Текст книги "Спасти космонавта"

Марат хотел было сыронизировать: мол, да, ёпонский городовой! Ещё бы, дорогой товарищ, понять, о чём это ты… Но удержался: Викулов говорил горячо, торопясь выложить побольше, пока не перебили. И, что очень удивляло, счастливо улыбаясь при этом.

Из бестолкового, будто сляпанного из разнокалиберных обломков рассказа Тагиров понял: ещё год назад, будучи в командировке на ремонте в Иркутске, Серёга совершенно случайно познакомился с очень красивой и самой умной на свете девочкой Таней. Пруста читала, правда-правда! Да, ещё и спортсменка, играет в университетской волейбольной команде. И кто бы мог подумать, что эта выдающаяся девушка обратит внимание на такого…ммм… обычного человека, как Серёжа. (Хрен там. Ты, Серёга, совсем не обычный, такого не в каждой психбольнице найдёшь. Ладно, молчу, молчу.) Переписывались. И вот она (сама!) написала, что ждёт новой встречи с нетерпением, пусть Серёжа приезжает в отпуск в Иркутск. А отпуск только в декабре, увы. На дворе июль палит – в отпуск едет замполит; на дворе декабрь холодный – в отпуск едет Ванька-взводный; самый грязный, позже всех, в отпуск едет зампотех. А тут этот… случай неприятный. С Ханиным. (Эко как ты деликатно про труп – «случай неприятный». Всё, всё, не буду перебивать.) И вот Викулов, ужасно мучаясь нравственной двусмысленностью, всё же решился дать телеграмму Танечке. И на станции пересадки Иркутск, в два часа ночи, на платформе между шестым и седьмым путями – состоялась долгожданная встреча двух влюбленных сердец. Пока бойцы перетаскивали гроб из одного поезда в другой, Серёжа держал ненаглядную за руки и тонул в бездонных глазах. Только пятнадцать минут длилась эта встреча, но перевернула всю жизнь. Или, вернее, сразу две жизни двух очень хороших людей…

Викулов передохнул и продолжил:

– Вот. Довезли мы Ханина до Минска, там три дня на похоронах. Обратно я уже не стерпел, ехать поездом не мог, бойцов одних отправил, сам – на самолёт. И четверо суток с ней, в Иркутске!

– Ну, молодцом. Свадьба когда?

– Так я же говорю – отпуск у меня в декабре, заявление подали. – Серёга вдруг перестал лыбиться, погрустнел. – Одно только плохо – её родители против.

– Вот те раз! А чего так?

– Ну. Они такие. Упакованные, словом. Папа был заместителем директора на алюминиевом заводе, а сейчас свой кооператив открыл, производственный. Машина «Волга», все дела. Не хотят, чтобы дочка по гарнизонам моталась. Говорят, чтобы я из армии увольнялся. И, главное, спросили, сколько я зарабатываю. Я ответил – так усмехаться начали. Эх.

Вот это точно «эх». Ещё три года назад офицеры были самыми завидными женихами, вдвое-втрое больше обычных инженеров получали. А у нынешних времён новые герои. Барыги-кооператоры, братки в спортивных костюмах. Куда страна катится?

Серёга встряхнул головой, снова улыбнулся:

– Правда, есть у меня мыслишка. Если выгорит – с деньгами проблем не будет. Вообще. Уже в принципе получается кое-что, я сберкнижку в Иркутске открыл, положил четыре тысячи рублей.

– Ого! Откуда столько? Убил, что ли, кого?

Сергей покраснел, отвёл взгляд.

– Дурак ты. Не скажу откуда. Потом, может, как-нибудь.

– Конечно, кто же такими тайнами делится? Это у Серёжи Викулова блестящее будущее: жена – красавица, тесть – кооператор, богатство и почёт. А бедный Марат пусть в монгольской пустыне гниёт, в нищете и одиночестве. Ы-ы-ы!

Тагиров так натурально изобразил рыдания, что будущий молодожён и миллионер даже испугался:

– Ты чего?! Ну, я же не виноват, что у меня так получилось. Если выйдет, что задумал, так я и тебя возьму в дело. Там хватит на двоих. Наверное.

– Нет уж. Нам, коммунистам, не надо ваших капиталистических подачек. Мы вот потерпим ещё с годик, да ка-а-ак! Подгоним по Ангаре «Аврору» и грянем из главного калибра! Будем вашей буржуазной кровью крыши красить.

Викулов облегченно рассмеялся:

– Фу-у, ты шутишь, а я уже подумал… Я смотрю, у тебя настроение хорошее сегодня.

– Да, Серёга. У меня великолепное настроение, я люблю весь мир. И тебя тоже, бестолочь ты долговязая, – и дружески пихнул Серёгу в грудь.

Какое-то время они смеялись оба, на самом деле счастливые и верящие, что прекрасное будущее – вот оно, совсем близко, только руку протяни.

Серёга внезапно перестал хохотать, погрустнел.

– Одно только меня жрёт изнутри. Ведь если бы не смерть Ханина, ничего бы не было. Не встретились бы мы, не поговорили. А до декабря всякое могло случиться. Получается, он своей любви и жизни лишился ради нас с Таней.

Марат сочувственно вздохнул. Спросил, чтобы поддержать разговор:

– Как там прошло-то, в Минске?

– Никому такого не пожелаю. Мать рыдает, отец как замороженный. Девчонка эта прибежала, на гроб упала… Не оторвать было. Её по «скорой» увезли, еле откачали, с сердцем плохо. Хотя совсем молодая ещё.

– Вот как. Раскаялась, значит.

– Да нет, Марат. Тут чушь какая-то, чья-то жуткая ошибка. Не было у них с Ханиным никаких ссор. Она же у его родителей жила, её давно невесткой считали. – Серёга вздохнул. – Потом, на поминках, с его однокашниками разговаривал. Нормальный парень был, не истеричка. Такой, хозяйственный, даже прижимистый. На работу его ждали. И должен был в следующем году в институт поступать.

– Да какой ему институт! Я его посмертную записку видел – ошибка на ошибке.

Викулов пожал плечами:

– Не знаю, может, это от нервов у него. Всё-таки не каждый день вешаешься. Он грамотно писал, я помню. Говорю же – странная какая-то история.

– Ладно, теперь-то уж чего. Пошли в буфет, клюкнем чего-нибудь согревающего.

– Не, я пас. – Серёга помотал головой и улыбнулся: – Я к себе пойду. Письмо Танечке писать, со вчерашнего дня собираюсь. Пока!

– До завтра, Ромео!

* * *

Тагиров вернул в гардероб шинель. Покосился в тёмный угол: там уже вовсю назревала разборка, два лётчика ругались с тремя мотострелками. Грохот музыки заглушал голоса, но по искажённым злобой лицам видно: не последний выпуск «В мире животных» обсуждают. Ох, полетят скоро клочки по закоулочкам!

За колонной прятался, ожидая развязки, майор Сарана – гарнизонный комендант. Начнут драться, пар выпустят – он их вмиг на гауптвахту, в одну офицерскую камеру. К утру помирятся.

Без драк такие мероприятия не проходят. Кровь молодая, водкой подогретая, а на одну девчонку приходится по десятку поклонников. Будут и морды разбитые, и носы свёрнутые, куда же без этого.

Марат продрался через набитый потными телами танцоров вестибюль. Народ был уже в той стадии опьянения, когда музыка не имеет никакого значения. Прапорщик Петя Вязьмин топчется в обнимку с толстухой Галей из офицерской гостиницы уже полчаса подряд, хотя «медляк» давно сменился газмановским «Эскадроном». Прихватывает её за жирные складки, а она радостно повизгивает, пытаясь придать томности поросячьим глазкам. А в самой середине в несчётный раз изображает «нижний брейк» местная достопримечательность – старлей из разведбата дивизии. Восхищенные поклонники хлопают в ладоши и подбадривают разведчика, уклоняясь от непредсказуемо летающих по воздуху ног в тяжёлых берцах. Лёшка Воробей что-то шепчет на ухо своей ненаглядной толстушке Леночке, и оба начинают хохотать, аж завидно становится.

Прошёл через пьяно гудящий буфет к стойке. Перекрикивая музыку, наклонился к уставшей тётке в бывшем когда-то белым халате:

– Водки! Сто пятьдесят!

Барменша отрицательно помотала головой:

– Давно кончилась. Вино сухое осталось, «Ркацители». Будешь?

Марат расстроился:

– Да ну…

Тётка оглянулась по сторонам, хитро подмигнула:

– Местное есть.

– Гадость небось?

– Нормально, сама пробовала.

– Давай.

– Пятнадцать тугриков. Только не отсвечивай тут, отойди куда-нибудь от стойки. Посуду не забудь принести обратно.

Тагиров забрал гранёный стакан, на две трети наполненный мутной жидкостью. Вспомнил бессмертное: «Нюхнул старик Ромуальдыч свою портянку и аж заколдобился». Передернул плечами; не дыша, влил в себя половину. Потеплело.

– О! Это «чамбур»? Можно глоточек?

Марат не сразу признал продавщицу хозяйственного магазина Раечку: в боевой раскраске, с копной черных завитых волос, в розовых обтягивающих лосинах она явно чувствовала себя неотразимой королевой дискотеки. Рядом топтался здоровенный грустный кавказец с капитанскими погонами. Кавалер умоляюще прогундел:

– Раэчка, сердце моё, тэбе хватит, да.

– Отстань, Каро, – и продолжила разговор с Тагировым: – Я тебя сразу узнала, ты с Олей Сундуковой в магазин приходил. Тимур тебя зовут?

– Марат. И я не приходил с Ольгой Андреевной, а скорее уходил.

– Какая разница? Ну, так я глотну?

– Пожалуйста. Только осторожнее, он крепкий.

Рая презрительно усмехнулась и, не морщась, опустошила стакан. Тагиров аж крякнул: ни фига себе, глоточек!

Девица выдохнула.

– Ох, хорошо! Карапет, дорогой, принеси ещё стаканчик. И молодому человеку тоже.

Капитан вздохнул, покачал головой:

– Вай, Рая! Если только вина. А молодой человэк не хочэт, я же вижу, да.

– Ладно, зануда, будь по-твоему. Неси.

Карапет-Каро ссутулился и побрёл к стойке. Рая схватила Марата за руку, приблизилась, щекоча налакированной прядью щёку:

– Пошли, потанцуем. А то этот гнус танцевать отказывается. – Скорчила смешную рожицу и передразнила: – «Вай, Раэчка, мнэ нэсолидно».

И потащила в вестибюль, не слушая возражений.

* * *

Рая танцевала лихо: невпопад музыке; очень сексуально, по её мнению, дёргаясь всем телом и бросая заманчивые взгляды, куда придётся. Марат, увидев растерянного капитана со стаканом, помахал ему, а когда тот продрался сквозь танцующих – сдал Раю с рук на руки и смылся. Успев получить от неё полный презрения взгляд и порцию нелестных определений, самым литературным из которых было «ссыкло».

Добрался до своей квартиры, вспоминая по дороге подробности сегодняшнего дня и улыбаясь. Когда вешал парадный китель в шкаф, привычно выгреб из карманов документы, сигареты и спички. Сунул руку во внутренний карман, нащупал конверт. Ёшкин кот, это же Примачука письмо, совсем забыл! Что ему надо, интересно?

Здравствуйте товарищ лейтенант!

Или, наверно, прощайте. Скорее всего, наш поезд уже пересёк границу, так что привет вам из Союза. Я не мог рассказать всего про Ханина до своего дембеля. Боялся, что это может меня задержать, а домой уж больно охота. Ну сами понимаете. Прокурор там, допросы – оно мне надо? Так можно и до Нового года в Чойре проторчать, а домой уж очень хочется, два года – это очень долго, товарищ лейтенант.

Вы не подумайте, я ничего не хотел скрывать и ничего плохого не думал делать. Вы – классный мужик, хоть и молодой ещё, не думал вас подводить или какую там подлянку кинуть. Просто очень хочется домой. Ну это я вроде уже сказал.

Ханин незадолго до этого дела. Ну понимаете. Незадолго как его на складе нашли, мне говорил. Мол, денег сейчас срубит море и на дембель поедет королём. Говорил что и на свадьбу с Наташкой хватит, и на мотоцикл с коляской. Я говорю, откуда такие деньги. А он намекнул, что кого-то из начальников своих поймал на воровстве. Боеприпасов и оружия. Тут серьезное дело – трибунал. Ну он и сказал, чтобы ему дали денег, а то заложит. Вот такие дела. Теперь думаю, что его на самом деле убили или что ещё подстроили, типа он сам повесился, чтобы не застучал.

Не подумайте, что я трус или трус какой, потому не сказал вам правду тогда, когда китайцев ловили. Просто Хану уже всё равно было, а мне нет. Просто очень хочется домой.

А так спасибо вам за всё. Будете в Борисове, меня найдите. Вспомним, как служили.

Ст. сержант ЗАПАСА. ДЕМБЕЛЬ! Примачук.

6 ноября 1988 года.

Марат перечитал ещё раз. Шарахнул кулаком по шкафу. Картина наконец-то сложилась полностью.

Выскочил из квартиры и понёсся по лестнице вверх.

* * *

Монголы – вечные странники. Пилигримы гигантской пустыни, раскинувшейся на два миллиона квадратных километров, неспешно путешествуют они сквозь пространство и время вслед за тощими овечьими стадами. Бараны старательно щиплют коротенькую травку, выжженную беспощадным солнцем. Зимой им по-приятельски помогает ветер, быстро сдувая редко выпадающий снег.

Но в том году природа, уставшая от однообразия, решила поразвлечься, что привело к чудовищным последствиям. После октябрьской вьюги распогодилось, снег подтаял и превратился в наст, недоступной коркой покрывший траву. Бараны – это не северные олени, привыкшие добывать пропитание из-под белого одеяла. Потыкались глупыми мордочками в твёрдую несъедобную поверхность. Жалобно поплакали-поблеяли от голода. И начали дохнуть сотнями и тысячами.

Баранов нет – и мяса нет. Мяса нет – монголы мрут от бескормицы. Климатическая аномалия медленно, но верно превращалась в общенациональное бедствие.

Вожди Монгольской Народной Республики почесали в затылке, ничего не придумали и побежали звонить старшему брату. Мы в Совет экономической взаимопомощи входим? Вот и взаимопомогайте! А то электорат на глазах сокращается.

В Москве настроение праздничное, годовщина Великой Октябрьской, как-никак. Трубку какой-то клерк из Центрального Комитета КПСС взял, выслушал. Прожевал кусок осетрины и успокоил:

– Не бздеть, поможем. Сейчас распоряжение дадим в Министерство обороны, выдадут вам с армейских складов тушенку и крупу в требуемых количествах.

Монгольские товарищи в ответ неожиданно так:

– Не… Нам бы сена.

Москвич осетриной поперхнулся, побежал в банкетный зал, где взбодрённые клизмами и утренней реанимацией старички из Политбюро праздновали в меру скромных сил. Доложил, что и как.

Кремлёвские старцы крепко задумались. Нет, конечно, народу поблажку давать никак нельзя. Сытым станет – начнут ему в голову всякие глупости лезть, типа демократии, свободных СМИ и многопартийной системы. Так что лучше держать избирателей в состоянии предвоенной бодрости, не отягощённой полным желудком. Например, колбасу из костяной муки пополам с туалетной бумагой по талонам выдавать, как принято в Советском Союзе. Но сено! Сено – это уже перебор. Надо бы поправить монгольских коллег, а соедините-ка их прямо сюда, в банкетный зал.

– Вы чего там, пролетариев скотоводческого труда травой вздумали окормлять? Признавайтесь, идеями «чучхе» заразились, Ким Ир Сену подражаете? Он-то давно своих корейцев на питание древесными листьями перевёл, и вы туда же? Ревизионисты, понимаешь, серп и молот вам в грызло!

Монгольские начальники испугались, заблеяли на манер помирающих овечек:

– Нет, что вы, товарищи продолжатели! Какой уж там ревизионизм. Никаких бухаровых с троцкими, альпеншток им в голову. Сено – это для баранов. Чтобы они подкормились и выжили, тогда и электорат, глядишь, повременит коньки отбрасывать.

– А-а-а, вот оно что!

Мудрецы из Политбюро с облегчением вздохнули и начали давать срочные распоряжения. Полетели через громадную страну телеграммы-«молнии», побежали курьеры, поскакали фельдъегеря по коридорам. Железнодорожные платформы срочно опорожнили прямо на насыпь и под погрузку подали, армию озадачили насчёт выделения техники и людей… Забайкальских председателей колхозов брали тёпленькими прямо из постелей, от рыдающих жён отдирали… Ох, у многих сердце остановилось со страху – незабвенный тридцать седьмой год вспомнился. Кто-то отбился, в окно выскочил да в тайге сховался. Кто-то тут же признался во всех грехах – и об украденном осенью мешке овса рассказал, и о приписках, и о полюбовнице-секретарше. Хотя и вопросов им про то не задавали!

Выживших озадачили: сено и комбикорма – срочно на ближайшую станцию доставить, согласно графику.

И кричал, утирая слёзы с дубленой рожи, здоровенный седой дядька – директор совхоза:

– А нам-то как? Своих-то коров чем до весны кормить? Растили их, как родных детушек, ночей не спали, телят из соски выпаивали, а теперь что, всех под нож? Не отдам корма, не отдам! Стреляйте прямо тут, всё легче будет.

И объясняли терпеливые инструктора парткомов политически близорукому дядьке: спасать надо товарищей по лагерю, по социалистическому. Мы, русские, за планету в ответе. Всем поможем, всех утешим.

А сами как? Да не важно. Как-нибудь…

* * *

Марат взлетел по лестнице, забарабанил по двери. Прислушался: играл магнитофон, доносился визгливый смех толстухи-Гали. Пнул в хлипкую филёнку раз, другой…

Музыку выключили, зашлёпали босиком по линолеуму. Петя пробурчал, возясь с замком:

– Ну, кого там принесло? Затрахали, алкаши, прям невтерпёж им.

Тагиров подождал, пока дверь приоткрылась, натянув цепочку, и врезал со всей дури ногой. Влетел в прихожую, добавил кулаком, прижал ошалевшего прапорщика к стенке:

– Ну что, сука, пора ответ держать? Угробил пацана! А ещё тугры с меня стряс за позорящее офицера поведение, скотина. Н-н-на!

Коленом в пах. Петя, хватая воздух раззявленным ртом, сполз по стенке, уселся на пол.

Из комнаты вылетела фурией, размахивая крыльями халата, когтями целясь в лицо, растрепанная Галя. Марат увернулся, оттолкнул пятерней в пухлую грудь. Наклонился над Вязьминым:

– Я тебя сейчас в дерьмо уделаю. Скотина, убийца.

Петя испуганно хлопал белёсыми ресницами:

– Чё ты, чё ты? – елозя ногами по полу, прикрыл голову руками. – Кто убийца-то?

– В тот день, когда Ханин повесился, мы с тобой в одном автобусе ехали, а на разводе тебя не было. Где ты был два часа, а? Почему предсмертная записка печатными буквами написана, с ошибками? Кто её писал? Отвечай!

Сапогом – в печень. Начальник склада охнул, повалился набок. Галя взвизгнула, но с места не тронулась.

Марат вынул конверт, захлестал по щекам:

– Мне Примачук всё написал! За что деньги с тебя Ханин тянул, а? Куда ворованное оружие дел, козёл?

Петя побледнел, сел ровно. Прохрипел:

– Всё, всё, хватит. Скажу. Всё скажу.

Марат отступил на шаг, выдохнул. Сердце колотилось, стучало в голову.

Вязьмин сидел, закрыв лицо ладонями. Галя тихо плакала, всхлипывая, как ребёнок.

– Ну. Я жду. – Тагиров стоял, скрестив руки на груди.

– Марат, я… Я не знаю, как так вышло. Бес попутал. Деньги, чтоб им ни дна ни покрышки. Жадность моя. Всё мало, мало…

– Ага. Это деньги пацана в петлю засунули? Или ты?

– Я… Но и без них не обошлось. Ханин мне выбора не дал, шантажировал. Я подумал: сейчас дам, потом ему понравится, ещё потребует. Всю жизнь страх висеть будет, что заложит он меня.

Прапорщик вдохнул и заговорил с надрывом:

– Понимаешь, устал я от всего. Думал, поднимусь нормально, бабла накоплю – и свалю из армии. Домик купим, заживём по-человечески. Мы же с ней, – Петя кивнул на Галю, – расписаться решили. Детишек завести. Эх…

Галя ойкнула и завыла в голос.

Лейтенант поморщился, кивнул на женщину:

– Утихомирь её, сейчас весь дом сбежится. Я зайду, что ли.

Тагиров прошёл на заставленную бутылками и мешками сухой картошки кухню. Присел, закурил. Вязьмин что-то тихо бормотал в коридоре, успокаивал. Потом вошли оба – Петя, бледный и трезвый. Шмыгающая носом Галина встала у входа, кутаясь в халат. Прапорщик тоже закурил, сказал:

– Я даже рад, что так вышло. Что всё кончилось наконец. Ханин ко мне каждую ночь приходил. Она вон говорила: «Хватит мучиться, иди, признайся, срок меньше тебе выйдет». Дождётся, мол.

Галя всхлипнула:

– Конечно, Петенька, дождусь. Родненький мой! – и опять заскулила, зажав рот рукой.

– Всё, хватит реветь. Дождётся она. Знаешь, сколько дадут за убийство? Если не «вышку» вообще, – помолчал, спросил у Марата: – А и правда, сколько дадут?

Тагиров пожал плечами:

– Я почём знаю? Я же не мент тебе, Уголовный кодекс не читал. Но за явку с повинной должны скостить, это точно.

Вязьмин вздохнул:

– Сейчас-то что. Я своё время упустил. Надо было сразу к Пименову идти, сдаваться. А ты же докопался до всего, теперь – никакого чистосердечного признания. По полной отгребу. И правильно. Я уже сам начал про петлю задумываться. Спать не могу, глаза закрою – Ханин стоит. «Может, не надо с утра пить-то, товарищ прапорщик?» А я говорю, мол, надо бухнуть за благополучное разрешение проблемы и за дембель твой, за счастье с Наташкой. Деньги ему отдал, чтобы успокоился. Потом, конечно, забрал из кармана. В «чамбуре» – то снотворное размешал… Натворил – теперь не отмолить. Никчемный я человек. Когда с Галкой познакомился – думал, вот оно, счастье. А, значит, не смог удержать его. Сам и виноват.

Сидели, молчали. Шебуршали под плинтусом тараканы, какую-то песню орали на улице ночные гуляки. Тикал будильник.

Марат вдруг почувствовал жуткую усталость. И жалость к этим глупым, жадным, несчастным людям. Подумал, решился.

– Короче, сделаем так. Завтра с утра идёшь к прокурору. Один. Всё рассказываешь, как было. Про меня и что сейчас случилось – ни слова. Ну, и в батальоне характеристики нормальные напишем, то-сё. Должно помочь, получишь по минимуму. Ложитесь спать, и я пошёл.

Встал, пошёл из кухни. Прапорщик выпучил глаза, не веря. Галина рухнула на колени, обхватила ноги лейтенанта:

– А-а-а, миленький! Спасибо тебе, спасибо…

– Встань, блин. Отцепись. Вон, Петю – дурака своего – обнимай, долго ещё не придётся.

Открыл входную дверь, обернулся:

– Вязьмин, у тебя времени – до двенадцати часов дня. Если не пойдёшь к Пименову – пожалеешь. Не подведи.

– Да куда я денусь?

Тагиров сбежал по ступенькам, успокаивая себя. Точно, некуда. Заграничные паспорта хранятся в сейфе начальника штаба, без них на границу не сунешься. Не в степь же ему бежать?

Прошёл, разделся. Рухнул в кровать и заснул мгновенно.

Через час дверь в квартире этажом выше тихо открылась, кто-то осторожно начал спускаться по лестнице, замирая при каждом шорохе…