Текст книги "Начало. Война, дети, эвакуация, немцы, Германия. Книга 1"

После института поступила на работу в местную гимназию учительницей младших классов, но проработала не более года, познакомилась на одном из музыкальных вечеров с папой – молодым ветеринарным врачом и передовых взглядов, по тем временам, человеком. Вскоре их обвенчали в церкви отца Михаила.

Молодые переехали в Новоукраинку, В Новоукраинском районе папа был единственным дипломированным ветеринарным врачом. Потребность в его знаниях и ветеринарной помощи была огромной, ему помогали три фельдшера, один из которых был горький пьяница, но, в то же время, хороший специалист – практик. Приходилось его всячески оберегать от практики на дому (по вызову). Уж если ему удавалось вырваться на вызов к больному животному, то его через два – три дня находили в придорожной корчме или другом злачном месте, напившимся, как в те времена говорили, до состояния риз.

Мама сразу стала хорошим помощником в хозяйственных делах дома и лечебницы. Сказывалось прекрасное трудовое воспитание в доме отца Михаила. Она справлялась и с коровой, благо, им на первых порах для жизни нужно было немного, и был небольшой огородик, куры и поросята, это уж как водится, без хозяйства в сельской местности нельзя, даже стыдно от соседей. За лошадьми папа ходил сам, жили дружно и в любви. Через год появилась я. Мне кажется, как и всем это кажется, что я не доставляла хлопот родителям. Но это нам всем только кажется, теперь я знаю, ой, как знаю. Ребенок требует, чтобы ему уделяли внимание, и хорошая мать на девяносто процентов живет жизнью своего маленького ребенка, но нет более радостного чувства, чем то, которое пробуждается при каждом новом шаге, новом слове твоего ребенка. Я росла среди животных, любила, всегда, лошадей, особенно меня привлекали козочки, молодые телята, я могла часами находиться на скотном дворе. Путаясь под ногами работников, конюхов, и постоянно рисковала быть затоптанной копытами крупного рогатого скота, но со мной ничего не могли поделать с четырехлетнего возраста, я все время стремилась посмотреть, как едят козы, коровы или молодые лошата. И мама, уступая моим просьбам, постоянно вынуждена была находиться со мной около животных, рядом. Хозяйство моих родителей быстро увеличивалось.

Новоукраинка, в те времена небольшое местечко (только с 1938 года – город) на речке Черный Ташлык, впадающей в Синюху, приток Южного Буга, расположена в живописном районе степной зоны Украины Кировоградской области. Вот, куда меня постоянно тянуло, если не на скотный двор. К речке. Маленькая речушка, но сколько же интересного можно было увидеть на берегу. У воды, по берегам толпились ивы и ветлы, в заводях росли камыши, в камышах постоянно жили сотни выводков непуганых диких уток, со свистом садился у берега бекас, уже в пятилетнем возрасте я могла отличить полет бекаса обыкновенного от дупеля. И их крик, очень похожий на блеяние овцы. Все это мне объяснял папа, который иногда брал нас с мамой на охоту на пернатых, он чрезвычайно любил настрелять бекасов и мамино жаркое, когда жаренная птичка, разделана, но целенькая, и несколько штук на порцию, да подливка со специями, с перчиком, на сметане или свежих помидорах. Мама была хорошей кулинаркой, знала толк в приготовлении дичи, не прошло и десяти лет их совместной жизни, а папа уже весил более десяти пудов, хотя, надо отдать ему должное, оставался очень спортивным и подвижным человеком. Каждое утро упражнялся с гирями, после тренировки на многократное поднятие тяжестей (двести – триста раз двухпудовой гирей) переходил к более полноценному весу, связывал две двухпудовые гири сыромятным ремнем и, поочередно, правой и левой рукой поднимал столько раз, сколько не ленились считать домочадцы. Ходил все лето и зиму с открытым воротом, в легком пальто и, преимущественно, быстрым шагом. Не любил ленивых в ходьбе. Все удивлялись его подвижности при таком весе и быстроте реакции.

Сама мама от такой жизни тоже поправилась до непомерных размеров, хотя, ее полнота не портила, чистое, открытое лицо, большие карие глаза, подвижные ловкие руки, на которые все время хотелось смотреть и смотреть, добрая улыбка.

Когда мне исполнилось семь лет, меня послали в школу, в первый же день я подралась с мальчишкой, вздумавшим меня дразнить, разбила ему нос, губы, нанесла несколько синяков по другим частям тела, и ушла из школы. На этом мое школьное образование было закончено, папа сколько то уплатил родителям избитого дразнилы а мама взяла в школе программу за гимназический курс и я занималась, впрочем не напрягаясь, дома, смамой, но каждый год, вплоть до седьмого класса сдавала экзамены в школе экстерном, для чего отец ежегодно писал заявление инспектору народного образования с ходатайством. Я не знала, что можно получить оценку ниже пятерки. Параллельно с самостоятельной учебой постоянно помогала маме по хозяйству, знала и любила любую домашнюю работу. После окончания школьного курса поступила в среднюю агрошколу, которую, одна из немногих девушек, закончила успешно. Но это было уже при НЭПЕ.

Мама, в отличие от папы, была строга и требовательна в своем воспитательном процессе всех детей, особенно брата – Павлика, который, как и все мальчишки, стремился к большей свободе и самостоятельности. Он был шалуном и очень изобретательным хлопцем, что касается развлекательных программ, для мальчишек всей улицы. Успевал везде, мог устроить «вертушку» в стуле преподавателя, это, когда в стцентр стула вставлялась использованная катушка для ниток, наматывалась прочная нитка и под партами и столм выводилась за пределы класса в окно. По определенному сигналу мальчишка за окном бежал и тянул за собой нитку после того, как учитель садился. Платье преподавателя накручивалось на специально зазубренный торец катушки. Не говоря уже о физических ощущениях севшего на такую катушку. Исключали из школы. Потом, после наказаний дома, извинений и прочих мероприятий родительских, его в школу возвращали, но через десяток дней загоралось в школьном туалете неизвестное вещество, в туалет не мог войти ни один ученик до конца дня, долгие разбирательства снова приводили к Павлику. Мама находила только один способ воздействовать на не в меру активного сына – загружать его обязанностями по дому, с которыми он справлялся, как правило, блестяще.

С наступлением зимы Павел изобрел способ делать для мальчишек коньки на деревянной основе с проволочным полозом. Под деревянную основу подводился полозок из толстой проволоки, закрепленной с загибом в передней части и оканчивающийся сзади вставленным в дерево тоже загибом – крючком. Сам конек привязывался к валенку или чуням (резиновые теплые галоши с острым носком, самодельные) сыромятным ремешком и фиксировался деревянной чуркой. Такие коньки стали пользоваться большой популярностью у мальчиков сословий,, не имеющих возможности купить «снегурки». А когда его спросили, как он додумался до этого, он ответил, что это придумал Пушкин, когда написал: «Как весело, обув железом чстрым ноги, скользить по зеркалу стоячих ровных рек…», читал, таки двенадцатилетний мальчик, и во всем написанном старался найти рациональное зерно и пользу для жизни. Таким он и остался на всю жизнь. И уже при Советской власти окончил механический факультет горного института со специализацией производства золотопромывающих драг. В сорок седьмом году защитил кандидатскую диссертацию по защите растений от вредителей, и внесению жидких фумигантов в почву, а через десяток лет по совокупности изобретений и научных работ ему была присвоена степень доктора сельскохозяйственных наук без защиты. О нем будет отдельная глава.

В революционные годы старшей дочке Оле было едва десять лет. Павлику восемь, Таисии один год, когда пришлось бросить все и удирать от набегов банды махновцев. Уезжали всей семьей на подводе, как мы в наши дни от немцев, захватив только по смене белья и семейные ценности и документы.

Вот и ставь под сомнение, что история человечества движется по спирали…

Махновцы двигались, буквально, по пятам. Бежали сначала в Голту, потом возвратились через Малую Выску домой, где все было перебито и разграблено. Пришлось организовывать и домашний быт, и лечебницу сначала. Всего ценностей и осталось, что пара лошадей, да десяток серебряных ложек. Вся семья впряглась в работу по восстановлению дома.

Мама вспомнила о Кола Брюньоне, в это время во всех литературных журналах во всю обсуждался роман Ромэн Ролана, уже все знали его содержание, но в цельном виде книга увидела свет только в 1919 году. И рассказала всем однажды вечером при свете керосиновой лампы содержание этого замечательного романа, этого гимна жизнелюбию. Дом Кола много раз уничтожался войнами, но он его восстанавливал, возрождал свои виноградники, и жизнь продолжалась. Этот роман, через какое то время мы нашли в библиотеке дедушки на французском языке и читали его по вечерам по очереди вслух, как поэму, как мажорную песню, и он вселял в нас надежду и желание поскорее выйти из создавшегося положения. Мама хорошо знала языки, недаром она была воспитанницей своего института, там учили не только правилам поведения и преподавания различных предметов, там учили психологии, преподавали ДУШУ человека, а с этими знаниями можно вести за собой и семью и любое сообщество.

Папа любил охоту. Он был добрым человеком, но в нас воспитывал понимание того, что все, созданное Богом создано для улучшения качества жизни человека. И мы с детства понимали, что убитое на охоте животное, или забитая в домашних условиях выращенная птица, или зарезанный поросенок, должны послужить здоровью тела, а тем самым и духа каждого из нас. Большим грехом он почитал убийство животного для убийства. Охотник не должен взять у природы больше, чем может съесть сам и его близкие. Отец имел свою, большую теорию о воспроизводстве живой природы, как – то зверей, боровой дичи, насекомых, птиц, растений, лесов, болот, в особенности.

Нас с Павлом начал брать с собой охотиться на перепелов, когда нам было лет по восемь – десять. Он давал нам длинную веревку, длиной метров в пятьдесят, мы, взяв ее за концы, тащили по верхушкам пшеницы или ржи, перепела взлетали, и папа бил их в лет. Этот способ применялся, когда птенцы уже были высижены и встали на крыло, когда окончательно созревали злаки и перепел наносил хозяйству большой вред. Птицы этой в те времена было видимо – невидимо.

Осенью по берегам Ташлыка охотились на утку. Жирная была утка. Убив три – четыре штуки, папа прекращал стрельбу, хотя, неоднократно признавался, что это равнозначно, если бы он сам наступил себе на руку. Он для всех нас создал свои правила охоты и никогда ни мне, ни Павлику не разрешал поддаваться азарту и жадничать в ущерб птицам. Он часто говорил, что мы захотим охотиться и в следующем году.

На зайцев охота была в те поры на Украине очень интересная. Вот едем на санях напрямик по полю, лошадка легко несет оглобли с розвальнями, вдруг, стой, Кобчик (так звали любимого папиного жеребца), папа встает, идет шагов десять в сторону, и оглушительно свистит, потм голосом: «Эй, ты, вставай!», из небольшого бугорка, присыпанного снегом, вскакивает заяц, стремглав пускается наутек, папа всегда давал ему отбежать слегка, а потом единым выстрелом, снимал косого. И не помню промахов. Потом и мы научились находить лежку зайца, но нам никогда не разрешали стрелять сидящую на воде дичь или бить спящего зайца. Во-первых, так спортивнее, а, во-вторых, ему надо дать шанс убежать, или птице улететь, так порядочнее.

У меня было ружье «Монте – Кристо», сегодня это называется малокалиберная винтовка. Сейчас такие остались только у профессиональных охотников на белку и у спортсменов. Из моего ружья можно было убить и зайца, поскольку прицельную стрельбу из него вести лучше, чем из дробового ружья. Только здесь уже требовалось мастерство, надо было остановить зайца и заставить его стать столбиком, на пару секунд. Применялся особый свисток, во время спокойного бега зверька, когда он не испуган. Потом мне купили 24 калибр. Это дробовое, но патрон в два раза меньше, чем у двенадцатого калибра, которым пользовался папа. Вообще, стреляли мы все очень хорошо, в том числе и мама, а в 1913 году папа стал Вторым всероссийским стрелком, о чем длго в семье хранилась специальная грамота и жетон. Этот жетон и сегодня имеется в семье дяди Павлика.

Началось мирное строительство, пришли годы НЭПА. Эти годы вспоминаются, как лучшие годы, что были дадены Советской властью. До сих пор жаль, что тот путь развития был насильно прекращен Сталинской Коммунистической утопией.

Зимой 1941 – 1942 года мама с Таисой похоронили папу в Крымских катакомбах. Крым плотно был заполнен немецкими войсками и заселен татарскими наемниками. Мама и Таисия вышли из катакомб, уже будучи обе вдовами, да еще и с двумя маленькими детьми, Юлей и Галочкой.

Требовалось немного восстановить силы, мама планировала снова добираться до Новоукраинки. Там оставалось еще много знакомых и друзей, а в Малой Выске жили некоторые из родственников, далеких.

В это время мы жили в оккупированном Первомайске. Я работала микробиологом в лаборатории, которая начала функционировать, и чисто случайно встретила Рябошапку Федора Михайловича, хорошего знакомого моего папы, по профессии прасола, который был из семьи многочисленных банкиров и в дореволюционное время занимался скупкой скота у населения и перепродажей его на мясоперерабатывающие предприятия в городах России. Конечно, ему постоянно нужна была помощь ветеринарного врача. Прасольство в Советские времена было запрещено, но существовала организация «Заготскот», уже под эгидой государственной, и ему посчастливилось не сесть в тюрьму и продолжать работать по своей специальности уже не госпредприятии. Мясопродукты ели и в коммунистические времена.

И вот, Рябошапка говорит, что он собирается в Крым, по слухам, там много беспризорного скота и можно организовать его перегон в центральные районы, занятые немцами. И продавать, и заработать, а пока сгуртовать (собрать в стада) и переждать в Крыму до весны. Немцы ему дали документ, разрешающий возродить этот вид деятельности. Я сразу сообразила, дать ему адрес родителей в Керчи и просила зайти к ним и передать на словах все, что он знает о нашем местопребывании в Первомайске, и если им там плохо и голодно, добираться в Первомайск, у нас здесь есть корова и огородик, живем. Написала пару слов и наш адрес, чтобы узнав мой почерк, ему поверили. Надежд было мало, мы знали, что там шли беспрерывные бои, и что город Керчь несколько раз переходил из рук в руки, но все мы надеялись.

Действительно, через два месяца мама с Таисией и маленьким детьми, голодные и ободранные появились у нас в Первомайске. Но живые! Мама была очень больна, и болела около полугода. Сказывались нервные потрясения, месяцы невзгод, лишений, голодной партизанской жизни в катакомбах, голод, две под ряд смерти папы и Таисыного мужа Володи.

Семья в этом составе воссоединилась более, чем на год, пока нас не увезли немцы в Германию. Остальное, из нашей жизни, Вадик, ты сам видел и знаешь и помнишь.