Текст книги "Мегера. Роман о женщинах"

Глава 14. Агриппина

Юнона проболела полторы недели. Самыми тяжёлыми были первые три дня. Девочка тяжело дышала. Маленькое тельце приобрело синюшный оттенок.

Агриппина не отходила от дочери ни на секунду. Она велела закрыть дом на замок и никого не пускать.

Рядом с ней постоянно были только верная рабыня и старый грек. Феодор с болезнью девочки окончательно перебрался от своего родственника к Агриппине. Оказалось, что он разбирался в болезнях и травах. И очень помог Агриппине в борьбе с болезнью дочери.

В те далёкие времена люди жили недолго. Очень много умирало в детстве. Болезни, заражения, отравления. Скученность городских жителей способствовала распространению всевозможной заразы и болезней. Доживали до тридцати лет обычно. Так что Агриппина в Древнем Риме была долгожительницей. То ли ей везло, то ли боги были к ней благосклонны.

И тут болезнь дочери. Обычная простуда, перешедшая во что-то более тяжёлое. Быстро и неумолимо.

Сама Агриппина не боялась умереть. У неё были ещё две жизни. Сары и Алёны.

Но вот мысль о том, что её любимая дочка может покинуть этот мир, приводила Агриппину в ужас.

Она безумно любила своих детей. Особенно дочек.

Юнона была худенькая и черноволосая. Дадулка росла чуть полноватой натуральной блондинкой. Юнона была нетерпеливая и неугомонная. Дадулка спокойная и немножко ленивая.

Агриппина сидела у постели Юноны и рассказывала той сказки. Все подряд. Про Персея и Андромеду, про Красную Шапочку и Серого Волка, про пражского Голема и про скрипку Далибора.

Старый грек сидел в уголке и вместе с Юноной слушал все эти сказки.

– У тебя богатое воображение, – сказал он однажды Агриппине.

– Это не воображение, – ответила ему Агриппина, – это мне мои бабушки рассказывали. Разные бабушки в разное время.

Болезнь Юноны сблизила их. И Агриппина совершенно не стеснялась грека. Она рассказывала ему обо всём, о чём думает, о своих страхах и переживаниях. Иногда она забывалась и рассказывала о Саре и Алёне. Феодор не перебивал её. Внимательно слушал. Иногда вставлял замечания.

И у Агриппины вошло в привычку делиться с ним своими мыслями. И однажды она рассказала Феодору о Саре и об Алёне.

Тот внимательно выслушал. Переспросил. Больше всего его озадачило то, что Алёна в другую страну перебралась при помощи железной птицы за несколько часов. Он попытался понять, как работает самолёт, но Агриппина так и не смогла ему объяснить, как же всё-таки может летать несколько тонн железа на такие большие расстояния с такой фантастической скоростью. Про ракеты она благоразумно промолчала.

– В нашем мире всё возможно, – сказал Феодор, – я знал в детстве одного человека, который был таким, как ты. Проживал несколько жизней. Он рассказывал удивительные вещи. Но люди его не слушали и считали сумасшедшим. Ты правильно делаешь, что не рассказываешь это никому.

– Но тебе-то рассказала, – усмехнулась Агриппина.

– Мне можно рассказывать всё, – ответил Феодор, – меня тоже многие считают сумасшедшим. Хотя я просто-напросто разговариваю с людьми и даю им советы.

– И какой совет дашь ты мне? – спросила его Агриппина.

– Тебе? – переспросил грек. – Тебе я дам несколько советов. Первое. Никому не рассказывай про своих других женщин. Не надо этого делать. Люди если чего-то не понимают, то они этого опасаются и злятся. Зачем тебе чья-то злость?

– Незачем, – ответила Агриппина, – а ещё совет какой?

– Постарайся жить каждый день своей жизнью. Которая здесь и сейчас. Не переживай о своих других людях. Это их жизнь. А твоя та, что происходит в данный момент. В данном месте. И с данными людьми.

Феодор замолчал.

– Я так не смогу, – ответила Агриппина, – это же я. Неважно, как меня зовут и кто меня окружает. Это я. Мои мысли и мои воспоминания остаются со мной.

– Я поэтому и сказал, чтобы ты постаралась, – усмехнулся Феодор, – иначе то, что происходит в другом времени и с другими людьми, будет влиять на тот мир, в котором ты находишься в данный момент.

– Сложно всё это, – махнула рукой Агриппина, – сложно.

– Жизнь вообще сложная штука, – улыбнулся в ответ Феодор.

– Разве? – удивилась Агриппина. – Жизнь проста. Что в ней сложного? Живи и живи себе.

Феодор хотел что-то ответить, но не успел. Вошла рабыня.

– Приехала Юлия, – покосившись на грека, сказала она. – Я говорила ей, что ваша дочка болеет. Но она настаивает на встрече. Говорит, что уже второй раз приезжает.

– Позови её, – велела Агриппина и сказала, обращаясь к Феодору: – Иди к себе. Моей подруге не терпится посплетничать. Настолько не терпится, что её не останавливает болезнь моей малышки.

– Твоя малышка уже почти здорова, – Феодор поднялся, – пойду к своему родственнику. А то он обижается, что я насовсем переселился к тебе.

И грек шагнул к выходу из комнаты, где едва разминулся с Юлией. Та окинула Феодора оценивающим взглядом. Подошла к Агриппине, обняла её.

– Самое страшное, – сказала подруга, – это когда болеют дети.

– Да, – ответила Агриппина, – но слава богам, что всё страшное уже позади. Маленькой Юноне лучше. Она спит в своей комнате. Хочешь воды? Вина? Может, поедим? У меня замечательный повар появился. Мясо барашка выше всяких похвал.

– Ты прям как мой муж, – рассмеялась Юлия, – он только о еде и говорит. Мясо барашка можно попробовать. И немного вина не повредит.

Агриппина подозвала жестом руки рабыню. Отдала необходимые распоряжения.

– Пойдём в другую комнату, – предложила она Юлии, – где можно будет поесть. Заодно расскажешь мне, зачем ты пришла. Ведь кроме болезни дочери есть и другая причина?

Юлия рассмеялась.

– Ты умная, – сказала она, – от тебя ничего не скроешь.

Женщины поднялись и прошли в другую комнату, атрию. Там стояли два ложа и между ними небольшой столик. На столике в глиняных мисках лежали орешки, сыр, хлеб, зелёные фиги. И два бокала, в которые раб налил вино с мёдом.

– Рассказывай, – попросила заинтригованная Агриппина.

Юлия вздохнула. Зачем-то поглядела по сторонам, как будто хотела удостовериться, что их никто не подслушивает.

– Помнишь, ты ко мне приходила в последний раз, – наконец-то начала она, – когда я устроила соревнования для театра?

– Помню, – подтвердила Агриппина.

– Помнишь, там был один юноша? Ты ещё спросила, кто он такой? – продолжила допрос Юлия.

– Помню, – опять ответила Агриппина, – ты можешь не спрашивать, а прямо сказать, в чём дело?

– Так я тебе и рассказываю, – поджала губы Юлия, – этот мальчик в тебя влюбился.

– И что? – в свою очередь задала вопрос Агриппина.

– А то, что зовут его Клавдий, – почти шёпотом сказала Юлия, – и он из очень богатой и уважаемой семьи. Богаче их только император.

– И что? – насмешливо спросила Агриппина.

– Влюбился этот Клавдий в тебя, – сказала Юлия, – влюбился. Меня всю извёл. Сходи да сходи к моей богине. Вот я и пришла.

– А он знает, сколько лет его богине? – спросила Агриппина. – Он же ненамного старше моего сына. Да и замужем я.

– Говорила я ему, – махнула рукой Юлия, – слышать ничего не хочет. Люблю, говорит. Готов всё для неё сделать. И прочую любовную чепуху.

– У меня муж, – вновь напомнила Агриппина подруге.

– Муж, муж, – проворчала та, – твой муж в походе. Ничего не знает. И наверняка кого-то имеет по дороге. Или наложницу с собой везёт, или в попутных селениях женщин пользует. Ты сама-то Феликса сколько лет при себе для утех держала?

Агриппина поморщилась.

– Феликс – это раб, – сказала она, – это вещь. Это не считается. А тут молодой мужчина. Да не простой, а из знатного рода. Зачем мне такие приключения?

Отворилась дверь. Двое рабов внесли столик, на котором стояли блюда с ещё дымящимися ягнячьими рёбрышками. Они поставили его вместо стола с закусками. Виночерпий подлил дамам вина.

– Меня попросили, я передала, – вгрызаясь в ягнёнка, сказала Юлия, – а тебе решать, что с ним делать.

– Муж меня может убить за прелюбодеяние, – сказала Агриппина. – Сейчас, конечно же, законы мягче. Но за измену могут убить.

– Твой муж тебя любит, – ответила Юлия, – но ты права. Клавдий не из простой семьи. Его родственники могут предъявить тебе претензии.

– Хорошо, пусть твой Клавдий придёт завтра, – вдруг решила Агриппина, – в лавку Агазона. Я с ним договорюсь. Посмотрю, что это за молодой поклонник у меня появился.

Юлия захлопала в ладоши.

– Вот и хорошо, – засмеялась она, – вот и отлично. А то он мне уже проходу не даёт, этот молодой жеребец. С утра уже приходил и просил сходить к тебе. Наверное, ждёт меня сейчас.

– Ну тогда доедай и беги, – рассмеялась Агриппина, – что ты тут сидишь? Сводница.

Женщины рассмеялись.

Не спеша доели мясо. Потом те же два раба унесли столик с пустой посудой и принесли стол с десертом. Юлия поделилась с подругой последними новостями. Посплетничали о соседях. Разошлись уже ближе к вечеру.

Агриппина прошла в комнату дочери. Та была ещё очень бледной. Но уже выздоровевшей. Она сидела в кровати. А старый Феодор рассказывал ей очередной миф.

– Ты хорошая нянька, – сказала ему Агриппина.

– Нет, я просто люблю рассказывать, – возразил ей грек, – слушать и рассказывать. Этому можно научиться только к старости.

– Феодор очень хороший рассказчик, – подтвердила маленькая Юнона, – но ты, мама, всё равно лучше.

Агриппина погладила дочку по голове. Улыбнулась. Встала. Поманила за собой грека. Вышли из комнаты дочки.

– Сходи к своему родственнику, – велела она Феодору, – пусть мне подготовит комнату для свиданий. На целый день.

– С утра? – уточнил Феодор.

– Судя по всему, с утра, – улыбнулась ему Агриппина, – у меня внезапно появился юный поклонник.

Брови у грека поползли вверх.

– У тебя же есть муж, – сказал Феодор, – пусть он сейчас в походе с сыном. Но всё равно он есть.

– Я же не спать туда отправляюсь, – раздражённо бросила Агриппина, – я хочу просто поговорить с юношей. Неизвестно почему, но он воспылал ко мне страстью. И этот юноша не простой смертный. Ему так просто не скажешь нет. Поговорю.

– Извини, – грек склонил голову, – я не вправе был напоминать тебе о муже. Ты и так всё отлично знаешь про супружеский долг и про наказание за неверность.

– Да какое наказание, – Агриппина махнула рукой, – ты сам видишь, что творится в мире. Кругом разврат и беззаконие. Люди стремятся только получить удовольствие. От еды, от вина, от плоти. Все как будто сошли с ума. Как будто живут последний день.

– То же самое было и в моей любимой Греции, – сказал Феодор, – вначале это была сильная страна. Могучая и богатая. А потом народ пресытился. Стал ленив и глуп. И страна развалилась на части. То же самое станет и с Римом.

– Я отлично знаю, что станет с Римом, – ответила Агриппина, – но мы живём здесь и сейчас. И меня интересует то, что происходит с моей семьёй здесь и сейчас.

Грек поклонился и вышел из комнаты. А Агриппина вернулась к дочке.

Вместе они поужинали. Поиграли в куклы. А потом улеглись спать. Агриппина в своей спальне, маленькая Юнона в своей. У ног Юноны легла Фортуната, чтобы в случае чего прийти к маленькой девочке на помощь.

Глава 15. Сара

Утро в камере начиналось с переклички. Приходила дородная баба в форме и, сверяясь с листком бумаги, лениво выкрикивала фамилии узниц. После каждого ответа удовлетворённо кивала головой и ставила галочку напротив озвученной фамилии. Как будто кто-то из женщин за ночь мог исчезнуть из запертого помещения.

В первый же день к ним поселили ещё пять женщин. К вечеру, однако, троих из них куда-то увели. Оставшихся двоих на следующий день вызвали на допрос. Одна из женщин вернулась после допроса с разбитым в кровь лицом. Вторая с виду была целая и невредимая. Но трясло её так, как будто она заглянула в ад. Женщин звали Зузанна и Мартина. Их обвиняли в том, что они еврейки и что они помогали прятать английских парашютистов.

Но выяснилось, что англичан они прятать никак не могли, потому что в тот день были на фабрике в ночную смену. Статью за помощь террористам у них сняли. Оставили статью за еврейство.

На допрос их вызывали поодиночке и очень редко. Целыми днями женщины сидели друг напротив друга в полумраке камеры. Неизвестность и неопределённость давили на психику. Спасением были разговоры. О той жизни, о жизни на свободе.

Большой популярностью пользовались рассказы Сары о Древнем Риме и о жизни Агриппины и её семьи. Сара старалась не думать о том, что происходит в данный момент с её дочерью Дадулкой. Она верила, что её подруга Марта позаботится о ребёнке. И поэтому она с упоением рассказывала о своей другой дочери, о Юноне. О своём доме. О старом греке-приживальщике. О богах Рима и о его героях.

Больше остальных эти рассказы интересовали самую юную заключённую, Дагмар Гавличкову. Она садилась напротив Сары и просила:

– Расскажите про Рим.

И Сара рассказывала.

– Хорошо быть вольной и богатой, – как-то раз после очередной истории сказала Барбора, – завидую я этой Агриппине. Что хочешь, то и делаешь. Муж постоянно в походах. Денег полные карманы. Не жизнь, а сплошное удовольствие.

– Зависть – плохое чувство, – строго сказала Дагмар, – не стоит завидовать другим.

Барбора рассмеялась.

– Почему бы не помечтать, – сказала она, – тем более что такого богатства у меня никогда не будет. А тебе кто больше всего нравится в Сариных рассказах про Рим?

– Кто мне нравится? – спросила Дагмар.

– Да-да, кто тебе нравится? – кивнула Барбора. – Наверное, тоже Агриппина. И ты так же хочешь быть на неё похожей.

Дагмар на несколько секунд задумалась.

– Нет, – сказала она, – не хочу я быть Агриппиной. Она очень умная. Я бы не смогла вести дом, плести интриги и заниматься торговлей, как она. Я бы хотела быть Фортунатой.

– Кем? – в один голос спросили Барбора и Сара. – Рабыней?

– Да, рабыней, – тряхнула головой Дагмар, – у богатой и умной госпожи. Если не высовываться и хорошо исполнять свои обязанности, то жить намного проще и умнее.

– В чём же проще? – удивилась Мартина. – Ты же невольница. Не можешь идти куда хочешь и делать что хочешь.

– В том, – терпеливо, как слабоумным, начала рассказывать Дагмар. – Свободных людей нет. Агриппина тоже не может пойти куда хочет и делать что хочет. Ей надо следить за хозяйством, поддерживать дом. Смотреть, чтобы никто ничего не украл, чтобы все были заняты делом. Ей надо ублажать мужа. Ей надо заботиться о сыне и о дочке. У неё полно ответственности. А у рабыни ответственности нет. Просто делай, что тебе скажут, и всё.

– Интересно получается, – донёсся с верхней кровати голос Маркеты, – а если у тебя плохой хозяин? То что тогда делать?

– Надо уйти к хорошему хозяину, – нашлась Дагмар.

– Так тебе и разрешили уходить куда вздумается и к кому вздумается, – не унималась Маркета.

– Я говорила о Фортунате, – сказала Дагмар, – у неё хорошая хозяйка. Справедливая и добрая. Я бы хотела жить у такой хозяйки. Это всего лишь мечты.

На несколько минут все замолчали.

– Мечты, мечты, – вдруг раздался голос всё той же Маркеты. – Вот завтра утром войдёт наша надзирательница. И громко скажет: «Дагмар Гавличкова, на выход». Выведут тебя. Изобьют, изнасилуют, а потом и расстреляют. Вот все твои мечты о добром хозяине и кончатся.

Женщины зашумели. Дагмар заплакала.

– Да что ты такое говоришь? – возмутилась до этого момента молчавшая Ленка Кучерова. – Пугаешь девочку. Немцы разберутся и выпустят невиновных. Мы ничего плохого не делали. Всё будет хорошо.

– Ничего хорошего уже не будет, – проворчала сверху Маркета, – всё будет только плохо.

В этот момент мигнула лампочка. Женщины принялись укладываться спать.

Утром, сразу после скудного завтрака, дверь камеры распахнулась. Толстая надзирательница вошла в камеру. В руке у неё была какая-то бумажка. Она поднесла эту бумажку поближе к глазам.

– Гавличкова, Гулкова… – начала она перечислять фамилии.

– Нет, не хочу умирать, – вдруг завизжала Дагмар, – я не хочу, не хочу, я не виновата.

Надзирательница недоумённо подняла глаза.

– Не надо, не надо, – уже не визжала, а хрипела Дагмар.

– Да вас в дом отдыха везут, – сказала надзирательница, встряв между криками Дагмар, – в Терезиенштадт. На курорт.

– На какой курорт? – спросила Барбора. – Мы же в тюрьме.

Дагмар внезапно замолчала. Её как будто выключили. Она была мокрой от пота, и её била дрожь.

– В гетто вы едете, – по слогам проговорила надзирательница, – на севере для вас, евреев, целый город освободили. Чтобы вы там между собой жили и приличным людям не мешали.

В камере воцарилась тишина.

– Мне тётя рассказывала про этот город, – вдруг сказала Ленка Кучерова, – там и правда хорошо. Есть школа. Оркестр по выходным играет.

– Я и говорю, курорт, – одобрительно кивнула Ленке надсмотрщица и принялась вновь перечислять тех, кто покидал тюрьму: – Гавличкова, Гулкова, Грубцова, Кучерова, Новотна, Свободова, Чермакова.

Женщины быстро собрались. Выстроились в затылок друг к другу. Вышли из камеры. Потом по коридору. Дагмар громко икала. Видимо, от перенапряжения. Это икание почему-то развеселило женщин. Посыпались шуточки. Даже толстая надзирательница улыбнулась.

Вышли почему-то не во двор, а сбоку от здания, на тихую улочку. Она была пустынна в этот ранний утренний час. После темноватой камеры мир вокруг показался огромным. Бездонное синее небо, свежий воздух.

Сара почувствовала, как от неё воняет. Немытым телом, грязным бельём, тюрьмой. В камере она привыкла к запаху. А тут, на свежем воздухе, этот запах вылез из-под мышек. Было стыдно. Стыдно, что она, женщина, грязная и нерасчёсанная.

И ещё удивило небо. Голубое и бездонное. И очень красивое. Оказывается, если несколько дней посидеть в подвале, то обычное городское небо покажется тебе самым прекрасным в мире.

Женщины выходили из гестапо, озираясь и моргая глазами. К самой двери здания был подогнан грузовичок. Стояло несколько солдат.

Сара шла первой в колонне и сразу же увидела его. Либора. Тот стоял у борта, постукивая по колесу. По левому заднему. Оно у него было ненадёжным. Либор часто жаловался на латанную-перелатанную камеру.

Сара как в тумане подошла к заднему борту грузовичка. Стала на деревянный ящик, с него шагнула на деревянный кузов. В этот момент Либор поднял глаза от колеса и встретил взгляд Сары. Узнал. Испугался. Отвёл глаза.

– Либор, – сказала Сара, – это я.

Сзади кто-то толкнул Сару в спину, и она прошла вдоль борта. Либор так же медленно пошёл к открытой двери кабины. Там он остановился.

– Либор, – тихо, но в то же время так, чтобы её бывший любовник услышал, сказала Сара, – у меня от тебя будет ребёнок. Я беременна.

Либор вздрогнул. Посмотрел снизу вверх на Сару.

– Что я могу сделать? – сказал он еле слышно.

– Спаси меня, – ответила Сара, – ты же мужчина. Просто спаси меня.

– Не разговаривать с арестованными, – вдруг гаркнул немецкий офицер, стоявший неподалёку. – Быстро отправляемся. Быстро. Быстро.

Либор вздрогнул. Быстро юркнул в кабину грузовика, куда почти одновременно с Либором с противоположной стороны сел немецкий солдат. Второй солдат забрался в кузов, к женщинам. Уселся на табуретку, стоящую у заднего борта.

– Поехали, – опять крикнул офицер.

Машина дёрнулась. Женщины повалились друг на друга. Затем схватились за борта, присели. Поехали.

Автомобиль пронёсся по пражским улицам, притормаживая на перекрёстках и пропуская трамваи. Сара смотрела на город, на прохожих. Думала: может быть, выскочить? Убежать? Всего же один конвойный с ними. Второй в кабине. Либор не остановится. Пока будут ловить одну, остальные смогут убежать. Хоть кто-то из них сможет убежать.

Но Сара так и не смогла расцепить пальцы и перебросить своё тело через борт. А когда машина выехала за город и набрала скорость, перестала и думать об этом. На такой скорости можно было только разбиться.

Проехали место, где было совершено покушение на Гейдриха. На обочине лежали цветы. Много цветов.

Машина ехала на север. Ехала долго. Тряска изматывала. Сидеть на деревянном полу кузова было неудобно. У некоторых женщин с собой были узелки с вещами. У Сары не было ничего. Лишь бывший любовник в кабине.

К Терезину они подъехали после обеда. День был солнечный, жаркий. Хотелось пить.

Машина притормозила около въезда в город и вдруг повернула в сторону. Мимо указателя. Подъехали к деревянному мостику через ров. По другую сторону рва тянулась высокая кирпичная стена. Въехали в ворота.

Сразу же за деревянными воротами, во дворе, машина резко затормозила.

Откинулся задний борт. Солдатик, которого также растрясло по дороге, не спеша опустил табуретку на землю. Слез.

– Выгружайтесь, – послышалась команда.

Женщины друг за дружкой слезли с машины. Выстроились в шеренгу.

Слева тянулось длинное здание с рядом окон. За окнами были видны столы и бумаги.

Справа распологалось низенькое здание с длинным каменным забором.

А впереди виднелись железные ворота, над которыми красовалась надпись на немецком языке: «Труд делает свободным».

Сара вздрогнула. Она вспомнила учебники по истории, которые читала Алёна. Обычно такие надписи нацисты вешали над концлагерями.

– Извините, – сказала она ехавшему с ними солдату, – но нас же должны были привезти в гетто. В Терезиенштадт.

Солдатик усмехнулся.

– Это и есть Терезиенштадт, – сказал он, – но не город. Это маленький Терезиенштадт. Крепость. Тюрьма для таких свиней, как вы. Для вас специально открыли женский блок.

Сара растерянно оглянулась. Либора нигде не было видно. Он или остался в кабине, или выскользнул и спрятался в здании. К женщинам подошли несколько охранников. Они были чехами.

– По одному в канцелярию, – скомандовал один из охранников, коренастый мужчина с круглым лицом, – и пошевеливайтесь.

Первой в дверь зашла Дагмар. Потом Маркета. Потом остальные женщины. Сара задержалась, стараясь увидеть Либора. Её единственную надежду. Но он как сквозь землю провалился.

Сара зашла в здание. Несколько столов. Женщина в форме заполняет бумаги.

Фамилия, имя, дата рождения.

– Свободова Сара, – отчеканила Сара, – но я не еврейка, это ошибка.

– Тут ошибок не бывает, – ответила женщина, – кстати, твои данные карандашом записаны. Ручкой только номер.

– Как это? – не поняла Сара.

– Да вот так, – усмехнулась женщина, – ты у нас будешь под номером проходить. Без имени и фамилии. Номер 900. Запомнила?

– Да, – ответила растерянная Сара, – а почему без фамилии?

– Потому что она у тебя краденая, – ответила женщина и добавила: – Проходи в следующую комнату.

В смежной комнате заключённые переодевались в лагерное. Красивые и яркие вещи забирались. Выдавали серые юбки и серые рубашки, сшитые из какой-то мешковины. На груди были пришиты жёлтые звёзды Давида. Руководили переодеванием две женщины в форме.

– Нижнее бельё тоже отберут? – вдруг спросила Маркета.

– Смотря какое, – отозвалась одна из охранниц, – шёлковые трусики вам не положены.

Вторая надсмотрщица рассмеялась. Она рылась в узелках и сумках заключённых.

Переоделись. Гребни, личные вещи и предметы гигиены разрешили взять с собой. Остальное куда-то унесли.

Вошёл один из охранников. Оглядел серую толпу вновь прибывших.

– Добро пожаловать в нашу крепость, – сказал он. – Правила тут простые. Вы должны беспрекословно подчиняться охранникам, соблюдать порядок и целый день работать. Работы у вас будет много. Надо будет готовить еду. Надо будет стирать одежду заключённых. Надо будет чинить ту же одежду и ещё убирать за собой. В случае невыполнения своих обязанностей – карцер. Всё понятно?

– Понятно, – нестройно ответили женщины.

Охранник довольно кивнул.

– Завтра вас распределят, кто где будет трудиться, – продолжил он, – а сейчас берёте тюфяки и идёте получать свои спальные места.

Серенькую стайку испуганных женщин вывели во двор. Но вместо ворот со страшной надписью про труд повели обратно. Перед выходом из крепости повернули налево. Тут и был женский блок.

Завели в большую комнату. Вдоль стен двухъярусные нары. Около входа – сбитые из досок умывальная комната и туалет. Посередине комнаты несколько широких столов, вдоль них расположились скамейки.

Везде чисто. На столике в стакане стоит букетик луговых цветов.

Их покормили невкусной овсяной кашей. Женщины ели жадно. Весь день на ногах без еды и питья. Да и поездка дала о себе знать.

– Можете помыться, по очереди, – командует охранник.

Затем их распределяют по бригадам. Кого на кухню, кого в подсобные рабочие. Сара с Дагмар попадают в прачечную. Старшей над ними назначают Барбору Гулкову.

– Вот хорошо-то как, – почему-то радуется Дагмар.

Сара молчит. Ей страшно. Она уже не Сара. Она номер 900.

Вечером приходят остальные жительницы барака. Уставшие и немногословные. Ужинают. Короткий промежуток для личного времени. И отбой.

Сара ложится на нары. Стягивает с себя грязные трусики, прикрываясь одеялом. Бёдра возле лобка натёрты и болят. Сара выглядывает из-под одеяла. Темно. Лишь из окна виден свет от фонаря. Вроде все спят.

Сара осторожно разрывает край тюфяка. Прячет туда своё богатство. Потом вынимает свёрток обратно. Берёт из него половину денег. Прячет обратно в карман трусиков. Золото и остатки денег запихивает в тюфяк. Поглубже.

Она не видит, что лежащая рядом Дагмар не спит. Дагмар плохо различает, что делает в темноте её соседка. Но догадывается, что Сара что-то прячет. Что-то, что до этого было на ней.

А Сара потом долго лежит на спине и смотрит вверх. Несмотря на усталость, сон не идёт.

Перед глазами у Сары Либор. Её молодой любовник. Которого она хотела себе в мужья. Которого она хотела сделать папой своей дочери. Своей Дадулочки.

Перед глазами у неё, как в замедленном кино, мелькают кадры сегодняшнего дня.

Вот они выходят во двор. Она поднимается в кузов. Либор что-то говорит. Либор прячется в кабину. Они едут. По Праге. Потом по шоссе. Сара видит кусок плеча и руку Либора. Который должен её спасти. Но не спасает. Он привозит её в тюрьму.