Текст книги "Золотой ворон"

Глава шестая. Таинственные огни

Лил дождь, капли тяжело били по земле. В темноте грохотал гром, сверкала молния, раз за разом освещая мокнувших во дворе воинов.

Потерявшему сознание наследнику оказали срочную помощь, а потом перенесли его в усадьбу Северного дома неподалеку от Симобары. Узнав молодого господина, пораженные члены семьи главы Северного дома позвали своего лекаря, и тот сразу взялся за лечение. В отдельном доме, где постелили наследнику, было шумно, люди постоянно сновали в разные стороны.

Юкия молча наблюдал. Молодой господин лежал посреди комнаты, лицо его побледнело, он напоминал куклу хиина[18]18
  Хиина – кукла для Дзёси, церемонии очищения в Ямаути.


[Закрыть]. Только алая кровь, сочившаяся сквозь ткань, приложенную к боку, показывала, что он живое существо.

Вокруг перекрикивались и суетились занятые своим делом лекарь и его помощники. Юкия еще сумел постараться и не мешать им, но что ему делать – не знал. Он вышел на мокрую веранду, чтобы не путаться под ногами, и уселся на краю бамбукового настила.

Было свежо, но холода он, как ни странно, не ощущал. Дождь начался еще с приходом сумерек, и непохоже, что он скоро закончится. Уже приближалась ночь, но ливень только усиливался. Под струями дождя на двор перед зданием опустилось несколько коней.

Сначала за потоками воды Юкия не разглядел, кто это, но когда человек, спрыгнув с коня, приблизился к нему, он тихонько вздохнул:

– Госпожа Хамаю…

За ней следовал Нацука. Не обратив внимания на Юкию, они бежали к молодому господину.

В комнате заспорили. Наконец на неверных ногах вышел Нацука, бессильно оперся спиной о лестницу и опустил голову. При виде его Сумио не вытерпел, прибежал со двора и, рухнув на колени, застыл перед Нацукой в глубоком поклоне.

– Это все моя вина! Мне нет оправдания! Вы ведь столько раз предупреждали… – звучала печальная исповедь.

Но лицо Нацуки оставалось безжизненным, словно он увидел конец этого мира.

– Что теперь извиняться? Если он умрет, все кончено. – Нацука закрыл лицо руками, будто от нестерпимой боли.

Матери Коумэ и ее мужу не удалось сбежать, их тут же схватили подоспевшие люди Сумио. Они опоздали совсем чуть-чуть.

Под дождь к растерянным юношам вышла Хамаю. Она прошла мимо Юкии, который не нашелся что ей сказать, босиком спустилась в сад, где уткнулся в землю Сумио, грубо схватила его за ворот и отвесила ему пощечину. Сумио упал в грязь. Однако во взгляде Хамаю, смотревшей на него сверху вниз, не было ни гнева, ни горя.

– Ты ответствен за то, что оставил его и небрежно отнесся к своей обязанности охранять его. Это твое наказание. – Хамаю оставалась холодной. – И чтоб больше глупостей не придумывал!

– Госпожа Сакура! – растерянно произнес Нацука, глядя то на распростертого на земле Сумио, то на жену брата.

Та фыркнула, словно смеясь в ответ:

– Нацука! У тебя рожа как у мертвеца! Тебе что, сейчас заняться нечем? От того, что ты тут сидишь, ему лучше не станет.

С этими словами Хамаю отвесила и Нацуке пару пощечин.

– Будет так, как будет. Если у тебя есть время впадать в отчаяние, лучше займись его делами.

Хамаю действовала просто и ясно, и какое-то время Нацука молчал, глядя на нее, а потом со вздохом пробормотал:

– Да, ты права. Ты совершенно права. Наверняка Надзукихико сказал бы то же самое.

Когда он снова поднял голову, на лице его была привычная решимость. Он потребовал сообщать ему обо всех изменениях и отправился в тюрьму, где допрашивали Хацунэ.

Сумио тоже встал, пошатываясь, и отправился охранять окрестности. Юкия смотрел ему в спину, думая, что на самом деле Сумио не виноват. Он действительно прибыл чуть позже, чем нужно. Но им просто надо было немного потерпеть и дождаться его, тогда ничего бы не случилось. Это Юкия не удержался.

– Это из-за меня Его Высочество ударили ножом, – шепотом признался Юкия, глядя на Хамаю. – Я неверно оценил обстановку, подумал, что молодой господин убьет того человека одним ударом.

Но не получилось. И потому, когда Юкия и остальные отвлеклись, мать Коумэ ранила молодого господина ножом.

– Возможно, господин Сумио тоже виноват, но это случилось в первую очередь из-за меня.

Однако Хамаю, бросив на Юкию взгляд исподлобья, тихонько ответила:

– Не переживай. Я знаю, что произошло. Как ты и сказал, если бы молодой господин убил этого мужчину, ничего бы не случилось. Твое решение было верным. Так произошло, потому что мы скрыли от тебя кое-что об истинном Золотом Вороне.

– Скрыли?!

Юкия вытаращил глаза на Хамаю, и она ответила ему прямым взглядом.

– Понимаешь, Юкия… Он не может убить ятагарасу.

Юноша непонимающе смотрел на Хамаю.

Женщина, ставшая супругой истинного Золотого Ворона, твердо повторила:

– Истинный Золотой Ворон не может убить ятагарасу. Даже если в этом есть необходимость, Надзукихико никак не сумеет этого сделать. Вот такое он существо.

В ее утверждении слышалось смирение.

– Я не понимаю, – признался Юкия.

Хамаю горько улыбнулась:

– Ладно, остальное он сам тебе расскажет. Не волнуйся. От него так легко не отделаешься. Скоро опять будет взирать на нас своим спокойным взглядом.

Однако в глазах Хамаю, когда она посмотрела на здание, где находился молодой господин, Юкия заметил и готовность к самому худшему.

* * *

Хацунэ заперли в тюрьме при местном ведомстве, пристроенном к основной усадьбе Северного дома. Вообще-то ведомство занималось внутренними делами северных земель. Подробно допрашивать Хацунэ должны были после возвращения ко двору, но пока искали сопровождение и охрану, женщину начал расспрашивать чиновник из Тюо, расследующий это дело.

Когда Нацука присоединился к ним, Хацунэ покорно отвечала на вопросы. Она не пугалась, не оправдывалась. Ее спокойствие выглядело неестественно, и нельзя было сказать, что у нее на сердце.

По ее словам, впервые отец Коумэ связался с обезьянами в Садзаки. Дзихэя беспокоило, что его дочери приходится бедствовать, и он сразу ухватился за сделку с бывшей женой. Но он знал, что дочь не простила мать, поэтому деталей Коумэ так и не рассказал.

Сначала ему сказали, что от него потребуется просто доставить посылку в какой-то дом вдалеке от Тюо. После ужасной трагедии в Садзаки он рыдал и говорил, что речь шла совершенно о другом, но Хацунэ напомнила Дзихэю о дочери и заставила молчать, дав ему денег.

Потом она поручила Дзихэю заниматься колодцем, к которому раньше ходила сама, и тогда же переехала с новым мужем в Симобару. Торговать направо и налево «Черепком отшельника» она тоже заставила Дзихэя, чтобы скрыть свои прежние преступления.

Дзихэй был слабовольным человеком да к тому же не очень сообразительным. Он послушно выполнял все, что говорила Хацунэ, и она знала, что он в любом случае будет ее покрывать, так что не боялась, если его схватят.

Однако головорезы из Подземного города опередили двор. Дзихэй решил, что Суго станет последним делом, и намеревался уехать из Тюо, увезя в северные земли и дочь. Все остальное описано в письме.

В ночь резни в Суго Дзихэй оберегал спящую Коумэ, чтобы обезьяны не тронули ее. Однако там появились молодой господин и Юкия, поэтому он спрятался, а после того как Коумэ увезли, прибежал к Хацунэ с просьбой о помощи. Она некоторое время прятала Дзихэя в Симобаре, выжидая момент, чтобы выдать его следователям. Но тут распространился слух о том, что Коумэ передадут в Подземный город.

– Я не заставляла его писать письмо, его Дзихэй действительно составил сам. Уж такой болван! – Взъерошенная Хацунэ печально улыбнулась. – Но Коумэ кое в чем ошибается.

Коумэ утверждала, что Дзихэй пытался покрывать бывшую жену, потому что все еще любил ее. Но Хацунэ сказала, что все было не так.

– Дзихэй пошел на все, чтобы не вмешивать меня, потому что не хотел, чтобы дочь увидела, как жестока ее родная мать. К тому времени уже все знали, что он связался с обезьянами. Он не хотел, чтобы дочь поняла, что не только ее отец, но и мать были предателями ятагарасу.

– Дзихэй любил только Коумэ, а вовсе не меня, – бросила Хацунэ, словно насмехаясь над собой. – Он любил ее настоящей отцовской любовью. А я ей завидовала.

Голос Хацунэ звучал сдавленно.

– В тринадцать лет меня отдали на поругание негодяям, чтобы расплатиться за долги моего отца. А когда я, рыдая, упрекала его, он сказал мне: «Сама виновата, раз не смогла себя защитить».

Она горько продолжала:

– Смешно, правда? Мой отец был из тех, кому нельзя становиться родителем. Моя мать умерла вскоре после моего рождения, и, если подумать, еще неизвестно, был ли тот человек моим родным отцом. Однако же продавал он меня от имени отца и ничуть об этом не жалел. Мне много раз приходилось расплачиваться собой за его выпивку. Я пыталась убегать, но он всегда догонял. Как я ни старалась, как ни пыталась вести достойную жизнь, я не могла стать приличной девушкой, пока он был рядом. Поэтому, когда отец умер, я в глубине души вздохнула с облегчением. Это я оставила его, пьяного, замерзать зимой под открытым небом. Когда на следующее утро он не проснулся, я подумала, что наконец-то стала свободной. Потом я старательно трудилась, меня полюбил мужчина из дома торговцев водой, я стала его женой. Коумэ сказала, что меня интересуют только деньги, но это не так.

Конечно, она говорила не только о положении жены торговца: первое время Хацунэ, как могла, старалась беречь семью, которую заполучила после долгих страданий. Однако, когда родилась дочь, муж полюбил девочку больше, чем жену. Возможно, это было вполне естественным родительским чувством, но Хацунэ не смогла его простить.

Ее привлекало не столько положение жены богатого человека, сколько присутствие рядом мужчины, который любил бы ее больше всех остальных. Но этой любви легко и просто лишила ее дочь.

– Девчонка говорила, что никогда не считала меня матерью. Так вот и я никогда не считала ее своей дочерью. Она была словно вторая я, которая смогла стать счастливой, которой повезло. А она все жаловалась, балованная счастливая девчонка. Я завидовала ей, жалела ее и ненавидела так, что готова была задушить. Пожалуй, я бросила ее, пока не дошло до убийства, потому что по-своему ее любила. Я не помнила, чтобы меня кто-то любил, поэтому не знала, как полюбить самой, даже если бы и хотела.

А муж, окруживший своей любовью дочь вместо жены, Хацунэ представлялся предателем.

– А если бы с новым мужем у вас родился ребенок и муж полюбил бы его, что бы ты сделала?

– А что тут сделаешь? Ушла бы. Для меня нет смысла быть вместе с человеком, для которого я не единственная. – Когда Хацунэ отвечала на вопрос чиновника, в ее лице появилась печаль. – Я понимаю, что вы имеете в виду. Я сама стала человеком, которому нельзя быть родителем. Если бы муж хоть раз проявил заботу обо мне, возможно, я смогла бы полюбить дочь. Если бы муж обожал меня больше дочери, возможно, я смогла бы стать ей матерью. Но я не знаю этого наверняка.

Другие люди, слушая Хацунэ, осудили бы ее непостоянство. Они бы пожалели брошенных мужа и дочь и сказали, что, в каких бы ужасных условиях ни приходилось расти Хацунэ, это не могло стать причиной предать народ ятагарасу. Она это понимала.

– Но по-другому быть не могло. Я хотела во что бы то ни стало защитить мою жизнь с нынешним мужем, который меня любил. Поэтому я просто делала то, что необходимо для этого. А как еще я должна была поступить? Других способов нет.

До сих пор Нацука молча слушал женщину, которая совершенно не испытывала стыда. Вдруг впервые тихо задал ей вопрос:

– То есть ты совсем не раскаиваешься в том, что сделала?

Несмотря на предложения чиновника сесть, Нацука так и остался стоять у стены.

Подняв глаза на огромного мрачного мужчину, Хацунэ громко рассмеялась:

– Что за глупости! Если бы здесь было в чем раскаиваться, я бы просто всего этого не натворила. Я прекрасно понимаю, что совершила.

Ее голос звучал как колокольчик, она издевалась над Нацукой.

Сощурив, словно кошка, свои глаза с чуть приподнятыми, как у дочери, уголками, она усмехалась:

– В чем я должна винить себя? Меня никто не спасал и никто не жалел. Ни у кого из вас нет права меня оскорблять, считая предательницей. А я ничуть не обязана считать вас сородичами. Если бы я сдохла где-нибудь под забором, вы бы назвали меня бедняжкой, а про себя наверняка поглумились бы: всяко сама напросилась. Сказали бы: «Она сама виновата в том, что не вела праведную жизнь». Вы наверняка видите во мне предательницу, продавшую своих собратьев. Ну и пусть, я прощаю вас.

Хацунэ тихонько улыбнулась, и по ее щеке беззвучно скатилась слезинка.

– Если бы я росла в таких же условиях, как вы, я бы сказала то же самое.

Оставив чиновника завершать работу, Нацука вышел из комнаты. Холодный воздух проник в грудь, и дышать стало легче.

В темном коридоре вместе с охраной у двери стоял Рокон.

– Ну и работка, – небрежно сказал телохранитель мрачному Нацуке.

Наверняка он слышал через дверь то, что говорила Хацунэ. Нацука с неприязнью посмотрел на легкомысленного Рокона, но тут же снова взглянул на дверь.

– Нет. Никак не могу ее понять.

Он выслушал весь рассказ этой женщины, но ее чувств совсем не разделял.

– Огромное множество ятагарасу ведет достойную жизнь в тех же условиях, что и она. Почему она решила, что ее несчастья послужат ей оправданием? Если все, кто оказался в похожем положении, испытывают такую же ненависть к другим, я должен уничтожить всех до единого ятагарасу, которым пришлось нелегко. Продавать ятагарасу обезьянам само по себе непростительно, но она еще и попыталась убить истинного Золотого Ворона. Жаль тех, кто стал жертвой тех чудовищ, и жаль Надзукихико, которого она ткнула ножом.

Услышав это, Рокон напыщенно кивнул:

– Вы совершенно правы, господин Нацука. Вы ни в чем не ошибаетесь.

– Само собой. Это ясно, и мне не требуется подтверждение от тебя. Я ни в чем не ошибаюсь, – несколько раз повторил Нацука, после чего с подозрением посмотрел на Рокона: – Так что не смотри на меня с таким самодовольным видом. Противно.

Однако Рокон ничуть не изменился в лице, и Нацука не стал веселее. В нем не было ни капли жалости к Хацунэ. Это правда. Он почти инстинктивно понимал, что жалеть преступницу нельзя.

«Скорее всего, ее ждет ужасная казнь. Это естественно, и это правильно. Сама напросилась» – эти слова вдруг всплыли у него в голове, и он неожиданно для самого себя прищелкнул с досады языком.

Затем вместе с Роконом он вышел из тюрьмы, чтобы приготовить все к отправке Хацунэ и ее мужа во дворец.

* * *

Эта ночь стала для Юкии самой длинной в жизни. Когда наступила полночь, лекарь повернулся к молча сидящей в углу комнаты Хамаю и склонил голову. Больше он ничего не мог сделать. Все средства исчерпаны. Дальше оставалось только ждать, очнется молодой господин или нет. Хамаю кивнула и сказала лишь: «Благодарю за работу».

Через щелку в двери Юкия разглядел, что хозяин бессильно лежит на чистых простынях. Подойдя к изголовью, Хамаю посмотрела на мужа сверху вниз. Юкия не мог больше этого видеть и отошел от двери. Однако идти ему было некуда. Он снова оперся спиной о стену и стал ждать пробуждения молодого господина. А что ему еще оставалось делать? Сумио, скорее всего, с теми же чувствами обходил территорию, с опозданием выполняя свои обязанности телохранителя.

Дождь тем временем ослаб, а там и рассвет наступил. За облаками, видимо, вышло солнце: небо посветлело от ярких, не видимых отсюда лучей.

Юкия рассеянно смотрел на двор, как вдруг в комнате послышалось движение. Он подскочил, – а вдруг? – и тут же раздвижная дверь резко открылась.

– Его Высочество молодой господин изволили открыть глаза!

Услышав громкий голос помощника лекаря, затаившие дыхание люди в соседней комнате громко закричали от радости. Сам наследник еще не до конца пришел в себя: видимо, от большой потери крови, но лекарь был уверен, что теперь опасность миновала.

Дамы, услышав новость, засуетились, слуги северного дома обращались в птиц, чтобы разнести повсюду радостную весть, и один за другим взлетали в прояснившееся небо. Узнав, что сказал помощник лекаря, со всей быстротой примчался Сумио, а Юкия, наоборот, точно лишившись сил, сполз по стене.

«Спасибо, Ямагами-сама!»

Юкия впервые от всего сердца вознес благодарность горному божеству, в существование которого толком не верил.

Даже после того, как молодой господин пришел в себя, Хамаю полностью передоверила все надоедливое общение с двором Нацуке и Масухо-но-сусуки. Собственно, чтобы не утомлять супруга, который еще не до конца оправился, она потихоньку раздавала указания, но при этом ревностно ухаживала за ним, чего никто от нее не ожидал.

Юкию молодой господин призвал к себе вечером второго дня после того, как очнулся. Сказал, что хочет поговорить.

В отличие от Хамаю, не отходившей от супруга, Юкия до сих пор не видел молодого господина. Впрочем, он никуда не уходил и слонялся без дела вокруг комнаты хозяина.

Хамаю, которая так набросилась ранее на Нацуку, Юкию не ругала. Она безотлучно находилась при муже, но, увидев, что пришел Юкия, с понимающим видом вышла из покоев.

На время интенсивного лечения молодого господина положили в отдельное строение, но сейчас он перебрался в комнату для гостей. Наверное, остальных тоже куда-то отослали, так что, когда Хамаю удалилась, хозяин с Юкией остались наедине. Чтобы спрятать взгляд, Юкия уставился на колокольчики, которые стояли в токономе[19]19
  Токонома – ниша, которую украшают свитком с каллиграфической надписью и сезонными цветами.


[Закрыть], и сел на колени.

– Прости, что доставил столько беспокойства.

Молодой господин, которого Юкия не видел три дня, выглядел как обычно. Конечно, он был еще бледноват и беседовал, приподнявшись на постели.

– Ложитесь, пожалуйста, – попросил Юкия.

– Хорошо, если ты не против, – ответил тот и тут же опустился обратно: похоже, еще не совсем окреп. Впрочем, это было вполне естественно.

– Хамаю тебе объяснила?

Юкия понял, что речь идет о той самой особенности истинного Золотого Ворона, и молча кивнул.

– Что вы не можете убить ятагарасу?

– Да. Из-за того, что я не предупредил, тебе пришлось пережить ненужные муки. Но я не мог рассказать об этом человеку, который не клялся мне в верности, – с серьезным видом объяснил молодой господин. – Об этом я и хотел поговорить. Я решил, что тебе пора понять, что такое истинный Золотой Ворон.

Юкия молча поднял голову, и наследник тихо заговорил:

– Нацука называет меня спасением страны Ямаути.

От неожиданности Юкия выпучил глаза.

Молодой господин продолжал:

– Наверное, точнее не Нацука, а дом Сокэ. Когда рождается истинный Золотой Ворон, в страну Ямаути непременно приходят бедствия: засухи, потопы, эпидемии. Ты и сам прекрасно знаешь, что сейчас при дворе считается, будто из-за того, что родился истинный Золотой Ворон, случаются все эти несчастья. Но на самом-то деле все наоборот.

– Наоборот?

– Да. Не бедствия случаются из-за рождения истинного Золотого Ворона, а истинный Золотой Ворон приходит в мир, когда приближаются катастрофы, чтобы противостоять им.

Засуха, проливные дожди – это проблемы, с которым не могут справиться обычные люди. Сколько раз в истории Ямаути случалось, что стихийные бедствия или массовые болезни угрожали существованию рода ятагарасу? И в такие времена непременно появлялся тот, кто обладал способностью разрешить возникший кризис, – истинный Золотой Ворон.

Он рождался в доме Сокэ – Золотой Ворон, умеющий молиться о ниспослании дождя в засуху. Золотой Ворон, владеющий силой усмирить воду при наводнении. Золотой Ворон, знающий, как исцелять людей во время эпидемии.

– Думаю, в крови дома Сокэ есть что-то такое, какая-то воля сохранить семя ятагарасу в стране Ямаути. И возникает она в виде истинного Золотого Ворона.

Таким образом возникла система, при которой тот, в ком есть эта огромная сила, получает реальную власть и становится истинным Золотым Вороном, а все остальные делают все, чтобы оберегать его. Изначально роль дома Сокэ заключалась в защите истинного Золотого Ворона, а не правлении страной Ямаути.

Вот почему Нацука, воспитанный как кровный сын дома Сокэ, не боролся за власть. Он знал: даже окажись он на троне, помешав истинному Золотому Ворону, ему, обычному ятагарасу без особых сил, пришлось бы столкнуться с непреодолимыми бедствиями. Поскольку родился истинный Золотой Ворон, Надзукихико, он понимал, что мирной жизни осталось длиться недолго.

– Честно говоря, я и сам не знаю, как появился истинный Золотой Ворон. Точно одно: я тот, про кого сказано в «Уложениях Великой горы».

Золотой Ворон – отец всех ятагарасу и мать им. Во все времена должен он с любовью в сердце встать во главе своих детей, своего народа. Какие бы невзгоды ни ждали его народ, он защитит, направит и поведет его. Золотой Ворон – покровитель всех ятагарасу.

– Значит, вы… – с трудом выдавил Юкия из пересохшего горла. – Значит, вы не пытались стать Золотым Вороном, а действительно были им с рождения?

Ничего не зная об этом, Юкия считал, что истинный Золотой Ворон всего лишь уловка дома Сокэ, а молодой господин желает только власти. Выходит, он жестоко обижал хозяина.

Молодой господин озадаченно смотрел на дрожащие губы Юкии.

– Не переживай ты так. Что еще ты мог думать?

– Но ведь…

– Нет, правда, не мучай себя! Я-то ведь бессердечен, – сказал он как ни в чем не бывало.

Юкия некоторое время молча смотрел на хозяина.

– Это в каком смысле? – хриплым голосом спросил он, и молодой господин чуть наклонил голову.

– Можно сказать, это плата за особые силы. Ведь какими бы способностями ни обладал человек, если он начнет использовать их ради своей личной выгоды, его нельзя будет назвать настоящим правителем.

Золотого Ворона делает таковым не способность латать прорехи в Ямаути или оборачиваться птицей по ночам, а его душа, которая, что бы ни случилось, в первую очередь болит за народ Ямаути.

– Поэтому, обладая сущностью Золотого Ворона, правителя, я не обладаю сердцем ятагарасу. – Молодой господин вдруг печально улыбнулся, будто вспомнив о чем-то. – Когда-то я растерялся, услышав, как мать говорит ребенку: «Нельзя делать другим то, что тебе самому было бы неприятно», ведь я не помнил, чтобы кто-то сделал мне что-нибудь неприятное. Поэтому, даже если получалось представить себе чужие чувства, по-настоящему сопереживать людям я не мог.

Молодой господин вдруг посмотрел на Юкию растерянно.

– Наверняка я и тебе причинил много неприятных минут, сам того не осознавая. Прости, – виновато сказал он.

Юкия чуть не расплакался.

– Ну, что это за глупости. Такого не может быть!

– Но это действительно так, с этим ничего не поделаешь. Возможно, именно поэтому я и не могу убить ятагарасу, ведь нет родителей, которые убивали бы своих детей.

По крайней мере, так определено в «Уложении Великой горы». Поэтому даже ради своей защиты молодой господин не мог пожертвовать жизнью ятагарасу. И если бы кто-то задумал погубить правителя, не пришлось бы даже готовить сложный заговор: достаточно взять в заложники любого жителя Ямаути – и Золотому Ворону останется только погибнуть.

Истинный Золотой Ворон оставался совершенно беззащитным перед ятагарасу, которых должен оберегать. Ведомый божественной волей в сражении с несчастьями, постигшими страну, он в то же время был уязвим для предателя.

«Вот почему Нацука и Сумио так ревностно опекали молодого господина», – вдруг понял Юкия.

– То есть у вас нет совсем никаких чувств? И что бы с вами ни делали, вы ничего не испытаете?

– Да. – Отвечая на этот вопрос, молодой господин вдруг отвел глаза. – Хотя… вообще, не знаю. Я сам толком не понимаю. Даже если и есть какие-то чувства, я не умею осознавать их. Возможно, если возникают такие, которые не совпадают с волей Золотого Ворона, они исчезают и я не успеваю их ощутить. Мое «я», «я» Надзукихико, мгновенно исчезает, словно тонкий намокший листок бумаги, стоит ему соприкоснуться с волей Золотого Ворона.

– Но тогда выходит, что у вас есть сердце, просто надо ним царит воля Золотого Ворона.

– Даже если так, с этим ничего не поделать.

– В смысле «ничего не поделать»?

– Потому что я Золотой Ворон, предводитель всех ятагарасу. С этим ничего не поделаешь, – повторил молодой господин, глядя прозрачными, будто стеклянными глазами.

Юкия вышел из покоев хозяина, шатаясь и закрывая рот руками. Голова раскалывалась. Его мутило, будто из желудка пытался подняться сгусток белого воздуха. Он не мог забыть глаза молодого господина, когда тот повторял: «С этим ничего не поделаешь». Его называли бесчувственным, бездушным, но ведь Юкия-то знал, что тот умел смеяться, как самый обычный ятагарасу.

Если Юкия прав и молодой господин не лишен сердца и души, а просто вынужден был убивать в себе душу, тогда ему наверняка очень тяжело живется.

– Ты правильно чувствуешь, – обратился кто-то к Юкии, и от неожиданности тот вздрогнул.

Обернувшись, он увидел Хамаю в свете фонарика. Ее фигура в ультрамариновом хитоэ и темно-синей куртке хаори с красной подкладкой и узором в виде текущей воды казалась какой-то призрачной, нереальной.

Он не понял, как ей удалось прочитать его мысли, но Хамаю легонько ткнула себя пальцем в щеку:

– У тебя на лице написано: «Невероятно!»

Юкия невольно дотронулся до своей щеки, и Хамаю рассмеялась.

– Госпожа Хамаю, а что вы думаете о Его Высочестве? – вырвалось у него.

Супруга молодого господина оборвала смех и перевела взгляд на ухоженный сад:

– Знаешь… Во-первых, я думаю, что отсутствие у него сердца – вранье.

– Вранье?

– Ты и сам это чувствуешь, поэтому не можешь поверить его словам.

В ее глазах прятались смешинки, она будто подтрунивала над юношей, и он почувствовал, как исчезла из груди тяжесть.

Вечер был ясным, но в воздухе пахло влагой. Юкия только сейчас обратил внимание, что с улицы доносилось кваканье лягушек. Теперь, когда юноша заметил этот звук, показалось, будто он зашумел громким хором, стало даже странно, как можно было не слышать его раньше.

– Значит, у Его Высочества…

– …есть свое сердце, сердце Надзукихико. Это точно. Но, как он и сказал, лишь он сам не может его почувствовать. Бедняга, – вздохнула Хамаю. – Мы все оцениваем людей на основании симпатии или неприязни. А ему в этом не на что опираться, поэтому он часто ошибается.

Выбирая супругу, он много раз повторял: «Я не считаю женщину какой-то особенной только потому, что она станет моей супругой, и не испытываю к ней любовных чувств. Если это будет необходимо для политики, я без колебаний убью ее. Хочешь ли стать моей женой, несмотря на это?»

– Масухо-но-сусуки тогда возмутилась, говорила: «Какой бессердечный человек!». А ведь он просто ничего другого не мог сказать.

Как истинный Золотой Ворон, он должен в равной степени любить всех ятагарасу. Иначе это будет несправедливый правитель. Ему строго запрещено показывать свою привязанность к кому-то определенному, даже если он любит человека. Вот поэтому он и не может «считать кого-то особенным».

– Но это вовсе не значит, что он ничего к нам не чувствует. Он просто равным образом любит всех ятагарасу.

Даже если кто-то принес в жертву других людей ради собственных устремлений, даже если он попытался нанести вред молодому господину – если он ятагарасу, Золотой Ворон должен его любить больше всех на свете. Он действительно просто не может относиться по-особому к кому-то одному.

– Поэтому если умер тот, кто пытался его убить, он испытает такое же горе, как мы, потеряв самого дорогого нам человека. Бедняга. Это так тяжело и так печально, – снова резко повторила Хамаю и понурилась. – Но при дворе этого не понимают. Если даже им объяснить, что такое истинный Золотой Ворон, они уловят только, что убить его им помогут заложники. И мне от этого ужасно горько.

Хамаю говорила с чувством, и, глядя на нее, Юкия вдруг понял, почему молодой господин выбрал ее себе в супруги. Скорее всего, эта женщина уже давно увидела его истинную сущность и именно поэтому могла понимать этого человека, жалеть и в то же время любить.

После недолгого молчания Хамаю подняла голову и пристально посмотрела на Юкию.

– То, что он не осознает своих чувств, не значит, что он ничего не чувствует. Запомни это, – строго сказала она, и юноша, выпрямившись, серьезно кивнул.

– Юкия! Пойдем посмотрим на огоньки!

Спящего Юкию кто-то растолкал, и он сначала даже не понял, что это молодой господин.

Дело было вечером, накануне отъезда в Тюо: лекарь, глядя на то, как поправляется больной, дал свое разрешение. Юноша ожидал, что молодой господин уже давно в постели, поскольку ему наказали лечь пораньше, чтобы успеть выспаться. Так почему же сейчас он стаскивает с Юкии одеяло?!

– Огоньки?

– Помнишь, нам говорили, что в последнее время их часто видят. Кажется, тут неподалеку их тоже можно наблюдать. Я узнал: говорят, они как раз появились.

– Вы только что после ранения, разве вам можно выходить ночью на холод?

– Уже можно! К тому же я бы хотел показать их тебе.

Юкия понял, что тому есть какая-то причина. Чуть подальше за спиной хозяина маячил Сумио. Юкия глазами спросил: мол, как с охраной, и тот уверенно кивнул. Тогда Юкия решил послушно пойти со всеми.

В этот раз они вместе с Сумио и доверенными воинами из Ямаути-сю отправились на священную территорию другого храма: в прошлый свой визит молодой господин, похоже, не «штопал» здешние прорехи. Шагая по ночному лесу, Юкия волновался о хозяине, но тот, похоже, хранил полное спокойствие.

Когда юноша, как и в прошлый раз, почувствовал мягкое опьянение, отряд вышел на вершину высокого обрыва. Лес расступился, и перед глазами раскинулись широкие просторы. Юкия ахнул, увидев открывшуюся на той стороне картину. Он выбежал на самый край, и ветер снизу растрепал его челку. Там, где тьма окутывала тело, должна была возвышаться темная горная гряда, но теперь раскинулся невиданный пейзаж.

Он увидел сверкающие звезды.

Тысячи их рассыпались по равнине внизу. Беспорядочно сверкающие белым, желтым и красным огоньки усеивали подножие горы. Иногда они мерцали, двигались, меняли цвет – мириады огней.

Конечно, это не горящее пламя, не блуждающие огоньки. Это было красиво. Очень красиво и в то же время ужасно. Это было зловеще. Звезды должны находиться в небе, а эти огни, разрушающие тьму, казались не звездами, а глазами каких-то вредителей, пожирающих урожай на полях.

Из-за того, что огоньки плотно покрыли всю землю, настоящие звезды на небе было трудно разглядеть. Над головой появился месяц, но от сияния земных звезд его свет тускнел. Таких ночей Юкия еще не видел.

– Это…

– Это ночной пейзаж в человеческом мире. Вот что такое огни сирануи. Если не латать прорехи в Ямаути, иногда можно увидеть такие картины. Смотри, Юкия. – Молодой господин указал на огоньки. – Под каждым таким огоньком живут люди. Сирануи – это свет, которым они пользуются. И этот свет постепенно приближается к нам.