Текст книги "Мегера. Роман о женщинах"

Глава 18. Сара

Утро в крепости начиналось очень рано, когда сон самый сладкий. В бараке вдруг включался свет. Надо было встать. Одеться. Привести себя в порядок. Хорошо хоть, в огороженной комнате были умывальники и отхожее место было не одно.

После этого женщины строились. Их пересчитывали по головам.

Завтрак. Краюха чёрного хлеба и кружка тёплой воды.

– В обед будет каша, картофельная, – сказала сидящая напротив Сары незнакомая женщина, – я на кухне спрашивала.

Сара доела хлеб. Вместе со всеми вышла из помещения. Светало. Было мокро и холодно. Накрапывал небольшой дождик. Два охранника стояли в сторонке и о чём-то переговаривались.

Женщины построились. Раздались команды. Часть ушла на кухню. Несколько человек осталось в бараке.

– Прачечная, – скомандовал один из надзирателей, – Свободова, Гавличкова и Кучерова. Получаете бельё и везёте его на обработку.

Сара и Ленка Кучерова сразу же отошли в сторону, куда им указал надзиратель. А вот Дагмар замешкалась. Вышла, вернулась в строй. Что-то хотела сказать, но не успела.

– Ты что тут танцы устроила? – крикнул один из надзирателей.

Он подскочил к Дагмар и ударил её по лицу. Затем развернул и пинком отправил к стоящим рядом Саре и Ленке. Дагмар упала.

Сара подскочила к ней. Наклонилась. Хотела помочь подняться.

И в этот момент второй охранник пнул со всей силы Сару по заднице. Удар был сильный и сбил Сару с ног. Боль в копчике пронзила всё тело. Приземлилась Сара на руки, успев их поставить перед собой. На руки и на колени. Так и застыла в нелепой позе, стоя на четвереньках.

Второй охранник подскочил и по-футбольному пнул Сару всё по тому же месту. Сара упала на грязную брусчатку. Кто-то из женщин засмеялся. Было больно, очень больно. И унизительно.

– Вставайте, свиньи, – рявкнул первый охранник, – разлеглись тут, как на пляже. Вставайте, скотины.

– Что вы делаете, – застонала Сара, – что вы делаете? Зачем вы нас бьёте?

– Мы охраняем скот, – ответил один из охранников, – это наша работа. А твоё дело делать то, что я тебе скажу. Скажу умереть – умрёшь.

Дагмар вскочила. Помогла подняться Саре. У последней были ободраны руки и колени. И болел копчик, по которому пришлись удары тяжёлых армейских ботинок. Боль пульсировала, отдаваясь по всему телу. Сару затошнило.

– Встать, скот, – скомандовал охранник, – встать и бегом за бельём.

Сара поднялась, покачиваясь. Вместе с Дагмар и Ленкой пошла в сторону канцелярии. Возле неё повернули направо. Вошли в ворота с немецкой надписью «Труд делает свободным».

В комнате с грязным бельём воняло. Потом, грязью, человеческими экскрементами. Тошнота не проходила. Она только усилилась.

На пороге их встретили две женщины из соседнего барака.

– Мы связываем бельё в тюки, – сказала одна из них, с чёрным платком, натянутым на самые глаза. – Вы таскаете его в прачечную. Воду уже греют. Через час начинайте стирать.

– Хорошо, – ответила Ленка, – а тюки не очень тяжёлые?

– Нормальные, – ответила женщина в платке, посмотрела на троицу новичков и добавила: – Вы бы волосы прибрали. А ещё лучше – закрыли бы их чем-нибудь.

– Зачем? – спросила Дагмар, гордящаяся своими густыми чёрными волосами.

– Вши, – коротко ответила женщина в платке.

– Всё бельё кишит ими, – добавила молчавшая до сих пор её напарница, – вы потом проверьте у себя, не то принесёт кто-нибудь в барак домашних животных. Будут проблемы у всех.

Она была без платка, но коротко стрижена. Под мальчика.

Ленка, Дагмар и Сара повязали на головы подобия платков и принялись таскать вонючие тюки в прачечную.

Перетаскали. Рассортировали. К этому времени в огромных чанах закипела вода.

Женщины побросали одежду заключённых в чаны.

– Перерыв, – скомандовал охранник, – отдыхайте пока, а я покурю.

Он вышел из прачечной. Закрыл за собой дверь. Женщины присели вдоль стены на длинной скамье. Ноги и руки с непривычки болели. Было душно. Пахло мылом и человеческим потом. Помолчали.

– Замуж хочу, – вдруг ни с того ни с сего заявила Дагмар.

Ленка и Сара рассмеялись.

– С чего это ты вдруг решила замуж? – спросила девушку Ленка.

– Замужем хорошо, – мечтательно ответила Дагмар, откинувшись на стенку прачечной и вытянув ноги, – муж о тебе заботится. Тяжёлую работу за тебя делает. Не надо ни о чём думать. Живи и живи в своё удовольствие.

– Где ты жить собралась? – спросила Сара.

– Как где? – удивилась Дагмар. – В Праге. У мужа. Мне муж из Праги нужен. Деревенские мужчины или из Моравии мне не нравятся. Пражане, они обходительные и весёлые. И умные. Найти бы какого-нибудь инженера.

– Ты не вернёшься в Прагу, – вдруг зло сказала Сара.

Она сама не поняла, что на неё вдруг накатило. То ли утреннее унижение. То ли тяжёлая работа и невыносимый запах исподнего.

– Почему не вернусь? – спросила Дагмар.

Лицо её стало растерянным. Мечтательная улыбка медленно угасла.

– Потому что мы в тюрьме, – отчеканила Сара, – мы в тюрьме. И вероятнее всего, нас всех убьют.

– За что меня убивать? – удивилась Дагмар. – Я же ничего плохого не сделала. Вот побудем немного в этой крепости, и нас отпустят домой. Правда, Ленка?

– Правда, – кивнула Ленка, – отпустят. Мы ничего плохого не делали. Отпустят нас. Ведь не будем же мы всю жизнь эту вонючую одежду таскать?

Саре бы следовало в этот момент промолчать. Но какая-то неведомая до этого злость вдруг поднялась у неё в груди и выплеснулась на сидящих рядом подруг.

– Вы все умрёте, – сказала Сара, – все. Вас убьют просто так. Неважно, что вы делали или не делали. Вас убьют только из-за того, что вы родились в определённое время и в определённом месте. И ничего вы сделать не сможете. Ничего.

– За что нас убивать? – возразила Дагмар. – Мы ничего плохого не сделали. Это англичане послали сюда парашютистов. Я никого не убивала и никому не помогала. За что меня убивать? Разберутся и отпустят нас, вот увидишь. Надо просто хорошо работать и не допускать ошибок. Как утром. Это я с непривычки замешкалась.

Сара перевела взгляд на Дагмар. Девушка выглядела спокойно, и тон у неё был рассудительный.

– Я знаю будущее, – сказала ей Сара. – Вас, как свиней, будут резать, стрелять, душить газом, а вы до последнего будете уверены, что всё обойдётся. Ещё раз говорю. Вы все умрёте. Вас убьют. Я знаю, что будет с этой крепостью и сколько человек тут погибнет. В конце войны в крепости случится эпидемия. И люди уже будут умирать от болезни.

Сара обхватила голову руками. Наклонилась. Ей было плохо.

– И когда закончится война? – спросила вдруг молчавшая до сих пор Ленка.

– Через три года, в 1945-м, – вздохнув, ответила Сара, – весной. Ещё три года.

– Ну это я и без тебя три года могу напророчить, – усмехнулась Ленка, – Советский Союз большой. Пока немцы до Сибири дойдут, как раз три года и пройдёт.

– Почему ты так уверена, что немцы победят? – спросила Сара и осеклась.

– А кто ещё? – спросили Дагмар и Ленка одновременно.

– Никто, – ответила Сара.

Она уже пожалела, что брякнула про будущее.

– Так кто победит в войне? – продолжила допытываться Дагмар. – Русские?

– Отстань, – отмахнулась от девушки Сара, – ты-то точно долго не проживёшь. И замуж никогда не выйдешь. И детей не родишь. Убьют тебя, и всё.

– Замолчи, – не выдержала Ленка, – замолчи.

В это время отворилась дверь. Вошёл охранник.

– Чего сидим? – удивился он. – Работать кто будет? Пока первую партию не постираете, на обед не пойдёте.

– Нам помощь нужна, – сказала Сара, – мы не сможем мокрое бельё из чанов доставать. Нужны мужские руки. Только достать, потом мы сами.

Охранник внимательно взглянул на Сару. Подумал. Вышел из прачечной. Вернулся через пять минут с двумя мужчинами в тюремной одежде.

– Вот вам помощники, – сказал, – только без глупостей тут.

– Это с кем глупости-то? – хихикнула Ленка. – С этими, что ли?

И действительно, двое в полосатой одежде выглядели, мягко говоря, не очень. Худые, небритые. И пахло от них так же, как от белья, брошенного в котлы для стирки.

– А ты не смотри, что я худой и кашляю, – вдруг ответил один из доходяг на словацком, – я ещё много чего могу.

– Вот и отлично, – в тон ему ответила Сара, – бери постиранное бельё и вываливай на столы. А мы его отсортируем и по корзинам раскидаем.

– Бельё-то рассортируем, – продолжил доходяга, вместе с напарником взявшись за работу, – я думал, нам тут ещё чего обломится.

– Вон у нас Дадулка замуж хочет, – хохотнула Ленка. И обращаясь к Дагмар: – Как тебе жених-то?

– Да ну вас, – покраснела Дагмар, – всё вы надо мной смеётесь.

– Она мне подходит, – улыбнулся доходяга, – когда свадьбу играем?

– Вы что стоите? – раздался оклик охранника. – Сейчас мигом в карцер отведу, лоботрясов.

– Мы работаем, – ответил ему несостоявшийся жених, – работаем мы. Заодно сватаемся. Свадьбы разрешены в крепости или нет?

– Будет тебе свадьба, – проворчал охранник, – в камере с крысами. Вот они тебе свадьбу-то и устроят. Работайте, бездельники. И без фокусов тут.

Охранник выскользнул из прачечной, на пути доставая из кармана сигареты.

– А что за камера с крысами? – испуганно спросила Дагмар.

– Да это местная страшилка, – ответил доходяга, – пугают, что в камере, где сидел убийца Франца Фердинанда и его жены, разводят крыс. И некоторых заключённых там оставляют на ночь.

– Ужас какой, – подала голос Ленка, оттаскивая от чана корзинку с бельём, – неужели правда? Или придумали только что?

– Вы новенькие, – подал голос второй доходяга, – ещё ничего не знаете. Крысы – это ерунда. Рядом с вашей прачечной находится комната. Где-то тридцать квадратных метров. Наш господин комендант развлекается тем, что загоняет туда на ночь человек сто пятьдесят. И они вынуждены спать стоя. Некоторые к утру задыхаются. Там всего одно маленькое окошко.

– Что вы меня все пугаете сегодня? – вдруг заплакала молчавшая до сих пор Дагмар. – То Сара про смерть, то крысы, то комната. Не надо больше ничего говорить, не надо.

Дагмар заплакала, бросив работать.

– Будешь плакать – в карцер попадёшь, – сказал доходяга, – и не возьму я тебя тогда замуж. Ты вправду замуж хочешь?

– Хочу, – Дагмар внезапно перестала плакать и улыбнулась.

– Пойдёшь за меня? – бросил через плечо доходяга, трудясь над очередным чаном.

– Нет, – ответила Дагмар, – вы худой очень. Вас откармливать придётся, чтобы вы жениться смогли.

Доходяги рассмеялись.

Дверь в прачечную опять открылась.

– Весело у вас тут, – проворчал охранник, – не работа, а сплошной праздник. Вы, двое. Хватит тут прохлаждаться. Пошли за мной.

Доходяги побросали мокрое бельё и ушли вслед за охранником. Несостоявшийся жених подмигнул Дагмар.

– Ну, тут немного осталось, – сказала Сара, – сейчас всё вытащим и начнём развешивать.

Мокрое бельё развесили во дворе на натянутых между столбами верёвках.

Провозились до вечера. Таскали и таскали эти проклятые мокрые куски материи, слабо похожие на одежду. От воды кожа на руках сморщилась. Натруженные руки и ноги болели. Мышцы ныли от неожиданной физической нагрузки.

К ужину пришли, еле волоча ноги. Поели какую-то кашу. Попили чай.

Перед отбоем было личное время.

Сара зашла в туалет. Сняла уже грязные трусики с кармашком. Быстро, на скорую руку, пришила новый кармашек на чистые трусики. Переложила туда своё богатство. Надела их.

Затем в умывальнике быстренько простирнула своё грязное бельё.

– Ты за день не настиралась? – спросила подошедшая к ней Барбора. – Обычно те, кто в прачечной работают, своё бельишко в первую очередь стирают.

– Я не знала, – ответила Сара, – да и мужчины там у нас были. Неудобно было свои трусы и лифчик стирать при посторонних.

– Да вы там времени зря не теряете, – улыбнулась Барбора, – уже и мужчин каких-то нашли. Симпатичные хоть?

– Да какое, – махнула рукой Сара, – два словака. Худые и вонючие. Только языками молоть могли. Толком не помогали даже.

Барбора усмехнулась и отошла.

Через несколько минут мигнула лампочка. Универсальный знак во всех тюрьмах.

Сара с удовольствием потянулась. Легла под колючее одеяло. Рядом ворочалась Дагмар.

– Ты зачем сказала, что мы все умрём? – спросила она.

– Потому что мы все умрём, – устало ответила Сара. – У меня дочку забрали. Так же, как и тебя, зовут. И я её никогда не увижу. Я это уже знаю. И даже смирилась. Хотя ещё и верю в чудо.

– Мы не умрём, – зашептала Дагмар, – мы посидим в тюрьме, и нас выпустят. За хорошее поведение.

– Нет, не тешь себя иллюзиями, – тоже зашептала Сара, – я знаю, что говорю. Я знаю, как будет. Нас всех убьют. Не сегодня, так через год.

– За что нас убивать? – возразила Дагмар. – Мы ничего плохого не сделали. Это из-за тех людей, которые убили Гейдриха. Пусть их убивают. Нас не за что.

– Спи, пока живая, – после паузы отозвалась Сара, – этот день прожили – и слава богу.

Дагмар что-то ещё попыталась сказать, но её одёрнула лежащая с другой стороны Зузанна.

– Угомонись, Дадулка, – прошипела она, – или пожалуюсь на тебя. И спать будешь со своим женихом в камере с крысами.

Кто-то хихикнул в темноте.

Сара, несмотря на усталость, не смогла уснуть. Она ещё час лежала в темноте и вспоминала свою дочь. Свою белокурую Дадулку. Слёзы текли у неё из глаз. Она старалась не всхлипывать, чтобы не разбудить своих подруг по несчастью. Поэтому плакала тихо и мало.

С каждой слезинкой на сердце становилось чуть спокойнее.

– Ещё рожу, – прошептала Сара в темноту, – мальчика. Красивого белобрысого мальчика. А он уже найдёт, кто убил его сестру.

И Сара уснула.

Глава 19. Алёна

Гонза действительно опоздал. На полчаса, но опоздал.

– Я не могу вставать так рано, – сказал он Алёне, – у меня организм такой. Я ложусь рано и встаю поздно. Я, наверное, в прошлой жизни был кошкой.

– Балаболом ты был в прошлой и есть в настоящей жизни, – усмехнулась Алёна, – поехали, любитель сладких снов.

Гонза вздохнул, завёл машину, и они поехали. Через всю Прагу.

Когда проезжали недалеко от больницы Буловки, где когда-то работала Сара, Алёна обратила внимание на памятник. Высокая стела, и на её вершине несколько людей в касках держатся за руки, стоя в кругу.

– На этом месте было покушение на Гейдриха, – сказала Алёна.

Всё изменилось за столько лет. Вместо мощённой булыжником мостовой под колёсами струилось шоссе. Гонза кинул взгляд на промелькнувший мимо них монумент.

– А я всё время думал, что это пожарным поставили памятник, – сказал он.

– Да-а-а, – насмешливо протянула Алёна, – свою историю надо знать. Я, иностранка, и то знаю, что это за памятник и почему поставлен.

– Да знаю я историю, – ответил сконфуженный Гонза, – я болел, когда мы войну проходили. Про парашютистов знаю. На Карловой площади есть церковь, где их расстреляли. Мы в Терезин-то чего едем? Тоже историю изучать?

– Я по делам еду, – ответила Алёна, – кое-что узнать надо о своих родственниках дальних. Они в Терезине были во время войны.

– То есть я тебе там не нужен? – уточнил Гонза.

– Совсем нет, – ответила Алёна.

– Тогда я в Дрезден съезжу, – решил Гонза, – что мне с тобой по концлагерям шастать. Я до Дрездена доеду. Тут рядом. Час езды. Тем более мне Вацлав затраты на бензин компенсирует.

– Езжай, – великодушно разрешила Алёна, – если что, я на телефоне буду.

– Вот и отлично, – обрадовался Гонза, – ты просто прелесть. Скажи, в России все такие классные девчонки? У тебя для меня подруги не найдётся?

Алёна рассмеялась. Судя по всему, её Вацлав поделился со своим лучшим другом впечатлениями о своей возлюбленной.

– Есть у меня подружка, Ленка, – сказала она, – ты её должен помнить. На кораблике мы вместе были.

– Да, помню, – сказал Гонза, – она очень красивая. А у неё есть парень? Наверняка у неё куча поклонников.

– Эх, Гонза, Гонза, – вздохнула Алёна, – беда красивых женщин в том, что у них никого нет. Все думают, что красивая женщина недоступна и у неё полно мужчин. И в итоге она одна-одинёшенька.

– Правда? – удивился Гонза.

– Правда, – подтвердила, смеясь, Алёна, – чистая правда. Только Ленка не твой вариант. Денег на её хотелки не хватит. Она любит хорошо одеваться, парфюм хороший, отдыхать… А что, в Чехии разве сложно себе девушку найти?

– Таких, как ты, нет, – вздохнул Гонза, – чешки думают только о себе. Разговоры только о шмотках, о телефонах. И сплетничают постоянно. Русские девушки не такие.

– Русские девушки такие же, – рассмеялась Алёна, – вообще все люди одинаковые в массе своей. Что русские, что чехи. И девушки говорят, что думают о шмотках, о телефонах, а на самом деле думают о прекрасных принцах. В Чехии полно хороших девушек. И одна из них может когда-нибудь стать твоей женой.

– Нет, я буду искать жену в России, – заявил Гонза.

– Удачи тебе в этом нелёгком деле, – ответила Алёна.

До самого Терезина они молчали. Гонза думал о прекрасных русских женщинах. Алёна думала о Саре и о её дочери Дадулке. Дорога была однообразной и малоинтересной. Поля, небольшие горы вдалеке. Мелькающие по бокам заправки.

Перед Литомержицами съехали с трассы. Указатель с шестиконечной звездой указал поворот направо. Ещё минут двадцать по неширокой дороге, и они подъехали к крепости.

Гонза свернул на огромную парковку перед замком.

– Тебе точно сюда надо? – спросил.

– Сюда, сюда, – ответила Алёна, крутя головой.

Местность она не узнавала. Везли их быстро в сорок втором. Да и изменилось всё за эти годы. По крайней мере парковки точно не было. Как и не было огромного поля перед крепостью, заставленного каменными плитами. Над всем этим возвышалась уже знакомая шестиконечная звезда.

– Ты еврейка? – вдруг спросил Гонза.

– Нет, русская, – ответила Алёна, – а что?

– Да непонятно мне, – сознался Гонза, – лагерь еврейский же. И гетто еврейское. А ты русская.

– Тут не только евреи сидели, – сказала Алёна, – русских тоже хватало.

– А сколько русских в ту войну погибло? – не унимался Гонза.

Они заехали на парковку. Гонза заглушил мотор. Машин около было немного. Было тихо. Пустынно. И этот странный разговор.

– Насчёт русских точно не знаю, – Алёна нахмурилась, – но Советский Союз потерял в ту войну где то от 20 до 26 миллионов человек.

– А евреев сколько убили? – спросил Гонза.

– Около шести миллионов, – ответила Алёна.

– Странно, – Гонза облокотился на руль, – везде пишут про холокост, фильмы про него снимают. Ваших русских убили в несколько раз больше, а никто о этом почти и не вспоминает. Такое впечатление, что только евреев и убивали.

Алёна внезапно разозлилась.

– Это ты не те фильмы смотришь и не те книги читаешь, – ответила она.

– Какие показывают, такие и смотрю, – парировал Гонза, – а показывают про бедных несчастных евреев, которых убивали в лагерях типа Терезина. И про американцев, которые их освободили. Можно делать сколько угодно хороших дел, но вся слава достанется тому, кто постоянно о себе напоминает.

– Терезин русские освободили, – сказала Алёна.

– Ну и что? – усмехнулся Гонза, – кто про это помнит? В наше время вообще все мало что помнят. Все всё забыли. Я вот через час встречаюсь с немецкой девчёнкой в Дрездене. А её семью после войны выгнали из Судет. Отобрали жильё, работу, всё. Хорошо, хоть живы остались. О судетских немцах вообще ничего не пишут и не снимают. И как то люди живут. Не выдвигают претензии, кто важнее.

– Погоди, – перебила Гонзу Алёна, – а чего ты меня насчёт моей подруги пытал? А сам в Дрезден к другой едешь.

Гонза смутился.

– Да я так, разговор поддержать, – сказал он, – и с Анной у меня не серьёзно. Мы толком и не встречаемся.

Алёна хмыкнула. Вылезла из машины.

– Вот вы все мужики такие, – сказала она, – живёте с одной, любите другую, а думаете о третей.

– Неправда, – запротестовал Гонза, – это вы так про нас думаете. Мы нормальные.

– Нормальных людей нет, – сказала Алёна, – есть необследованные.

Она повернулась в сторону крепости.

– Погоди, – Гонза высунулся из машины, – у меня родственник в Есеницах живёт. Там был лагерь советских военнопленных. Он там краеведческий музей устроил. И вообще, очень много знает про это. Его Роман зовут. Хочешь, познакомлю?

– Нет, – ответила Алёна, – мне это не интересно. Меня интересует крепость и что здесь творилось в 1942-м году.

Она пошла ко входу в крепость. А Гонза сел обратно в машину. Развернулся и поехал к своей Анне в Дрезден.

Чем ближе Алёна подходила к тюрьме, тем страшнее ей становилось. Справа от дороги, ведущей к входу в крепость, было поле с плитами. На плитах были выбиты даты и имена.

Алёна подошла к мостику через ров, который опоясывал крепость по периметру. Остановилась.

Внизу, у самой воды, на траве лежала водяная крыса. Большая, размером с ребёнка. Алёна не разбиралась в видах этих животных. Нутрия или ондатра. Алёна боялась их. Однажды в Питере, несколько лет назад, она зашла в подсобку магазина на Большой Морской. У Ленки там были какие то свои дела с продавцом. Из подсобки в подвал вела кривая лестница. Алёна, сама не понимая зачем, ступила на эту лестницу, сделала пару шагов, подгоняемая любопытством. И увидела, как вдоль стены, по ступенькам, неторопливо идёт большая серая крыса. Она показалась Алёне огромной. Крыса взглянула на Алёну, отвернулась и неторопливо ушла куда то в темноту, задев хвостом ногу Алёны. Та со страха чуть не обмочилась.

Нынешняя водяная крыса грелась на солнышке, блестя мокрым мехом. Поворачиваясь с боку на бок. До неё было далеко, метров 20—30. Но Алёне стало страшно. Она остановилась. Вспомнила, как тогда, в подвале, у неё отнялись ноги от ужаса.

Алёна отошла в сторону от дорожки.

Из под моста по воде пошли круги. Из тени скользнуло маленькое чёрненькое тело.

Ещё одна крыса, в три раза помельче той, что грелась на солнце, проплыла по водной глади.

– Дочка твоя, наверное, – прошептала Алёна, пятясь от мостика.

Она развернулась и пошла вдоль плит, длинными рядами лежащих на земле.

Имена, фамилии, даты смерти. Или просто, количество человек и даты смерти. 1942, 1943, 1944, 1945.

Алёна брела вдоль рядов плит и внимательно всматривалась в записи. Как будто искала кого то. И нашла. Около дороги, третья плита. Две цифры. 900 и 1942.

Алёна опустилась на корточки. Провела рукой по каменной плите. На ощупь та оказалась прохладной, хотя была уже вторая половина дня.

В затылок светило солнце. Было жарко.

Кто лежал под этой плитой? 900 человек, убитых в 1942 году? Или Сара под порядковым номером 900? Или это просто плита, а под ней никого нет?

В ту войну умерли миллионы. Десятки миллионов. И не многие из них удостоились простого упоминания на каменной плите.

– Сара скоро умрёт, – прошептала Алёна.

Эти три слова словно встряхнули её. Она поднялась. Выпрямилась.

Вернулась к мостику. Лежавшей пару часов назад на траве выдры нигде не было видно.

Сара зашла в ворота. Оплатила билет. И потом ходила по крепости в сопровождении группы чешских туристов и пожилой женщины-экскурсовода. Та рассказывала про то, что творилось в этом каменном заведении во времена войны. А Алёна слушала, слушала и запоминала.

В прачечной было пусто. И чисто.

Так же было тихо в бараке Сары и её товарок.

После экскурсии Алёна походила по камерам и баракам. Почитала про тех кто сидел и про тех, кто их охранял. На удивление, в нескольких бараках были вывешены плакаты с биографией наиболее известных охранников.

Алёна внимательно перечитала их, стараясь запомнить.

Затем она перекусила в местной забегаловке. Позвонила Гонзе.

Тот обещал приехать через часа полтора.

Алёна вышла из крепости. Перешла через ров по мостику. Прогулялась среди плит.

Ей было нехорошо. Тошнило от несвежего гуляша и от свалившихся на неё впечатлений. Тошнило от утренней водяной крысы и от холода могильных плит.

Хотелось немедленно уехать из этого проклятого места.

Постепенно темнело. Позвонил Вацлав. Спросил, как дела. Сказал, что приедет к ней завтра вечером. Сказал, что любит.

– И я тебя люблю, – ответила Алёна, – сильно сильно люблю.

Гонза появился на парковке даже быстрее, чем обещал. Припарковался. Вылез из машины. Галантно распахнул перед Алёной дверцу.

– До Праги с ветерком, – улыбнулся грустной Алёне.

Та кивнула ему. Села в машину. Гонза плюхнулся рядом. Завёл мотор, тронулся.

– Не зря ездила? – спросил.

– Всё в этой жизни не зря, – ответила Алёна, – как там твоя девушка? Встретились?

– И не только, – развеселился Гонза, – я с родителями её познакомился. И даже с их дедушкой. Забавный он старичок.

– А что в нём забавного? – спросила Алёна.

– Да он вышел откуда то из глубины дома, – начал рассказывать Гонза, – посмотрел на меня, усмехнулся и выдал, что с чехами надо было раньше родниться, до войны. А что сейчас всё равно. Я спросил у Анны, что это значит. Она мне рассказала про свою семью. Они, оказывается, судетские немцы. Слышала что то про это?

– Мельком, – ответила Алёна, – что то про то, что их выселяли с захваченных земель.

– Нет, – Гонза даже сбросил скорость, что бы рассказать Алёне про Судеты, – это не так. Немцы там давно жили. После Австро-Венгрии эта область отошла Чехословакии. А после второй мировой всех, кто там жил, депортировали. Выгоняли из домов, убивали, вешали. Говорят, на дороге от Судет до Праги на каждом столбе висел немец.

– Зачем? – не поняла Алёна, – зачем это делали?

– Потому что немцы проиграли войну, – вздохнул Гонза, – а чехи были оккупированы немцами. Вот они в отместку их и выгнали.

– Ты же говорил, что они и так там жили, – возразила Алёна, – зачем их надо было убивать и вешать? Их так же оккупировали, получается.

– Ну они же были немцы, – сказал Гонза, – так думали люди. Что если немец, то враг. Вышло несколько декретов. И немцев выгнали в Германию. Семья моей Анны остановилась в Дрездене. У них там родственники были.

– Странно всё это, – сказала Алёна, – немцы убивали евреев за то, что они евреи. Затем чехи убивали немцев за то, что они немцы. Хотя все были обычными людьми.

– Это давно было, – возразил Гонза, – сейчас всё по другому.

– Сейчас всё так же, – усмехнулась Алёна, – ты новости читаешь? Сунниты против шиитов, шииты против суннитов. Турки против курдов, арабы против евреев. На Украине вообще гражданская война идёт.

– Ну да, – помолчав, ответил Гонза, – ты права. Весь этот бардак продолжается. История людей ничему не учит.

Замолчали. Так и ехали. Молча. Гонза следил за дорогой. Алёна дремала.

До Праги доехали почему то быстрее, чем в Терезин.

Гонза подвёз Алёну к подъезду.

– Как у тебя с Анной то? – спросила та запоздало.

– Да нормально всё, – усмехнулся Гонза, – про Судеты это случайно сегодня разговор зашёл. Так мы о этом даже не думаем. Кто где родился и кто кого когда то убивал. Мы сегодняшним днём живём.

– Молодцы, – ответила Алёна, – покойной ночи.

– Чао, фиолетовая девчёнка, – рассмеялся Гонза и уехал.

– Я не фиолетовая, я бирюзовая, – бросила Алёна вслед уезжающей машине, – и я очень устала. От всего.