Текст книги "Едкое солнце"

Глава 5

Одно из правил беззаботной жизни отца гласило: похмелье стирает лишнее из памяти. Однако прошлый вечер овладел мной в паре с пульсирующей головной болью, едва открылись не без усилий мои глаза. Я помнила свой позор во всех подробностях. Во рту была горечь, словно ночью там сдохла устрица. Проклятые устрицы! Я вмиг ощутила припухлости под глазами, лицо ныло, почти кричало, ненавидя меня, от неудобной позы затекли конечности. Мои волосы были повсюду, но главным образом на моём лице. Когда я убрала их назад, в глаза ударил резкий солнечный свет, затопивший мою комнату.

Утро было не раннее, если то вообще было утро. Я чувствовала себя безобразным мешком с костями, сваленным в овраг, и, наверное, хуже я в своей жизни не выглядела. Теперь обо мне будут помнить как о барышне, чьи внутренности видел весь свет Сиены. Меня это неожиданно развеселило, придало сил, и я села и, пока вытягивалась, коснулась носками холодной плитки. Шло «пробуждение милого чудища», как прозвал сей процесс отец, обычно он посмеивался в дверях с чашкой кофе. Я даже сейчас ощутила его присутствие, он стоял и наблюдал за своим совёнком, родным очаровательным чучелком, трогательным, точно агнец на заклании.

Только не в дверях, почему-то он смотрел из окна, где роща… Я метнула быстрый взгляд на окно… Я взвизгнула, подскочила в кровати, пытаясь прикрыться одеялом, на котором стояла.

– Ты что, дурак?! – крикнула я.

Я приняла его сослепу за дикое животное. Но дураком оказался человек, обладатель глубоких тёмных глаз на смуглом лице, наблюдавших без стыда моё ниже некуда состояние. Его голова с копной тёмных волос безмятежно покоилась на согнутых на моём подоконнике руках.

– Господи, да уберись же ты! – Я пыталась выдернуть из-под себя одеяло и, в конце концов, рухнула на пол.

Он поднял голову, убрал локти с подоконника, словно потеряв интерес к зрелищу. И пропал.

– Эй!..

Я зачем-то попыталась его остановить, но он исчез. Растворился. Я подлетела к окну, солнце ударило прямо в глаза, и я почти обожгла зрачки. Минуты две я сидела на полу и держала ладони у лица, пока не полегчало. Я умылась холодной водой, пришла в себя и тогда только решилась на встречу с отражением в зеркале… Вам знакомо изображение Бефаны [3]3
  Бефана – итальянская фея в образе ведьмы.


[Закрыть], бродящей по улицам в крещенский сочельник?

Я вошла на кухню. Валентина… Бог мой, что это был за ангел на фоне залитой светом террасы! Она вся сияла, как молочница Вермеера. И белоснежный фартук на ней сиял, и нож в её руке сверкал сталью.

– Дорогая, вот и вы! Вам нетрудно принести петуха из курятника?

Я замешкалась, соображая. Почему я должна была нести петуха? Я хотела сказать про юношу в окне… С другой стороны, я бы хотела принести петуха. Не знаю как, рассуждала я, но это странное действие могло бы мне как-то помочь разобраться с мыслями… могло бы отвлечь. Во всяком случае, оно не выбивалось из череды странностей этого утра. В конце концов, кто ж ещё, если не я? Мой вид располагал более чем для похода в сарай. Куда ещё? Я всё драматизировала. Очевидный признак никчёмности.

Я нашла петуха рядом с дверцей. Он всё знает, думала я. Он гордый представитель рода своего и готов доблестно встретиться со смертью клювом к клюву. Я осторожно подобрала его, а он отвернулся. Должно быть, уже был наслышан о моём моральном падении.

– Знаешь что, зато такие, как я, живут дольше, – поделилась я. – Другое дело ты. Сгинешь в расцвете лет, просто потому что гордость не даёт тебе бороться с глупцами.

Да уж, хороша моралистка! Вместо того чтоб отвлечь добрым словом и утешить смертника, я тыкаю живое существо клювом в его грехи, как обвинитель перед приговором на суде. По пути из сарая я останавливалась в попытке уловить где-нибудь признаки моего сталкера [4]4
  Сталкер – здесь преследователь.


[Закрыть]. Петух не предпринял ни одной попытки сбежать. Это ли не знак, что судьба наша предрешена?

Второй постулат отца касательно похмелья возвещал о неизбежной тяге к философии.

Мы с петухом вошли на кухню, и я прошептала ему на ухо:

– Вот и твой палач, птичка. Последнее слово?

– Вы что-то сказали? – спросила Валентина.

Петух неожиданно брыкнулся, будто почуяв рядом дьявола.

У меня и в самом деле было что сказать.

– Сегодня… сегодня я проснулась и увидела в своём окне парня.

Я сделала паузу, но крёстная не проявила к этой новости хоть сколько-нибудь интереса. Я добавила:

– Он устроился на подоконнике и подглядывал за мной самым бессовестным образом…

– Не нужно, – отрезала Валентина, будто я намеренно говорю одни пошлости.

– Но это правда! Вы не верите мне?

Она оторвалась от нарезки овощей, подошла ко мне и потянулась за петухом. Он занервничал, но, оказавшись в руках синьоры, замер – она взяла его как-то по-особенному. Её лицо было открытым и расслабленным, в лёгкой испарине. Я что-то почувствовала, как будто покой и тревогу одновременно. Покой источала крёстная, я не сомневалась. Должно быть, мне передавался страх петуха. Мне казалось, будто любое своё движение в руках Валентины он расценивал как смертельно опасное.