Текст книги "Священный ужас"

– Я не знаю. Не знаю! Клянусь Богом, я не знаю!

– Каким Богом?

– Истинным Богом.

Чиун сделал шаг и оказался между ними. Его рука порхнула в воздухе, как бабочка, и завершили смертоносный полет у жреца на шее.

– Он не знает. Не трать время попусту. Пора заняться делами.

– Ты не дал мне закончить! Я же сказал, что мы поедем в Синанджу после. У меня тоже есть своя работа.

– Мы не едем в Синанджу. Вот они – плохие новости. Мне придется заняться совсем другим делом. Делом давно минувших дней. У индийцев память – как решето. За четыре сотни лет они забывают все. Все! Нам придется отложить возвращение в Синанджу – жемчужину западного побережья Корейского полуострова, бриллиант среди селений, сокровищницу красоты.

– А как же подлодка?

– Подождет. У твоей страны много кораблей. А Мастер Синанджу один, и он должен проследить, чтобы не нарушались соглашения минувших лет.

Глава 6

Когда Римо в шесть пятнадцать сообщил Смиту по закодированной телефонной линии имена влиятельных последователей Всеблагого Владыки, Смит надолго замолчал, и Римо решил, что линия автоматически отключилась, как бывало, когда к ней подсоединялось какое-нибудь подслушивающее устройство.

Потом он услышал голос Смита:

– Дело крайне щепетильное. Некоторые из названных вами лиц занимают очень ответственные посты. Даже не некоторые, а большинство. Послушайте, Римо, а есть какая-нибудь возможность распрограммировать людей, прошедших обработку?

– Откуда я знаю, – ответил Римо.

– Но вы ведь прошли.

– Ну и что?

– Возможно, раз вы прошли обработку и не поддались ей, то могли бы придумать способ распрограммировать этих людей.

– Сбросьте их с крыши небоскреба.

– Весьма вам благодарен, – сказал Смит.

– Мне нужны паспорта для поездки в Индию.

– Вы считаете, это лучший способ добиться цели?

– Похоже, так.

– Что вы хотите сказать?

– Чиун так считает. У него есть какие-то свои причины отложить ради этого поездку домой.

– Что-нибудь слышно про грандиозное события?

– Ничего нового. Только стадион «Кезар».

– Некоторых из этих последователей, уж если их нельзя распрограммировать, придется... э-э... удалить от дел.

– Я уже сказал: небоскреб.

– Я начинаю думать, что у вас и в самом деле садистские наклонности.

– Вы общались с Чиуном?

– Я считал трупы.

– Если вы хотите, чтобы я жил в мире и дружбе с человечеством, вам стоит только сказать слово, Смитти.

– Ваши паспорта будут в гостинице.

Почти всю дорогу до Индии Римо пришлось выслушивать бормотанье Чиуна о том, что у некоторых людей дырявая память и им постоянно надо обо всем напоминать. Со стюардессой, подавшей им обед, Чиун заговорил на языке, которого Римо никогда не слышал. Чиун объяснил, что это ория и что стюардесса, несомненно, принадлежит к племени, говорящему на этом языке, Чиун определил это по тому, как она носит сари.

Чиун объяснил Римо, что хотя все члены экипажа называют себя индийцами, на самом деле все они – представители разных народностей, которые не только не любят, но даже и не уважают друг друга. Он сказал, что только белые в Америке беспокоятся по поводу голода в Индии. Разные народы в самой Индии никогда не проявляют озабоченности, если беда сваливается на других, а поскольку среди членов правительства голодающих нет, то правительству совершенно на это наплевать.

– Когда они снова попросят у вас продовольственную помощь, заставьте их питаться собственными атомными бомбами. Вы набиваете им животы, чтобы они могли бездельничать и обзывать вас всякими обидными кличками, а свои собственные деньги они тратят на создание бомб. Я очень хорошо знаю индийцев. Они продажные и подлые, всегда такими были и такими останутся. Запомни об Индии и об индийцах хотя бы это, уж если ты больше ничего не знаешь. Идеи братства в их речи вкладывают белые, но в сердце своем никаких подобных идей индийцы не носят.

– А как же Махатма Ганди? – спросил Римо.

– А как же Римо Уильямс? Не станешь же ты говорить, что все американцы владеют своим телом, только потому, что есть ты. Чего я не понимаю, так это зачем вы взялись кормить людей, которые не хотят прокормить себя сами.

– Я никого не кормлю.

– Твоя страна. Твоя страна кормит людей, которые не держат обещаний, – сердито сказал Чиун и замолчал до конца полета.

Таможенник в Дели обратил внимание на то, что паспорта у Римо и Чиуна той серии, какая часто бывает у сотрудников ЦРУ. Обратил он внимание и на отсутствие багажа у этой парочки.

– Индия не потерпит империалистического вторжения в самое сердце страны, – заявил таможенник.

– Десять рупий, – сказал Римо.

– Но Индия всегда рада приветствовать друзей, – отозвался таможенник. – И советую вам не платить больше двух рупий за женщину. За восемь вы можете купить любую в полную собственность. Со всеми потрохами. Пользоваться ею, как вещью. А потом пустить на удобрение, когда она вам надоест. Какова цель вашего визита?

– Просветление в ашраме Всеблагого Владыки в Патне.

– Просветление вы можете получить и тут, в Дели. Какого рода просветление вам требуется?

– Всеблагой Владыка.

– В последнее время он работает просто великолепно, – сказал таможенник.

– Просто великолепно.

До Патны они добирались на старом «паккарде», которого явно не касалась рука механика с тех пор, как он покинул Штаты. Римо видел, что Чиун по-прежнему чем-то обеспокоен – все два дня, проведенные в дороге, Чиун большей частью молчал. Когда шофер протянул руку за деньгами, Чиун пробормотал что-то о дырявой памяти и оттолкнул руку. Римо начал было отсчитывать банкноты, но Чиун остановил его.

Шофер выскочил из машины и завопил. За спиной его стали собираться люди с грязными босыми ногами и изможденными коричневыми лицами. Толпа все прибывала. Шофер, которому эта поддержка придала смелости, перестал вопить и пустился в пространные разглагольствования. Чиун перевел:

– Он говорит, что мы вырываем у него еду прямо изо рта. Он говорит, что иностранцы до сих пор воображают, будто могут делать в Индии все, что пожелают. Он говорит, что у нас много денег и будет справедливо, если он их отнимет и разделит между всеми присутствующими. Ну что, Римо, ты наслушался достаточно?

– Вполне, – сказал Римо.

– Хорошо, – удовлетворенно произнес Чиун и чуть заметным движением правого запястья уронил шофера на мостовую Патны. Новорожденный Фронт спасения Индии рассеялся, как пыль, под палящим солнцем. Шофер остался один, мотор его «паккарда» 1947 года тарахтел на холостых оборотах, а все беды и тревоги этой жизни таксиста уже больше не волновали.

Чиун указал на высокую бетонную стену и массивные деревянные ворота.

– Здесь, – сказал он.

– Откуда ты знаешь? – удивился Римо.

– Видишь узор на воротах?

– Такой же формы, как серебристые полоски на лбах?

– Точно. Это означает, что дом или дворец, или – если полоска на лбу человек находится под покровительством определенного племени. Племени иллибад.

– Понятно, – сказал Римо.

– Но это ложь. Они не имеют права никого защищать на равнине, и они это знают.

Чиун подошел к воротам. Его белая всклокоченная голова едва доставала до самого нижнего массивного металлического засова.

– Слушайте, вы! Вы, горные червяки! Великий Мастер Синанджу пришел напомнить вам об обещании, данном вами другому Великому Мастеру из нашего Дома, – обещании не спускаться с гор, куда он изгнал вас. Эй, вы, жалкие букашки, трепещите!

Чиун с виду несильно шлепнул ладонью по деревянным воротам, и они загудели в ответ.

– Выходите, я желаю напомнить вам о вашем обещании. Выходите, жалкие извивающиеся червяки!

Чиун повернулся к Римо, улыбнулся и кивком головы велел следовать за собой.

– Иногда я бываю красноречив, – удовлетворенно произнес он. – Сейчас они все сгрудятся возле этой двери, вооруженные до зубов, надеясь обрести храбрость в своем множестве. У них не хватит мужества открыть дверь – они так и будут стоять там. Я знаю этих людей. Мне передали знания о них, когда я был еще ребенком, так же, как я сейчас пытаюсь передать знания тебе. Но, к счастью, я был куда лучшим учеником. Моему учителю больше повезло с учениками, чем мне.

В одном месте стена вплотную подходила к обрыву холма, и они полезли вверх. Лезли они совсем не так, как лазают другие, – они безостановочно продвигались вверх, как будто шли по горизонтальной поверхности. На гребне стены они увидели голову в тюрбане. Лицо было обращено в сторону двора. До них доносился аромат специй с кухни дворца Всеблагого Владыки. Чиун снова улыбнулся Римо, когда они добрались до самого верха стены. Человек в тюрбане держал наготове ручной пулемет, но направлен он был в сторону двора, где, припав к земле, сгрудилась уйма таких же людей в тюрбанах – все с оружием, нацеленным на ворота.

– Видишь, я их знаю. Я знаю их мысли, – сказал Чиун.

Страж на стене обернулся на голос, и удивление на его лице сменилось ужасом, лишь только он завидел Чиуна. Челюсть у него отвисла, и он завизжал:

– А-а-а-е-е-и-и! – На розовых одеждах в районе паха расплылось мокрое пятно, и пулемет задрожал у него в руках.

Римо увидел, как напрягся указательный палец, лежащий на курке, но грозные руки Мастера Синанджу уже ухватились за тюрбан, размотали его и, щелкнув полоской материи, как кнутом, захлестнули петлю на шее стража. Потом, очертив телом стража два широких круга в воздухе, Чиун по дугообразной траектории отправил его вниз, на плиты двора.

Чиун нырнул в окно под огромным золотым куполом. Римо – за ним. Пули застучали по толстым стенам, сопровождая передвижение Чиуна и Римо от окна к окну. Потом стрельба прекратилась, и стало так тихо, что Римо, казалось, слышал шаги Чиуна. Римо выглянул во двор. Люди во дворе о чем-то совещались.

Чиун подошел к высокому окну и встал там, сложив руки.

– Взгляни на них, – сказал он. – Я знал, что все так и будет.

Один из людей в тюрбанах склонился над распростертым телом стража, того, что был на стене, внимательно разглядывая его шею.

– Это вы?! – крикнул он.

– Если я спущусь туда, где ты ползаешь, о горный червяк, я покажу тебе, что это именно я.

Люди снова принялись о чем-то совещаться. Они размахивали руками, а голоса их звучали все громче, перекрывая друг друга.

Римо не заметил момента, когда они приняли решение, но суть его была ясна.

К воротам они не бежали, а скорее в беспорядке сыпались. Бег в толпе не получался. Люди падали на колени, ползли на четвереньках, колотили в ворота, хватались за перекладины и, как муравьи, атакующие огромный черный огрызок хлеба, сумели-таки сдвинуть одну громадную створку. Она отворилась, и в образовавшийся проем хлынули они на улицу Патны – кто с оружием, кто без.

– Куда они? – спросил Римо.

– Домой. Туда, где им место. Туда, где они теперь останутся навсегда. Теперь мы можем ехать в Синанджу. Я не хотел возвращаться домой, пока в мире было не все улажено. Должен сознаться, если бы Мастер былых времен сделал свое дело как должно, во всем этом не было бы необходимости. Но мы не станем это обсуждать. Что сделано, то сделано, а то, что сделано хорошо, – это навсегда.

– Эти, в тюрбанах, они что, тоже работали здесь по контракту, вроде нас?

– Ты принижаешь искусство убийцы-ассасина. Ты его американизируешь.

– Ладно, ладно. У меня своя работа. Мы на службе у Смита, а ты сам недавно говорил, что приказ императора – свят.

– Если это достойный приказ. Императоры могут быть самыми опасными и самыми невыносимыми из людей, потому что сверхъестественная власть лишает их внутренних ограничений, которые помогают нормальным людям выбирать правильный путь в жизни.

Но Римо не слушал. Он спустился по лестнице вниз и принялся осматривать комнаты. Пусто было в комнатах и залах, и в крохотных каморках, и на кухне – если не считать горшков, кипевших на очаге. Дворец был оборудован кондиционерами, но пищу здесь готовили по-старому, на дровяных плитах. В здании было электрическое освещение, но окна – из стекол явно кустарного производства, словно новых технологий еще не было. От ароматических палочек и кубиков, тоже явно сделанных вручную, исходили запахи благовоний. А потом Римо добрался до компьютерного зала. Неужели без компьютеров сегодня уже ничто не обходится? Потом Римо увидел тюремные камеры, кое-где на ножных кандалах запеклась кровь. А вот больница. Допотопные металлические кровати и современное кардиологическое оборудование. На одной из кроватей под одеялом что-то лежало. Римо по запаху определил, в каком состоянии это «что-то» находится. От сладкого тошнотворного запаха разлагающегося трупа защипало ноздри, а если побыть здесь еще некоторое время, то вонь пропитает и одежду.

Это такой запах, что от него не скоро избавишься.

Римо отдернул одеяло. Белый мужчина средних лет, рост – около пяти футов десяти дюймов, умер не менее суток назад. Труп уже начал раздуваться. Кожа на запястьях полопалась. Коричневый запекшийся крест был вырезан на правой руке, кисть которой превратилась в твердый коричнево-красный шар. На полу Римо нашел золотой значок с серебряной полоской и сунул его в карман.

Выйдя из комнаты, Римо снова вздохнул полной грудью. Откуда-то из глубины здания доносились рыдания. У алтаря с изображением толсторожего мальчишки, обвешенным цветочными гирляндами, светловолосая девушка рыдала, уткнув лицо в ладони.

– Кто ты? – спросил Римо.

– Я та, которая недостойна сопровождать Великого Владыку. Моя жизнь разбита на кусочки. О, блаженный, блаженный Всеблагой Владыка!

– Куда он уехал?

– К славе.

– Давай начнем сначала, милая. Как тебя зовут? Имя, фамилия. И давай еще раз уточним, куда конкретно поехал Всеблагой Владыка.

– Джоулин Сноуи. Он поехал в Америку.

– Хорошо. Куда конкретно?

– Стадион «Кезар».

– Ряд, номер места? – спросил Римо, чувствуя, что ему, кажется, повезло.

– Да не место и не ряд. Он будет в центре. Это будет грандиозное событие.

– Чудесно. Что за грандиозное событие?

– Третье доказательство его истины.

– Какое именно?

– Что он растет и ширится.

– И что он собирается сделать, когда вырастет?

– Доказать, что он – воистину истина.

– Мне кажется, мы свою истину тоже доказали, и довольно убедительно, – сказал Римо.

– Ах, где мне найти нового Великого Владыку? – разрыдалась Джоулин.

В конце коридора показался Великий Чиун, Мастер Синанджу, с миской в руке, и Римо стал соображать, как сказать ему, что он не сразу поедет к себе на родину. Надо бы сделать это подипломатичнее.

– Что у тебя в миске, папочка?

– Первая хорошая еда за все то время, что я не дома.

– Насладись ею сполна, – дипломатично сказал Римо. – Тебе еще долго не удастся отведать ничего подобного.

Глава 7

Фердинанд Де Шеф Хант скомкал обертку печенья, составившего его сегодняшний второй завтрак, и легким движением отправил ее через левое плечо в мусорную корзину, отделенную от него тремя столами. Он знал, что его сослуживцы всегда следят как завороженные за тем, как он, не глядя, попадает в цель. Пусть хоть это отвлечет внимание других аналитиков компании от огромного экрана в противоположном конце комнаты – экрана, на котором высвечивалась неприглядная правда о состоянии дел на Нью-йоркской фондовой бирже.

По мере того, как ценные бумаги на бирже падали в цене, Хант, специалист по вопросам производства и сбыта лекарственных препаратов в новоорлеанском отделении компании «Долтон, Харроу, Петерсен и Смит», имеющей свое представительство на Нью-йоркской фондовой бирже, подыскивал все новые эвфемизмы для слова «депрессия». Рынок копил силы перед новым взлетом, на рынке происходила необходимая перестройка, рынок искал новое солидное обоснование для последующего неуклонного подъема.

На второй год депрессии, когда официальные лица в правительстве начали обсуждать вопрос, не стоит ли страна на пороге нового «экономического спада», Фердинанд Де Шеф Хант стал позволять себе маленькие вольности, когда его просили выразить свое мнение о состоянии рынка лекарственных препаратов.

– Принимайте их внутривенно[1]1
  В английском языке лекарственные препараты и наркотики обозначаются одним словом (drug).


[Закрыть], – говорил он.

Покупатели хихикали и почему-то больше не звонили.

И теперь, этим утром, когда, по его расчетам, шел последний месяц его блестящей биржевой карьеры – такой блестящей, что родовое поместье на берегу Миссисипи пришлось заложить в третий раз, чего не случалось с 1732 года, когда его предки получили это поместье в дар от семейства Бурбонов, Фердинанд Де Шеф Хант решил, что единственное, чем ему стоит заниматься, это подбрасывать бумажки высоко в воздух и по плавной дуге направлять их в мусорные корзины за его спиной.

Ему было двадцать восемь лет – красивый смуглый мужчина, своими руками всего добившийся в жизни, промотав миллион, доставшийся ему в наследство от матери четыре года тому назад.

– Не стоит этого делать, – сказал его коллега у него за спиной. – Сами Долтон и Харроу здесь.

– В Новом Орлеане?

– Да, с раннего утра. Заперлись в кабинете босса, запросили личные дела всех сотрудников, пообщались с боссом пару часов – и все.

– Они закрывают новоорлеанское отделение.

– Не может быть. Наше отделение – одно из наиболее успешно работающих.

– Это означает, что мы разоряемся медленнее, чем другие. Вот погоди, сам увидишь. Мы летим под откос. Жаль только, что это не произошло несколько лет назад, когда у меня еще водились деньги на обед.

– Если ты думаешь, дружище, что я опять перекинусь с тобой в картишки на обед, то ты спятил.

– Сыграем в «ножички»?

– Я видел тебя в парке. Выглядело так, что ты нож не бросаешь, а просто втыкаешь.

– Дартс?

– Ты неделю пьянствовал на свой выигрыш в дартс. Ты был единственным на всей Бурбон-стрит, у кого водились деньги.

– Бильярд? Гольф? Теннис? Пинг-понг? Кегли?

– Сегодня для разнообразия я сам хочу пообедать. Послушай, Хант, если бы у меня были твои таланты, я бы пошел в профессионалы. Я бы сегодня же вышел на площадку для гольфа. Завтра – на теннисный корт. А послезавтра обставил бы всех в бильярд.

– Не могу. Я обещал маме. Я не имею права зарабатывать этим деньги.

– Ты называешь свой талант «это». Я никогда не мог тебя понять.

– Ладно, – отмахнулся Хант, и тут, к его радости, разговор прервала секретарша, сообщившая, что его ждут в кабинете директора.

– Мне очистить стол сейчас или потом? – поинтересовался Хант.

– Думаю, никогда, – ответила секретарша и отвела его в кабинет босса, где сидели два человека – он хорошо знал, кто это, потому что не раз видел их портреты, развешанные на стенах конторы. Уинтроп Долтон и В. Родефер Харроу Третий. На обоих были темные полосатые костюмы-тройки. Долгой был седой и сухопарый с выражением неподкупной честности на лице, типичным для представителя старого богатого рода из штата Нью-Йорк. Харроу – потолще, с четко очерченными скулами и подслеповатыми голубыми глазами. Он был лыс, как бильярдный шар.

– Вы – младший представитель рода Де Шеф, так? – спросил Долтон, сидевший справа от стола директора. Харроу сидел слева. Сам директор отсутствовал.

– Ну, сэр, да, можно так сказать. Только по линии отца я – Хант. Мой отец – Л. Хант из Тексарканы. Возможно, вы слышали о нем. Подряды на поставки электротехнического оборудования. Попал в список самых выдающихся людей 1954 года. Первый президент компании «Арканзас элкс». Крупнейший дилер компании «Вермиллион сокет» на всем Юге.

– Никогда не слышал о нем, – сказал Долтон. – Садитесь и расскажите нам о своей матери. И особенно – о ее отце.

– Но, сэр, он умер...

– Печально слышать. А были у него еще дети?

– Да, у него был сын.

Хант увидел, как задрожали челюсти В. Родефера Харроу.

– И где живет ваш дядя? – спросил Долтон.

– Он умер ребенком. Ему было три года. Несчастный случай на охоте. Да, на охоте, хотя, я понимаю, это звучит необычно.

Хант чувствовал себя неловко в прекрасном кожаном кресле, одном из тех, что были куплены компанией в лучшие времена. Руки он положил на полированные деревянные подлокотники – словно готов был по первому слову убраться из кабинета.

– Расскажите нам об этом. Мы знаем, что в мире множество странных вещей.

Даже самая простая истина может кое-кому показаться странной.

– Он утонул в пруду.

– Что в этом странного? – удивился Долгой.

– Странно то, чем он занимался в этот момент. Вы не поверите – он охотился.

– Я верю. А в каком возрасте вы начали охотиться?

– Дедушка – отец моей матери – начал учить меня рано, а потом он умер, и мама заставила меня пообещать, что я никогда больше не буду этим заниматься, и с тех пор я не охотился. А когда она умерла, мне по наследству досталось поместье, которое раньше принадлежало деду. Он умер от сердечного приступа. Ну и вот, возвращаясь к поместью, когда я заложил его в первый раз, то занялся бизнесом. Я поступил на службу в компанию «Долтон, Харроу, Петерсен и Смит». И я не охочусь.

– Вы сказали: не буду заниматься «этим». Чем «этим»?

– Ну, это у нас вроде как семейный талант. Я бы не хотел об этом говорить.

– А я бы хотел.

– Ну, сэр, это очень личное.

– Я вижу, вы не расположены говорить. И В. Родефер, и я хорошо понимаем ваши чувства. Но мы бы хотели, чтобы вы нам доверяли. Как своим друзьям.

– Как друзьям, – эхом отозвался В. Родефер Харроу Третий.

– Как добрым друзьям, – подчеркнул Уинтроп Долтон.

– Я правда не хотел бы, сэр. Честно говоря, я стесняюсь.

– Друзья не должны стесняться друзей, – заявил Уинтроп Долтон. – Ты разве стесняешься меня, В. Родефер?

– Я слишком богат, чтобы стесняться, – брякнул В. Родефер Харроу Третий.

– Не обижайтесь на В. Родефера. Он с побережья. Прошу вас, продолжайте.

– Ну, понимаете, у членов нашей семьи есть особый дар. Во всяком случае, по маминой линии. Это имеет отношение к разным предметам. И на первый взгляд очень просто, но на самом деле довольно сложно. У этого довольно неприятная история, и моя мама заставила меня пообещать, что я не стану передавать это дальше. Похоже, я и не смогу это никому передать – сына у меня нет.

– Мы знаем, но разве нельзя научить этому кого-нибудь еще? – спросил Долтон.

– Строго говоря, научить этому невозможно. Понимаете, этому можно научить только человека определенного склада. Некоторые люди умеют, не глядя, чувствовать, где какой предмет расположен, и тут еще включается механизм наследственности, если вы понимаете, что я имею в виду.

– Значит, у вас есть «это»?

– Да. Поскольку я Де Шеф по отцовской линии.

Челюсти Харроу затряслись от восторга.

– А не могли бы вы нам его показать, я имею в виду «это»? – поинтересовался Уинтроп Долтон.

– Конечно, – с готовностью согласился Хант и встал. Он взял со стола листок бумаги, ручку и календарик, сначала слегка подбросил их на ладони, а потом со словами: «Мусорная корзина вон там», – швырнул ручку, за ней календарь, а затем резким движением кисти подбросил бумагу вверх. Ручка, как мини-дротик, полетела пером вперед и звякнула о дно металлического ведра для мусора. Календарь последовал за ней, а листок бумаги описал в воздухе круг, упал на край ведра, потом съехал вниз и тоже оказался в ведре. – Когда бросаешь бумагу, все дело в воздухе. Бумага – это самое сложное. Главный секрет тут в том, что слишком много переменных величин. Как, например, когда стреляешь из ружья при сильном боковом ветре. Действительно сильном – узлов двадцать. Понимаете, что я имею в виду? Или когда играешь в гольф на сырой площадке, а тут еще начинает моросить дождь, – тогда игроки понимают, что имеют дело с непостоянными величинами. Тут требуется особое чутье – надо знать, где что расположено, что находится вокруг, и, конечно, чувствовать вес предмета. Большинство людей думает, что воздух – это ничто. Но на самом деле это не так. Воздух – это тоже предмет или вещество. Как вода или как этот стол. Воздух – это вещество.

– И ваше мастерство распространяется на все предметы? – поинтересовался Уинтроп Долтон. В. Родефер Харроу перегнулся через собственное пузо.

Свет ламп отражался от его гладкой, словно полированной лысины.

– Конечно.

– Пошли сыграем в гольф, – предложил Долтон. – По-дружески.

– По тысяче долларов за лунку, – добавил Харроу.

– У меня нет... Стыдно сказать, но у меня, бизнесмена, нет тысячи долларов.

– Для бизнесмена это довольно типично. Сколько у вас есть?

– У меня есть тридцать пять, нет, тридцать три цента. Я купил печенье. Вот все, что у меня есть.

– Мы сыграем на эту сумму, – сказал Харроу.

– Но мне нечем заплатить за аренду площадки.

– Об этом мы позаботимся. У вас есть клюшки? Ничего страшного, мы достанем и на вашу долю. Не считайте себя бедным только потому, что у вас нет денег. У нас тоже бывают трудные времена, но секрет нашего «это», если так можно выразиться, заключается в том, что мы никогда не считаем себя бедными. И мы не хотим, чтобы и вы себя таким считали.

– Ни в коем случае не хотим, – подтвердил Харроу.

Если бы это был кто-то другой, а не эти двое, то Фердинанд Де Шеф Хант чувствовал бы себя неловко на площадке для гольфа в обществе двух людей в жилетах, в рубашках с закатанными рукавами и в уличной обуви.

Долтон поспорил с администратором клуба по поводу цены за прокат клюшек.

Это бы сильно уязвило гордость Ханта, если бы Долтон не был тем самым Уинтропом Долтоном. Долтон требовал самые дешевые мячи.

Когда Долтон поставил мяч на стартовую отметку на первой дистанции-треке (длина – 425 ярдов, норма ударов – четыре) и нанес первый удар-драйв, мяч позорно срезался в кусты, росшие на берегу озера Поншартрен. Он на двадцать минут задержал всех остальных, пока искал свой мяч, хотя и отыскал еще два чьих-то мяча, ползая в кустах.

Хант первым драйвом послал мяч на 165 ярдов – не слишком удачно, но зато – точно по прямой в направлении к лунке. Бриз, дувший с озера, придавал ему силы. Траву на поле недавно подстригли, запах был чудесный, солнце ласково пригревало, и Фердинанд Де Шеф Хант полностью забыл о рынке ценных бумаг настолько полностью, насколько был способен.

Второй удар продвинул его вперед еще на сто пятьдесят ярдов и опять точно по прямой, и В. Родефер Харроу заявил, что ничего особенного в этом не видит. Потом Хант послал мяч по высокой крутой параболе. Мяч взвился в воздух и упал совсем рядом с лункой.

– Фью! – присвистнул Харроу.

– Ух ты! – не удержался Долтон.

– Ничего особенного, – сказал Хант и последним ударом – каких-то два дюйма – загнал мяч в лунку, закончив трек в четыре удара.

– Мы должны вам по тридцать три цента каждый, – сказал Долгой. – Итого: шестьдесят шесть центов. – И он заставил Харроу вытащить мелочь из кармана и отсчитать требуемую сумму.

– Давайте теперь сыграем на шестьдесят шесть центов, – предложил Долтон.

– Я хочу отыграться. А ты как, В. Родефер?

– Еще как, – заявил Харроу, которому на прохождение трека пришлось затратить девять ударов. При этом он еще и жульничал. Долтон затратил семь ударов, причем завершающий удар был довольно неплох.

Норма ударов на следующем треке тоже была равна четырем, и Хант преодолел этот трек аналогично первому: впечатляющий полет мяча и последний удар в лунку с расстояния в четыре дюйма.

– Теперь у вас доллар и тридцать два цента. Удвоим или хватит?

– Длина следующего трека – сто семьдесят ярдов, норма ударов – три. Я на таких – супер, – заявил Хант.

– Посмотрим, какой вы «супер».

А «супер» был вот какой: мяч летал, как птичка, всего было затрачено два удара, а потом Хант обнаружил, что играет на следующем треке на два доллара шестьдесят четыре цента. Проходя трек за треком и загоняя мячи в лунки, новые друзья продолжали расспрашивать его об «этом» и каждый раз удваивали ставки, говоря, что они не упустят шанса отыграться. К седьмому треку ставка увеличилась до сорока двух долларов двадцати четырех центов, и Хант вовсю разговорился со своими новыми друзьями.

Его мама, объяснил он, заставила его пообещать никогда не пользоваться «этим» для того, чтобы заработать себе на пропитание, так как этот семейный дар имел мрачное прошлое. Далеко не всегда им пользовались ради победы в спортивных состязаниях. Изначально это был способ заработать с помощью ножа и ружья. Де Шеф – старинное французское имя. Род ведет свое начало от одного из слуг при дворе Людовика Четырнадцатого. Слуга был помощником шеф-повара, но королю пришлось возвести его в дворянское достоинство, чтобы он получил право убивать дворян. Все дело началось, когда по приглашению короля ко двору прибыл убийца – иначе его не назовешь – откуда-то с Востока. Хант не знал, хорошо ли знают историю Долгой и Харроу, но объяснил, что в то время Король-Солнце – так называли Людовика – столкнулся с сильной оппозицией со стороны местных феодалов. Он хотел объединить страну.

Ну, и этому убийце Франция чем-то не приглянулась. Единственная его характеристика, сохранившаяся в роду Де Шефов, – это то, что он не был китайцем. Так вот, Франция ему не понравилась. И тогда король, который испытывал к нему глубочайшее уважение – а может быть, страх, пообещал заплатить огромную сумму, если этот азиат обучит некоторых из преданных королю дворян части того, что он умеет делать. По-видимому, этот азиат был очень хорош, просто великолепен.

– Мы считаем, что великолепны вы, – сказал Харроу, отсчитывая сто шестьдесят девять долларов – в казначейских билетах – и запихивая их в карман Ханту. Они уже отыграли на десятом треке и теперь возвращались в здание клуба.

– Да нет, куда мне до него. Я хочу сказать, мои способности – это ничто или почти ничто в сравнении с его. Ну, как бы то ни было, но ни один из дворян не смог ничему научиться, а потом этот азиат обнаружил, что помощник шеф-повара может, а король сказал, что простолюдин не имеет права убивать дворян, и для разрешения проблемы, как это принято во Франции, они придумали, будто один из его предков был незаконнорожденным сыном кого-то из знати, а значит, в его жилах текла дворянская кровь, и теперь, обучившись «этому» у азиата, он мог укокошить любого дворянина, какого укажет ему король. И с тех пор, как перед революцией Де Шефы приехали сюда, все они вроде как зарабатывали на жизнь именно таким способом. Пока дело не дошло до моей матери. Мама сказала: хватит, и заставила меня пообещать, что я никогда не стану использовать свой талант ради денег.

– Благородный порыв и благородное обещание, – сказал Долтон. – Но если что-то неправильно, неистинно, то это не может быть благородно, так?

– Пожалуй, так, – согласился Хант Выиграв 337 долларов 92 цента, он предложил заплатить за обед. Когда он выложил почти двести долларов за обед на троих у «Максима» и тем самым потратил большую часть своего выигрыша, Уинтроп Долтон сообщил ему, что он и так уже нарушил данное матери обещание.

– Но ведь все начиналось с тридцати трех центов! Я всегда играл на обед, иногда на выпивку или на пару баксов.

– Что ж, а теперь это – триста тридцать семь долларов и девяносто два цента.