Текст книги "Юлий Цезарь"

АКТ V

СЦЕНА 1

Равнина у Филипп.

Входят Октавий, Антоний и их войска.

Октавий

Сбылись надежды наши, Марк Антоний.

Ты говорил, что враг вниз не сойдет,

А будет на горах вверху держаться.

Совсем не так: вон их войска, вблизи,

Они хотят нас у Филипп настигнуть,

Ударив раньше, чем на них ударят.

Антоний

Я лучше знаю их и понимаю,

Что гонит их сюда. Они бы рады

Уйти в другое место, но спустились

С трусливой храбростью, надеясь этим

Нам выказать свою неустрашимость.

Но это ложь.

Входит вестник.

Вестник

Готовьтесь, полководцы;

Противник движется в порядке стройном,

И поднял он знамена боевые.

Немедленно мы действовать должны.

Антоний

Октавий, ты веди свои войска,

Не торопясь, налево по равнине.

Октавий

Направо поведу, а ты налево.

Антоний

Зачем перечишь мне в такое время?

Октавий

Я не перечу; просто так хочу.

Движение войск.

Барабанный бой. Входят Брут, Кассий и их войска: Луцилий, Титиний, Мессала и другие.

Брут

Они стоят и ждут переговоров.

Кассий

Титиний, стой: мы выйдем говорить.

Октавий

Антоний, дать ли нам сигнал к сраженью?

Антоний

Нет, Цезарь, лучше отразим их натиск.

Пойдем; вожди их говорить хотят.

Октавий

Ни с места до сигнала.

Брут

Начнем с речей, а биться после будем.

Октавий

Но мы речей не любим так, как вы.

Брут

Речь добрая удара злого лучше.

Антоний

Ты злой удар приправил речью доброй.

Не ты ли, Брут, его ударив в сердце,

Кричал: «Да здравствует! Живи, о Цезарь!»

Кассий

Как ты разишь, не знаем мы, Антоний,

Слова ж твои ограбили пчел Гиблы24,

Ты мед у них похитил.

Антоний

Но не жало.

Брут

Не только мед и жало, но и голос.

Ведь ты жужжанье их украл, Антоний,

И, прежде чем ударить нас, жужжишь.

Антоний

Не так, как вы, злодеи, чьи кинжалы

Сшибались, в тело Цезаря вонзаясь.

По-обезьяньи скалясь, ластясь псами,

Вы рабски Цезарю лобзали ноги,

А Каска, трус, как пес подкравшись сзади,

Ударил в шею Цезаря. Льстецы!

Кассий

Льстецы! Ну, Брут, благодари себя:

Язык его не поносил бы нас,

Когда бы внял ты Кассию.

Октавий

Поближе к делу: спор нас в пот бросает,

А битва выжмет капли покрасней.

Смотрите:

На заговорщиков я вынул меч.

Когда он в ножны вложится опять?

Не раньше, чем отмстятся тридцать три

Все раны Цезаря иль новый Цезарь25

Вновь кровью обагрит мечи убийц.

Брут

От рук убийц ты, Цезарь, не падешь,

Коль ты с собой их не привел.

Октавий

Надеюсь.

Я не рожден для Брутова меча.

Брут

О юноша, и отпрыск самый лучший

Почетней этой смерти не найдет.

Кассий

Школяр-драчун не стоит этой чести

В придачу с маскарадником, кутилой.

Антоний

Все тот же Кассий!

Октавий

Прочь пойдем, Антоний!

Убийцы, вызов вам в лицо бросаем:

Осмелитесь, – сегодня ждем вас в поле,

Коль нет – в другой раз наберитесь духа.

Октавий, Антоний и их войска уходят.

Кассий

Дуй, ветер! Бей, прибой! Плыви, корабль!

Поднялась буря, и всем правит случай.

Брут

Луцилий, на два слова.

Луцилий

(выходя вперед)

Что, начальник?

Брут и Луцилий разговаривают в стороне.

Кассий

Мессала!

Мессала

(выходя вперед)

Что прикажешь мне?

Кассий

Мессала,

Сегодня день рожденья моего,

Родился Кассий в этот день. Дай руку

И будь свидетелем, что против воли

Я на одно сраженье, как Помпей,

Поставить должен все свободы наши.

Ты знаешь, я сторонник Эпикура,

Но мнение свое переменил

И склонен верить в предзнаменованья.26

Когда от Сард мы шли, на наше знамя

Спустились два орла, как на насест.

Из рук солдат они хватали пищу

И до Филипп сопровождали нас.

Сегодня ж утром вдруг они исчезли,

И вороны и коршуны взамен их

Кружат над нами и на нас глядят

Как на добычу; тени их сгустились,

Как полог роковой, и наше войско

Под ним готово испустить свой дух.

Мессала

Не думай так.

Кассий

Я верю лишь отчасти,

Но дух мой бодр, и я решился твердо

Опасностям всем противостоять!

Брут

Вот так, Луцилий.

Кассий

Благородный Брут,

К нам боги благосклонны; да продлятся

Нам дни до старости средь дружбы мирной!

Но переменчивы дела людские,

И к худшему должны мы быть готовы.

Ведь если мы сраженье проиграем,

То здесь беседуем в последний раз.

Что ты тогда решишься предпринять?

Брут

Согласно философии своей

Катона за его самоубийство

Я порицал; и почему, не знаю,

Считаю я и низким и трусливым

Из страха перед тем, что будет, – жизнь

Свою пресечь. Вооружась терпеньем,

Готов я ждать решенья высших сил,

Вершительниц людских судеб.

Кассий

Так, значит,

Согласен ты, сраженье проиграв,

Идти в триумфе пленником по Риму?

Брут

Нет, Кассий, нет. Ты, римлянин, не думай,

Что Брута поведут в оковах в Рим.

Нет, духом он велик. Но этот день

Окончит начатое в иды марта.

Не знаю, встретимся ли мы опять,

Поэтому простимся навсегда.

Прощай же навсегда, навеки, Кассий!

И если встретимся, то улыбнемся;

А нет, – так мы расстались хорошо.

Кассий

Прощай же навсегда, навеки, Брут!

И если встретимся, то улыбнемся;

А нет, – так мы расстались хорошо.

Брут

Так выступай. О, если б знать заране,

Чем кончится сегодня наша битва!

Но хорошо, что будет день окончен,

Тогда конец узнаем. – Эй, вперед!

Уходят.

СЦЕНА 2

Поле битвы.

Боевой сигнал. Входят Брут и Мессала.

Брут

Скачи, скачи, Мессала, и приказ

К тем легионам отвези скорей.

Громкий боевой сигнал.

Пусть разом нападают; я заметил,

Что дрогнуло Октавия крыло,

Удар внезапный опрокинет их.

Скачи, Мессала: пусть ударят сверху.

Уходят.

СЦЕНА 3

Другая часть поля.

Боевые сигналы. Входят Кассий и Титиний.

Кассий

Смотри, Титиний, как бегут мерзавцы!

И для своих я сделался врагом.

Вот этот знаменосец побежал,

И, труса заколовши, взял я знамя.

Титиний

О Кассий, Брут приказ дал слишком рано.

Октавия он одолеть успел,

Но грабить кинулись его солдаты,

А нас Антоний окружил кольцом.

Входит Пиндар.

Пиндар

Беги, мой господин, беги скорей!

Ведь Марк Антоний захватил твой лагерь.

Спасайся, Кассий доблестный, спасайся!

Кассий

Но холм от них далек. Взгляни, Титиний,

Не там ли лагерь мой, где видно пламя?

Титиний

Да, там.

Кассий

Титиний, из любви ко мне

Вскочи на моего коня и мчись,

Его пришпорив, до того вон войска

И вновь назад – чтобы я знал наверно,

Враги ли это там или друзья.

Титиний

Вернусь назад я с быстротою мысли.

(Уходит.)

Кассий

Ты, Пиндар, поднимись на холм повыше,27

Я зреньем слаб; следи за ним глазами

И говори о всем, что видно в поле.

Пиндар всходит на холм.

Дал жизнь мне этот день и жизнь возьмет.

И там, где начал, должен я окончить.

Круг жизни завершен. Что там ты видишь?

Пиндар

(сверху)

О господин!

Кассий

Какие вести?

Пиндар

Титиний отовсюду окружен.

За ним, пришпорив, всадники несутся;

Он скачет. Вот они его нагнали.

Титиний! Спешились. С коня сошел он.

Он взят.

Крик.

Они от радости кричат.

Кассий

Довольно. Не смотри.

Я трус и дожил до того, что вижу,

Как лучший друг взят на глазах моих!

Пиндар спускается.

Ко мне приблизься.

Тебя в плен захватил я у парфян,

И ты тогда, спасенный мной, поклялся

Исполнить все, что прикажу тебе.

Теперь приблизься и исполни клятву.

Свободен будь; и этим вот мечом,

Сразившим Цезаря, убей меня.

Не возражай; держись за рукоять;

Как только я лицо свое закрою,

Убей меня мечом.

Пиндар закалывает его.

Отмщен ты, Цезарь,

Мечом тем самым, что тебя сразил.

(Умирает.)

Пиндар

Свободен я; но не такой ценой

Хотел добыть свободу я. О Кассий!

Далеко Пиндар убежит отсюда,

И не услышат римляне о нем.

(Уходит.)

Входят Титиний и Мессала.

Мессала

В расчете мы, Титиний; ведь Октавий

Разбит войсками доблестного Брута,

Как легионы Кассия Антонием.

Титиний

Известье это Кассия подбодрит.

Мессала

Где ты его оставил?

Титиний

В скорби здесь,

На этом вот холме, с ним Пиндар, раб.

Мессала

Не он ли это на земле лежит?

Титиний

Лежит, как мертвый, он. О, горе мне!

Мессала

То он?

Титиний

Нет, это было им, Мессала,

Нет больше Кассия. Как ты, о солнце,

Кроваво заходящее пред ночью,

День Кассия померк в его крови, –

Угасло солнце Рима! День наш кончен;

Мгла, гибель близки; завершен наш подвиг!

Неверье в мой успех его сгубило.

Мессала

Неверие в успех его сгубило.

Ужасная ошибка, дочь печали,

Зачем морочишь ты воображенье

Несуществующим? Зачавшись быстро,

Не знаешь ты счастливого рожденья

И губишь мать, родившую тебя.

Титиний

Эй, Пиндар! Где ты, Пиндар, отзовись!

Мессала

Ищи его, Титиний. Я ж пойду,

Чтоб доблестного Брута прямо в уши

Сразить известьем этим; да, сразить, –

Пронзающая сталь и копья с ядом

Приятней были б для ушей его,

Чем эта весть.

Титиний

Спеши к нему, Мессала,

Я ж Пиндара покуда поищу.

Мессала уходит.

Зачем меня послал ты, храбрый Кассий?

Иль не нашел друзей я? Не они ль

Меня венком победным увенчали,

Чтоб передать тебе? Не слышал ты их кликов?

Увы, ты это все превратно понял.

Прими же на чело свое венок,

Твой Брут дал для тебя его, и я

Исполню порученье. Брут, приди

Взглянуть, как мной увенчан Кассий Кай.

Вот, боги, римлянина долг: найди,

Меч Кассия, и сердце здесь в груди.

(Убивает себя.)

Боевой сигнал. Входит Мессала вместе с Брутом, юным Катоном, Стратоном, Луцилием и другими.

Брут

Где, где, Мессала, прах его лежит?

Мессала

Вон там, и вместе с ним Титиний в скорби.

Брут

Простерт Титиний навзничь.

Катон

Тоже мертв.

Брут

О Юлий Цезарь, ты еще могуч!

И дух твой бродит, обращая наши

Мечи нам прямо в грудь.

Отдаленные боевые сигналы.

Катон

Титиний Храбрый!

Взгляните: мертвый Кассий им увенчан!

Брут

Таких двух римлян больше нет на свете!

Последний из всех римлян, о прости!

Не сможет никогда Рим породить

Подобного тебе. Друзья, я должен

Ему слез больше, чем сейчас плачу.

Сейчас не время, Кассий, нет, не время.

На остров Фазос28 прах его доставьте:

Не место в лагере для погребенья.

Оно расстроит нас. – Идем, Луцилий,

И ты, Катон; на поле все пойдем. –

Войска ведите, Лабеон и Флавий.

Час третий. Римляне, еще до тьмы

В бою вновь счастье попытаем мы.

Уходят.

СЦЕНА 4

Другая часть поля.

Боевой сигнал. Входят, сражаясь, солдаты обеих армий; затем – Брут, юный Катон, Луцилий и другие.

Брут

Вперед, сограждане, не падать духом!

Катон

Меж нас нет выродков! Эй, кто со мной?

Свое я имя оглашаю в поле.

Отец мой Марк Катон, я сын его!

Тиранам враг и друг своей отчизне!

Я сын Катона Марка, эй вы там!

Брут

Я – Брут, Марк Брут! Узнайте же, кто я.

Брут, друг своей страны! Узнайте Брута!

(Уходит сражаясь.)

Юный Катон, сраженный, падает.

Луцилий

О юный доблестный Катон, ты пал?

Ты умираешь храбро, как Титиний,

И доказал, что ты Катона сын.

Первый солдат

Сдавайся иль умри!

Луцилий

Сдаюсь, чтоб умереть.

Довольно ли, чтоб ты меня убил?

(Предлагает деньги.)

Убей же Брута, славься этой смертью.

Первый солдат

Нет, не убьем. Ведь это знатный пленник!

Второй солдат

Антонию скажите: Брут захвачен.

Первый солдат

Сейчас скажу. Вот он сюда идет.

Входит Антоний.

Брут взят, Брут нами взят, мой господин.

Антоний

Где ж он?

Луцилий

Не здесь, Антоний. Брут вам не отдастся.

Ручаюсь я, что никогда живым

Враг не захватит доблестного Брута.

Ему защитой боги от позора!

Найдете ль вы его живым иль мертвым,

Все ж верен Брут останется себе.

Антоний

Не Брута взяли вы, друзья; но все же

Цена его не меньше. Охраняйте

Его с почетом. Я б хотел иметь

Таких людей друзьями, не врагами.

Узнайте, жив ли Брут или убит,

И обо всем в Октавия палатку

Нам сообщите после.

Уходят.

СЦЕНА 5

Другая часть поля.

Входят Брут, Дарданий, Клит, Стратон и Волумний.

Брут

Остатки жалкие друзей, на отдых!

Клит

Статилий поднял факел,29 господин мой,

Но не вернулся: в плен взят иль приколот.

Брут

Присядь же, Клит. Приколот, да, сейчас

Прикалывают нас. Послушай, Клит.

(Шепчет ему.)

Клит

О, господин? Нет, ни за что на свете.

Брут

Молчи.

Клит

Нет, я скорей убью себя.

Брут

Дарданий, слушай.

(Шепчет ему.)

Дарданий

Чтоб я это сделал?

Клит

Дарданий!

Дарданий

О Клит!

Клит

О чем ужасном Брут тебя просил?

Дарданий

Убить его. Смотри, он размышляет.

Клит

Переполняет душу Брута скорбь

Так, что она из глаз его струится.

Брут

Волумний добрый, на одно лишь слово…

Волумний

Что хочешь ты сказать?..

Брут

Вот что, Волумний,

Тень Цезаря ко мне являлась дважды

Средь мрака ночи, – в первый раз у Сард

И прошлой ночью в поле у Филипп.

Я знаю, что мой час пришел.

Волумний

Нет, Брут!

Брут

О нет, не ошибаюсь я, Волумний.

Ты видишь, что свершается на свете:

Врагами загнаны мы к ловчей яме.

Звучит боевой сигнал.

И лучше прыгнуть нам в нее самим,

Чем ждать, пока столкнут. Волумний добрый,

Ты помнишь, в школе мы учились вместе.

Прошу тебя во имя старой дружбы,

Держи мой меч – я брошусь на него.

Волумний

Не дружеская то услуга, Брут.

Снова боевой сигнал.

Клит

Беги, мой господин. Нельзя здесь медлить!

Брут

Прощайте все, и ты, и ты, Волумний. –

Стратон, все это время ты дремал.

Прощай и ты, Стратон. – Сограждане,

Я рад сердечно, что ни разу в жизни

Людей мне изменивших не встречал.

Прославлюсь я несчастным этим днем,

И больше, чем Октавий и Антоний,

Достигшие своей победы низкой.

Прощайте все; язык мой досказал

Повествование о жизни Брута.

Перед глазами ночь. Покоя жажду,

Я заслужил его своим трудом.

Боевой сигнал. Крик за сценой: «Бегите! Бегите! Бегите!»

Клит

Беги, мой господин!

Брут

Сейчас! За вами!

Клит, Дарданий и Волумний уходят.

А ты, Стратон, останься с господином.

Ведь ты как будто человек достойный

И не лишенный искры благородства.

Ты отверни лицо и меч дерзки,

Я брошусь на него. Стратон, согласен?

Стратон

Дай руку мне. Прощай, мой господин.

Брут

Прощай, Стратон. О Цезарь, не скорбя,

Убью себя охотней, чем тебя!

(Бросается на свой меч и умирает.)

Боевой сигнал. Отступление. Входят Октавий, Антоний, Мессала, Луцилий и войско.

Октавий

Кто этот человек?

Мессала

Служитель Брута. Где же Брут, Стратон?

Стратон

Не будет он в плену, как ты, Мессала,

И победитель может сжечь его.

Брут лишь самим собою побежден.

Никто его убийством не прославлен…

Луцилий

Не сдался Брут живым. Спасибо, Брут,

Ты подтвердил Луцилия слова.

Октавий

Беру к себе всех, кто служил у Брута.

Скажи – согласен ли ты мне служить?

Стратон

Да, коль на то Мессала согласится.

Октавий

Мессала, согласись.

Мессала

Как умер Брут, Стратон?

Стратон

Он бросился на меч, что я держал.

Мессала

Октавий, так возьми к себе на службу

Того, кто Бруту до конца служил.

Антоний

Он римлянин был самый благородный

Все заговорщики, кроме него,

Из зависти лишь Цезаря убили,

А он один – из честных побуждений,

Из ревности к общественному благу.

Прекрасна жизнь его, и все стихии

Так в нем соединились, что природа

Могла б сказать: «Он человеком был!»

Октавий

За эту доблесть мы его как должно,

Торжественно и пышно похороним,

Положим прах его в моей палатке,

Все воинские почести отдав.

Войска на отдых! И пойдем скорее

Делить счастливейшего дня трофеи.

Уходят.

«ЮЛИЙ ЦЕЗАРЬ»

Трагедия была впервые напечатана в фолио 1623 года. В списке пьес Шекспира, составленном в 1598 году Ф. Мересом, «Юлия Цезаря» нет. Значит, пьеса была написана, по-видимому, после этой даты. Наряду с этим известно, что швейцарец Томас Платтер, посетивший Лондон, 21 сентября 1599 года видел в театре «на правом берегу Темзы» (то есть там, где находился только что выстроенный «Глобус») «трагедию о первом римском императоре Юлии Цезаре». Некоторый подробности в его дневниковой записи дают основание предположить, что он видел трагедию Шекспира. О том, что она шла на сцене уже в 1599 году, свидетельствуют также детали сцены на форуме, как она описана у Шекспира, встречающиеся в поэме Джона Уивера «Зерцало мучеников». Поэма эта была напечатана в 1601 году, но автор подчеркивает в предисловии, что он написал ее за два года до того, то есть в том же 1599 году.

Сюжет о Юлии Цезаре был популярен в английской драме эпохи Возрождения. Две пьесы о нем появились задолго до шекспировской трагедии – в 1582 году. А после Шекспира их возникло еще четыре. Своим предшественникам Шекспир ничем не был обязан, а его последователи подражали ему. Ни одна из этих пьес интереса не представляет и не идет ни в какое сравнение с трагедией Шекспира.

Источником Шекспиру послужили «Сравнительные жизнеописания» Плутарха. Сюжет трагедии и характеристики персонажей почерпнуты из биографий Цезаря, Брута и Антония. Как всегда, Шекспир в целях концентрации действия слегка отступил от исторической хронологии и, где можно было, сблизил события, отделенные некоторым промежутком времени. Так, Цезарь праздновал триумф по поводу победы над Помпеем в октябре 45 года до н. э., праздник Луперкалий отмечался в феврале 44 года до н. э. Лишь после этого трибуны были лишены права выступать за то, что сняли украшения со статуй Цезаря. Эти события, занявшие несколько месяцев, в трагедии Шекспира происходят в один день, изображением которого открывается пьеса. В III акте тоже в один день происходят события более длительного периода. После убийства Цезаря Брут сразу же выступил сначала в сенате, затем на форуме. Антоний произнес речь на следующий день. Октавий прибыл в Рим шесть недель спустя. Прошло не менее полутора лет, прежде чем он и Антоний составили триумвират с участием Лепида. Наконец, исторически под Филиппами произошли два сражения, второе спустя три недели после первого. У Шекспира они превратились в два эпизода боя, длящегося один день.

Оправдывать Шекспира нет нужды. Сущность и последовательность событий им сохранены, а сближение их во времени придало трагедии лаконичность и концентрировало действие.

В изображении характеров Шекспир следовал Плутарху с той же поэтической вольностью: сохраняя сущность их, он усилил контрасты, придав каждой фигуре еще большую рельефность.

Плутарху трагедия обязана четкостью композиции, классически строгой по своей ясности и последовательности. Он же повлиял и на стиль поэтической речи. Нигде у Шекспира она так не сдержанна, как в «Юлии Цезаре». Шекспир поразительно сумел войти в дух древних римлян, создал классический художественный образ Рима. Этому не мешают даже обычные для Шекспира анахронизмы: часы с боем, колпаки и цеховые знаки мастеровых, двойной кафтан Цезаря. Эти детали приближали события отдаленных времен к публике шекспировского театра, и римляне становились ей понятнее.

Пьеса, вероятно, имела злободневный смысл для зрителей первых представлений. В последние годы правления Елизаветы разрушилось равновесие политических сил, на котором покоилась абсолютная монархия Тюдоров. Оппозиция в кругах нового дворянства, недовольство буржуазии Сити перерастали в замыслы свержения королевы и установления иного рода власти.

Политические волнения и бури той эпохи утратили теперь для нас интерес и значение. Но мы лучше поймем Шекспира, если представим себе его пьесу как отражение грозовой атмосферы Англии конца XVI века.

«Юлий Цезарь» – политическая трагедия. Поэтому ею особенно охотно пользовались для того, чтобы установить политические взгляды Шекспира. Как всегда в шекспировской критике, политические симпатии исследователей определяли толкование ими трагедии и характеристику позиций Шекспира. Монархистам здесь виделась поддержка их политических принципов, республиканцам – утверждение их идеалов. Консерваторы всех мастей видели в гибели Брута и Кассия неизбежную кару всем посягающим на существующий политический строй. Для либералов и поборников освободительных течений сила трагедии – в величии республиканского пафоса Брута.

Оба прямолинейных решения до крайности сужают смысл великого произведения. Прежде всего они неисторичны. Когда так рассуждают о Шекспире, то представляют себе, будто он мог превращать сцену в трибуну для выражения своих политических взглядов. Политическая цензура существовала уже тогда. Крамольную пьесу лорд-камергер не разрешил бы к постановке. Если политика и допускалась на сцену, то лишь в целях утверждения официальной государственной доктрины. Если угодно, то в «Юлии Цезаре» она действительно имеется: цареубийство наказано. Цензора это вполне удовлетворило. Однако в политическую схему, приемлемую для властей, Шекспир вложил более глубокое содержание.

Прежде всего для правильного понимания трагедии необходимо воспринимать ее не как политический памфлет в драматической форме, а как реалистическую историческую драму. «Юлий Цезарь» есть продолжение и углубление шекспировского историзма, яркие проявления которого мы видели уже в пьесах-хрониках. Здесь та же широта охвата социальной действительности (в «Юлии Цезаре» представлены все слои римского народа) и конфликт трагедии соответствует центральному конфликту изображаемой эпохи; действующие лица исторической драмы – не абстракции, а носители отчетливых индивидуальных интересов.

Вместе с тем это и шаг вперед в исторической драматургии Шекспира. Отличие второй римской трагедии Шекспира (первая – «Тит Андроник») от хроник состоит прежде всего в том, что политические принципы сделаны основой поведения действующих лиц. В хрониках (за исключением «Генриха V», написанного почти одновременно с «Юлием Цезарем») персонажи боролись за свои личные интересы и только в конечном счете объективно оказывались носителями феодального своеволия или абсолютистской государственности. Не только Брут, но и другие персонажи выступают в качестве людей, более или менее ясно сознающих принципиальный характер борьбы, в которой они участвуют. Больше, чем в любой другой исторической драме, за исключением «Кориолана», действующие лица осознают исторический смысл своих поступков настолько, что они даже предвидят, как в далеком будущем потомки не раз вспомнят подвиг республиканцев, уничтоживших тирана, и посвятят этому пьесы (II, 1).

Конфликт разыгрывается здесь под флагом открыто декларируемых политических принципов, и в этом смысле «Юлий Цезарь» – одна из наиболее «шиллеровских» драм Шекспира. Но сближение с великим немецким трагиком у Шекспира лишь частичное. Метод Шекспира отличается от шиллеровского и в «Юлии Цезаре». Осознавая политический и исторический смысл своей борьбы, персонажи Шекспира не превращаются все же в простые «рупоры» отстаиваемых ими идей. Они остаются живыми людьми, каждый с чертами своей неповторимой индивидуальности. Политические мотивы, движущие персонажами, разнообразно сочетаются с их личными качествами, и у любого из них кроме общего принципа есть свои особые причины желать победы одной из двух борющихся политических систем – монархии или республики.

Реалистическое мастерство Шекспира, богатство его палитры видны уже в том, как он противопоставляет друг другу вождей обоих лагерей.

В критике не раз звучали жалобы на то, что, создавая образ Цезаря, Шекспир игнорировал его значение как полководца. Действительно, эта сторона деятельности Цезаря только глухо и словно между прочим отмечается в трагедии. Если принять это не как случайный промах гения, а как осмысленный художественный прием, то цель у него могла быть одна: показать сущность Цезаря как государственного человека. В этом и почти только через это характеризует Шекспир все персонажи трагедии. Облик каждого определяется тем, каков он как гражданин.

Своими заслугами в прошлом Цезарь завоевал положение первого лица в государстве: он укрепил могущество Рима и расширил его владения. Он служил Риму. Теперь он хочет, чтобы Рим служил ему. Цезарь смотрит на себя как на воплощение бога. Он верит в мудрость и справедливость любого принятого им решения. Он желает, чтобы его воля всегда была законом. Одним словом, он носитель принципа единовластия и искренне убежден в своем праве и призвании решать судьбы других людей.

Слабый физически, одряхлевший, тугой на одно ухо – таким рисует Шекспир облик Цезаря. В этом контрасте личной слабости человека и его политического могущества – глубокая идея. Ее выражает Кассий, когда возмущенно говорит о том, какое человеческое право имеет Цезарь на то, чтобы вершить судьбы остальных людей – он не сильнее их, не более мужествен, чем хотя бы он, Кассий (I, 2, стр. 228-229), и, уж конечно, не более добродетелен, чем Брут.

Если для Цезаря он сам начало и конец всего, то для Брута основой основ является идеал республики. Домогающийся власти честолюбец Цезарь жаждет рукоплесканий и приветственных кликов толпы; Брут любит уединение, он скромен и не притязает ни на какие почести за то, что посвятил себя служению добродетели. С Цезарем его связывает дружба, ибо он знал прежнего Цезаря, того, который своими победами служил Риму, как теперь стремится служить ему Брут своей добродетелью.

В отличие от Цезаря – человека действия, Брут – мудрец. Наряду с Гамлетом он единственный из больших героев Шекспира, который не только мыслит, но и является мыслителем по призванию.

Брут придерживается учения философов-стоиков. Они утверждали, что счастье и несчастье не зависят от внешних обстоятельств. Воспитывая себя в правилах добродетели, человек тем самым обеспечивает себе наибольшее счастье и довольство жизнью. Добродетель нужна человеку не для достижения внешних благ, а ради самой себя, ибо в ней величайшее благо и высшая награда человеку. Контраст между себялюбием Цезаря и сознательным отрешением от внешних благ во имя философии добродетели у Брута показывает, что эти два центральных персонажа трагедии противостоят друг другу не только как различные характеры, но и как представители разных мировоззрений.

Этих двух героев Шекспир показал не только в гражданском, но и в семейном быте. И здесь Шекспиром проведены тонкие, но четкие различия. Кальпурния и Порция обе любят своих мужей, но любят по-разному. В семье Цезаря все вертится вокруг его персоны. Дома он уже достиг того, чего желает достичь и в государстве, – он единодержавный владыка. Семья Брута основана на равенстве: муж и жена равно заботятся друг о друге. Порция не желает быть только женой, делящей с мужем ложе, она друг Брута и даже его единомышленница в философии (вспомним, что она нанесла себе рану на бедре, чтобы испытать и доказать свою стойкость).

Как и в другом шедевре исторической драмы, «Генрихе IV», основной конфликт трагедии раскрывается в живой картине разнообразных характеров и страстей участников борьбы. Не только два лагеря противопоставлены друг другу, но и внутри каждой из враждующих партий мы видим людей, по-разному относящихся к тому, что происходит в Риме.

Возьмем ближайшего соратника Цезаря – Марка Антония. Он полон любви к великому полководцу и преклонения перед ним. Зная его тайные помыслы, он добровольно берет на себя роль помощника в осуществлении честолюбивых стремлений Цезаря. Он побуждает народ избрать Цезаря царем и от имени народа подносит ему корону. Антоний искренне верит, что лучший строй для Рима – единовластие. Перед сильной властью он благоговеет. Его радует, что Цезарю достаточно сказать слово – и оно немедленно превращается в закон.

Антоний жизнелюбив и любит наслаждения не только по инстинкту, но и в силу убеждения. Если Брут – стоик, то Антоний – гедонист, приверженец философии наслаждения. Натура горячая, Антоний без остатка отдается делу, в которое верит. Цезарианец из принципа и по личным симпатиям, он готов бороться до конца за свой идеал. В критический момент, после убийства Цезаря, он проявляет удивительную выдержку и расчетливость. Зная силу врагов, Антоний тем не менее не склонен складывать оружие. Он готовится продолжать борьбу в самых неблагоприятных условиях, собирает союзников и решает перехитрить противников. Его скорбь по Цезарю искренна, но она не затуманивает его сознания. Лучшее средство почтить память Цезаря, считает он, – это отомстить его убийцам. Но он борется не только из чувства мести.

Антоний честолюбив и жаждет власти не меньше, чем его покровитель Цезарь. Помогая Цезарю достичь престола, Антоний рассчитывал стать вторым человеком при Цезаре. Теперь, когда Цезаря не стало, он – главный наследник его дела. Антония воодушевляет мысль, что если он проявит выдержку, энергию и решительность, если сумеет, как Цезарь, перейти свой Рубикон, то теперь он уже сможет стать не вторым, а первым человеком в Риме. И, рискуя головой, он вступает в борьбу, которая поначалу кажется обреченной на неудачу. Мы знаем, что ему удается создать перелом в Риме, и знамя цезарианства снова возносится над «вечным городом». Но Антонию не суждено стать единственным владыкой. Он не может вести борьбу без союзников, и один из них, Октавий, формально имеет даже больше права считать себя наследником Цезаря и притязает на власть.

В противовес Антонию Октавий не романтик борьбы, а трезвый политик, шаг за шагом завоевывающий новые позиции. При этом он открыто старается воспользоваться плодами первой победы Антония, добившегося изгнания Брута и Кассия из Рима. Антагонизм между Октавием и Антонием, однако, еще не получает полного развития в этой трагедии. Здесь он только намечен, но уже и в этой наметке ясно видно, что союз Антония и Октавиана непрочен и должен будет распасться, ибо властолюбие обоих не позволит им быть союзниками.

Третий член триумвирата, образованного после смерти Цезаря, Лепид, – жалкий, неспособный и неумный политик, который нужен Антонию и Октавиану для равновесия. Хотя сам он и склонен считать свою роль важной, в сущности, он является не более чем пешкой в руках двух главных триумвиров.

Общая черта всех членов цезарианской партии – себялюбие, господство личного интереса над государственным. Борясь за монархию, каждый из них стремится сам стать во главе ее.

Иного рода нравственное начало преобладает в лагере республиканцев. Нельзя сказать, чтобы они были людьми, лишенными личной заинтересованности. Только один Брут вполне свободен от эгоизма. Остальные деятели этого лагеря, начиная с Кассия, имеют более или менее сильные личные мотивы для борьбы против Цезаря. Кассий вообще не хочет быть ничьим рабом или слугой. Он республиканец-аристократ. Не всеобщее равенство, а его личная свобода – вот цель Кассия. Ему нет надобности утвердить свою личность, подчинив себе других, с него достаточно, если никто не будет посягать на его независимость. Отметим, что Шекспир придал Кассию больше благородства, чем он имеет в рассказе Плутарха. Не будучи столь идеальной личностью, как Брут, он все же убежденный и искренний республиканец.

Что же отличает его от Брута? Прежде всего активность. Брут жил уединенно, Кассий всегда был в гуще политической борьбы. Он деятелен, умен, но он не философ, как Брут, а человек практического ума.

Цезарь знает проницательность и неуемность Кассия, его постоянное беспокойство о своем положении, нежелание поступиться хотя бы частичкой своих прав. Не ошибается великий полководец, подозревая Кассия в зависти. Все это есть в нем и перемешано в сложном сочетании принципиальности и личной заинтересованности.

Активность и проницательность делают именно Кассия душой антицезарианского заговора. Как опытный политик собирает он сторонников, зная, какую струнку нужно задеть у каждого, чтобы он отозвался. Он не тщеславен и не претендует на то, чтобы запять главенствующее место в республиканском лагере. Понимая, что его личные качества не могут сделать его достаточно популярным, он спокойно предоставляет номинальное руководство Бруту. Брут и становится знаменем заговора, но Кассий остается его душой, главной движущей пружиной, приводящей в действие весь сложный человеческий конгломерат партии заговорщиков.