такую простую, казалось бы, надпись:

Иван Николаевич Зорин (1982–2033)

В таком состоянии ошеломленного ступора юноша находился с той самой минуты, как услышал от Сомова:

– Зорин, соберись! Мне тоже тяжело… Твой отец… он для меня… – Федор говорил медленно и с длинными паузами. – Он мне… не просто другом и соратником… он как старший брат… – Мужчина стиснул плечо Кирилла и горько добавил: – Был… Пойдем, помянем…

Потом они сидели одни в столовой, где на столе оказалась бутылка спирта, которого Кирилл никогда раньше не пробовал, и Сомов наливал ему стопку за стопкой. Голос Секретаря отдалялся: он что-то рассказывал, вспоминая случаи из жизни, прикусывая губы, произносил сухие слова утешения, потом ударял кулаком по столешнице, сбивчиво обещая кого-то наказать…

Но сквозь алкогольную пелену, которая как подушкой прибивала, глушила боль, в мозгу Кирилла по кругу бродили одни и те же фразы: «Как же так? Нет, они, наверное, ошиблись… Почему отец? Как так, а? Как же… а что я теперь? Не может быть…»

Они пили почти с самого возвращения. С того самого момента, когда после восторженного удивления, с которым их встретили дозорные наглухо укрепленного сотого метра, Сомову сообщили, что прежний начстанции Красносельская и секретарь Северной партячейки Иван Зорин был убит наповал тем самым роковым выстрелом из гранатомета в туннеле близ Комсомольской. И хотя дел было выше крыши, но Федор не решался оставить юношу в одиночестве.

Как будто оказавшись вдруг на лютом холоде, в ватнике с оторванным рукавом, Кирилл чувствовал леденящую, колючую пустоту, царапающую тело с левой стороны. Он беззвучно плакал, уткнувшись в стол, а Федор, проклиная себя за черствость и неумение сказать что-то по-настоящему утешающее, откупорил новую бутылку и наполнил стопки.

Коммунистические лозунги для такого случая явно не подходили. Может быть, ученые брамины из Полиса что-нибудь бы и придумали, но он брамином не был. «А что тут скажешь? Как можно словами взять на себя тяжесть такой потери? Где найти такие слова? Рано или поздно, всем приходится хоронить родителей, и ничего с этим не поделаешь. Надо сказать, парень хорошо держится. Время залечит душевные раны, но сейчас не мешает продезинфицировать их спиртом… А еще надо притащить это лыковское отродье, пусть утешит юнца. Эк угораздило его влюбиться! А тут еще с отцом напасть… – думал новый секретарь Северной партячейки. – Вот сейчас заснет, тогда и проблемы порешаем. Да, но найти замену Ивану будет нелегко…»