Текст книги "Черный Август"

– Голубой, гей – гомосексуалист. – Дзани поковырял у себя в левом ухе; уголки его губ опустились. – Мне еще пива нужно.

Тротти рукой остановил его:

– Нет.

Дзани оттолкнул его руку. Маленькие глазки уставились на Тротти. Дзани закурил «Нацьонали».

– Комиссар, в тот день, на Сан-Теодоро… – Он осекся.

– Да?

Дзани затянулся сигаретой.

– Вы сказали, что мы друзья. Вы сказали, что мы с вами давнишние друзья.

Тротти оглядел закусочную. Время близилось к полудню, и люди начали выстраиваться вдоль прилавка в очередь; их лица ярко освещались сверху лампами.

– Вряд ли у полицейского могут быть друзья.

– Вы же друг Розанне Беллони. – Он затушил сигарету в желтой пепельнице с рекламой газеты «Провинча Падана». – Вы ей были другом и поэтому хотите найти ее убийцу.

– Убили не Розанну. – Тротти покачал головой. – Убили ее сестру.

Лукавая улыбка хитрого крестьянина.

– В начале расследования вы ведь об этом не знали?

– Расследование ведет Меренда.

Дзани собирался что-то сказать. Он открыл было рот, но, подумав получше, взял из пачки новую сигарету. Пальцы его правой руки пожелтели от никотина. Он повернулся на стуле и окликнул официантку – хорошенькую девушку в форменной одежде:

– Еще пива, – скомандовал он.

Тротти прикончил бутерброд. С твердой хлебной корки на руки и одежду ему просыпалась мука. Он чувствовал во рту резкий вкус оливкового масла, зубы погружались в мягкий сыр. Продолжая жевать, он спросил:

– Тебе по-прежнему не дают спать сексуальные пристрастия твоего сына? – Тротти перешел с официального «вы» на фамильярное «ты». – Но ведь не вчера же ты об этом узнал?

– Отдел по расследованию убийств возглавляет комиссар Меренда. Я выполняю только его распоряжения, – сказал Дзани, словно кого-то в чем-то обвиняя.

Ничего не понимая, Тротти нахмурил брови.

– Комиссар Тротти, и начальник квестуры, и комиссар Меренда убеждены, что убийцей на Сан-Теодоро был мой сын. – Дзани вздохнул и достал из нагрудного кармана своей мятой рубашки фотографию. – Что это, по-вашему? – спросил он, протягивая Тротти снимок, и из его маленького, налитого кровью глаза выкатилась скупая слеза.

Флаг

Дзани явно был под хмельком.

– Во всем она одна виновата. – Маленькие глазки увлажнились, голова склонилась набок, чтобы дым от «Нацьонали» не попадал в нос. – Я бы мог быть ему хорошим отцом, а если уж он пошел кривой дорожкой, во всем виновата его мать.

Тротти в недоумении поднял брови.

– Все очень просто. Во время беременности она все думала, что родится девочка. – Он опустил голову на руку. – Я ее ни в чем не виню. Она, верно, хотела дать своей дочери ту радость, которой у нее самой в детстве никогда не было. Но родиласьто не девочка, а мальчик. Жена просто не могла свыкнуться с мыслью, что Альберто – мальчик. Во всем она виновата, во всем виновата моя жена. Когда Альберто был маленьким, она напяливала на него девчоночью одежду. Волосы у него всегда были длинные, как у девочки. Не разрешала ему выходить на улицу, играть с другими детьми. Держала его взаперти, а меня заставляла мастерить ему кукольные домики. Запрещала играть в войну и в ковбоев. Он всегда был для нее куклой, игрушкой. – Вздох. – Мне бы что-нибудь тогда сделать, но не все так просто было. Мне и работать нужно было. Детей воспитывать – это женское дело, вмешиваться мне не хотелось. А теперь…

(Сын Дзани работал в книжном магазине в центре города. Двадцатичетырехлетнего Альберто Дзани несколько раз задерживали за беспорядки и хулиганство. В квестуре ни для кого не было секретом, что у Альберто, несмотря на всю его агрессивность, мужественную внешность и многочисленных девиц, разъезжавших с ним повсюду на мотоцикле, было несколько любовников-гомосексуалистов).

Тротти посмотрел на фотографию:

– Откуда она у тебя?

– Из ее квартиры на Сан-Теодоро. – Он запнулся и прибавил: – В ту ночь, когда журналист наткнулся на тело, – вы тоже потом приехали, – у меня даже и дежурства не было. Мне обо всем сообщил один приятель из оперативного. Я сразу же туда и сорвался.

Тротти, сдвинув брови, разглядывал старую фотографию.

– Что это за улика? Снимку не меньше пятнадцати лет.

– Он был в одной рамке с теми фотографиями, которые вы тогда смотрели.

– Зачем ты его взял?

– Синьорина Беллони любила моего сына. – Маленькие глазки Дзани избегали взгляда Тротти.

– Он у нее учился?

Дзани кивнул:

– Она любила его. Может быть, жалела.

– Почему?

– В детстве Альберто был хорошим мальчиком. Все это говорили. И всем он нравился. Он был таким хорошеньким. – Дзани подался вперед и положил свою влажную ладонь на руку Тротти. – Посмотрите сами. Он здесь в школьной форме.

Фотография запечатлела маленького мальчика со светлыми вьющимися волосами, державшего в руке палку с итальянским флагом. Он был обут в высокие ботинки, на которые сверху завернуты носки. Дождь размыл на флаге красную и зеленую краски – на снимке получились разные оттенки серого. Капли краски упали на руку мальчика, которой он сжимал древко. Рядом, положив ему руку на плечо и уставившись в фотокамеру, стояла Розанна Беллони. Тротти повернул фотографию обратной стороной. Карандашом кто-то написал: 4 ноября 1973.

– Фотография очень давнишняя, – сказал Тротти.

– Когда Альберто исполнилось пятнадцать лет, он начал меняться. Свою мать он разлюбил.

– А тебя?

– Меня мой сын всегда ненавидел, – коротко сказал Дзани.

– Почему?

Сухой смешок. Перед глазами агента продолжала танцевать поднимающаяся струйка сигаретного дыма.

– Я человек необразованный, комиссар, и вкусы у меня простые. Я полицейский, особой фантазией не отличаюсь. Даже честный, если такое вообще может быть. С таким же успехом я мог бы быть и солдатом. Или преступником. Интересов у меня мало. – Он посмотрел на свои руки. – Пара пачек сигарет в неделю, иногда выпивка. Тотокальчо, футбол или бокс по телевизору – больше мне ничего и не нужно. – В голосе все сильнее чувствовалась горечь. – А мой расчудесный сын – мы ему не ровня. Никогда не были. Собирается стать знаменитым писателем. Или актером. Или модельером. Друзья у него были всегда замечательные. Не то что его тупой зануда-отец и тупая мать, которая по нему с ума сходит. – Дзани стукнул себя в грудь. – Но его тупица отец не торгует своей задницей. Его отец – мужик, настоящий мужик. А не баба, у которой что-то там болтается между ног.

Его круглое лицо побагровело.

– Вы думаете, я не знал, что он голубой? Не успело ему еще и пятнадцати исполниться, как по телефону стали названивать все эти художники и актеры – поговорить с Альберто. Все шепелявые да картавые. И все время говорили длинные слова, которых я раньше и слыхом не слыхивал. – Пауза. – В шестнадцать он из дома сбежал. Мы его три месяца не видали.

– А при чем тут Розанна? – Тротти очень хотелось уйти от этого человека, подальше уйти от его страданий и жалости к себе. Ему захотелось оказаться вдруг рядом с телефоном и позвонить Пьоппи в Болонью.

(Ребенка они, наверно, назовут Пьеро).

– Когда Альберто вернулся в город, она его и приютила.

– Кто?

– Ваша Розанна Беллони. Выделила ему угол, там он и спал. Она жила на улице Мантуи, рядом со старой гимназией. Он прожил у нее больше трех месяцев. Так он и достиг своей зрелости. Тут Розанна его поддержала. – Дзани принялся нервно раскуривать очередную сигарету. – Тогда, помню, я возмущался, что она суется не в свое дело. Но теперь понимаю, что это она по доброте. По доброте, потому что… потому что Розанна – добрая женщина.

– Все это было давным-давно. Лет шесть или семь назад. Зрелость у твоего сына наступила лет в восемнадцать-девятнадцать.

Дзани затянулся; на какой-то миг его глаза встретились с глазами Тротти и тут же скользнули в сторону. Он скрестил руки на своей мятой форменной рубашке.

– Они до сих пор встречаются.

– У них что – и любовь была? – Тротти почувствовал, как в животе у него что-то сжалось.

На него взглянули маленькие глазки:

– Вам ведь Розанна Беллони нравилась?

– Я едва ее знал, – ответил Тротти, чувствуя, что голос его звучит оборонительно и что отвечать не нужно было.

– Вам бы на ней жениться, комиссар.

– Я человек женатый. – Тротти вытер бумажной салфеткой руки и стряхнул с брюк муку. – Твой сын и Розанна занимались любовью?

– Начальник квестуры в этом уверен.

– Откуда он узнал о твоем сыне?

– Альберто вечно якшается с богатыми ребятами. Они гораздо богаче его, а его только с толку сбивают. Разъезжают на больших мотоциклах и носят кожаные куртки. А Альберто нищий: работает в своей «Libreria Ticinum»,[33]33
  Тицинская библиотека (ит. и лат). Тицин – древнее название г. Павия.


[Закрыть] и, попади он в тюрьму, у его отца и денег не будет, чтобы его оттуда вызволить. Я не врач и не адвокат. Пару раз начальник квестуры хотел со мной поговорить. Однажды он все-таки спас его от тюрьмы.

– Начальник квестуры и рассказал тебе о Розанне и Альберто?

– Она хоть женщина. Пусть на тридцать пять лет старше его, но если они трахаются, я хоть знаю, что он не в постели с каким-нибудь голубым.

– И начальник квестуры думает, что твой сын убил Розанну?

– Мой сын не виновен. – Дзани выпустил два маленьких клуба дыма.

– И начальнику квестуры, и Меренде теперь известно, что убита не Розанна.

Собеседники надолго замолчали. Закусочная наполнилась посетителями. Какая-то толстая женщина посмотрела на свободное место рядом с Тротти и понесла свой поднос к другому столику.

– Как-то раз, с год назад, – тихо проговорил Дзани, уставившись в стол, – Альберто совсем вышел из себя. Не думаю, что у них случилось что-нибудь серьезное. Альберто совсем не жестокий.

– Он ударил Розанну?

– Вы знали, комиссар?

– Она обозвала его гомосексуалистом, и он разозлился?

Дзани мрачно посмотрел на Тротти и горестно кивнул.

– И теперь начальник квестуры думает, что по той же самой причине твой сын убил Марию-Кристину?

Факс

– Вы, комиссар, кофейный наркоман.

Тротти обернулся и от яркого света, лившегося из окна, которое выходило на Новую улицу, сощурился. Пластмассовая чашка с кофе обжигала руку.

– Для вас, комиссар.

– Что это, Токка?

– Два факса из Феррары. От карабинеров. – В своей большой руке Токкафонди держал два листка бумаги. – Друзья в высших сферах, комиссар?

– Есть в высших, есть и в низших. Карабинеры и полиция.

– Факсы только что из машины. Как раз собирался отнести их наверх. – Полицейский притворил за собой дверь в оперативный отдел.

– Хочешь кофе с молоком, Токка? – Тротти посмотрел на чашку, которую он нес в кабинет.

– Вы хотите сказать – чашку сахара, разбавленного кофе? – Агент Токкафонди перешел на диалект. Совсем еще мальчишка, он был одним из очень немногих в квестуре, кому Тротти действительно симпатизировал. – Новостей от дочери нет?

– Давай факс, Токка. – Тротти сдвинул брови. – Может, и я когда-нибудь обзаведусь такой машинкой. А может, я уже устарел для всех этих новинок. О чем там? Что это карабинерам вздумалось посылать мне факсы?

(Диалект, на котором между ними шел разговор, придавал всем словам большую реальность, большую подлинность).

Токкафонди поднес к лицу Тротти верхний листок. Несколько фотографий. Мужчина в левый и правый профиль и анфас. Под ними – фотография головы того же мужчины на фоне какой-то белой простыни. Приоткрытый рот, мертвые сомкнутые веки, распухшие лоб и щеки.

– Какого черта? – Тротти повертел головой и поставил кофе с бутербродом на пол. Он прочел:

«Милован Дьенчас, дата рождения – 9 июня, 1953, в Белграде. Первый приезд в Италию – 7 сентября, 1969. Въездная виза № ТР 34237772. Криминальные данные, см, приложение».

– Что-нибудь понятно, комиссар? – Токкафонди поднял густые брови. – Не ваш приятель?

Тротти обратился ко второму факсу.

«Корпус карабинеров, координационная служба», – прочитал Тротти заголовок, ведя по нему пальцем. Чтобы разобрать написанный от руки факс, ему пришлось отодвинуть лист с текстом на вытянутую руку.

Токкафонди засунул руки в карманы и улыбался.

Тротти прочел вслух:

«Пьеро, этот труп водолазы нашли в два часа утра. Течением тело отнесло к морю. Боюсь, что на твою синьорину Беллони оно не похоже. Дьенчас – югослав, несколько раз отбывавший у себя на родине короткие сроки заключения за сводничество, вымогательство и воровство. Сейчас тело в больничном морге в Ферраре. Дьенчас взял „фиат“ напрокат, воспользовавшись американской кредитной карточкой на имя Джованни Свево, улица Аддис-Абеба, Триест. Карточка краденая, но на этого Свево нам выйти пока не удалось. Если я смогу быть тебе чем-нибудь полезен или если тебе понадобится дополнительная информация, сразу же связывайся со мной в Венеции. Всего хорошего».

Аккуратная подпись «Спадано» и приписка:

«Мальчик или девочка? Сообщи при первой же возможности».

Автоматически, не отрывая взгляда от факса, Тротти достал из кармана ревеневый леденец и сунул его в рот.

Правда

– Синьор Боатти хотел бы во всем признаться. Он заявляет, что убил синьорину Беллони.

Тротти поставил на стол чашку с остывшим кофе.

– За четыре с лишним дня не продвинулись ни на шаг. – Желая выразить свое разочарование по этому поводу, он сложил руки в непристойный жест, якобы означающий переполненное состояние семенников. – А теперь все вдруг наперебой объявляют, что знают убийцу синьорины Беллони. – Он повернулся, поглядел на сидевшего в кресле журналиста и улыбнулся: – Вы полагаете, что это вы ее убили?

– Никогда этого не говорил. – Боатти оброс щетиной.

Бледное, болезненное лицо, мятая одежда. На нем были те же полотняные брюки и легкие мокасины, что и той ночью, когда они впервые встретились с Тротти. Он постарел, словно только теперь события на Сан-Теодоро отразились на его внешности. Боатти провел рукой по подбородку.

– Только не пытайтесь больше выгораживать Розанну Беллони. Не вредите себе еще больше. Лжесвидетельствовали вы уже предостаточно, Боатти.

Боатти промолчал.

– Теперь попробуйте помочь и себе самому, и другим. Скажите, где сейчас Розанна Беллони?

Пизанелли и Майокки стояли, прислонившись к батарее.

Майокки страдальчески смотрел на зажатую в левой руке трубку. В правой он держал большой коробок кухонных спичек. Пизанелли, скрестив руки на груди, устремил взгляд на Боатти; в углах его губ притаилась недобрая улыбка. На краю батареи висела его замшевая куртка.

– Все это время вы прекрасно знали, что Розанна жива, – холодно проговорил Тротти. – Для журналиста, Боатти, у вас слишком рыцарское отношение к истине.

У Джорджо Боатти были утомленные глаза, словно он много плакал.

– Хотя бы раз сделайте мне одолжение. Расскажите мне правду, – правду, которую вы так долго умышленно скрывали.

– Есть вещи и поважнее правды, – словно через силу проговорил своим высоким голосом Боатти.

Жест протеста. Тротти не скрывал раздражения:

– Вы же знали, что убитая – Мария-Кристина? Вы ведь с самого начала знали, что это ее тело?

Едва заметный кивок.

– И вы все это время знали, где Розанна?

Боатти вспотел, его виски стали влажными.

– И вы знаете, где она сейчас, Боатти, правда ведь?

– Откуда вы знаете, что Марию-Кристину убил не я?

– А что же вы не захватили с собой своего диктофончика? – насмешливо спросил Тротти. Он обошел стол, сел и поставил ногу на выдвинутый ящик. Потом посмотрел на сослуживцев.

– Он забыл его у своей подружки, – сказал Пизанелли.

– Господа, синьор Боатти по собственному почину явился в квестуру, чтобы поведать нам правду. – Тротти поднял чашку с кофе.

– Не арестовать ли нам синьора Боатти? – Обращаясь к Тротти, спросил Пизанелли. – Майокки продолжал созерцать трубку.

– За то, что он трахается с синьориной Роберти? Ты думаешь, лейтенант Пизанелли, что супружеская измена – это уголовное преступление? Посадить человека в тюрьму за то, что он обманывает жену и забирается этажом ниже в постель к хорошенькой маленькой туринке?

На влажном лице Боатти проступил густой румянец:

– Я явился сюда не для того, чтобы выслушивать оскорбления.

Тротти поднялся и подошел к полицейским:

– Знаете ли, господа, что мне поведал Дзани? – На Боатти он не смотрел. – Дзани поведал мне, что его сын Альберто – бывший ученик Розанны Беллони, который более десяти лет после школы поддерживает с ней отношения…

– Тот гомосексуалист, что работает в «Libreria Ticinum», – с кольцом в ухе и в мотоциклетных бутсах? С таким хорошеньким маленьким личиком? Это сын Дзани? – спросил Майокки.

– Альберто Дзани, – кивнул Тротти. – С год назад – а виделись они регулярно – он почему-то так разозлился на Розанну, что потерял над собою контроль и накинулся на нее с кулаками. – Тротти махнул рукой в сторону двери. – Розанна, должно быть, нечаянно сделала какое-то пренебрежительное замечание о сексуальных пристрастиях юноши. Он набросился на нее, но в это время, к счастью, мимо квартиры случайно проходил синьор Боатти. Он услышал крик Розанны, вбежал в квартиру и помешал Дзани задушить женщину. А потом вызвал карабинеров. Разумеется, все были заинтересованы в том, чтобы замять дело. – Тротти обернулся к Боатти.

– Почему вы ничего не рассказали мне о Дзани-сыне?

– Комиссар Меренда обо всем знал.

Тротти наклонился к журналисту и постучал себя по груди:

– Я не Меренда. Почему вы мне ничего не рассказали, Боатти?

Боатти молчал.

– А мне вы ничего не рассказали потому, что прекрасно знали, что убили не Розанну Беллони.

Боатти пожал плечами.

– Вы прекрасно это знали. Знали, что это не Розанна и что у Дзани не было причин нападать на Марию-Кристину. Никакого мотива у него не было. А потом, без ключа Дзани никак не смог бы попасть в дом на Сан-Теодоро. И это вы тоже знали.

– Его могла впустить сама Мария-Кристина. И он стал бы далеко не первым любовником, кому она отпирала дверь.

– Когда все думали, что мертва Розанна, вы знали правду. Знали, что это Мария-Кристина. А комиссар Меренда этого не знал. Как и начальник квестуры. Естественно, они предположили, что Дзани вернулся на место преступления. И на сей раз действительно убил Розанну. – Тротти отхлебнул остывшего кофе и продолжал: – Слишком много шума. Понятно, что начальник квестуры не хотел, чтобы я во все это вмешивался. И велел мне не высовываться. Преступник был ему известен, во всяком случае, он так полагал. Беда в том, что этот преступник оказался сыном одного из его самых старых и надежных полицейских.

– Агента Дзани, – сказал Майокки, не отрывая взгляда от трубки.

– Начальник квестуры хотел, чтобы дело не раздували, чтобы все было шито-крыто. – Тротти кисло улыбнулся. – И поэтому даже хотел удалить меня из города. Он едва не заставил меня уйти в отпуск и уехать на озеро Гарда. – Он фыркнул. – Много шума!

Моногамия

Тротти опешил.

– Именно это я и сделал.

– В Грецию? – недоверчиво переспросил Тротти.

– Уехали сегодня.

– Уехали? Значит, Розанна Беллони не одна?

– Нет, конечно. – Боатти вежливо улыбнулся и посмотрел на стоявших у батареи полицейских. – В свадебное путешествие люди стараются уезжать не в одиночку.

– Не могу поверить. – Тротти замотал головой. – Вы хотите сказать… вы нам хотите сказать, что Розанна Беллони проводит сейчас в Греции свой медовый месяц?

– Ей почти шестьдесят, комиссар. Вам не кажется, что в этом возрасте она имеет право на счастье?

– А ее сестра? Мария-Кристина мертва – ее убили. Мария-Кристина ни на что не имеет права?

– Так для всех гораздо лучше. Неужели вам не понятно – Розанна всегда страдала. – Боатти жестом выдал свое раздражение. – Страдала в молодости, пытаясь защитить младшую сестру. Она всегда пыталась защитить Марию-Кристину – и что в результате? Розанна о ней заботилась, жертвовала собой, отдавала ей всю свою любовь – и чем Мария-Кристина кончила? Тупая развратная баба, которую до смерти избил последний из ее бесчисленных любовников.

– Не вы ее убили?

Боатти вопрос проигнорировал.

– Почему Розанна Беллони поехала в Грецию? – Голос Тротти все еще звучал недоверчиво. – И с какой стати это свадебное путешествие?

– Потому что Розанна наконец-то решила пожить для себя. – Решила, что она хочет жить с мужчиной.

– С каким мужчиной?

– С мужчиной, которого она всегда любила.

– Кто он?

Боатти дернул плечами, словно удивляясь недогадливости Тротти.

– Акилле Талери, естественно. Учитель из Вентимильи.

– Значит, вы все знали, Боатти?

– Что я знал?

– Где была Розанна. Вы все время знали, где она и что делает. И с кем она.

– Конечно, знал.

– И вы лгали?

Боатти холодно поглядел на Тротти.

– Вы лгали?

– Розанна нуждалась в моей помощи.

– И пудрили мне мозги.

– Совсем нет – я рассказал вам о Розанне, рассказал об учителе.

– Вы лгали, Боатти.

– Нужно было защитить Розанну.

– Вы препятствовали восстановлению справедливости.

– Плевал я на восстановление справедливости – на восстановление вашей справедливости.

– Поэтому вы изобрели свою собственную?

– Розанна – замечательный человек. Она всегда жертвовала собой ради других. Ради матери, ради своей сумасшедшей сестры – сумасшедшей и очень развратной сестры. И вот, на склоне лет она наконец решает выйти замуж. За человека, которого она любит пятнадцать с лишним лет…

– За человека, который трахнул Марию-Кристину?

– Errare humanum est..[34]34
  Человеку свойственно ошибаться (лат).


[Закрыть]

Тротти нахмурился:

– Она вышла замуж за человека, которого однажды застала в постели со своей сестрой?

– Розанна заслужила свое счастье.

– Он предал ее.

– Приключение не всегда предательство. – Боатти снова провел рукой по подбородку. – Розанне понадобилось семь лет, чтобы решиться. Когда она наконец поняла, что молодость ушла, я, – он стукнул себя в грудь, – именно я убедил ее в том, что лучше всего ей выйти замуж.

Пизанелли, не размыкая скрещенных на груди рук, подался вперед:

– Как верный супруг, вы расписывали ей прелести моногамии?

Боатти продолжал смотреть на Тротти.

– Я единственный, кто знал. О том, что Розанна отправилась в свадебное путешествие, не знала даже ее сестра в Милане.

– Стало быть, все это время вы ее защищали?

– Как только я наткнулся на тело, я позвонил Акилле.

– Ее мужу?

– Но в гостинице их не оказалось. Они уехали в дельту По.

– Этот Акилле Талери теперь ее муж?

– Акилле и Розанна поженятся в сентябре.

Тротти поморщился:

– Медовый месяц до свадьбы?

– Боитесь, как бы она не забеременела, комиссар Тротти? – Пизанелли шлепнул Тротти по плечу и спросил Боатти: – Зачем вы звонили жениху?

– Мне нужно было сказать Акилле о смерти Марии-Кристины. Я хотел, чтобы он увез Розанну из Италии. – Не оборачиваясь к Пизанелли, Боатти продолжал смотреть на Тротти.

– В Грецию?

Боатти кивнул:

– Я не хотел, чтобы она сюда возвращалась. Не хотел, чтобы она снова переживала. Послушайте, Тротти, смерть Марии-Кристины никому особенного горя не причинила.

– Для самой Марии-Кристины это большое горе.

– Ей лучше быть мертвой.

– Полагаю, вы шутите?

– Когда Мария-Кристина была еще маленькой девочкой, ее домогался отчим. Давным-давно это было. Мне кажется, что после сорока лет страданий Розанна заслужила право на маленькое счастье. Как вы считаете?

– Итак, вы лгали?

– Разумеется, лгал. – Снова вежливая улыбка. – Я вам лгал, Тротти, и плевать мне на это. Себе я не лгал. Розанна была мне матерью. Она мне больше, чем мать. Я родился, когда мои родители были уже в возрасте. У матери – у моей родной матери – со здоровьем всегда было плохо. Нянчилась со мной обычно Розанна. А вы обвинили меня в том, что я с ней спал. – Он с отвращением покачал головой. – Или вы считаете, что можно спать с собственной матерью? Вы, должно быть, спятили, Тротти.

– А не пытался ли с ней переспать Альберто Дзани?

– Альберто Дзани – сумасшедший, ему нужно лечиться.

– Вы могли бы сказать мне, что она уехала в Комаккьо.

– И вы не вернули бы ее сюда? Не заставили бы ее отказаться от медового месяца, которого она ждала полвека? Вы этого хотите? После того как она почти пять лет решалась на этот шаг? Все бросить, вернуться сюда и снова страдать за сестру, которая никогда не умела ценить любовь Розанны. И, может быть, лишить Розанну последнего шанса на счастье.

– Неужели же ее счастье так для вас важно, Боатти?

– Да.

– Поэтому, обнаружив труп Марии-Кристины, вы и решили отправить Розанну в Грецию?

– Они вернулись в гостиницу только вчера утром. Акилле еле-еле уговорил ее уехать. Она всегда любила дельту По, а с ним ей было там еще лучше. Уезжать оттуда она не хотела. Не хотела ехать в Грецию. На отдыхе она любит много ходить пешком. Но Акилле, как и я, сразу же понял, что ему нужно увезти ее из Италии. Подальше от газет, от телевизора. – Пауза. – Акилле по-своему неплохой человек.

– Будем надеяться, – промолвил Пизанелли.

– Пожалуй, немного ограниченный. Южанин. Но мне кажется, что вместе они будут счастливы.

Кофе у Тротти совсем остыл. Он залпом допил чашку и вытер губы тыльной стороной ладони:

– А что же «фиат-панда»?

– Какой еще «фиат-панда», комиссар?

– Владелец гостиницы сообщил, что Розанна уехала с мужчиной на «фиате».

– Он правда сказал это? – На круглом потном лице засияла улыбка.

– Когда мы дозвонились до этой гостиницы, вы были со мной и Пизанелли.

– Ни у Розанны, ни у Акилле нет машины.

– «Панду» взяли напрокат.

– Уверяю вас, Тротти, никакой машины быть вообще не могло. Ни «фиата», ни какой другой. – Он поднял плечи. – Еще один случай ошибочной идентификации. Может быть, Розанну кто-нибудь подвозил, – в дельте полно автомобилей с четырьмя ведущими колесами. А может, владелец гостиницы хотел сбить вас с толку.

– Как и вы.

Боатти опустил голову, словно принимая в свой адрес комплимент:

– В некотором смысле да.

– Зачем владельцу гостиницы врать?

– Скорее всего, он и не врал. Скорее всего, ее действительно подвозили. Или же это было такси.

– Розанна была еще в дельте, когда я звонил? Когда нам удалось напасть на эту гостиницу?

– Акилле и Розанна покинули ее вчера днем.

Тротти задумчиво кивнул:

– Вот почему вы так волновались.

– Волновался, комиссар?

– Вы же знали, что она вернется в гостиницу «Бельведер», и поэтому, когда Пизанелли установил ее местонахождение, вы испугались.

– Тротти, за все это я не чувствую за собой ни малейшей вины.

– Адвокат вам так или иначе понадобится, – осклабился Пизанелли.

У Боатти поднялись брови:

– Из-за слишком дружеских отношений с синьориной Роберти?

– Из-за утаивания фактов, из-за лжи и увиливаний. И еще, Боатти, из-за того, что вы жалкое дерьмо.

– Вы меня пугаете, лейтенант Пизанелли.

– Есть за что.

Жестом Тротти остановил Пизанелли. Пристально глядя на журналиста, он спросил:

– Когда вы отправились забирать свою машину, вы ведь звонили по телефону? Вы позвонили в гостиницу. Чтобы убедиться, что она уехала.

– Она мне все равно что мать. В некотором смысле я люблю Розанну Беллони больше, чем свою родную мать. Я обязан ей очень многим, так что и расплатиться, наверное, не удастся. Не так уж много хорошего я сделал в жизни…

Пизанелли хотел что-то сказать, но Тротти бросил на него злой взгляд.

– Я правильно – очень правильно – сделал, что пытался ее оградить. Акилле полностью со мной согласен. – Боатти провел рукой по влажному лбу. – Хотите арестовать меня, Тротти, я не возражаю. Чтобы защитить ее, я готов заплатить гораздо дороже.

– Все это разговоры, Боатти.

– Когда она через пару недель вернется, ей придется узнать правду. А теперь, теперь пусть наслаждается – в полной мере наслаждается тем маленьким счастьем, что подарила ей жизнь.

Должностное лицо

– Вы убили Марию-Кристину?

Отвечать на вопрос Боатти не счел нужным.

– Вы ее убили?

– Зачем мне было убивать эту жалкую дуру? Ее любовником я никогда не был. Никогда не ложился к ней в постель, не забирался на нее и не пытался влезть туда, где перебывали сотни других. – Он дернул плечами. – И ничего плохого Мария-Кристина мне никогда не делала.

– Кроме того, что постоянно отравляла жизнь Розанне.

Боатти кивнул.

– А вы, как только что сами признались, старались защищать Розанну.

– Задумай я убить Марию-Кристину, наверное, я не стал бы этого делать как раз тогда, когда Розанна решила отдохнуть с женихом.

Пизанелли оторвался от батареи и присел на край стола:

– Вы признаетесь, что были в доме на Сан-Теодоро в субботу ночью?

На мгновение в комнате воцарилась тишина. Потом Боатти откинулся в кресле, скрестил ноги и принялся покусывать губы.

Тротти предложил ему английский леденец из жестянки.

– Так как?

Боатти пожал плечами.

Тротти посмотрел на зажатую в руке банку, но леденца не взял:

– Вы были там с девицей Роберти, не так ли? И к своим родственникам в Верчелли вы с женой не ездили.

– Моя жена… – Боатти вздохнул и принялся нервно теребить обручальное кольцо. – Моя жена ничего не знает.

– Но она была в ту ночь в своей квартире?

– Да.

– И выдумка про Верчелли – она согласилась на нее, чтобы оградить вас?

– Мы с ней счастливы. У нас две замечательные дочурки. – Он помолчал. – Может, вам покажется странным, Тротти, но моя жена все понимает.

– Что понимает? – спросил Пизанелли.

– Понимает мужчину… понимает, что у мужчины могут возникать желания… ничего не значащие желания, у которых нет завтрашнего дня, нет будущего. Моя жена это понимает. Я не хочу сказать, что она рада…

– И не говорите.

Тротти вышел из себя:

– Пизанелли, заткнись ты ради Бога.

– Он дерьмо, комиссар.

– Не твое дело, Пизанелли.

– У него жена и две дочери, какого же хрена он трахается со студенткой, которая ему в дочери годится?

Тротти улыбнулся:

– Пизанелли, попробуй понять одну вещь. – Он достал из жестянки леденец и положил его в рот.

– Мы сейчас не на суде и не занимаемся вынесением приговоров. Наша работа – выполнять приказы, выполнять распоряжения. Мы должностные лица и…

– Он ведь все это время смеялся над нами, комиссар! Дерьмо.

– И выбирай выражения.

– Сочинил сказку про какую-то книжку.

Боатти вытянул руку в сторону Пизанелли и затряс указательным пальцем:

– Не беспокойтесь о моей книге, лейтенант Пизанелли. Я ее напишу. И обещаю вам, что там я скажу правду – всю правду о вашем в высшей степени непрофессиональном поведении.

– Вы мне угрожаете?

– Как и вы мне, лейтенант Пизанелли.

Тротти поднял руку:

– Довольно!

– Да что тут говорить, комиссар, он ее и убил. Как еще убийца мог проникнуть в дом и в квартиру Розанны Беллони? – Пизанелли смотрел на Тротти, большим пальцем указывая на Боатти. – Ключи у него были, он и убил Марию-Кристину. Он маньяк и…

– Маньяк?

Пизанелли повернулся к Боатти:

– Конечно, вы маньяк, неудовлетворенный сексуальный маньяк. Пока вы не удовлетворите свою похоть, вы готовы на все – делать больно, ранить, убивать.

– Стало быть, я вошел в квартиру и ударил Марию-Кристину Беллони по голове?

– Она собиралась обо всем рассказать вашей жене. Она вас шантажировала. Мария-Кристина вас шантажировала. – Пизанелли взглянул на Тротти, потом на Майокки. Он соскочил со стола и встал перед Боатти. – Она собиралась все рассказать вашей жене и…

Боатти приподнялся в кресле: