Текст книги "Настоящий итальянец"

Во многом именно благодаря таланту Феллини фонтан «Треви» пошел в гору и начал неплохо сам зарабатывать. Ежегодно коммунальные службы Рима вылавливают из воды порядка семьсот тысяч евро, брошенных туда туристами. Ведь согласно международной примете, бросил монетку, значит, вернешься сюда. Жаль, что ту Италию, в которой Феллини снимал свой шедевр, уже ни за какие монетки не вернуть. Я вытащил из кармана мелочь и бросил ее в бурные воды фонтана. Тут же подошел цыганский мальчик с чем-то, наподобие удочки с магнитом, и успешно выловил монеты. «Да, это тебе не Анита Экберг», – подумал я. А в начале 1950-х надежды людей на сытую и беззаботную жизнь начали сбываться в Италии с фантастической скоростью.

Наступил экономический бум. Кудесник-парикмахер рассказывал мне про прелести итальянской жизни середины прошлого века. «Только что появившийся „Фиат-500“ всерьез снизил цены на автомобильном рынке, теперь даже небогатые семьи могли позволить себе машину. Да, прекрасное было время! Появились телевизоры, стиральные машинки, наверное, самый полезный для итальянской домохозяйки агрегат… Впрочем, „Фиат-500“ тоже был очень важным. С его появлением в Италии начали строить автострады по две полосы в одну сторону. Кое-кто говорил: „Зачем нам такие широкие? Для стада баранов, что ли?“ Теперь, как выясняется, и этого мало».

В те годы сладкая жизнь в Италии стала нормой жизни. Причем повседневной. А ведь всего каких-то четырнадцать лет до этого первое республиканское правительство посылало экспедицию на дачу последнего итальянского монарха, чтобы собрать шишки. Было нечего есть. И вот наступил 1960-й год, время расцвета «экономического чуда». Италия обогнала все страны мира, кроме Японии, по темпам экономического роста. Жить итальянцам стало лучше, жить стало веселее! Как, например, знаменитому дизайнеру Доменико Дольче, который на все сто оправдывает свою фамилию. Он же тоже «сладкий», как и вся та эпоха. «Мне нравится то, что называют „дольче вита“. Работать, конечно, нужно, но должно оставаться время, чтобы поесть в компании друзей, побыть с семьей, устроить праздник. Нельзя же все время работать и не развлекаться. Возможно, этот типичный стиль жизни из фильмов Феллини и есть наш итальянский стиль». Или все-таки стиль Дольче и Габбаны. Но сейчас не об этом, а о кино. То, что хорошо для итальянских Дольче и Габбаны, явно не годится итальянскому журналисту Марчелло из фильма «Сладкая жизнь». Ни работа, ни развлечения, ни брызги фонтана Треви не делают его счастливым. Его сладкая жизнь пуста. Исторический итальянский парадокс: коммунисты 1940-х охотились на фашистов, золотая молодежь 1950-х охотится на знаменитостей. Фотографа и приятеля Марчелло зовут Папарацци. После фильма его имя стало нарицательным. А жизнь самого Марчелло, кроме работы, состоит из бесконечных вечеринок и объятий, вызывающих зависть у зрителя, но приносящих ему самому одно разочарование. Вот как объясняется итальянский Онегин середины XX века со своей Татьяной:

– Ты интересуешься только кухней и спальней. Мужчина, который смирится с такой жизнью, – это конченый мужчина. Это действительно червяк. Вылезай!

– Нет, я не уйду, я не оставлю тебя, и не надейся!

– Нет, я говорил тебе, что мы видимся в последний раз. Вылезай! Вон из машины!..

– Негодяй! Ненавижу тебя! Твой идеал – проститутки.

Отвергнув холодильники, стиральные машинки, мещанскую любовь и даже роскошное декольте Аниты Экберг и прихватив с собой запутанную личную жизнь, герой Марчелло Мастрояни переезжает в следующий фильм Феллини. «Восемь с половиной». Главный герой – режиссер. Он хочет снять кино, да забыл, какое именно. Что там говорит врач режиссеру? «Еще один провальный фильм снимаете?» Главная новость для всех кинематографистов мира: все, что творится под небом Италии, неореалисты вам показали, выйдя на улицы из душных павильонов киностудий. Поэтому синьор Феллини идет дальше: опять убирает камеру с улиц. Но на этот раз ставит ее у человека в голове. Хотите узнать, что творится там? А там – настоящий сумасшедший дом. Это фильм-сон, в котором возможно все. Надоела земля? Пожалуйте на небо. Достал критик? Велите его повесить! Запутались в отношениях с женщинами? Надо поселить их всех в одном доме, а если раскапризничаются – достать хлыст! «О, восхитительно!» Абсолютно безумные во всех отношениях «Восемь с половиной» – второй раз за пятнадцать лет поставили итальянское кино на верхнюю ступень мирового пьедестала. Два «Оскара», сотни других наград и миллионы зрителей, мечтающих пройти этот интеллектуальный тест на здравый смысл и хороший вкус. Ради «Восьми с половиной» Феллини оставил неореализм ради воплощения на экране собственных личных фантазий и переживаний. Феллини сам говорил, что помещает в свои фильмы детские сны и тайные нереализованные фантазии. Часто и эротические. Наверное, в детстве Феллини много спал. А на московской премьере «Восьми с половиной» в 1963-м заснул Никита Хрущев. Заснул, как младенец-Феллини. Неизвестно, что ему снилось, он ведь не был режиссером и не мог снять об этом фильм, установив при этом камеру у себя в голове. Феллини обиделся и не пришел на вручение премии Московского международного кинофестиваля. Вместо этого он уехал вместе с Джульеттой Мазиной на подмосковную дачу к друзьям. Зря. Простые итальянцы наверняка поддержали бы простого Никиту Сергеевича. Ведь сны режиссеров, пусть даже самых гениальных, волнуют прежде всего их коллег.

Зато комедии по-итальянски волнуют всех, у кого есть глаза, юмор и сердце. Вот, например, Тото Кутуньо. Автор «Настоящего итальянца» честно мне признался, что хотя и смотрел фильмы Феллини, но, как ни пытался, не мог их понять: слишком сложны, на его музыкальный вкус. А вот комедии – это совсем другое дело. «Мне нравятся фильмы, где можно посмеяться. Есть один комик, которого я обожаю, у меня есть все его фильмы, все пятьдесят семь или пятьдесят восемь кассет, его зовут Тото. Он неаполитанец. Я считаю его самым великим итальянским комиком всех времен». Другой Тото, Кутуньо, мне даже процитировал фразу из знаменитого фильма «Полицейские и воры». Певец произносил реплику и не мог сдержать хохота. «Если хотите, да, я вор, мошенник. Но дорогой мой бригадир, клянусь вам честью, что даже в самые ужасные моменты моей жизни я никогда не опускался до того, чтобы обманывать итальянца. Бог тому свидетель. Американцев мне не жаль».

Комедии по-итальянски появились, как и неореализм, в 1940-х. Только родом они были не из Рима. «Санита» – один из самых нищих кварталов Неаполя. Проститутки, беспризорники, большие семьи с маленьким кошельком. Ну, где еще мог родиться самый великий итальянский комик? Я приехал в эту неаполитанскую клоаку в сопровождении. Мне вызвался помогать и страховать водитель такси Карло. Договариваясь о чаевых, он сказал, что прикроет меня, если что. Так как сам родом из этого района и знает всех здесь поименно. Прикрывать действительно пришлось. Как только на улицах Саниты появляется чужак, он сразу привлекает внимание. На балконы вышли пожилые синьоры, в кафе собрались их мужья. Все показывали на меня пальцем и что-то громко кричали, явно возмущаясь происходящим. Карло им объяснял, что я приехал сюда исключительно для того, чтобы увидеть своими глазами дом, где родился и вырос Тото. Вдруг мой провожатый крикнул: «Вадим! Держи крепче сумку!» Не давая мне сделать никакого маневра, на меня с ревом ехал мотороллер. Я увернулся в последний момент, прижавшись к родному дому комика. Уффф, повезло. Вообще-то его звали не Тото. Полное имя – Антонио Фокас Флавио Анджело Дукас Комнин Де Куртис Византийский Гальярди. Императорское высочество, граф Палатинский, рыцарь Священной Римской империи, наместник Равеннский, герцог Македонский и Иллирийский, князь Константинопольский, Киликийский, Фессалийский, Понтийский, Молдавский, Дарданский, Пелопоннесский. Граф Кипра и Эпира, герцог Дривастийский и Дуразский. Уффф, выговорил. Мать Тото была родом из этого квартала, а от отца ему достался только катастрофически длинный титул. Никакого наследства, увы, не прилагалось. Таксист Карло представил меня жителям Саниты. Стар и млад, в этот ранний час никто из них не работал. Пили. Кто – кофе, кто – что-то покрепче, и все они с удовольствием мне рассказывали про своего великого «одноквартальщика».

– Здесь исторически жил рабочий класс, небогатые люди с богатым прошлым. Ну да, со множеством экономических и социальных проблем.

– Тогда голодное время было, так что ели то, что было, и не жаловались. А бедность была везде. В моей семье нас было шестеро, а работал только отец и должен был нас всех содержать.

– В общем, ели, что было… хлеб ели. Рыбу, которую мы, дети, сами и ловили. Такие, знаете, маленькие рыбки, с палец величиной. Их теперь только кошкам дают.

Я слушал этих людей, смотрел по сторонам. К ужасу своему, я понимал, что со времен Тото здесь вообще ничего не изменилось. Такая же грязь, тот же смрадный запах, единственное отличие – тарелки для спутникового телевидения в окнах. Неаполитанская бедность. А их родной Тото играл тех, с кем был отлично знаком с детства. Жуликов, воров и простых обывателей, готовых на многое, лишь бы прокормить семью. Он сводил с ума полицейских в «Полицейских и ворах».

– Я скажу вам одному, у меня туберкулез!!!

– Что ты делаешь, негодяй? Ты что, с ума сошел? Ты оплевал мне все лицо!

Он превращает жизнь честных таможенников в ад, как в фильме «Закон есть закон».

– Ты меня уже не задержишь! Теперь я уже в Италии!

– С ума сошел! Ты же знаешь, что мост вот-вот рухнет! Сойди, хватит, а то костей не соберешь!

– Назад! Так начинаются войны!

– Войны?

– С инцидента на границе!

При этом наивно полагать, что итальянское кино оторвалось от жизни и начало рассказывать зрителю сказки путем легкомысленных комедий. Главная итальянская комедия – это биография самого Тото. Никакого вымысла. Только факты. Не красавец, и без гроша в кармане, он менял женщин как перчатки еще в юности. Однажды даже умудрился соблазнить невесту «крестного отца» Неаполя. От смерти его спасло только то, что он рассмешил мафиози больше, чем разозлил. В 1939-м году некая актриса по имени Лилиана отравилась, не пережив разрыва с ним. Тото был так потрясен, что собрался уйти в монастырь. Но не прошел собеседования: он попытался убедить приора, что несколько раз в год плотский грех совсем не грех. Деньги, которые Тото зарабатывал в кино и театре, никогда у него не задерживались. Он тайно помогал многим семьям Неаполя, раскладывая по ночам конверты у них на пороге. В тридцать лет Тото ослеп на один глаз, а к концу 1950-х совсем перестал видеть, но догадаться об этом, глядя на него – невозможно. Бешеный темперамент, доброе сердце и нелепая судьба его героев, все это сливалось с его собственной судьбой. Бедняки отдавали последнюю лиру, чтобы посмеяться и поплакать над приключениями любимого Тото, а заодно и над собственной жизнью. К тому же шутки-то были родом из Саниты.

«Моего отца даже при всем желании нельзя назвать красивым мужчиной. Однажды, когда мы выходили на остановке из автобуса, кто-то назвал его чучелом. Работа моего отца состоит в том, что он часто уезжает, а приезжая, он привозит зонтики, карманные часы и автомобильные шины».

Тото не совершил никакой революции в кино, но он во многом спас нищую послевоенную Италию. Правительство Муссолини, двадцать с лишним лет раздувавшее национальную гордость, было втоптано в грязь, а нищие беспризорники обворовывали американских солдат-освободителей. Смех над собственными бедами стал лекарством для народа. Самое же главное: пусть война давно кончилась, экономическое чудо 1950-х растаяло в воздухе, а вот комедия осталась с итальянцами навсегда.

К тому же самая знаменитая в мире итальянка, она ведь тоже родом из комедий. Когда Софи Лорен появилась в «Браке по-итальянски», миллионы зрителей во всем мире стали цитировать своенравную неаполитанку. Часто отождествляя актрису с ее героиней. А одна ее фраза чего стоит: «Что на меня смотришь, у меня все свеженькое!» Да и самая знаменитая итальянская пара – тоже родом из Неаполя. Самовлюбленный буржуа и женщина, с которой он познакомился в борделе во время бомбежки. Он всю жизнь ее содержал и даже доверил вести свои дела. Чего еще ей не хватало? Вероятно, семейного счастья. Несгибаемая неаполитанка демонстрирует всем ранимым, влюбленным и отвергнутым соотечественницам, как надо поступать с ветреными итальянскими мужчинами. В общем, сладкая жизнь даже с самыми роскошными кассиршами не может длиться вечно! «Брак по-итальянски» еще задолго до Тото Кутуньо попытался ответить на вопрос о настоящих жителях этой страны. О том, например, кто в Италии все решает: женщины или мужчины? Кто-то вам ответит: «Конечно женщины!» И будет по-своему прав, так как в большинстве итальянских семей именно они держат деньги, которые ни при каких обстоятельствах нельзя доверить мужчине. Вот он, латинский матриархат! Тогда логичен вопрос о роли мужчины. И опять вам ответят в том же духе. Дескать, мужчина работает, зарабатывает деньги и оставляет кошелек дома. А женщина потом всем распоряжается, все распределяет. Что-то идет на оплату счетов, на это мы сейчас что-то купим в дом, а это отложим. Неужели нет исключений?

Мой знакомый парикмахер, любитель «Сладкой жизни» Феллини, сначала меня приободрил: «Моя жена очень спокойная женщина, но в ее присутствии, может, я бы и не смог с вами тут болтать. Потому что она критикует все, что я делаю. Я не могу позволить себе ошибиться. Она необыкновенная. Родила мне трех прекрасных детей. Мужчины – это дети женщин». Судя по всему, иного мнения у жителей этой страны быть не может. А прекрасная неаполитанка Софи Лорен не просто навела порядок в жизни своего избранника. Она указала верный путь всем его собратьям. Путь довольно короткий. Вот – церковь, а вот – дом, в котором ждет счастье. Главное – не перепутать: сначала церковь, а потом дом. Я специально приехал на Соборную площадь Неаполя, чтобы проделать этот самый путь из холостяка в отца семейства. Всего каких-то сто метров. «Вот ужас-то», – подумал я, убежденный холостяк. И церковь та же, как в «Браке по-итальянски», и дом. За пятьдесят лет, прошедших после съемок фильма, цвет его фасада остался неизменным. Не хватало только Софи Лорен и Марчелло Мастрояни. Наваждение, да и только.

Режиссера фильма «Брак по-итальянски» зовут Витторио де Сика. Этот человек прожил несколько жизней в кино, и все счастливые. Он начинал актером в эпоху «белых телефонов» еще при диктатуре Муссолини. Тогда он блистал красотой и умением носить смокинг. После войны занялся режиссурой, и вдруг оказалось, что под вычурным смокингом нет ни грамма фальши. Сплошной неореализм. Старики и дети, которых он снимал, воистину утопили мир в слезах. Самого знаменитого из них зовут Бруно из фильма «Похитители велосипедов». Весь фильм он ходит с отцом по городу в поисках украденного велосипеда. Без велосипеда-то не найдешь работы. А без работы нет будущего. Над этой сценой рыдал, да и до сих пор рыдает весь мир. «Хочешь моцареллу с хлебом? – Да. – Тогда две моцареллы и бутылку вина!.. Да, чтобы есть, как они, надо зарабатывать по меньшей мере миллион в месяц. Ешь, ешь, не бойся. Тебе нравится?»

Этот ребенок, как вся Италия, которая только что пережила войну, переживает весь этот кошмар. «Я покажу тебе, как воровать велосипеды!» Но даже такие великие и грустные картины жизни не вытеснили комедию из сердца классика. В «Золоте Неаполя» он собрал всех прославленных неаполитанцев: Тото, Софи Лорен и самого себя, как и в жизни, страстного картежника. С годами Витторио де Сика доказал: итальянское кино идет одной дорогой. Ох, не зря папа римский в свое время благословлял кинокамеру. Итальянское кино получилось разное, как сами итальянцы, но ему всегда можно верить. Дизайнеры Дольче и Габбана меня уверяли в том, что всем без исключения итальянцам нравятся фильмы, в которых они видят либо самих себя, либо что-то из своей жизни. Главное – это чувствовать реальную жизнь Италии, настоящие переживания. Доменико Дольче продолжил эту кинематографическую лекцию:

«– Есть много фильмов, которые послужили нам сильным источником вдохновения. Неореализм в фильмах де Сика или Росселини. До этого – „Леопард“ Лукино Висконти. Контраст между бедным и богатым, который, кстати, есть в „Дольче и Габбана“, начался с Висконти. С фильма „Рокко и его братья“. В этом фильме сицилийская семья приезжает в Милан – почти, как я». У меня перед глазами сразу предстала одна сцена из фильма. Почему-то именно эта: «Сыночек, ты болен, не простудись, надень под одежду мою кофту. Мама, не могу же я надеть женскую кофту. – Ну и пусть они смеются. А ты послушай маму! Кто увидит, что у тебя под одеждой?»

Совершенно очевидно, что итальянцам нравится пересматривать эти фильмы: о возрождении Италии после Второй мировой войны, об Италии, полной энтузиазма и желания жить. Нравится восхищаться Анной Маньяни, без которой было невозможно представить неореализм. Нравится сравнивать Джину Лоллобриджиду и Софи Лорен, без противостояния которых итальянское кино потеряло бы свою пикантность и соблазнительность. Нравится смеяться вместе с Альберто Сорди, потому что только с ним ты понимаешь, каков итальянец на самом деле. Главное, что «итальяно веро» смотрит кино, которое его никогда не обманет. Смешное, как Альберто Сорди, решительное, как Софи Лорен, изысканное, как Висконти, таинственное, как Антониони, захватывающее, как Дамиани, волшебное, как Феллини, умное, как Бертолуччи, и бессмертное, как Тото! Так какой же он, этот настоящий итальянец? Итальянец-киноман?

Все-таки статистика – удивительная штука. С одной стороны, ей безоговорочно верят, с другой – сразу начинать искать погрешность.

Я рассматривал удивительную брошюру, которую мне вручили на Венецианском фестивале. Окунувшись в мир голливудских звезд и европейского артхауса, которым славится «Мостра», я уже благополучно из него выплыл, когда начал внимательно изучать портрет итальянского кинозрителя, составленный путем социологического опроса. С учетом того, что итальянские фильмы в Венеции не побеждали очень давно, а главным «итальянским» достижением можно считать только приз за главную женскую роль нашей Ксении Раппопорт в их «Двойном часе». Так вот, например, на вопрос «Почему вы ходите в кино?» 60 % итальянцев ответили, чтобы развлечься. Для 16 % это нужно, чтобы подумать над увиденным, ну а для 7 % – чтобы… ощутить прилив эмоций. При этом уже после просмотра 40 % итальянских зрителей обсуждают фильмы, а 27 % – размышляют об увиденном. Самое потрясающее, что свое мнение в Интернете путем всевозможных блогов, форумов высказывает 60 % итальянских зрителей. Удивительное же заключается в другом. Мало кто из итальянцев ходит на фильм, выбирая его жанр или содержание. Еще меньше тех, кто идет в кинотеатр, следуя совету прессы или друзей. 25 % итальянцев ходят исключительно на своих любимых актеров, и столько же – на режиссеров. Какой все-таки благодарный зритель, этот «итальяно веро». Хотя было бы странно, если бы он был другим.

Глава 7. Красота по-итальянски

Что бы вы хотели увидеть за окном? А за итальянским? Обломки Римской империи? Неаполитанскую крепость, охранявшую королей? Самый знаменитый в мире мост? В Венеции или во Флоренции? Еще не устали? Тогда вот вам: римский фонтан, который прославил Феллини, Флорентийский дворик, где гении Возрождения отдыхали от трудов своих праведных, или утопающие в каналах несчетные сокровища Венеции? У итальянцев действительно широкий выбор. Постараемся им не завидовать. Ведь они смотрят из окон на то, что сами построили. Они сами создают все это, красоту по-итальянски. И это только начало истории.

Идеальные пропорции человеческого тела рассчитал римский архитектор Витрувий. Мы все знакомы с иллюстрацией к его книге, сделанной Леонардо да Винчи спустя полторы тысячи лет. Сурового вида длинноволосый мужчина, пристально смотрящий на вас или вдаль. Руки – выше плеч, ноги – на их ширине. Просто модель!

Выходит, что итальянцы уже тогда знали: прежде чем построить здание, надо хорошенько измерить того, кто будет в нем жить! Архитектор, как лучший портной, подгонял дом, да и целый город, по фигуре нового владельца. Владельцами Венеции были купцы. Поэтому костюмчик, в который они нарядились, стоил очень дорого. Качество материала, фасон, аксессуары – все свидетельствовало об их фантастическом богатстве. Случайно оказавшись на перекрестке всех морских дорог, венецианцы не расслабились, а пошли в наступление. К XI веку они уже единоличные хозяева и Адриатики, и собственной финансовой империи. Европейские монархи ходят у них в должниках, ни одна война или крупная стройка не обходится без их инвестиций. В XIII веке главный конкурент Венеции, Константинополь, разграблен крестоносцами. Спонсорами выступили – кто? Венецианцы, естественно. Правда, альтруистами или меценатами их назвать сложно.

Я приехал в Венецию ранним утром. На железнодорожном вокзале Санта-Лючия – никого, никого и на вапоретто (пароходе) первого маршрута. За полчаса по Большому каналу, минуя палаццо Грасси и фонд Пегги Гугенхайм, мосты Риальто и Академии, я приплыл на площадь Святого Марка. К моему удивлению, она была тоже абсолютна пуста. Первые группы японцев и русских должны были появиться где-то через час. Гондолы мерно покачивались в такт, «пристегнутые» к пристани. Не было даже прожорливых голубей, живых украшений архитектурного ансамбля площади Святого Марка.

Согласно одной из древних легенд, голуби были привезены с острова Кипр в Венецию в дар жене дожа. Впрочем, с недавних пор птиц здесь стало значительно меньше. Согласно специальному закону, прикармливать пернатых запрещено. Чтобы не загрязнять площадь. Любимое и воспетое Бродским кафе «Флориан» тоже еще было закрыто. Так что, не искушая судьбу мерзейшим эспрессо для туристов за десять евро, я сел на плетеное кресло и стал внимательно рассматривать это чудо архитектурной мысли и эклектики одновременно. И пусть я все это уже не раз видел, но площадь Святого Марка никогда не даст вам эффекта «дежавю».

Вот, например, знаменитая квадрига, которая досталась венецианцам по реституции. В Константинополе она украшала ипподром, здесь – главный собор города. IV век до нашей эры. Единственное групповое изображение коней, дошедшее из Античности. И только один из миллионов здешних шедевров. Венеция вообще собиралась как конструктор. Отдельные детали везли со всего света. А эти две парящие колонны из красного мрамора – сувенир, прихваченный венецианцами в Сирии. И яркий пример художественного метода жителей этого города. На одну колонну водрузили персидскую химеру IV века. Ей под лапы подсунули книгу и объявили крылатым львом, символом евангелиста Марка. С IX века улыбающийся лев – покровитель города. А на второй колонне стоит фигура его предшественника, святого Теодора. У него под ногами – крокодил, собранный из кусочков мрамора, в котором принято видеть поверженного дракона. Торс святому достался от римского императора, а голова – от врага римских императоров, Митридата Понтийского. Все вместе похоже если не на историко-архитектурное безумие, то на сон. Да, кстати, колонн-то из Сирии привезли три. И если бы третья не утонула при разгрузке, наверняка стояла бы здесь. И однозначно не портила бы вида. На нее бы тоже нашли, что водрузить. Свои дворцы и соборы венецианцы строили так же, как собирали украшения для них. Смесь мавританского стиля с византийским. Готика и Ренессанс – «в одном флаконе». Арабские сказки, переходящие в собственные фантазии. Все это, безусловно, сбивало с толку и современников, и потомков. Среди которых был и Байрон.

 
И минарет, ввысь устремленный,
И купола… Скорей мечеть,
Чем церковь, где перед Мадонной
Нам надлежит благоговеть…
 

Это он про пятикупольную базилику Святого Марка. А перед ней еще – Башня колокольни, на которой Галилей демонстрировал свой первый телескоп, открытая галерея для стражи дворца дожей, Башня часов… Настоящее чудо Венеции все-таки не в резных камнях. А в том, что ее хозяевам удалось превратить груду несметных сокровищ в особый, ни на что не похожий стиль. И надо признать, что у этих пиратов, купцов, банкиров и дожей был великолепный вкус. Он их прославил, он же и погубил. Вода веками надежно защищала город от нашествия Аттилы. Но в XX веке дворец дожей пал. Пал перед натиском туристов. В подтверждение этому недолго я оставался один на террасе «Флориана». По площади уже дефилировали нынешние хозяева города. Ежедневно здесь высаживается десант в пятьдесят тысяч человек. Это чуть меньше, чем население города, которое постепенно спасается бегством. Это раньше венецианцев было триста тысяч. Только где они сейчас? Они оставляют себе изумительные по красоте дворцы, которые пустуют весь год и зияют светящимися дырами зимой, наводя мистический ужас на туристов. Это раньше существовало понятие «венецианский народ», а теперь коренные жители города избегают даже знаменитого карнавала. Венеция сама стала как одна большая маска. Говорят, к 2030-му туристов будет еще больше, а город станет необитаем. Надеюсь, этого не случится. Все-таки потомки предприимчивых купцов этого не заслужили.

Как бы сильно ни нравился вам вид из окна, а из дома все-таки надо выбираться. Для этого обычному человеку нужна одежда. В отличие от витрувианского человека. Что же надеть? За ответом на этот вопрос люди ездили в Италию – и сто, и пятьсот лет назад. Ренессанс предлагал сотни изобретений, на которых до сих пор стоит мода. Сочетание тканей разной фактуры, шнуровки на одежде, стеганые куртки, леггенсы, кружевные детали – все это изобретено в Италии в золотой век умеренности и свободы. В начале века XX умеренность резко вышла из моды, а искусство придумало сюрреализм.

Но этот безумный мир снова одевала… итальянка. Эльза Скиапарелли делала платья, похожие на галлюцинации, шляпки, похожие на туфли, и перчатки, похожие на страшный сон. При этом жены президентов и члены королевских семей расхватывали ее модели, как горячие пирожки, оставляя Коко Шанель на пресное второе. Графиня Виндзорская выходила замуж в Эльзином платье с красным омаром на плече, приправленным петрушкой.

Об этом мало кто знает, но развиваться итальянская мода начала в то время, когда к власти в Италии пришли фашисты. Если французской моде приблизительно четыреста лет, то итальянская мода, хотя она уже существовала и в эпоху Ренессанса, и стиль итальянский был очень важен в XV веке, но как индустрия, появилась именно при дуче. И именно он сделал все, чтобы создать в эпоху фашизма отдельную от Франции индустрию одежды. Так родилась итальянская мода.

После войны американцы продолжали вкладывать по плану Маршалла большие деньги в Италию и в итальянскую моду, естественно. Так на плаву и удержались и Прада, и Феррагамо, и Ирэн Голицына, и дом Фенди. Итальянские модельеры снова вернулись в рамки сдержанного шика. Так что же надеть сейчас? Провокационный Москино, музейный Валентино, остепенившиеся хулиганы Дольче и Габбана?

На самом юге Италии, в беднейшей Калабрии 2 декабря 1946 года на свет появился тот, кто точно знал ответ. Он появился в прямом смысле слова в костюмерной. «Вокруг меня были платья, платья, платья», – говорил он, вспоминая о первых детских годах, проведенных рядом с матерью, профессиональной портнихой. Джанни часто ходил вместе с ней на работу мимо захолустного борделя, на который ему запрещалось даже смотреть. А вот уже вилла Fontanelte на озере Комо, которую Джанни Версаче купил, когда ему исполнился тридцать один год. Внутри – мебель с гербами и мраморные бюсты римских императоров. «Этот дом отражает образ всего, что я собой представляю», – заявил однажды хозяин. Принцесса Диана, Мадонна, Стинг наслаждались здесь его внутренним миром, а великий Хельмут Ньютон их снимал.

Вообще-то слово «мода» и слово «мечта» почти синонимы. Сын итальянской портнихи, выросший в бедности в послевоенные годы, разбирался в мечтах, как выяснилось, лучше других… Поэтому он не стал останавливаться на ровных вытачках и манящих силуэтах. Он построил новый модный мир. И поселил в нем звезд. Версаче любил повторять: «Я всегда замечаю, когда вижу мое платье на Мадонне или леди Ди, что на Мадонне они становятся противоречивыми, прекрасными и современными, а на леди Диане они становятся классическими». Модели, носившие его одежду, превратились из безымянных блондинок и брюнеток в королев красоты и недостижимый идеал с именами и биографиями. Именно Версаче – «крестный отец» Клаудии Шиффер, Линды Евангелисты, Синди Кроуфорд и Наоми Кэмпбелл. В конце концов, фирменная медуза на одежде стала знаком звездных амбициях и богатства ее обладателя. Знаком успеха и сбывшейся мечты. Тех, кто не мог стать звездой или миллиардером, взгляд медузы пугал и парализовал. Такой вот сеанс массового гипноза оборвался в 1997-м выстрелами в Майами. Убийца Версаче, его любовник, покончил с собой в тот же день. От знаменитого модельера у него было только нижнее белье. Ни костюма, ни виллы, ни славы не прилагалось. Так медуза превратилась в маску смерти. Все-таки в мечтах надо всегда знать меру… Хорошо, что в Италии, в отличие от Майами, ее всегда знали.

Одежда, которую ценят сами итальянцы, чаще всего шьется не на фабриках великих кутюрье. Она делается на соседней улице, руками портного, чье имя известно только его клиентам. Но каким! Я поднимался на третий этаж неприметного дома в удаленном от центра районе Милана. Меня ждал САМ Витторио Коккулелло. Он одевал бывшего премьер-министра Италии Беттино Кракси, режиссера Дино Ризи. Сейчас он шьет костюмы президентам компаний «Пьяджо» и «Феррари».

Синьор Витторио не просто назначил мне встречу, он пообещал мне пошить такой костюм, который мне прослужит вечно. Он шьет уже шестьдесят лет. Начинал еще ребенком, работал подмастерьем в ателье. Он не признает прогресса, телефон провел, скрепя сердце. Интернет считает суетой сует. Господин Коккулелло помнит времена, когда коричневые туфли считались верхом эпатажа, а для курения полагалось накидывать специальный бархатный кафтан. Но главное, он умеет скроить пиджак так, чтобы при движении рук фалды не шевелились. Именно это, как убежден портной, следует считать верхом пошивочного мастерства. Пока с меня снимали все мерки, втыкали булавки в ткань и мелом фиксировали контуры будущего костюма, я спросил у синьора Витторио, что отличает хороший костюм от плохого? «Да это же видно сразу! Костюм, пошитый по индивидуальным меркам и готовый из магазина – это две большие разницы». О как, оказывается, это выражение используют не только в Одессе, но и в Милане. Портной продолжал: «В магазинных костюмах все петли обшиты на швейной машинке, а на хорошем костюме они должны быть обтачаны только вручную. Какой у вас рост? – вдруг прервал свой рассказ господин Коккулелло. – Метр восемьдесят семь? Я бы вам посоветовал все-таки двубортный костюм. Вот из этой ткани. Смотрите. Темно-синяя тончайшая шерсть в неприметную полоску, – увидев, что я не возражаю, он продолжил: – А еще важна подкладка. У вашего пиджака будет такая перемычка специальная на подкладке, которая будет держать его ровно по спине. Это мое ноу-хау». Не признающий телефона и Интернета, старый портной тем не менее был прекрасно осведомлен обо всех новых производственных технологиях. «Этого элемента вы больше нигде не найдете. Все клиенты мои очень-очень требовательны и хотят, чтобы костюм точно сидел по фигуре». Последняя деталь будущего костюма меня просто поразила. Пуговицы на пиджаке будут из натурального коровьего рога. Синьор Витторио признался, что это очень дорогой материал, который увеличивает стоимость костюма, но «пластик я никогда не использую, а этот костюм все равно вам продам по льготной цене». Нельзя сказать, что это обстоятельство меня сильно обрадовало, но отступать было некуда. Тем более что и мерки были уже сняты. «Поверьте, этот костюм вам прослужит двадцать, а то и тридцать лет». Я недоверчиво покачал головой, думая: «А надо ли?» Но портной меня продолжал убеждать, что машинное производство нельзя сравнивать с ручной работой. «На пошив одного костюма на фабрике уходит три минуты, там же конвейер. Представьте себе, всего три минуты Об этом мне рассказал один дизайнер и хозяин фабрики. А сам он одевается у меня». Витторио Коккулелло гордо усмехнулся, похлопал меня по плечу и объявил, что обмерка завершена. Я уходил из этого ателье с одной мыслью, когда же приезжать уже на первую примерку.