Текст книги "Начало. Война, дети, эвакуация, немцы, Германия. Книга 1"

По воскресеньям был выходной день, можно было устроить всем помывку и стирку одежды, позаниматься с детьми, разрешалось прогуляться по близлежащим улицам, посмотреть уличную жизнь большого европейского города, с обязательным нагрудным знаком.

Мама до обеда заканчивала свои дела, кормила всех и мы всем коллективом выходили в свет. Однажды сели на 23 номер трамвая, который шел через центр города, доехали до Кирхенплатц, главного железнодорожного вокзала, до площади Кайзер Вильгельм платц. Эти остановки громкими голосами выкрикивали юные проводницы вагонов. На поясе у них висел интересный касетник для разменных монет. Монеты, по необходимости, выскакивали в ладонь проводницы от нажатия на соответствующий рычажок большим пальцем. Все это мы рассматривали с интересом, всю дорогу боялись, что на нас обратят внимание или мы что-либо нарушим. Обошлось. Главная площадь города была небольшой и загроможденной. Окружена со всех сторон большими домами, на одном углу был табачный магазин, в котором продавались для немцев табачные изделия по карточкам, мы в него заглянули, интерьер с приглушенным освещением, деревянные стены, столики с газетами, кресла. Это был не просто магазин, а кафе – курильня.

На другом углу был писчебумажный магазин, но тетради и бумага продавались при наличии специального наряда, подписанного специальной распределительной комиссией, «бецуг шайн» называется. Разрешение к продаже. Нам удалось в этом магазине купить карандашей, что оказалось тоже весьма кстати и один «федергальтер», что по-русски – перьевая ручка.

Третий угол был занят диспетчерским пунктом, дирижирующим движение трамвая, вокруг этого диспетчерского пункта был разбит уже начинавший зеленеть весенней листвой садик.

Вот четвертый угол был самым примечательным. На высоком постаменте стоял в длинной бронзовой мантии с длинным мечем в руках Кайзер Вильгельм, сзади него начиналась территория замка, который вмещал в себя всю историю Прусских завоеваний, был хранилищем несметных богатств, награбленных в завоевательных походах, и в настоящее время играл роль музея. Жаль, что с нашими значками OST мы не могли туда попасть в качестве экскурсантов. Во-всю работали девушки – зазывалы. Говорят, что там была выставлена знаменитая янтарная комната, вывезенная из Ленинграда.

Вокруг замка мы обошли. Видели множество статуй – памятников правителям, писателям, ученым и другим государственным деятелям, прославившим Прусскую землю и ее историю. Начинало темнеть, и мы поспешили возвратиться в лагерь во избежание неприятностей. Одним из незабываемых впечатлений этой поездки были разводные мосты через Прегель, которые трамвай преодолевал, и сразу вслед ему, уходящему поднимались половинки моста и по реке проходили крупные суда. Все это было для нас в диковину, и наблюдать необычность жизни большого города мы могли, как посторонние туристы, забыв на мгновения свое положение и свою роль.

За время этого путешествия дважды у нас проверялись опереточными жандармами документы, но претензий к нам предъявлено не было.

В соседней с нами комнате проживала семья поляков, пани Текля, ее сыновья хлопцы лет по двадцать, здоровенные парни, удивительно ленивые, циничные, не понимающие что такое уважение к старшим, в том числе и к матери. Придя с работы, а работали они то на складах, то на конюшне, сразу, не помывшись и не раздеваясь, ложились на свои нары, и лежали, пока мать не подаст им похлебку, хлеб и гербату (герба – трава, а по-польски гербата это заваренная трава —чай). Ели не вставая с постели. Посуду мать убирала от них, уже спящих, был случай, когда они бросились избивать свою мать за то, что она недостаточно справедливо разделила между ними хлебный паек.

Однажды, они пришли с работы в состоянии сильного опьянения. Оказывается, забрались в склад и похитили флягу со спиртом. Большую флягу, тридцатилитровую. Ночью их вытащили из постели и с шумом препроводили на территорию для военнопленных. На следующее утро им был учинен суд с участием всего руководства фирмы, полевой жандармерии и охраны лагеря. Гастарбайтерам было объявлено, что они приговорены к возмещению ущерба, нанесенного великой Германии. Экзекуция проходила в лабораторном корпусе фирмы на третий день, в присутствии полицейского начальства и врачей, которые у обоих парней взяли столько крови, сколько было в их организмах. Эта кровь, как нам объявили, нужна для оказания помощи раненным немецким солдатам, находящимся в госпитале. Хлопцев сожгли в крематории, предназначенном для сжигания животных и остатков лошадей, прошедших цикл опытов с их заражением и испытанием лекарственных средств. Этот крематорий не был предназначен для сжигания людей, но был в технологической цепи производства лекарственных средств фирмы «ASID». Все были угнетены, шокированы в полном смысле этого слова, руководством фирмы была проведена работа по острастке всех, кто может или захочет еще раз посягнуть на собственность фирмы и великой Германии. Всю черную работу по их препровождению на эту экзекуцию, их транспортировку до крематория и загрузке в печь выполняли такте же гастарбайтеры, какими были и они, и это было показательно и страшно. Фляга заняла свое прежнее место на складе, из нее парни отпили не более пятисот миллилитров, пани Текля тронулась в уме и ее куда-то увезли через несколько дней.

А вообще, воровали потихоньку. Незаметно, с выдумкой, следов не оставляли, наверное, такова война, что притупляет чувство опасности даже у самых расчетливых и трезвых.

Мама частенько приносила за пазухой отваренное лошадиное мясо, которое нами сразу съедалось, Никифор Феодосьевич мог прийти с конюшни, имея полные карманы ячменя или порезанной для кормления лошадей брюквой, которая по своему вкусу могла сойти за капустную кочерыжку. Рядом с конюшней был большой виварий (здание для мелких подопытных животных). Там были в большом количестве кролики, морские свинки, бараны – доноры, белые мыши. Работница, которая ухаживала за кроликами, неизвестным способом утаивала от учета кроликов, родившихся без свидетелей, а их было так много, и жили они в специальных клетках семьями, довольно большими, что она, вырастив до мясного состояния крольчат, могла забить и принести тушку домой, шкурка и все остальное, что могло выдать, сжигалось. Об этом знали все в бараках русских и украинцев, но ее никто не выдал до самого конца войны. Конечно, ее смелостью и добротой пользовались все по очереди. Она была одинокой, и по заведенному порядку им карточки не выдавались, их пайки поставлялись на кухню и всех одиноких кормили в специальной столовой. Голодно кормили, значительную часть продуктов тоже воровали уже с кухни определенные лица, большую часть обеспечивающего персонала составляли бывшие уголовники, приехавшие в Германию, чтобы уйти от ответственности в случае возвращения Советской власти. Так эти лица были в основном кладовщиками, поварами, рабочими по кухне, распределителями работ и т. д. надзиратели и помощники коменданта лагеря. Конечно, была круговая порука. Одно время для подслащения чая привозили патоку, черную, как деготь. Патока попадала в чай или кофе непродолжительное время, потом неизвестно куда исчезла. Сами гастарбайтеры выявили подпольное самогоноварение, организованное в подвале кухни. А кухня работала круглосуточно, в вечернее и ночное время готовились продукты к завтрашнему дню. Был тихий скандал, сами бывшие уголовники, мы всех их знали в лицо, утопили в бачке с брагой организатора этого производства и воровства у своих товарищей. Коменданту, который очевидно тоже пользовался продукцией этого производства, удалось это дело замять, благо, за каждого погибшего от «несчастного» случая русского никто пристрастного разбирательства не устраивал. Воровство патоки прекратилось На время.

Лето прошло в работе и занятиях по программе, составленной Никифором Феодосьевичем довольно быстро. Наибольшие сложности и трудности все-таки выпали на долю младших сестренки и братика. Сейчас даже в страшном сне не может присниться, чтобы пятилетние дети целыми днями были без присмотра, лишь только с двух часов у них появлялся старший брат, да и тому было не очень интересно с ними возиться, хотя инструктаж мамы выполнялся полностью и по возможности четко.

К осени 43 года мы уже приобрели навыки проживания на чужбине, приспособились в этих условиях вести нехитрое домашнее хозяйство, и, даже появились небольшие накопления заработанных средств в марках, и по ходатайству мамы ей был выписан «бецуг шайн» на приобретение кое какой одежды для взрослых и детей. В Кенигсберге был специальный магазин, где продавалась одежда гастарбайтерам по специальным разрешениям, все из эрзац материалов, обувь из резины и кожзаменителя, с резиновой подошвой. Да и резина была искусственной. Но, голыми не остались. Пальто на мне оставалось то, в котором приехал, из солдатской серой шинели, хорошо, что мне его пошили на вырост. Оно выдержало и зиму 44—45 года, дождалось освобождения нашими войсками и в апреле 1945 года, было благополучно оставлено на какой то из ночевок, когда нас «гнали», теперь уже свои освободители от одного лагеря перемещенных лиц к другому, и описание этого похода еще впереди.

Наступила Кенигсбергская зима. Через день дождь, иногда, очень редко слабый морозец, не более пяти градусов, но с сильным ветром, что создавало иллюзию холодной погоды. А может быть, нам было холодно от истощения.

А жизнь все равно продолжалась. Тетя Таня Миклуха выучила маму и Ник. Феод. Играть в преферанс, и теперь в зимние вечера, почти через день у нас шла «пустая» игра. Под условные деньги. Старик Миклуха за день отсыпался, и ему нужны были люди для общения, и эти встречи были для всех отдушиной. Начинали сразу после того, как мама накормит всех ужином. Дети в девять часов ложились спать, я у печурки читал очередную книгу, и только иногда слышал «пасс», «вист», «семь взяток», и прочие термины игры. Играли не поздно, часов до одиннадцати, расходились с твердым намерением завтра снова начинать и продолжать игру. Что до меня, то я за всю жизнь ни к одной игре не пристрастился, всегда считал это пустым времяпрепровождением, и хотя, в офицерскую бытность и научился играть в различные азартные игры – никогда ничем не был увлечен. Так получилось, что детство было без развлечений, а в юности все игры я считал несерьезностью и безделицей.

Весной 1944 года от вновь поступающих военнопленных стали приходить известия о том, что немцы терпят поражение на различных фронтах и поступательно Красная армия продвигается к исходным рубежам начала войны. От немецкого руководства по этому поводу ничего не было слышно. Пресловутое «выравнивание» фронтов, на которое ссылалось немецкое командование, для внутренней пропаганды могло повлиять на отношения в среде военнопленных и гастарбайтеров. Радиоприемники и другие средства информации в фирме, да и наверное, во всей Германии для перемещенных лиц были запрещены и можно было пользоваться только слухами с фронтов доходящими в устной форме.

Можно много и подробно описывать наш быт и работу в Германии, но цель этого писания не имеет под собой политического или художественного направления и является только подробной хронологией событий, участниками которых нам суждено было стать.

К осени 1944 года начали появляться в небе над Кенигсбергом Советские и союзнические самолеты. Иногда хорошо бомбили. Тогда народонаселение всего лагеря, как военные, так и «вольные» рабочие, выскакивали из помещений. Многие, не стесняясь, громко провозглашали: «наши!». Дисциплинированные немцы, да еще перепуганные появлением войны в это время прятались в бомбоубежищах.

В октябре месяце немецкое руководство силами гастарбайтеров и военнопленных начали весь световой день копать, перекрывать бревнами и оборудовать блиндажи. Места вокруг территории фирмы хватало, во все стороны от бараков было пусто, с одной стороны протекал небольшой естественный ручей, с другой было до газового завода метров двести пятьдесят, с севера территория была отдана под огороды работникам – немцам и примыкала к домам частного сектора – коттеджи, двух и трехэтажные. Вот эти пустыри и застраивались убежищами, стены их обшивались деревом, два – три наката бревен над головой, очаг для тепла. Довольно комфортабельные «убежалища», очевидно рассчитывались для спасения жителей прилежащих домов, хотя с началом систематических бомбардировок большинство населения постаралось выехать вглубь Германии или в сельскую местность к родственникам. Это старики и дети. Трудоспособное население – с шестнадцати и до шестидесяти пяти лет, в том числе и женщины, не имеющие маленьких детей, оставались на своих рабочих местах и должны были работать на благо Великой Германии. Была введена всеобщая трудовая повинность, уклонение от которой жестоко каралось. Появились молодые мальчики, не старше шестнадцати лет, в военной форме и с оружием. Чувствовалось, что приближается завершающий этап войны.

Осень была ознаменована резким сокращением пайка, на пару месяцев, потом паек был отменен, и всех перевели на питание, как военнопленных. На кухне что-то варилось, и один раз в день выдавалась горячая баланда, или вареная в мундирах картошка по три штуки на человека, или запаренная брюква, которую можно есть только с большой голодухи. А большая голодуха уже наступила. Дети страдали больше всех. Им объяснить тяжело.

Помнятся две ночи, через ночь, ковровые бомбардировки Английской и Американской авиацией промышленных объектов города. Тотально сжигались все, сколько нибудь ценные предприятия, пакгаузы по берегам Прегеля, ведь это был большой морской порт, была масса грузов для перевалки на железную дорогу. Большое количество продовольствия, элеватор в порту, с зерном, не могли потушить, пока не сгорел, долго к нему из-за пожаров в порту нельзя было подъехать и весь Кенигсберг долго вдыхал запах горевшего хлеба.

Бомбардировки проходили по ночам, по заранее разведанным целям, продолжались с месяц и под видом помощи советским войскам уничтожалось все, что может попасть в руки «союзникам» – русским. Это была личная идея и политика мудрейшего Черчиля, и почиталась Советским руководством, как просто мелкая прихоть. Скорей бы добраться до победы, любой ценой. А Кенигсберг горел всю зиму. В первых числах ноября все гастарбайтеры переведены на положение «крикгефангене» – военнопленных, сюда попали и фольксдойче и условно осужденные немцы. Силами военнопленных остальной лагерь был обнесен колючей проволокой, и вышки с часовыми перенесены на новый периметр. Маленьким детям стало совсем плохо и голодно. Уже никто, правда, не следил за нравственностью и не запрещал общаться с лицами других национальностей и стран. Ноябрь месяц уже был за колючей проволокой, в декабре послышались взрывы снарядов и, даже, выстрелы пушек. Советские войска были на подступах к городу. Вокруг Кенигсберга были возведены мощные укрепления, несколько линий противотанковой обороны, бетонные доты.

В конце ноября – начале декабря большинство семейных гастарбайтеров было переведено в пустовавшие блиндажи, наши бараки были заняты воинской частью, а между бараками, для маскировки, были размещены пушки тяжелой артиллерии. Под стенкой нашего барака был оборудован склад боеприпасов, закамуфлированный под продолжение барака. Это чтобы обмануть воздушную разведку и чтобы противник считал эти бараки заполненными военнопленными своих стран. Но упущено то положение, что существовала еще и наземная разведка, и, когда в декабре, пред самым новым годом, казалось ничего не предвещало беды, в наш барак, где был расположен артиллерийский расчет, и рядом общее караульное помещение лагеря попала бомба, а может снаряд, но взрыв боеприпасов был чудовищной силы, трех, рядом стоящих бараков, и караульного помещения, вместе с охранной командой, как не бывало, охрана лагеря перестала существовать, это мы увидели утром, когда прекратили рваться снаряды.

Образовалась огромная воронка, диаметром метров двадцать, хотя, может быть и меньше, сейчас, через шестьдесят лет нельзя доверять детским восприятиям того периода. Мы с Никифором Феодосьевичем выскочили на разведку первыми, и увидели, что лагерь пуст, военнопленные разбежались, а те, кто сидел в бункерах, как мы, еще не высовываются. Мы с ним обошли воронку на месте барака, наткнулись на свиную полутушу, потом еще на одну, разбитые ящики с консервами, рыбными и мясными, один ящик, почти целый – гороховое пюре с мясом, очевидно с продовольственного склада воинской части, какой-то бидон, полный порошка, как потом определила мама – с лактозой (молочным сахаром). Нашлись и другие нужные в нашем быту вещи вперемешку со склада воинской части и производственных лабораторий. Все это мы довольно быстро и оперативно затаскивали в свой блиндаж. Натаскали много.

С нами в блиндаже сидел один из врачей, немец производственник, доктор Блинкен, осужденный за какую-то провинность против Рейха, пожилой человек, один из немцев, каких на своем веку я встретил немного. Он был человечен, очень много понимал и знал. Так вот, он предложил в дневное время переместиться к его сестре в собственный четырехэтажный дом, в районе Тиргартена, там у нее под домом большой бункер и при наличии имеющихся в нашем распоряжении продуктов можно прожить какое-то время.

Мы с Никифором Феодосьевичем пошли к конюшне и нашли две тачки, не которых возили корм для лошадей, или навоз, неважно. Конюшня была наполовину разрушена, некоторые лошади ранены, многие были привязаны и жалобно ржали. Мы их быстро отвязали и отпустили на свободу, конечно, их потом кто-то поймал и перевел в состояние мяса, но в тех условиях нам для маскировки необходимо было движение многих лошадей по территории, чтобы мы были менее заметны. Так сообразил опытный Ставертий. Начали появляться люди из других блиндажей, находиться в гуще заключенных, которых могут снова заключить, становилось небезопасным. Все, что мы могли, погрузили на тачки, доктор проинструктировал нас всех, что дорога будет довольно длинная, ее надо преодолеть, знаки «OST» спороть, во избежание придирок, если нами заинтересуется патруль, то он сам с ними будет разговаривать и выдаст себя за владельца небольшого аптечного производства а нас за своих работников. Никифор Феодосьевич должен прикинуться оглушенным взрывом, мы – молчать, а мама взять на руки младшего, Витю. Вид у нас был весьма плачевный, и мы, погрузив продукты и прикрыв их одеждой, увязали на тачках, тронулись в путь. На улицах мы были в таком состоянии не одни. По улицам брели люди, кто в чем, погоревшие, раненые, окровавленные и оглушенные, немцы, женщины, старики и дети, и среди них нам было довольно уютно и относительно безопасно. Все двигались в разных направлениях, у каждого был свой план спасения. Несколько раз мы останавливались на отдых, мама нас подкармливала из консервной банки всех одной ложкой, да и рысакам, которые везли тачки, Никифору Феодосьевичу и герр, у Блинкену надо было отдохнуть и перекусить, все были основательно истощены. Каждому для бодрости мама выдавала дважды по столовой ложке лактозы, которая во рту сразу превращалась из порошка в твердый вязкий леденец.

Добрались к фройлян Блинкен к вечеру. Уже начинало темнеть. Расчет немца, нашего спасителя, был правильный, в суматохе боев и бомбежек, в панике населения и командования никто не будет его искать, изучать его родственников, а скорее сочтут погибшим, если вообще о нем кто ни будь вспомнит.

В подвале дома было много сухого и теплого места, а на первом этаже были служебные помещения и научные лаборатории, второй – парадный, для приема гостей, на третьем и четвертом спальни для всех бывших членов некогда большой семьи, в настоящее время фройлян жила в доме одна. А этой барышне (фройлян) было далеко за пятьдесят, у немцев незамужняя женщина до старости барышня.

Она сразу организовала нам помывку в ванной, в доме было три ванных комнаты, две газовых колонки и одна с обыкновенным титаном на дровах. Газа уже давно не было, но водопровод еще работал. Топили титан и мылись до позднего вечера, с помощью мамы и хозяйки дома всем были приготовлены спальные места в подвале. Мужчины и дети уложены спать, а мама совместно с хозяйкой до утра разделывала свиные полутуши, сало засолили по-украински, в эмалированных посудинах, которых было много в доме. У запасливых немцев было в достатке соли. Все это было складировано в холодной части подвала, где хранилось довольно большое количество других припасов, в частности консервированных огурцов, яблок, слив, варенья, свежая капуста и несколько мешков картофеля. В ящиках. Была и мука, которая должна была спасти при отсутствии хлеба.

Утром, когда все проснулись, мама еще не ложилась, она накормила детей и мужиков завтраком и упала, и проспала до четырех часов дня.

Утром можно было оглядеться на улице и около дома. Парадная дверь выходила прямо на улицу. Напротив дома был особняк, где базировалась какая-то воинская часть, для молодого пополнения, призванного по тотальной мобилизации. Целый день слышались воинские команды и пятнадцатилетние юноши с автоматами их выполняли с видимым удовольствием. С тыльной стороны дома находился небольшой «гартен» – садик, правда, в отсутствие хозяина был в запущенном состоянии. Дом стоял на склоне местности и дорога, шедшая мимо дома, имела довольно крутой уклон.

Разглядывание местности и двора длилось недолго, взрослые решили, и правильно, что лучше нам не показываться на глаза соседям и гражданским и военным.

О нашей жизни в этом раю и об освобождении нашими войсками – в следующей главе.

Торопясь поведать потомкам о наших похождениях, я упустил из своего, да из Вашего поля зрения один немаловажный момент.

Эмблемой фирмы «ASID» был силуэт бегущего медведя. Бежал он слева направо, как у известной партии в России времен становления дикого капитализма 2000—2002 годов и далее, только морда его была слегка наклонена к земле и одна лапа согнута в коленном суставе. Эта эмблема красовалась на всех, принадлежащих фирме зданиях, мебели, вывесках, на упаковках производимого лекарства, косметических и гигиенических товарах. Мне довелось видеть документы фирмы, и на них во главе штампа красовался все тот же медведь. Кто заинтересуется правдоподобностью моих строк – сможет по истории фармацевтических фирм в Германии найти эту эмблему. Не исключено, что она существует и сегодня, уж больно солидной она была в пору войны.