Текст книги "Черный Август"

Она подняла голову и улыбнулась.

– Боюсь, что во время последнего нашего разговора вы мне лгали. – Он помолчал. – Думаю, что вы знаете о смерти синьорины Беллони гораздо больше, нежели стараетесь показать.

– Сахару, комиссар?

«Луиджи Лавацца»

Кофе был превосходным и очень горячим.

– «Сайкаф»? – спросил Тротти, облизав губы.

– «Лавацца»,[31]31
  Торговая марка кофе.


[Закрыть] – а чего еще ждать от жительницы Турина?

Тротти смотрел на нее, и ему не верилось, что Лаура Роберти способна лгать. Нежное изящное личико, хрупкое маленькое тельце, так и взывающее к защите.

– Почему вы думаете, что я вам лгу? – спросила она спокойным, бесстрастным голосом.

– Вы сказали нам, что на прошлой неделе были в Санто-Стефано, синьорина. Мне же кажется, что из города вы никуда не уезжали. Что во время убийства были здесь. И что вам известно гораздо больше, чем вы мне сообщили.

– Об убийстве Розанны я ничего не знаю. – Выражение ее лица не изменилось, но нежная кожа побледнела.

– Нет, синьорина Роберти, убили отнюдь не Розанну. Убили ее сестру, – сестру, которая жила в Гарласко. Марию-Кристину Беллони.

Рот у Лауры Роберти слегка приоткрылся. Она закрыла его и приложила руку к груди под ночной рубашкой.

– Марию-Кристину?

Играет, заметил про себя Тротти, девица врет.

– Тогда где же Розанна, комиссар?

– Хотелось бы мне самому знать. – Он сидел на неубранной постели и смотрел на Лауру. – Прошлой ночью на моих глазах ее машину выудили из канала в дельте По.

– Она утонула?

– Машина была пуста.

Девушка закусила губу:

– Надеюсь, Розанна жива.

– У вас есть что-нибудь от нее?

– У меня? – Она удивленно подняла брови.

– В каких отношениях вы были с Розанной Беллони?

– Я уже говорила вам. Синьорина Беллони прекрасно ко мне относилась. Иногда она со мной беседовала – как тетушка или крестная. Очень добрая женщина.

– И вы понятия не имеете, где она?

– Почему вы думаете, что я должна что-то знать?

– Почему вы нам лгали, синьорина? – Большим пальцем Тротти ткнул в сторону стоявшего у окна Пизанелли.

– Лгала, комиссар?

– В Санто-Стефано вас не было. Вы все придумали. Как ехали назад, как устали в дороге.

– Комиссар…

Тротти поднял руку.

– Дайте-ка мне лучше телефон ваших родителей.

– Зачем?

– Телефон вашего отца. Я спрошу у него, где вы были ночью в прошлую субботу. – Тротти пожал плечами. – Он сообщит мне, были ли вы в Санто-Стефано.

– Вы обвиняете меня в убийстве женщины?

– А есть ли у вас, синьорина, алиби на прошлый уик-энд?

– Зачем мне кого-то убивать?

– Я не говорю, что вы кого-то убили. Я спрашиваю вас, где вы были.

– С ним.

Пизанелли наконец оторвался от оконной рамы и спросил:

– С кем?

– С Джан-Марией. Я была со своим женихом.

– Где?

Легкий вздох.

– Вы правы. Я сказала вам не правду.

– Почему? – спросил Пизанелли.

Она подняла плечи.

– Вы должны меня понять. Родители хотели, чтобы я поехала с ними в Санто-Стефано. Они вечно хотят, чтобы я была рядом с ними. – В ее голосе прозвучало раздражение. – А что мне с ними делать? Скажите, что мне было делать в Ланге? Сидеть и смотреть, как растет папочкин виноград? Или беседовать с папочкой? А его и дома-то почти не бывает. А когда он дома, он только и делает, что разговаривает с крестьянами, разыгрывая из себя помещика и обсуждая свой виноград и урожаи. Или с матушкой беседовать прикажете? С этой стареющей принцессой? Она и двух мыслей связать не в состоянии. Стефания из Монако да Ага Хан – больше ее ничего не интересует. Кроме «Оджи» и «Дуэмила», она ничего не читала. Мною она не интересуется, да никогда и не интересовалась. Санто-Стефано я ненавижу. Ненавижу Ланге. Ненавижу Пьемонт. – Голос вдруг зазвучал страстно. – И ненавижу своих родителей, от которых все эти двадцать лет я получала все, абсолютно все: чемоданы «Vuitton», рубашки «Lacoste», лучшие школы и каникулы в Шамони. Все, за исключением одной-единственной вещи – коротенького мгновения настоящей любви. Все, комиссар, кроме тепла.

Она замолчала и вызывающе посмотрела на полицейских.

– Почему вы лгали, синьорина? – Наклонившись к девушке, Пизанелли съехал на самый край стула, локтями упираясь в колени. От внимания Тротти не ускользнули его начищенные до блеска, без единого пятнышка ботинки.

Лаура перевела взгляд с Тротти на Пизанелли, потом опять посмотрела на Тротти. Юное лицо было бледно.

Тротти дотронулся до ее руки.

– Почему?

– Я боялась.

– Чего?

Она не отвечала.

– Вы испугались, что вас обвинят в убийстве?

Она склонила голову набок и слегка приподняла плечи.

– Так как?

Девушка молчала.

– Лучше дайте-ка нам его телефон.

– Чей телефон?

– Мне нужно поговорить с Джан-Марией.

Долгая тишина.

– Вы дадите мне его телефон?

Из уголков ее глаз словно сами собой покатились слезы:

– Он меня не любит.

Тротти снова коснулся ее руки:

– Не плачьте, Лаура.

– Как человек я Джан-Марию не интересую. Я для него просто грелка в постели. А для его семьи и друзей – хорошенькая безделушка, которую можно показывать другим. – Она сердито смахнула слезу.

Пизанелли едва сдерживал смех:

– Вы это о своем женихе, синьорина Роберти? О человеке, за которого собрались замуж, как только получите свою степень?

Девушка внезапно встала и холодно посмотрела на полицейских.

– Прошу прощения, – сказала она и, ничего больше не объясняя, вышла из комнаты, плотно закрыв за собой дверь.

– Все она врет, комиссар.

– Зачем ей врать?

– Чтобы кого-то выгородить. Она норовит кого-то выгородить. И вроде бы не себя. – Пизанелли дернул плечами. – Если, конечно, не она убила Беллони.

Тротти поднес к губам чашку с остывающим кофе и залпом опорожнил ее. Поморщившись, он развернул ревеневый леденец и швырнул его в рот.

– Чего она там застряла?

Тротти указал на стоявший на полу телефон, соединенный длинным красным шнуром с розеткой на стене.

– Если сейчас она кому-нибудь названивает, лучше бы послушать.

– Джан-Марии?

Тротти шлепнул ладонью по постели и проговорил:

– Не знаю, где сегодня ночевала синьорина Роберти, но только не на этой кровати. С тех пор как мы тут были, никто на этой кровати не спал. Двоим тут не уместиться.

Пизанелли недобро усмехнулся.

Постель

Тротти постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, вошел в спальню. Как и в прихожей, ее стены были обиты алым шелком. Два кресла, груда подушек и толстый ковер на полу. На стене – старая картина с изображением Мадонны, Младенца и пухлых ангелов. Шторы были задернуты, и утренний свет в комнату не проникал, у изголовья постели горел светильник.

Воздух был спертым.

– Шпионите за мной, комиссар?

Она успела переодеться, и теперь на ней были джинсы и матерчатые тапочки. Она сидела в кресле. Глаза у нее были красные, заплаканные.

– Нам с лейтенантом Пизанелли пора, синьорина Роберти. Но я бы хотел знать ваши планы. Буду вам весьма признателен, если без моего ведома город вы покидать не будете. И очень буду вам благодарен, если вы все-таки дадите мне телефон вашего приятеля.

– Значит, вы думаете, что это я убила Беллони?

– В моем возрасте, синьорина, человек начинает понимать, что лучше всего вообще ни о чем не думать. – В тихом голосе Тротти прозвучало утешение.

Она отвернулась и снова заплакала.

Тротти подошел к ней, сознавая, какое у нее хорошенькое личико и хрупкое тельце.

– Не понимаю, почему вы скрываете правду, Лаура?

– Потому что я была здесь.

– Любить другого – не преступление, синьорина. И провести с ним ночь не зло. Разве что какая-нибудь старая фанатичка, старая озлобленная лягушка из церковной купели способна утверждать, что спать с любимым мужчиной, не будучи за ним замужем, – дело не праведное.

– Лягушка из купели? – Лаура Роберти улыбнулась сквозь слезы. Потом столь же внезапно улыбка исчезла. – Вся беда в том, что я, похоже, его не люблю. Как, наверное, и он меня. Мы просто пользуемся друг другом. Он хочет моего тела, а мне нужна теплота. Неужели я прошу слишком многого? Мне нужно, чтобы меня любили. Если даже любовь будет неискренней, я всегда смогу притвориться.

– Вы не должны были лгать.

Она пожала плечами, не глядя на полицейских. В дверях стоял Пизанелли. Он сопел и чесал нос. На редких, свисавших на воротник волосах, остались следы геля.

– Вы с ним были здесь в субботу ночью?

Лаура не отвечала.

– Вы слышали какие-нибудь звуки? Скорее всего Марию-Кристину убили утром в воскресенье. В квартире Розанны. Вы что-нибудь слышали?

Она покачала головой.

– Вы должны сказать правду, Лаура. Несколько раз вы нам уже лгали. Не делайте себе же хуже.

Она вздохнула.

– До восьми вечера я была в Лидо – всю субботу я провела с друзьями. Туда он за мной и приехал. Вернулись сюда, заказали по телефону пиццу и потом смотрели телевизор. Я очень устала. Слишком много загорала и купалась. Легли где-то в десять.

– И занялись любовью? – спросил Пизанелли. Тротти обернулся и бросил на него раздраженный взгляд.

Ее глаза сверкнули сквозь слезы:

– А это уж не ваше дело.

Тротти кивнул в сторону кровати:

– Вы здесь спали, Лаура?

– Это спальня моих родителей. Но в квартире это единственная двуспальная кровать. – Она дернула плечами.

– Вам не нужно было мне лгать, синьорина.

– Простите меня.

– Джан-Мария высокий?

Она нахмурилась:

– Почему вы спрашиваете?

– Он высокий?

Она снова пожала плечами:

– Среднего роста. Может, чуть выше. Зачем вам это?

– Не знаете ли вы какого-нибудь невысокого мужчину, который бывал в этом доме?

Она подперла рукой щеку:

– Невысокого? Нет, пожалуй. А что?

Тротти ободряюще ей улыбнулся и направился к двери. Девушка встала. В красном свете комнаты ее лицо выглядело иначе.

– Я и впрямь с Марией-Кристиной ни разу не общалась. Хотя вроде бы несколько раз ее видела. Она ведь была сумасшедшей?

– Иногда она принимала седативные препараты.

Девушка проводила их до двери.

– Соберетесь уезжать из города, синьорина, обязательно свяжитесь со мной. И мне все-таки нужно будет поговорить с Джан-Марией.

Лаура Роберти покорно кивнула, затворила за ними дверь, и они услышали, как задвинулся засов.

– Она врет.

Пизанелли завертел головой:

– Нет, не врет.

– Не верю я ей.

– Она не врет – она утаивает правду.

– С чего ты взял?

– Комиссар, когда она спит в этой большой постели?

– Когда у нее гости, наверное?

– Но ведь Джан-Мария в Ферраре. Так она и сама говорит, так, скорее всего, и на самом деле. Но воздух в комнате был тяжелый, спертый. Совершенно очевидно, что там ночевал мужчина.

– Мужчина? Кто? Прошлой ночью?

Пизанелли довольно хихикнул:

– Ее гость смылся, когда она готовила вам ваш кофе «Лавацца». А то вы не заметили на столе у постели портативный диктофон?

Мазерати

– А, комиссар!

Полицейские обернулись. В глаза Тротти ударило солнце, и он зажмурился.

– Я вас искал, – сказал Мазерати и натянуто улыбнулся. Мало кто из сотрудников квестуры видел его без лабораторного халата. – Я иду обедать.

– Не рановато ли?

– Голова болит. Все утро просидел в университете. Не люблю спектрографический анализ. – На нем были джинсы и свободная куртка, три верхние пуговицы рубашки были расстегнуты. После женитьбы Мазерати немного располнел. Намечался второй подбородок. Несмотря на показную небрежность в одежде, вне стен лаборатории Мазерати чувствовал себя не в своей тарелке. – Слышал, что вы были на вскрытии Беллони, комиссар. – Ни на Тротти, ни на Пизанелли он не смотрел.

– Я досидел только до половины.

– Тошнило?

– Были дела и поважнее.

– Значит, интересовала вас не причина смерти?

Тротти нахмурился:

– Боттоне уже представил отчет?

Мазерати покачал головой.

– Никакого письменного отчета нет. И, думаю, раньше, чем через две недели, не будет. Он ждет нашего лабораторного анализа. И потом Боттоне уже в Америке.

– В Америке?

– На каком-то семинаре по криминалистике. Кажется, в Балтиморе. В одном из этих американских университетов, которые устраивают семинары по расследованию обстоятельств смерти на месте преступления. – Сухой смешок. – Страстный почитатель американцев, наш доктор Боттоне. Что ни скажут американцы, все для него свято. Потому-то он и придает такое большое значение исследованиям на месте преступления. Он чуть не взбесился, когда его не позвали на Сан-Теодоро. На доктора Ансельми Боттоне смотрит свысока. – Мазерати пожал плечами, глядя мимо Тротти. – Но в конце концов доктор Боттоне свысока смотрит на всех, кроме самого доктора Боттоне.

Тротти, Пизанелли и Мазерати стояли у дверей квестуры. Над безлюдным городом сияло солнце. По Новой улице катили на велосипедах две женщины, аккуратно подоткнув под седла юбки.

Italia Felix[32]32
  Счастливая Италия (ит).


[Закрыть]

Мазерати коснулся руки Тротти и сказал:

– Вам ведь известно, что Беллони утонула?

– Слышал.

– Я, конечно, не химик. Это область Антониони. В большинстве случаев нам приходится отсылать материалы в Милан, так как нужного оборудования у нас нет. Господи, мы даже не в состоянии сделать рентгеноструктурный анализ. Но в этом случае особых проблем не возникло. Видите ли, комиссар, раньше и в голову никому не приходило, что человеческие легкие способны всасывать воду.

– Воду?

– А что вы думаете? Боттоне, может быть, и сноб, но дело свое он знает. И он поступил совершенно правильно, когда помимо образцов крови взял для анализа образцы жидкости из легких. Нам таки удалось сделать ее анализ. Сегодня утром Антониони зашел на фармацевтический факультет и сделал тест на присутствие в жидкости диатомовых водорослей. – Мазерати с профессиональной гордостью улыбнулся. – Это не водопроводная вода. Во всяком случае, не местная водопроводная вода, в которой много серы.

– Вы смогли определить, какая вода была у нее в легких?

– Мы нашли следы водорослей. Вот так.

– И что это значит?

– Это значит, что вода была пресная. – Мазерати засунул руки в карманы. – Осмотическое давление морской воды выше, чем крови, а потому в кровоток через легкие она проникнуть не может. У Беллони же кровь была разбавлена водой. Скорее всего, речной.

– Как вы это узнали, Мазерати?

– На мой профессиональный взгляд, она утонула в По. Во всяком случае, вода в ее легких была речной. Диатомовые водоросли способны жить как в морской, так и в пресной воде. У Беллони они всосались в кровь. Поэтому доктор Боттоне прислал нам еще и образцы ее тканей. Если бы смерть наступила раньше, чем она попала в воду, диатомовых водорослей в тканях тела не было бы. А они есть.

– На теле Марии-Кристины не было никаких признаков погружения в воду. Но на голове и на полу была кровь.

– Если есть сила, – Мазерати бросил на Тротти короткий нервный взгляд, – человека можно утопить и в тазу с водой.

– А кровь?

– Разве нельзя стукнуть утопающего по голове? Поверьте, комиссар, женщину утопили. Перед смертью ее ударили по голове чем-то тупым, но причиной смерти стало не это.

– Значит, Мазерати, по-вашему, Мария-Кристина утонула, возможно, в тазу с водой на квартире своей сестры на Сан-Теодоро?

– Где ее убили, я не знаю. Следов борьбы в квартире вроде бы не было. Зато в крови много адреналина. А это значит, что женщина была сильно напугана, она сознавала, что происходит, – синдром драки или бегства. Но мы с Антониони всегонавсего ученые. В отличие от доктора Боттоне я не претендую на звание детектива-исследователя обстоятельств смерти на месте преступления. Зато все, что мне известно, поддается научной проверке.

– А что вам известно?

Слегка задетый вопросом Пизанелли, Мазерати, прежде чем ответить, глубоко вздохнул. На полицейских он не смотрел.

– Результаты нашего спектрального анализа говорят о том, что жертва, по-видимому, утонула в реке где-то выше по течению. Там, где вода меньше загрязнена промышленными стоками. Но сказать, где именно она утонула – в По или на квартире на Сан-Теодоро, – я не могу. Как вы заметили, комиссар, признаков погружения в воду на теле нет. Но это уже ваши проблемы. Вы – следователь, я – скромный ученый.

Вкусы

– Скромный! – Пизанелли шлепнулся в уродливое современное кресло. Скинул куртку. Под мышками на рубашке из грубой ткани проступали большие пятна пота. С головы свисали жирные пряди волос.

– Вы собираетесь арестовать Боатти, комиссар?

Тротти склонился над столом из искусственного тика и дернул сомкнутыми кистями рук:

– За то, что он трахнул маленькую Роберти?

– Вам не кажется, что он виновен в убийстве сестры Розанны?

– Если даже Мазерати прав, не возьму в толк, каким образом одному-единственному человеку удалось убить Марию-Кристину. Если, конечно, ее убили в квартире.

– А почему нет, комиссар? Убийца огрел ее чем-то по голове. Потом сунул голову в таз с водой.

– В таз с речной водой? Не сложновато ли получается? Почему не налить в таз воды из крана? – Тротти раздраженно щелкнул языком. – И уж совсем не понимаю, как Боатти умудрился и трахаться, и убивать одновременно. А главное – зачем ему это было нужно?

– Он врал, комиссар. По его словам, он был в Верчелли. И его жена это подтвердила. А на самом деле в субботу ночью он был в городе. В постели с Лаурой Роберти. А если в ночь убийства он был в доме, ничто ему не мешало подняться в квартиру Розанны и убить там Марию-Кристину.

– А где мотив убийства? – Тротти сел сзади. Он выдвинул ящик стола и, положив ногу на деревянную перекладину, откинулся на спинку кресла.

– Где мотив, комиссар? Мария-Кристина была его настоящей матерью.

– Допустим, он это знал.

– Он точно должен был знать, что Мария-Кристина – его мать.

Тротти помолчал:

– Но зачем теперь-то ее убивать, через столько лет?

– Она появляется в городе, спрятать в «Каза Патрициа» ее никак не удается. Он стыдится ее, он ее ненавидит.

Тротти пожал плечами.

– Представьте только: ваша мать сидит на игле…

– Мазерати ничего об этом не говорил.

Пизанелли кивнул:

– Хорошо. В «Каза Патрициа» ее пичкали нейролептиками. Следы хлорпромазина. Допустим, в городе она их не принимала. Но вы ведь сами слышали, комиссар, что говорит Мазерати о привыкании к наркотикам. Карнечине с его врачами умышленно или ненароком превратили Марию-Кристину в наркоманку. И когда она перестает пить свои антидепрессанты, у нее начинается нервный срыв. Можете теперь представить себе чувства Боатти. Его мать трахается напропалую, как будто у нее течка. Вам бы на его месте не было стыдно? И боязно, что ее бешенство может по наследству достаться и вам?

Тротти поднял вверх палец.

– Если Боатти ударил Марию-Кристину тупым предметом, то где этот предмет? И вообще, как Мария-Кристина оказалась в квартире?

– Старуха действительно видела двух человек, но ведь это было глубокой ночью. Пьяной женщиной вполне могла быть Мария-Кристина. А тащил ее Боатти. – Пизанелли нахмурил брови. – И…

– Да?

– Не исключено, что он тащил ее уже мертвую.

Тротти молчал. Усталые темные глаза устремились на сидящего в кресле Пизанелли с курткой на коленях.

– Почему вы не взяли у Лауры Роберти телефон ее Джан-Марии?

– Что? – Мыслями Тротти был где-то далеко.

– Совсем забыли про свои леденцы, комиссар.

Тротти остановил взгляд на молодом сослуживце и рассмеялся.

– Пизанелли, по-твоему, я тоже, наверно, наркоман. Сахарный.

– Почему вы не взяли телефон ее приятеля?

– Лауриного приятеля? Да что толку-то?

– Почему?

– Пока я до него доберусь, она сто раз успеет с ним связаться и проинструктировать, что нужно говорить.

Пизанелли снисходительно улыбнулся. Он, как и Мазерати, тоже начал стареть, однако в отличие от Мазерати Пизанелли был еще не женат.

– Маленькую Роберти трахал, конечно же, Боатти.

– Но это еще не делает Боатти убийцей, – сказал Тротти и прибавил: – А мне кажется, ты ревнуешь, Пизанелли.

Пизанелли насмешливо фыркнул.

– Тебе малышка Роберти нравится больше, чем ты стараешься показать.

– Она хорошенькая, если вас интересует мое мнение. Хорошенькая, упакованная и избалованная. – Опровергающий жест. – Прошлую ночь Боатти провел в квартире Роберти. Жена отдыхает, и утром можно полежать с Лаурой Роберти. Когда мы приехали, он тоже у нее сидел – она дверь минуты две с лишним не открывала. Мы сидим и болтаем с девицей в ее комнате, вы отпускаете комплименты ее кофе «Лавацца», а этот кобель преспокойно смывается. Уползает из ее квартиры к себе наверх. Но забывает захватить свою записывающую машинку.

Тротти кивнул в знак согласия:

– Что объясняет и их пристрастие к «гриньолино».

– К какому еще «гриньолино»?

– Вино не слишком распространенное. «Гриньолино» производят в окрестностях Асти, в Пьемонте, и в супермаркете так запросто его не купить. Между тем и Лаура Роберти, и синьора Боатти угощали меня «гриньолино». А это, возможно, означает, что его родина – виноградники синьора Роберти.

– Вы согласны с тем, что он ее трахает.

– Да не все ли равно? – Тротти пожал плечами. – Жена Боатти кое-что подозревает. Многого она мне не рассказывала, но сообщила, что очень любит своего мужа. Боится его потерять. Подозревает, что у него на стороне роман, и довольно прозрачно намекает, что героиня этого романа – Розанна. Почему бы и нет? Розанна, конечно, в летах, но никогда не была лишена приятности.

– Вам лучше знать.

– Синьора Боатти кое-что подозревает, но с какой стати ей подозревать милую свеженькую Лауру Роберти? Тем более, что у Лауры есть парень.

– А зачем ей давать «гриньолино» Боатти?

– По-соседски.

– Чего эта дура нашла в Боатти – жирном престарелом журналисте-неудачнике?

– Вопрос хороший. – Тротти снял ногу с ящика и толкнул ею стоявший рядом стул, который с грохотом упал на пол. – А что нашла хорошенькая Анна Эрманьи в лейтенанте Пизанелли? – Тротти искренне рассмеялся.

Пизанелли обиделся.

– Прошу прощения.

– Нелишне тебе, Пиза, усвоить главный закон во всей этой науке: о вкусах не спорят. Прозорлива жадность, а любовь слепа.

«Чармз»

– А как объяснить всю эту муру от свидетелей Иеговы?

Тротти снова поставил ногу на боковую стенку ящика.

– По-моему, тут и объяснять нечего. Почему, собственно, «Сторожевую башню» обязательно должен был принести убийца? Иеговисты проповедуют свое вероучение по всему городу, по всей стране. У старухи вдовы есть их журналы. Почему должна была от них отказываться Розанна?

– А наркотики?

– Какие наркотики?

– Может, убийца искал деньги – ваша же собственная версия.

– В то время я думал, что убили Розанну. Но убили не Розанну, а ее сестру. Деньги здесь не могли быть мотивом. – Тротти вдруг хлопнул себя ладонью по лбу.

– Леденец случайно проглотили, комиссар?

– Я же вчера назначил Бельтони свидание – на сегодня в полдень. – Тротти снова хлопнул себя по лбу. – Мне обязательно нужно его увидеть.

– Зачем?

Тротти пододвинул к себе телефон.

– Начальник квестуры за мной шпионит. И информация обо мне идет к нему либо через Боатти, либо через Бельтони.

– А при чем здесь Боатти?

Тротти принялся листать свою записную книжку.

– Эти разговоры Боатти о книге… Я никогда им не верил. Просто повод вмешаться в расследование. Но зачем? Чего Боатти хотел? Он явно что-то вынюхивает. И отнюдь не с журналистскими целями. – Тротти поднял было телефонную трубку, но в дверь постучали.

В тесный кабинет вошел комиссар Майокки. Выглядел он взволнованным и несчастным. Длинные волосы были взъерошены. Он аккуратно затворил за собою дверь, подошел к столу и выложил из карманов на его пластмассовую под тиковое дерево поверхность несколько пакетиков с леденцами «Чармз» и две жестянки с леденцами «Смит и Кендон».

– Травись, Тротти.

– У меня что – день рождения сегодня?

Майокки подошел к отопительной батарее и прислонился к ней.

– Я решил было сам их попробовать. Тебе, Пьеро Тротти, они вроде бы помогают. Хотя бы иногда. Беда в том, что они застревают в зубах, а вкус от них держится во рту часами.

– Надо привыкнуть, – заметил Пизанелли.

Комиссар Майокки пробежал рукой по своим темным волосам и сунул в рот трубку.

– Моя супруга утверждает, что изо рта у меня несет смолой, что зубы у меня черные и что, если бы она знала, что я собираюсь курить трубку до конца дней своих, замуж за меня она сроду бы не вышла.

Тротти и Пизанелли посмеялись.

– Ничего смешного здесь нет.

– Ты ее осуждаешь, Майокки?

– Я пришел поговорить с тобой о Луке.

Пизанелли осклабился:

– Если хочешь, можешь говорить о своем браке. Комиссар Тротти тут специалист. И еще по женщинам. Чрезвычайно объективен, потому что сам обрел полнейшую умиротворенность.

– Фаллократы – и я, и все остальные в этой убогой квестуре.

Заметив, что улыбка с лица Пизанелли исчезает, Тротти спросил:

– Ну и что там Лука, Майокки?

– Укатил на Адриатику.

– Тебе самому нужно было туда поехать. Хотя бы на праздники. Завел бы роман с какой-нибудь белокурой датчанкой или с немецкой хаусфрау – глядишь, и отвлекся бы. Подышал бы йодом. И брось ты эту трубку. Переходи на леденцы.

– Что вы все к моей трубке привязались? – Майокки раздраженно пожал плечами. – Я люблю свою трубку.

– Тебе выбирать между женой и трубкой, – сказал Пизанелли.

– И если ты любишь свою жену, что ты целыми днями торчишь в этой несчастной квестуре?

– Куда мне еще ехать, комиссар? – Майокки повернулся к окну и уставился на галечную стену напротив. – Здесь, по крайней мере, я приношу пользу. Здесь я хоть что-то делаю.

– Поезжай на Адриатику.

– Я уже соскучился по детям.

– Узнал что-нибудь о докторе?

Пизанелли потер рукавом замшевой куртки свой кожаный ботинок:

– О каком докторе?

– Ты никогда не слушаешь, Пизанелли. Когда этот Лука встретился со Снупи…

– С Марией-Кристиной, – сказал Пизанелли, подняв кверху палец.

– Когда Лука встретил ее на железнодорожной станции, она упала в обморок. Он отвез ее на улицу Мантуи и вызвал доктора.

– Вы мне об этом не рассказывали.

– Лука подозревал, что она беременна.

– Будь она беременна, Боттоне сразу же обнаружил бы это при вскрытии. – Пауза. – Беременна в пятьдесят лет?

– Беременна или нет, правды Лука мог не знать. И, возможно, он испугался.

– Доктор Сильвио Сильви, – сказал Майокки. – Приятеля Луки зовут доктор Сильвио Сильви.

– И где же он?

– Уехал на праздники.

– Естественно. – Не скрывая раздражения, Тротти открыл один из принесенных Майокки пакетиков с ананасными леденцами «Чармз».

– На праздники в Калабрию.

– Может, сказать карабинерам, чтобы они его поискали?

Майокки улыбнулся:

– А ты на праздники так никуда и не поедешь, Тротти? И на свое озеро не выберешься?

– Обо мне не беспокойся, Майокки. Скажи-ка лучше, как нам достать этого доктора?

В дверь тихо постучали. Тротти вздохнул:

– Старуха говорит, что видела двух человек – порядком нализавшуюся Лауру Роберти и какого-то мужчину. Якобы они вошли в дом на Сан-Теодоро в три утра.

У нас есть все основания полагать, что Боатти и синьорина Роберти в это время были уже в доме. Кроме того, нам совершенно неизвестно, каким образом Мария-Кристина попала из своего дома на улице Мантуи на площадь Сан-Теодоро. Не исключено, что, если мы это выясним, мы сможем узнать и имя убийцы.

Легкий стук в дверь повторился. Пизанелли оторвался от своих ботинок и подошел к двери.

– Последним на улице Мантуи ее видел Лука. И этот доктор Сильви. Он-то, возможно, и знает, как она перебралась на Сан-Теодоро. Живой или неживой Мария-Кристина попала в квартиру своей сестры? Если она была уже мертва, кто ее туда приволок? Не приняла ли старуха Марию-Кристину за Лауру?

– Посмотрю, как можно разыскать этого Сильви… если ты не уедешь на праздники, – сказал Майокки.

– Тебе бы давным-давно следовало его разыскать, Майокки. Мне самому все за вас делать, что ли?

– Ты бы мог немного отдохнуть, Тротти.

– Я отдохну, обо мне не беспокойся. Съезжу в Болонью, только попозже.

– Есть новости о внуке, Пьеро?

– Пиза? – Тротти с раздражением посмотрел на Пизанелли и нахмурил брови. – Чего ты там шепчешься?

Пизанелли отступил от стоявшего в двери человека, с которым разговаривал.

– Комиссар Тротти, с вами хотел бы переговорить агент Дзани.

– Дзани?

– Касательно Розанны Беллони.

Дзани

Тротти повертел в руке пачку сигарет:

– Черт вас знает, где вы берете свои «Нацьонали»?

Дзани нахмурился. В слишком тесной для его коренастого тела форме он явно чувствовал себя неуютно. Хитрая красная физиономия показалась Тротти краснее и несчастнее, чем обычно. Полицейский агент Дзани ссутулился над столом; в одной руке он вертел стакан с «Настро аццуро», в другой держал тлеющую сигарету. От приторного запаха черного низкосортного табака у Тротти защипало в ноздрях. Дзани молча созерцал пиво в стакане. Ему очень хотелось покончить с его остатками, но он ждал, когда Тротти поднесет ко рту длинный бутерброд с сыром.

(Ни в кабинете у Тротти, ни пока спускались с третьего этажа квестуры, Дзани не произнес ни слова).

– Вы очень много пьете, Дзани.

– Много пью, много курю и не высыпаюсь.

– Вы уверены, что не хотите поесть? Бутерброд или чего-нибудь горячего?

– Я не голоден, – мрачно ответил Дзани.

– Может, вам нужно отдохнуть?

– Отдохнуть? Мне нужна новая жизнь. – Последний глоток пива и косой взгляд на Тротти. – Вы сами-то выглядите не ахти как, комиссар.

– Потому-то я и решил вырваться из города на пару недель, – сказал Тротти, набив рот бутербродом.

– А как же Розанна Беллони? Вы уезжаете? Я-то думал, вы с ней были друзьями. – Он говорил с легким акцентом, свойственным жителям Марке: Дзани десять лет проработал в провинции Мачерата.

– О чем вы со мной хотели поговорить? – Тротти не скрывал нетерпения. – До отъезда мне кое-что обязательно нужно сделать.

Тротти надеялся, что Дзани что-нибудь поест. Они сидели в задней части бара «Тавола кальда да Пиппо», который находился на Новой улице метрах в ста вверх от квестуры. Во время учебы в этой небольшой, чистой и недорогой закусочной собирались студенты. Сейчас здесь сидело несколько посетителей, решивших перекусить до обеда салатом или булочкой из буфета. За стеклянным прилавком стояли две девицы в бумажных чепцах и полосатых красно-белых платьях и подталкивали посетителям стальные тарелки. Фаршированные артишоки, розовые кальмары, разнообразные изделия из теста, несколько мясных блюд, оливковое масло и базилик.

Дзани вдруг спросил:

– У вас ведь дочь, комиссар?

В животе у Тротти что-то сжалось.

– Она в Болонье, – сказал он бесстрастным голосом.

– Стало быть, вы знаете, что значит быть отцом. – Он скользнул по лицу Тротти своими маленькими глазками. Тротти почудилось, что Дзани ищет сочувствия.

– Моя дочь замужем.

– Замужем?

– Ей почти тридцать. Она вот-вот родит. Поэтому я и хочу уехать. Где-нибудь на днях собираюсь в Болонью.

Дзани допил свое пиво:

– Лучше бы у нас тоже была дочка.

– Вы уверены, что не хотите поесть, Дзани? Нужно же что-нибудь бросить в желудок.

– Я не голоден. – Дзани печально смотрел на пустой стакан. – Мой сын голубой.

Молчание.

– Голубой, комиссар.

Тротти пытался подобрать слова, чтобы заполнить пустоту, которая, казалось, стала внезапно отдалять их друг от друга. Он заметил невпопад:

– Я тоже целый год боялся, что моя дочка умрет. Она ничего не хотела есть.