Текст книги "Начало. Война, дети, эвакуация, немцы, Германия. Книга 1"

Тикаем
Глава 4

Подводы загружены скарбом. Укутаны банки и ведра с каурмой, уложены и переложены соломой, над ними жесткая покрышка, попросту доска, чтобы дети ненароком не «втаскались», эти чертенята долго не смогут быть в покое и начнут баловство уже через час движения. Взрослые понимали всю опасность такого путешествия, да, пожалуй, и они не могли предполагать всю сложность своего положения.

Дети уже во всю шалили вокруг подвод, пихали под рядно покрывающее вещи, старые веники, половые тряпки. Ада воткнула порванные галоши, в которых мама уже давно перестала ходить к скотине, и всем было весело, все были возбуждены.

Павлуша внимательно осматривал состояние «экипажей» и упряжи, осмотрели в последний раз ноги и подковы лошадей, мешки с овсом. Тронулись. Впереди, на подводе с Павлушей ехали тетя Галя, Ада Шурочка и Милочка. Второй подводой правила мама Оля, за детьми смотрела тетя Еля. Ее попечительству было поручено тоже трое детей, правда, Вадик сразу сел на доску, изображавшую козлы, рядом с мамой, и это место принадлежало ему почти все время путешествия, а это почитай, целый месяц.

Конечно, дядя Миша был недалек от истины, когда говорил о тысяче километров. Эти триста сорок километров до ст. Помошная, действительно превратились в тысячу поскольку передвижение войск, огромные гурты овец, перегоняемые вглубь страны, стада крупного рогатого скота, трупы этого скота на обочинах дорог, все это заставляло наших беглецов совершать длительные объезды, возвращаться в исходные районы, снова стремиться на северо – восток, через менее значительные населенные пункты. Хотя, никто не мог сказать, какой из населенных пунктов менее загружен и более безопасен.

В первый день пути было преодолено около пятидесяти километров, и это был самый плодотворный день, за все время путешествия. Останавливались у речушки Кучурганы, сварили на костре обед, уложили младших детей спать, накормили лошадей, дали им попастись пару часов, и в путь, хорошо, что вволю напоили лошадей из реки. Добираясь до районного центра Цебриково, не удалось ни разу пробиться к колодцам. Все хотели пить. Военные выстраивались в длинные очереди на водопой обоза, Кухни набирали воду для приготовления пищи. Перегоняемый скот к колодцам не подпускали, воду из них вычерпывали до грязи, в каждом селе стоял невообразимый шум. Коровы и овцы от недостатка воды падали, и уже никогда не подымались. Их просто оттаскивали на обочину, где эти павшие животные через пару дней начинали нещадно вонять. Все это происходило в первую десятидневку войны. Еще не двинулась основная масса беженцев, только колхозный скот угоняли вглубь страны в надежде переждать несколько дней боевых событий и вернуться в свои районы, в свои колхозы, в свои стойла.

Люди были ослеплены мощной пропагандой о непобедимости советских войск и о том, что потом сказалось на всем хода Великой Отечественной войны – верой в техническую оснащенность и героизм. Верой в скорый коммунизм, в скорейший приход светлого будущего. Но эти вопросы – большая тема для историков и критиков исторического момента.

Отступление наших войск происходило по всему многосоткилометровому фронту, но об этом не знали не только простые смертные, но и правительственные круги вынуждены были пользоваться чрезвычайно недостоверными слухами. Исчезла проводная и радиосвязь повсеместно, а если и доходили какие то известия, то они сразу объявлялись «провокацией», а распространителей плохих вестей, как в средневековье расстреливали без суда и следствия. Цебриково почитался, как глубокий тыл. С удивлением смотрели его жители на лавину скота и военных, движущихся в обе стороны, никто не знал, куда же правильнее и безопаснее, никто не дирижировал этой вакханалией движения.

Нашли районную ветеринарную лечебницу, Мама Оля пошла на переговоры, и довольно быстро вышла с мужчиной, который, как оказалось, оканчивал Харьковский ветеринарный институт на год позже нее, но одновременно с Зиновием, что оказалось немаловажным фактором для гостеприимства, размещения детей и взрослых на ночлег.

Фамилия этого врача была Панасюк, он был удивительно белого колеру, полный меринос. Его жена, была наоборот, чернявая, цыганистого типа хохлушка, постоянно готовая рассмеяться. Быстро приготовила немудреное варево, принесли из погреба несколько «глэчиков» с кислым молоком и отстоявшейся сметаной, накормили засыпающих детей. Уложили спать, лошадей поставили в стойла лечебницы, задав им корма с избытком, готовились к завтрашнему тяжелому дню. Взрослые разговаривали долго. Территория, на которой находился городок, была до 39 года в составе Молдавской автономной республики, и ни у кого и в мыслях не было, что она, эта территория, может оказаться на линии фронта или в зоне оккупации. Никто не представлял себе всего ужаса завтрашнего дня. На рассказы и предостережения Оли о том, что нужно готовиться к худшему, смотрели скептически, и только, когда рано утром Панасюка вызвали в военкомат по мобилизации, что-то пошатнулось в оптимистическом настроении этой семьи.

Если забежать на пять лет вперед, можно сказать, что Панасюк воевал до сорок второго года. Был ветеринарным врачом в конной армии генерала Доватора, в декабре 1942 года потерял ногу, долго лечился по госпиталям, работал в тылу, и только в сорок пятом смог вернуться к своей семье, которая его уже не надеялась увидеть в живых. Мальчишки – близнецы Колька и Вовка очень гордились своим отцом, его боевым прошлым, и тем, что он у них есть. О своей жизни в период оккупации они наперебой рассказывали отцу, и главным в их рассказах было то, что они все годы не учились, но, за то пасли корову, ухаживали за огородом, тем самым добывали себе пропитание. Мама хвалила сыновей, была счастлива, что семья уцелела.

Ранним утром был приготовлен завтрак, за стол село восемь человек детей, и если в обычных условиях дети капризничают, едят без аппетита, то в этой дружной компании на отсутствие желания есть, никто не мог пожаловаться. Матери с удивлением видели, как меняются дети в сложной ситуации. У хозяйки дома было слезливое состояние, диаметрально противоположное настроению с вечера.

Лошади запряжены, Павлуша дает команду – «по коням». Попрощались с гостеприимной хозяйкой. Мужа еще из военкомата не было. Женщины слегка всплакнули, подводы тронулись.

Следующим пунктом путешествия должен быть городок (местечко) Ширяево. По прямой-это около двадцати пяти километров. Дорога проселочная, хорошо укатанная, была большая надежда, что к средине дня в Ширяево накормят лошадей, водопой, небольшой отдых – и дальше. Лошади шли ходко. Детям было интересно все вокруг, откуда-то выскочил заяц, и, как будто зная, что его не будут преследовать, не спеша запрыгал впереди обоза, дразня воображение сидевших на подводах. Дети подняли крик, все разом, и их удалось утихомирить только через минут двадцать после того, как косого след простыл в зарослях кукурузы.

Впереди возникла туча пыли, она все приближалась, очень беспокоила маму Олю, и оказалось не зря. Это были гурты перегоняемого скота. Его гнали широкой лавиной, не соблюдая дороги, по пути коровы могли ущипнуть травы, овцы тоже. Гуртовые никуда не торопились и не подгоняли животных. Пришлось остановиться пережидать. Мама Оля сказала фразу, наверное понятную только животноводу или ветеринару: «бедные, как же они страдают не поенные, а, главное, не доенные, все будут долго болеть».

Лошадей, не распрягая, освободили от удил и они могли хоть немного поесть зеленой травы. Да какая трава, зеленая рожь, по которой все равно шли стада, справа были поля кукурузы. Важно было не допустить перекорма такой пашней, можно очень навредить желудку. Но за этим зорко следили и Павлуша и мама. А стада шли.

Пришлось стоять и час, и два, а вот, когда уже забрезжила надежда, что последний гурт овец вот-вот, закончится с того же направления что ехали наши путешественники (беженцы), подошел военный обоз, груженный до верху военным имуществом. Направление его движения вызывало у взрослых большое недоумение. Неужели и они «тикают»? Впереди обоза верховые военные потребовали от гуртовщиков согнать скотину влево от дороги и не подпускать на расстояние пятьдесят метров. Мужики, кажется, этому были рады, им ох, как не хотелось неизвестно по чьей милости уходить от дома все дальше и дальше.

А маленький обоз с беженцами стоит. Подъехал какой-то командир.

– Кто такие?

– Уезжаем от войны. Ответила мама.

– далеко уехать не удастся, лучше поворачивайте назад, а документы у вас есть?

Ему показали документы, хорошо, что Михаил выписал на Олю и Галю командировочные удостоверения с указанием маршрута. Это потом помогало неоднократно.

Прочтя, что он разговаривает с ветеринарным врачом, он сразу нашел ей применение.

– Мы должны реквизировать в этих стадах пару коров и десяток овец, думаю, и для вас будет с пользой отобрать по внешнему виду здоровых, пригодных к немедленному забою животных и после забоя осмотреть и дать заключение в пригодности мяса. Сделаете эту работу, и мы вас пристроим в порядки наших обозов до ближайшего населенного пункта.

Ольга ушла с командиром, а Павлуша с Галей распрягли лошадей, приступили к устройству бивуака, Оля распорядилась делать костерок из кукурузных стеблей и кипятить воду. Старшие дети бросились таскать кукурузу, которая никак не хотела гореть, она была еще не зрелой и сочной. Но разжечь костер Павлуша все-таки сумел и пристроил на треноге ведро с водой. Для поддержания огня использовались доски от валявшейся на обочине поломанной телеги вперемешку с кукурузными стеблями. Это была степь. Дров не густо. Время перевалило за полдень, а наши беженцы отъехали от Цебриково не далее пяти километров. Тете Гале было сложно держать около себя шестерых детей, но она стала читать сказки, несколько книг, которые взяла с собой. А интересно вокруг было…

Громко переругивались ездовые, да такими словами, которых в лексиконе врачебных семейств не существовало, где то были слышны разрывы бомб, дети уже отличали их от других звуков. То бомбили мосты переправ, отступающих войск. Послышался мощный взрыв в Цебриково, все повернули головы, конечно, определить, что это взорвалось, никто не мог, но всем казалось, что бомба упала во двор, где только ночевали. Было очень тревожно. Мамы Оли долго не было, прибежала часа в четыре, принесла свежей коровьей печенки, она быстро варится, сказала, что появится через час, и чтобы к этому времени все были накормлены и посажены на подводы. Командиры, теперь уже знакомые, и ездовые обещали пристроить в свою колонну наши две подводы. Мама быстро знакомилась и сходилась с людьми.

Так и получилось, удалось влиться в колонну военного обоза часов в пять шесть вечера. Двигались с большим количеством остановок, и много было препятствий на пути, то сломается телега, и с нее перегружают поклажу на другие, то поперек дороги начинает движение невесть откуда появившееся стадо коров, то остановит начальство для проверки маршрута, и много-много других причин неорганизованности и растерянности, но все были довольны своей сопричастностью к общему потоку. И уже думалось, что это не бегство, а движение, имеющее более рациональный и разумный смысл. Наступила ночь. Дети давно уже спали на подводах. Мама сказала Вадику:

Не спи, пожалуйста, а то и я могу заснуть, я так набегалась по просьбе военных, очень устала, но все сделала, хотя сама не успела отдохнуть и поесть.

И здесь она, действительно, вспомнила, что с утра ничего не пила и не ела. Тетя Еля говорит, что она оставила Ольге Александровне и еды, и бутылку молока (сумели выдоить пару коров из колхозного стада), но все так были заняты, что предложить было некогда. Мама обедала и ужинала, не выпуская возжей из рук в два часа ночи.

К Ширяево подъезжали утром. И лошади и ездовые были измучены. Поспать удалось только детям и тете Гале. Решили проехать через местечко, и остановиться на отдых за его пределами, чтобы избежать скоплений войск, стад, гуртов и табунов в окружении которых было весьма неуютно и опасно. Так и поступили. Через два-три километра после городской черты, на взгорке, была дубовая рощица, может быть из двадцати деревьев. Этого было достаточно, чтобы найти тень для дневного «ночлега», дрова для приготовления пищи на костре и маскировки от нежелательных людей, которых становилось опасно встречать. Начались мародерство и разбои.

Все свалились спать, тете Гале пришлось охранять лагерь, варить еду, развлекать детей, правда, ей помогали Еля и Ада.

Лошадям нужен был хотя бы восьмичасовый отдых. Их не пустили на пастбище, дали зерна и на опушке рощи нашли копну сена. Напоили в протекавшем недалеко ручье. Именно он и был родоначальником этого оазиса.

Все встали бодрыми в два часа дня. Был организован обед, еще была огородная зелень, взятая с собой от гостеприимных хозяев предыдущей стоянки в Цебриково.

В процессе обеда взрослые решали, как двигаться дальше, обговаривали маршрут и порядок его преодоления. Пришли к выводу, что двигаться с воинскими частями будет выгодно, лишь бы нас с собой они взяли. Но то был последний симбиоз. До самого конца путешествия, до Новоукраинки, где у женщин и детей были «реквизированы» в пользу удиравших от немцев советских войск повозки с лошадьми, маршруты и желания военных с маленьким обозом не совпадали. Почему-то решили, что двигаться лучше по ночам, вроде в это время не движутся стада и дороги свободны. Но не были учтены темпы наступления немецких войск и направление их движения вглубь страны. Этого не мог знать никто. Поехали дальше.

Маршрут был просчитан и записан и у мамы Оли и у Павла. Почему-то считалось, что подводы могут потерять друг друга, и тогда нужно искать в следующем населенном пункте при ветеринарной лечебнице. Сказывался расчет на чувство коллегиальности, которое, действительно, неоднократно выручало.

После Ширяево следовало двигаться на Андреево-Ивановку, потом, переправа через Южный Буг в районе Алесандровки, которая в те времена относилась к Николаевской области. Братское, на берегу речушки со странным названием Мертвовод, Бобринец, Ровное, Новоукраинка. После Новоукраинки планировалось добраться до Помошной, благо, там уже совсем рукой подать.

Каждый этап, переход от одного населенного пункта к другому был новой героической эпопеей и для взрослых и для детей. Между перечисленными населенными пунктами были, приблизительно, равные расстояния и в мирное время это была бы изумительная по своей экзотичности и красоте прогулка-путешествие. Но… Были времена чрезвычайные, и каждый бросок от одного поселка или города к другому требовал чудес изворотливости, физических сил, моральных и духовных, не говоря уже об ответственности за детей.

Описание каждого дня этого бега было бы слишком обременительным для потомков, если их что ни будь, заставит читать это, написанное. И все же мы, прошедшие через это, вымрем, и будет жаль, и еще раз жаль, если внуки и правнуки не захотят знать о своих предках, о их путях-дорогах, о сложностях, которые через призму пролетевших лет, кажутся такими легкими, пустыми, и даже не нужными. Смешно им и обременительно все это, даже сегодняшним. И, все же, хотя бы один на сотню, а серьезный человек, может быть от скуки или от избыточности всего того, чего не было у нас, и что создано нами, заинтересуется этими историями, которые являются прямым повествованием о том, что было, и что есть. Простите автору невольную тавталогию и не совсем литературный стиль.

Немцы
Глава 5

Два дня отдыха в Новоукраинке, собрались и двинулись в сторону Помошной. Все уселись на свои, уже привычные места, кучера разобрали возжи, дети еще сонные, семь утра, попрощались с тетей Елей, женщины всплакнули.

Мама Оля, как бывшая жительница этих мест, управляла головной подводой, по дороге через населенный пункт вела рассказ, вспоминая свое детство, показала издали дом, который до революции принадлежал ее родителям, и где проходило ее детство. На глазах слезы. Умолкла, очевидно ее встревожили воспоминания о многом, в том числе и о несправедливо реквизированном родительском доме.

Лошадки бежали дружно, до места рассчитывали докатить часам к трем дня. По дороге шли пешим порядком и ехали войска, усталые, постоянными переходами, не верилось, что они составляют что-то единое, организованное.

В отступающей толпе военных были представители различных родов войск, с разными петлицами (погон тогда еще не было), многие без оружия, некоторые побросали скатки своих шинелей и вещевые мешки. Бредут, ими никто не руководит. Время от времени налетали немецкие самолеты, очевидно разведчики не стреляли и не бомбили, хотя в какой то момент все видели налет нескольких самолетов на организованную воинскую часть, производившую некое подобие фортификационных сооружений в пшеничном поле. Несколько красноармейцев залегло, большая команда побежала к лесополосе, которая росла вдоль железной дороги. Подводы с беженцами стали продвигаться все медленнее, съехали на грунтовую дорогу, пробитую железнодорожниками вдоль железнодорожного полотна, она была отделена от основной дороги лесополосой, по этой дороге движения войск не было. Эта тропа предназначалась для передвижения рабочих, обслуживающих железнодорожный путь. Поехали быстрей. На каждой подводе велись свои разговоры, мечталось доехать до дедушки и бабушки, планировали встречу с ними, какие будут дела и игры, младшие дети к полудню задремали. Хорошо пригревало солнце.

Из лесопосадки выскочило несколько военных.

– Стой, тетка, куда разогналась, разгружай своих пацанов!

– Да мы беженцы, добираемся с детьми до своих стариков, нам осталось ехать недолго.

– а нам …….на тебя и твоих стариков, нам нужны ваши лошади с подводами!

Находившийся ближе к лошадям ухватил лошадь под уздцы. Лошадь, почувствовав чужого, шарахнулась в сторону, но красноармеец был опытный в обращении с гужевым транспортом. Другие красноармейцы уже сбрасывали вещи на дорогу, мама Оля пыталась сопротивляться, но ее грубо стащили с подводы, буквально сбросили детей, часть багажа осталась на дне повозки. Удалось выхватить корзины и ведра с продовольствием, и уже на ходу чемоданы с одеждой. Детскую одежду и различные тюки солдаты сбрасывали уже уезжая, по дороге, на расстоянии двухсот или более метров. И все это происходило с громкой нецензурной бранью.

На второй подводе происходило то – же самое, но там Павлуша за сопротивление получил сильного тумака между лопаток прикладом винтовки, упал на обочину, а тетя Галя была сброшена столь грубо, что ударилась о колесо и долго не могла подняться. Её девочек сбросили прямо в дорожную пыль. На подводу взгромоздилось столько красноармейцев, что лошади не могли тронуться с места и их поощряли к движению ударами кнута, снятых с себя ремней, палок, и еще чего то, причем несколько человек одновременно. У красноармейцев на лицах была озлобленность, помноженная на страх. «Совершенно бесчеловечное состояние испуганных животных», сказала впоследствии мама.

Некоторое время никто не мог осознать происшедшего. Все, чему учили, что пропагандировалось Советской властью и воспитывалось в школе – любовь к армии – защитнице, все рушилось и разрушалось. Наши красноармейцы, удирая от врага, ограбили женщин, детей, избили инвалида, лишь бы бежать, не сопротивляясь. Так мы понимали, и понимали правильно. Никто не мог подумать, что подвела система, подвела политика «шапкозакидательства» и только слова песни, якобы «…спуску не дадим», понимались наоборот. Спуску дали. Да еще как! Цена этому была 22 миллиона жизней, как оказалось впоследствии. И древняя русская мудрость: «Не хвались на рать идучи, а хвались с рати идучи» еще раз ударила недальновидных политиков и руководителей, а вместе с ними и весь народ.

Мама Оля пошла вдоль дороги, собирать вещи, выброшенные нашими защитниками, разбился чемодан с костюмами папы, все рассыпалось, одно ведро с каурмой было опрокинуто, но часть содержимого, что было сверху, пришлось собрать, это то, что не успело перемешаться с землей. Уже чувствовалось и понималось предстоящее положение голодной оккупации врагом.

Мамой с горечью была высказана мысль, что если свои солдаты могут так поступить, то что же будут делать немецкие.

Вещи собрали в кучу и перенесли во внутрь лесопосадки. Удивительно, но ни один ребенок не капризничал и не плакал. Дети остро чувствуют растерянность и испуг, да и любое настроение взрослых. Первым делом, решили накормить детей. Павлуша сокрушался, что не сможет возвратиться с лошадьми, принадлежащими лечебнице, некоторое время он не мог оправиться от удара прикладом. Ему организовали холодный компресс, между лопаток, мочили в воде полотенце и по очереди переворачивали его холодной стороной к телу, Павлуша лежал на животе. Боль сносил терпеливо. Вокруг него сидели две женщины и совещались.

Было решено, что Павло и тетя Галя останутся с детьми, а мама пойдет в Помошную пешком и постарается вернуться с дедушкой и еще кем нибудь, чтобы добраться «домой» с помощью других взрослых. И ушла, не очень веря в то, что удастся найти транспорт.

А войска продолжали бежать, по настоящему бежать, мимо наших мытарей. Все время слышался крик охрипших командиров, и не поощрявших к сопротивлению врагу, а требовавших ускоренного шага, и даже бега, прочь, от наступавшего врага. Идеология «самого могущественного и самого справедливого» государства для простого люда кончалась, многое начинали понимать и дети.

Удивительное дело, появились двое мужиков, поговорили, спросили что и как, закурили, сказали, что завтра они должны будут косить «хлеб» в этом районе, хотят посмотреть, не осталось – ли чего взрывоопасного, чтобы не наехать комбайном. Войска бежали, а землеробы думали о хлебе и о том, что если его не убрать своевременно, зерно высыпится, будут потери урожая, нечем будет оплатить труд колхозников (в те времена в колхозах преобладала натуральная оплата труда – зерном, овощами, картофелем, и т. д., мерой труда был трудодень). Эти люди были из Помошной, приехали на ручной дрезине, и пообещали, что завтра пригонят сюда комбайн, отдельные работники прибудут на дрезине и они помогут перевезти вещи. Они знали деда Огородника и обещали помочь. После разговора с ними тетя Галя немного успокоилась, вроде жизнь и не такая страшная штука. Люди умчались на своей дрезине.

Тетушка разыскала книжки, стала вслух читать детям рассказы Толстого. Младшие слушали внимательно, тетя Галя, конечно, читала механически, не думая о содержании, думала о создавшемся положении. Для всех. Эти думы были невеселые, если учитывать истерический характер тети. Старшие дети выбрали себе книги по интересам и читали самостоятельно. Павлуша молча терпел свою боль.

В тени деревьев было относительно комфортно, звенели и пели какие то птички, насекомые, запахи трав придавали воздуху аромат, который можно сравнить с лучшими духами парфюмерных магазинов «ТЭЖЭ», Пчелы гудели в цветах, обильно растущих по обочине лесополосы, а под деревьями остались с ранней весны еще не увядшие крупные листья ландышей. Ко всему примешивался неповторимый аромат преющих листьев, который усиливался жаркой летней погодой. И уже не замечался гул работающей в ста метрах дороги, крики хриплых голосов ездовых, рев газующих и перегревающихся вне движения автомобилей. ЗИС (Завод имени Сталина) тогда в народе назывался «трехтонка», так эти трехтонки с трудом заводились ручным способом, коленообразной рукояткой, стартера, обычно не работали, шофера старались их не глушить, поскольку перегретая заглохшая машина вручную могла запуститься только после остывания. Чудо, как хороша была техника. Красноармейцы двигались вдоль дороги по протоптанным ими же тропинкам, идущим параллельно друг другу и основной дороге. Вадик забрался на большую липу, посмотреть, не видно ли мамы, и от ощущения, что движется река, созданная человеческими телами, у него закружилась голова. Он отвернулся, через минуту голова престала кружиться, опять посмотрел на движущийся поток отступающих войск, эффект головокружения повторился. Идут и идут.

В лесополосу военные заходили редко, боясь отстать от своих частей и подразделений, которые потом ну, не было никакой возможности догнать или найти. Несколько групп по два-три человека прятались от начальства между деревьями неподалеку, как потом выяснилось, сговорившихся сдаться в плен. Да их никто и не искал. Уж больно много забот было у командования по спасению собственной шкуры, и заниматься каждым в отдельности дезертиром им было в тот момент недосуг.

Железная дорога не беспокоила. Поезда не ходили уже несколько дней, а если и ходили, то не навстречу фронту. Хотя, фронт-слишкм смело сказано. Фронта не было, никто ни с кем не воевал. Одни наступали, другие – панически убегали. Причины у историков расписаны в деталях, изучены историей военного искусства, обкатаны и обспорены к первым годам третьего тысячелетия многими «учеными» от различных течений в исторической науке различных государств. Жаль, но очень немногие из ученых ныне вещающих, побывали в положении героев этого повествования. Уже договорились до того, что оккупация для СССР была благом, и от этого несчастия освободили американские войска. Забылись сентенции, высказанные в беседе Уинстона Черчилля с Гарри Труменом, что пусть де они пока бьют и уничтожают друг друга, а потом мы поможем тому, на чьей стороне будет реальный перевес. Черчилль дальновидный был член, корреспондент, между прочим (см. биографию).

Наступил вечер, движение войск продолжалось. Мамы не было, тетя Галя начала соображать ужин. Достала огурцы и помидоры, хорошо, что они были мыты еще в Новоукраинке, порезала хлеб, очистила десяток яиц, сваренных вкрутую, разлила по кружкам (у каждого ребенка была своя кружка с отличительным рисунком) компот, который уже кончался, и порции были скромными, позвала всех садиться вокруг расстеленной на траве скатерти. Это приглашение не пришлось повторять, все изрядно проголодались. Павел не встал к столу. Пришлось ему подать к тому месту, где он лежал. Он пересилил себя, сел, пошевелил руками, подвигал лопатками и, кряхтя сказал, что вроде двигаться может.

Трапеза кончилась бысто. Павлуша встал, немного походил, с помощью Вадика и Ады, под его руководством они набрали мелких веток, хворосту, листьев, изобразили на земле подобие матраца, метра три на два, на который тетя Галя постелила укрывочный брезент, сброшенный с телеги, сверх брезента разостлала простыни, после чего уложила рядышком всех детей, не раздевая, укрыла двумя одеялами поперек, площади которых хватило, чтобы укрыть всех детей. Сама прилегла рядом, ей уже не хватило места, покрытого простыней. Она лежала не на голой земле, рядом с ней была самая маленькая из детей Милочка. Дети уснули быстро, сказалась усталость дня и нервные перегрузки. Тетя Галя и Павел не сомкнули глаз.

Вадик проснулся от тихого разговора. В стороне от спящих детей стояли тетя Галя, мама, дедушка, Павлуша и тихо, чтобы не разбудить детей, о чем-то беседовали. Он вскочил на ноги. Бросился к деду, любимый внук, самый старший, дед его обнял, предупредил, чтобы вел себя тихо, не разбудил остальных. Только сказал: «Лягай Оля, на место сыночка, поспи пару часов, еще только половина третьего ночи, а ты пробигла до Помошной и назад без передыху, считай добрых двадцать киломэтрив, а я з Вадиком побалакаю, як розвыднеться – тронэмся потыхэньку».

Оля легла на место вставшего сына и моментально уснула, что-то говорила и на полуслове замолчала. Тетя Галя предложила дедушке тоже прилечь, но, видно, у него были напряжены нервы до такой степени, что он не мог спокойно отдыхать.

Дед, сидя на насыпи, расспрашивал внука обо всем, что с ними произошло, начиная с первого дня войны. Разговаривали до рассвета, и, вдруг, обратили внимание на то, что с дороги не слышно обычного шума, которым сопровождалось передвижение войск. Стояла напряженная тишина, звуки движения на дороге угадывались вдалеке, в стороне Помошной. В атмосфере нависло ожидание чего-то неизвестного. Со стороны Помошной послышались звенящие звуки движущейся дрезины. Она все более приближалась. Очень издалека доносились звуки разрывов. Подъехала и остановилась ручная дрезина, на ней сидело шестеро немолодых механизаторов, все знакомые дедушки. Комбайн шел своим ходом., вернее, на прицепе трактора, тогда еще не было самоходных комбайнов. Подошли, поздоровались, дедушка поблагодарил заранее за выполненное обещание помощи. Обратно должен был ехать на дрезине с вещами и одним из взрослых сопровождающих молодой парень, путевой рабочий, который, собственно и отвечал за этот транспорт, позаимствованный у железнодорожников механизаторами МТС (Машино тракторной межколхозной станции). Разбудили детей, начали грузиться, решили, что с вещами на дрезине поедет тетя Галя и возьмет с собой Милочку. Остальных младших детей погрузят на ручную тележку, которую привезли с собой дедушка и мама, Вадик и Ада пойдут пешком. Павел не захотел продолжеть путь вместе с женщинами и детьми, решил возвращаться пешком в Молдавию. Ему на дорогу собрали минимум вещей и продуктов, получилась все равно внушительная котомка, он попрощался со всеми, за время путешествия сроднились все дети и взрослые, прощание было, однако, легким. Павел, не оборачиваясь, медленно пошел вдоль железной дороги в обратном направлении. Как выяснилось через пять лет, он добирался до дома более месяца, много раз попадал в руки немцев, но его отпускали по нетрудоспособности и явным признакам того, что он не был красноармейцем.

Дрезина загружена, вещи увязаны, ее хозяин и тетя Галя уселись рядом и взялись за приводной рычаг цепной передачи. Милочка сидела рядом с мамой и была так забаррикадирована вещами, что вывалиться могла, только преодолев значительные препятствия. Уехали. Времени терять было нельзя, понимали, что наступившая тишина в движении войск – не что иное, как зона отрыва отступающих от преследующих немецких частей.

Дедушка, а за ним и мама, перекрестились, мама впряглась в тележку и потащила ее по дороге, дедушка взял Вадика и Аду за руки и пошел за невесткой. Дед с внуками не поспевал за тележкой. У дедушки была застарелая астма, и он всегда курил, хотя в остальном, был еще физически крепким мужиком. А невестке едва исполнилось тридцать один год, она была всегда физически развитым, выносливым, здоровым человеком. Сказывались годы физического труда, моральной и физической закалки.