Текст книги "Начало. Война, дети, эвакуация, немцы, Германия. Книга 1"

Дрезина скрылась из виду, дети, сидящие в тележке у мамы, сначала восприняли это как своеобразную игру, но потом их натрясло, они устали сидеть, и запросились побегать, что им с удовольствием разрешили. Они с километр бежали, а тележка «отдыхала», но довольно быстро пришло время, когда они стали проситься посидеть в лесу на травке, но их уговорили сесть в тележку на свои места. Еще через час движения мама уже официально объявила привал для отдыха, и все отдыхали, сидели под деревьями, и не было уже охоты у детишек шалить или бегать.

Во время второго такого привала со стороны Новоукраинки послышался шум движущихся машин, шум был довольно громкий, необычный, дед с Ольгой переглянулись, потом дед спросил: «ну что будем делать, дгоняют?».

Ольга с минуту подумала и сказала: «От этого уже никуда не деться, будем продолжать движение, как ни в чем не бывало и не будем на них обращать внимания, не с детьми же они воюют». Хорошо, сказал дедушка, так и будем делать, хотя детей и тебя жалко, если что…

Продолжали движение. Мама тащила тележку, дедушка шел сзади с внуком и внучкой. Шум машин нарастал, успокаивало то, что дорогу, по которой двигались немцы отделяла от них лесополоса. Но радость, малая радость от того, что они будут незамеченными исчезла, когда сзади на дороге по которой они двигались, появились огромные машины, наполовину гусеничные, наполовину (спереди) колесные. Мама съехала со своей тележкой на обочину, чтобы пропустить машины, дедушка со старшими внуками остановился сзади. Все замерли от страха.

Головная машина остановилась на уровне остановки детей, с передней машины соскочил бравый немец, запомнились его белые волосы натурального блондина, на груди висел небольшой автомат, таких у советских солдат никто не видел, каску он снял, видно от жары, но держал ее в руке. Обратился к дедушке с каким то вопросом на немецком языке, но дед ничего не понимал, да и был изрядно напуган. Потом он снова показал в сторону Помошной и спросил: «Pomoschnaia? Wi vil Кilometer?» Мама поняла, что его интересует расстояние до Помошной, и сказала: «Zehn». Немец спросил, говорит ли фрау по-немецки, на что она ответила, – не более десяти слов. На этом диалог был закончен, немец сказал: «Gut», взобрался на сидение рядом с водителем, и, о чем то поговорил с сидящим рядом офицером, и уже со своего места предложил: «Посадите вашего старика и детей в кузов и садитесь рядом сами», на что мама ответила словом: «Nein, danke». Их колонна двинулась дальше, правда, колонна состояла из трех машин, и потом, уже будучи взрослымв состоянии кадрового военнослужащего Вадик понял, что это была боковая походная застава, предназначенная для выявления противника на флангах по ходу движения войск. Такие заставы имеют, в основном, разведывательные задачи и помощь местных жителей всегда приветствуется.

Больше никто наших путешественников не беспокоил, нервы были напряжены, двигались почти не разговаривая, молили судьбу и Бога, чтобы не было хуже, основные силы немецких войск двигались по главной дороге, а с боковой Помошная стала через небольшой промежуток времени видна, и мама поняла, что с перепугу обманула немца, так как до станции было уже не более трех – четырех километров. Дотащились до дома часа через два, тетю Галю уже доставили железнодорожники к самому дому, для чего их, оказавшихся без работы, собралось человек шесть, все знали и деда, и его дом, рядом с дизельной электростанцией, и очень сочувствовали всем, кто оказался в положении беженцев. Вещи принесли от железнодорожных путей на руках.

Усталость у всех была самая настоящая, дети не помышляли о развлечениях и шалостях, а взрослые некоторое время сидели потерянно во дворе под раскидистой яблоней и молча думали каждый о своем.

Суетилась одна бабушка Лиза. Высокая, сухощавая, с благородной сединой, она ни минуты не сидела сложа руки, и привлекала к действиям всех окружающих. Очень любила свою невестку Олю за те же качества, чего нельзя сказать о деде, который был очень требователен к женской красоте и считал, что его сыну могла достаться более видная девка. Но это отступление от сути, хотя эта суть сыграла определенную роль в дальнейшем.

Бабушка уже готовила балию (корыто округлой формы, довольно глубокое) для того, чтобы искупать детей, вода была нагрета солнцем в большой бочке, из которой поливался огород и в летнее время брали для душевой, объявлен порядок помывки, сначала младшие девочки, Витя, Ада, Вадик. После детей взрослые, для которой наносят из бочки воды в емкость над летним душем.

Прибежала тетя Шура, которая в это время жила с родителями и со своими девочками Жанной и Инночкой. В это время они были у соседей, где тетя Шура шила для соседских женщин платья. Шура была хорошей модисткой, в мирное время работала в Кировограде закройщицей дамского платья, у нее постоянно были заказы, спасавшие во время войны и после детей от неминуемой голодной гибели. Таким образом, в доме деда собралось сообщество малых внуков количеством восемь человек.

Бабушка приступила с помощью тети Шуры к купанию детей. Потихоньку все стали приходить в себя, обдумывать вопросы размещения, сна, питания. На первых порах всех детей разместили на полу, кроме Жанны и Инны, которые в дедушкином доме были постоянными жительницами и имели свои спальные места.

Трудно вспомнить детали остатка этого сложного дня, следующий день расставил все по своим местам, во всяком случае, на некоторое время.

Запомнилось, что на второй – третий день после появления в Помошной немецких войск солдаты оккупационных подразделений устроили в поселке массовую охоту на «пернатых», т.е., на курей и уток, свободно до этого гулявших по улицам и во дворах. Без стрельбы. С толстыми палками они ходили по дворам и били курей этими палицами, швыряя их, подбив, ловили и откручивали птице голову. Многие хозяйки пытались встать на защите своей живности и тоже получали этой же палкой. Шум стоял по всему поселку, сохранить удалось не многих птиц, которых хозяйки сумели загнать в курятники или спрятать каким либо другим способом.

Железнодорожный поселок затих, появились свои инициаторы организации нового «Орднунга» – порядка с немецким уклоном, по оккупационным требованиям.

Всех железнодорожников, которые имели бронь от службы в Красной армии и попали в зону оккупации, уже на третий день собрали в ДЕПО и обязали выходить на работу по военному времени с восьми часов утра до восьми вечера. За уклонение – расстрел. Начались комплектования железнодорожных бригад, паровозных бригад и станционных служб, благо специалисты всех специальностей были под рукой, и если кто либо пытался уклониться от работы на немцев, его приводили принудительно, заставляли расписаться в знании правил распорядка, особо строптивых несколько человек повесили на базарной площади прилюдно. Другим не повадно было.

В первый же день после вступления немецких войск в населенный пункт была организована комендатура по управлению местным населением. Во главе стоял немецкий офицер, все остальные должности исполнялись добровольцами из местных, которые были обижены или не согласны с политикой Советского Союза. Из них были созданы полицейские команды, носившие карательные функции. Исполняли свою роль эти команды старательно, с энтузиазмом.

Оккупация и дети 1941 год
Глава 6 Ада

Поначалу внебрачная дочь дяди Миши. Почему поначалу? Да просто, тетя Галя была замужем несколько лет до встречи с дядей Мишей, в семье не осталось сведений о ее первом муже, но что у них не было совместных детей, было известно «всей деревне». Тетя Галя в таком замужестве начала «болеть нервами», а он ее за то слегка поколачивал.

И тут появился практикант последнего курса ветеринарного института, совместная работа на одном предприятии тети Гали и дяди Миши их сблизила, и она «понесла». Была радость и у тети Гали, так, как она убедилась в своей полноценности, как женщина, да и выпускнику института была тревожная радость.

В те времена воинствующей эмансипации и повсеместного насаждения иллюзии свободы человека, разводы, как и браки, заключались в один день, сверхцивилизованно и сверхпросто. Достаточно было чиновнику из ЗАГса получить заявление от одного из желающих развестись, и процедура происходила быстро, без волокиты и сантиментов. Так, что бывшего мужа только известили, что он холост, и, ко всеобщему удовольствию тетя Галя с одним чемоданом и с объемным животом свободной невестой явилась к будущему мужу в Харьковский ветеринарный институт. Родила в период государственных экзаменов, было зафиксировано три праздника – рождение ребенка, получение диплома и, потом, поход всей группой выпускников в Харьковский ЗАГС и празднование рождения новой семьи. Во время распределения на работу молодые изъявили желание поехать в тогда еще отсталую во всех отношениях, и в социальном, и в политическом, Молдавию.

Так родилась семья Михаила Юхимовича Огородника.

Ада была первым в их семье ребенком, воспитывалась среди сельскохозяйственных животных, поначалу у них была нянька из неработавших молдаванских девушек. Декретный отпуск в те времена по уходу за ребенком положен был целый месяц, а потом, устраивайся. Если тебя учило государство, ты не имел права быть безработным. Даже были уголовные статьи за уклонение от работы по специальности. Тетя была бухгалтером и работала в районном управлении сельского хозяйства, райземотделе (РАЙЗО). Вскоре к ним приехала мать тети Гали, с ребенком стало полегче. Ада хотя бы слышала русскую речь. Бабушка из России очень тосковала по своему дому на Рязанщине, но там у нее никого не осталось, мужа убили то ли красные во время раскулачивания, то ли белые за связь с красными, детям об этом никто не рассказал, все боялись сообщить о себе лишнее. Бабушка прожила в Молдавии не более трех – четырех лет, стала болеть и в начале тридцать восьмого года ее снесли на кладбище.

В начале войны Ада была живая, семилетняя девочка, как говорили о ней – чертенок в юбке. Красивая, с густыми рыжими волосами, конопатинами на носу и щеках, и очень белой кожей, она была в постоянном движении, не пропускала ни одного случая посмеяться или подшутить над окружающими.

Когда в Григориополе все готовились к дороге, дети, под предводительством Ады носились от одного взрослого к другому, мешали работать и их никак не могли унять ни уговорами, ни увещеваниями. Конечно, здесь сыграл эффект скопления большого количества детей.

Ада погрузила своих сестричек, вдобавок двоих младших Кишиневцев на ручную тележку, и взялась катать по двору вес, наверное, в три раза превышающий ее собственный. Надо было видеть это напряженное тельце в общем то небольшой девочки, которая всеми силами стремилась доказать свое лидерство, или попросту, превосходство над другими детьми. И за ней дети бегали от проказы к проказе, остановить эту лавину было невозможно, а власть и репрессивные меры никто к ним, страждущим и не понимающим этого детям применять не хотел.

После второго – третьего ночлега в условиях, когда каждый день приносил множество сложностей, дети заметно приутихли. Уже никто из них не шалил в полную силу, они меньше шумели и меньше требовали к себе внимания.

На одном из привалов, когда все сидели вокруг расстеленного на траве полотнища, изображавшего скатерть, Ада, вдруг, сделала замечание одному из детей и во всеуслышание заявила своей маме, чтобы она не беспокоилась о сестричках, она с ними справится сама и они ее будут слушаться. Это было так неожиданно, и так необычно. Этого никто не требовал, но в головке шалуньи сидела жажда справедливости и потребность деятельности, возникшие из самого факта экстремальной ситуации. Матери только переглянулись. Все поняли необыкновенную взрослость слов, сказанных Адой, и еще пока бессознательно, дети в этих условиях становятся взрослее.

Она умела необыкновенно громко, оглушительно свистеть в два пальца. На каждом привале, только останавливались подводы, соскакивала со своего места и с громким посвистом направлялась к лошадям, чтобы угостить, как сама говорила, из небольшого ведерка овсом. И, если подводы останавливались, а овес не был преподнесен, лошади беспокойно оглядывались, топтались нетерпеливо на месте, были уверены, что их забыли незаслуженно. Свист Ады всегда был сигналом к кормежке. И это усвоили, как лошади, так и их бессменный руководитель Павлуша, так и все остальные путешественники. Столь громко могла свистеть только тетя Оля, но, то ли ее свист был другого тембра, то ли по иной причине, но на ее свист лошади не реагировали. А умение так свистеть – немаловажный фактор для авторитета в возрасте наших героев.

Однажды, на привале, во время обеда лошади уходили за свежей травой все дальше и дальше, уже были видны только их головы, а пора уже было запрягать. Павлуша побежал за лошадьми, но его опередил свист. Все лошадки, как по команде, повернули на этот звук головы и стремглав понеслись к бивуаку. Это было и удивительно, и вызывало восхищение.

Вторые сутки стояли у переправы через Южный Буг. Попасть на переправу было невозможно. Скопление войск и гурты скота не допускали никого к мосту, на несколько километров.

Обосновались в старом коровнике или кошаре. Была крыша над головой и днем не так жарко. К запаху навоза давно привыкли. Все уже основательно устали, дети и не стремились к развлечениям. Поздним вечером, когда окончательно убедились, что попасть на переправу нет никаких шансов, начали укладываться на ночлег.

«Дежурной по сказке» была мама Оля. Мама Галя была свободна и могла спокойно отдыхать. Мама начала, как всегда, рассказывать истории, которые происходили с семейством Лукашевичей (ее девичья и на всю жизнь фамилия). Семья у них была большая, много членов ее прошли через гражданскую войну, попадали в переделки и с Белыми, и с Красными, и с бандами Махно и Петлюры. Историй было много, рассказчица была талантливая и все, в том числе и взрослые слушали с интересом и ожидали этих вечеров с их жизненными историями. Вот и на этот раз речь шла о ее отце, Александре Викторовиче, который был исключен из Императорского ветеринарного института за неподобающее поведение студента. По вызову циркового борца, пообещавшего сто рублей тому, кто победит его в «честном поединке» дед Александр (его вес в двадцатилетнем возрасте был около десяти пудов), подзуживаемый товарищами, вышел на арену, и, играючи, крепко сжал в своих объятиях бахвала и положил на обе лопатки. Этот случай вошел в историю Российского цирка, и много раз был обыгран в художественной литературе. Александр Лукашевич был исключен из института по жалобе дирекции цирка и, в будущем, сдавал экзамены за полный курс института экстерном. Благо, что исключение произошло уже на исходе последнего курса.

Взрослые пытались найти возможность переправиться на другой берег. Задача усложнялась постоянными налетами немецких бомбардировщиков, стремящихся разрушить единственный на всю округу мост. Опасность со всех сторон.

Местные дети днем резвились вокруг пристанища беженцев, перезнакомились со всеми, и, вдруг, когда мама Оля закончила свой рассказ, Ада задает вопрос:

– Тетя Оля, а почему у переправы столько коров, и ждут, чтобы их пропустили по мосту, а дети, которые прибегали к нам играть, сказали, что их родители со стадом колхоза переправлялись вброд, брод находится выше, против течения, километрах в пяти?

По рассказам детей, их родители сопровождают колхозное стадо и уже несколько дней, как преодолели реку и находятся в пути. Дети их провожали. Коровам пришлось плыть на более десяти метров, остальной путь через реку они преодолели по твердому дну.

Реакция мамы была, как на взрыв бомбы. Неужели об этом не знают в комендатуре переправы? Она попыталась подробнее расспросить племянницу, и было решено с рассветом ехать на разведку брода. Это известие и обрадовало и расстроило, с подводами, скарбом, маленькими детьми этот брод не преодолеть.

Внимание детей было отвлечено мышонком, а, может быть, взрослой мышью, которая в колебаниях теней от пламени свечи пыталась подняться по каким то надобностям по неровностям стены, неоднократно падала, и снова принималась за свои акробатические упражнения. Все затаили дыхание, смотрели, это было, как цирковое представление, увлекательно, все затихли и незаметно погрузились в сон.

Рано утром мама села верхом на одну из лошадей и, взяв в качестве проводника десятилетнего мальчишку, которого для этой цели разбудили в соседней с бивуаком хате, и уехала на разведку. Люди из колхоза подтвердили рассказы детей, но никто из них, на протяжение нескольких суток не оказал помощи военному коменданту переправы. Просто, у всех были свои заботы, а информации и карт у отступающих войск не было. Через некоторое время мама Оля вернулась с возмущением. Действительно, брод существовал, она вдвоем с мальчиком, сидящим на лошади впереди нее, преодолела реку в оба конца. Промокла, но возможность переправлять крупный рогатый скот была, и никто этой возможностью не пользовался.

В девять часов она уже была у коменданта переправы, довольно быстро он среагировал на ее сообщение, послал с мамой Олей машину и двух красноармейцев. А уже к одиннадцати часам гурты крупного рогатого скота медленно, питаясь зеленой травой на ходу, поползли к разведанному броду, тем самым, освободив мост для передвижения войск, машин и гужевого транспорта. Стоит ли говорить, что мама выговорила себе право первоочередного проезда по мосту двумя телегами еще при первичных переговорах с комендантом. Мост благополучно преодолен, и подводы с нашими беженцами продолжали свой нелегкий путь.

Уже в этом возрасте, пытливый ум и природное умение анализировать окружающий мир помог Аде свободно оперировать полученной информацией и спас, может быть, сотни животных и людей, создав предпосылки к относительному порядку на переправе. Это были первые дни июля 1941 года, когда еще не было никакой системы в эвакуации граждан, предприятий, материальных ценностей. Все доставалось врагу. Почти без сопротивления.

Путь беженцев изобиловал сложностями и препятствиями, на каждом перегоне попадались желающие присоединиться, погрузить свои вещи на, и без того перегруженные подводы, несколько раз военные пытались реквизировать подводы вместе с лошадьми, конечно, для своих целей. Приходилось удирать, от своих, искать глухие проселки, обходные и объездные дороги, подальше от основного потока бегущих войск и угоняемых стад скота.

Добрались до Новоукраинки. Это уже знакомая маме Оле земля. Здесь проходило ее детство, здесь ее отец Александр Викторович Лукашевич имел частную ветеринарную лечебницу до революции 1917 года, свой большой дом, тридцать десятин земли, лошадей, как рабочих, так и выездных, большую клиентуру целого района землевладельцев и владельцев скота.

Его еще помнили здесь, хотя, вся недвижимость была изъята в пользу молодой Республики, а сам хозяин вынужден был с детьми, женой, и знаниями опытного ветеринарного врача искать пристанища на стороне. С той поры прошло немногим более двадцати лет. Живы были некоторые знакомые. Они в свое время и подыскали семье холостую тетю Елю (Елену), которая стала за пять лет членом семьи и второй матерью детям Ольги.

В период передышки в Новоукраинке у Елиных родственников мама Оля могла рассказать очень много интересного, но постоянный страх перед преследователями «бывших богатеев» не давал возможности рисковать и рассказывать детям (внутрисемейным врагам), которые, сами того не понимая, могли донести на своих родных и тем самым инициировать расследование «антисоветской деятельности». Работала уголовная статья «о недоносительстве», согласно которой, если человек знал о прошлом, даже своей жены или мужа что либо компроментирующее (наличие приличного положения и состояния в обществе, до революции – это уже был компромат) и не сообщал в органы КГБ или НКВД, его ждал срок тюремного заключения от и до бесконечности. Все боялись соседей, ненадежных родственников, боялись встреч со старыми знакомыми. Это был красный террор.

Остановились у родственников тети Ели. Решили два – три дня передохнуть, дать отдых лошадям, и передвигаться дальше, к своей конечной цели. До Помошной было несколько километров, может быть не более пятнадцати – двадцати. Все очень устали.

У деда, Помошная, Алексеевка
Глава 7

Шум в доме деда Огородника стоял невообразимый. Целая детсадовская группа внуков постоянно изобретала игры и развлечения. Три молодайки рассказывали друг другу различные истории и первые впечатления войны, не особенно слушая друг друга, они имели обыкновение говорить все вместе. Бабушка хлопотала у плиты. Остальные женщины были ее подсобными рабочими. То и дело между детьми возникали ссоры из-за игрушек и по другим причинам. Дед уходил от греха из дома, благо, у него всегда были дела в саду и сарае.

Все же, надо было строить планы на каждый день, решать массу вопросов по обеспечению семьи из двенадцати человек всем необходимым, изыскать способы кормодобвания, готовиться к зиме, убрать и сохранить урожай яблок, картофеля, других овощей и фруктов, которых при первом приближенном расчете могло хватить, в лучшем случае, до нового года.

В саду постоянно дежурил пес Тобик, а вечером дед брал старый кожух и шел ночевать в сад.

Советские войска стремительно откатывались вглубь страны, и надежд на быстрое освобождение было мало. Никаких надежд. Все эти мысли начали одолевать и дедушку с бабушкой, и невесток и тетю Шуру.

В качестве неприкосновенного резерва было проведено мероприятие по упрятыванию кабанчика, чтобы его не смогли найти ни немцы, ни услышать соседи. По дворам ходили праздные немецкие солдаты, с дубинками, напоминавшими биты при игре в городки, и добывали себе деликатесы, забивая этими битами курей, гусей, и другую, подвернувшуюся живность. Этого злополучного кабанчика однажды ночью обернули мешковиной, обвязали веревками и осторожно спустили в глубокий погреб, находившийся под сараем, туда ему почти четыре месяца носили корм, оттуда выносили по ночам навоз, который маскировался травой в саду, там, в погребе его к зиме и порешили. Для потомков, опыт – изобретение Мамы Оли как зарезать кабана, и, чтобы он не кричал. Проблема. Забой осуществляли уже в первых числах января, и для этого Оля пришла пешком из Алексеевки, за семь километров, а с младшими сестричкой и братиком оставался уже совсем взрослый девятилетний Вадик.

Кабанчику надели на голову мешок с мукой, он задохнулся, естественно, кричать не мог, в это время и получил точный удар ножом в сердце. И вся обработка туши, обмывка, опаривание и снятие щетины, сбор крови (тоже питательный продукт), все делалось при керосиновой лампе в этом тесном погребе, в обстановке жесточайшей секретности. Хорошо, у дома близких соседей не было. Дом принадлежал в равных долях деду Огороднику и партийному функционеру Гуртовому, сумевшему с семьей эвакуироваться, что дало возможность всей дедовой семье в расширенных условиях. Гуртовой, очевидно, был человек основательный, и перед отъездом вывез все свое имущество к ком то из родственников и сумел рассовать свое имущество по знакомым. Комнаты были пусты и оформлены матерями, как игровые, так, что появился к осеннему ненастью дополнительный простор для детей. Матери каким то образом распределились, разделили детей по возрасту и интересам и постоянно с детьми находилась одна из матерей. Остальные занимались кухней, стирками – уборками и прочими делами. Тетя Галя или мама Оля постоянно находились с детьми, читали или рассказывали сказки, а для массовых общих игр собирались все вместе.

Однажды, во время игры в кошки – мышки Витю кто то толкнул, он упал навзнич, ударился затылком и потерял сознание. Глаза закатились, пульс не прощупывался. К счастью, рядом была мама, она сразу начала делать ему искусственное дыхание, разводила и сжимала на груди руки, ногами в том же ритме рабтала тетя Шура, а тетя Галя бегала вокруг, размахивала бывшим у нее в руках полотенцем, и кричала: «Пачиму? Пачиму? Пачиму?!» После манипуляции «рот – в рот» Витенька задышал. Так оперативность опытного врача и любовь матери дали ребенку вторую жизнь. Достаточно было растеряться на пару минут, и не прожил бы он пятьдесят шесть лет большой, интересной, насыщенной событиями и поступками жизни. На счастье, все матери принимали в этой игре участие и помощники оказались рядом. Обычно, свободная от детей мамаша занималась с бабушкой на кухне, посудой уборкой, стиркой. Тетя Шура продолжала заниматься шитьем, хотя, заказов было очень мало, но расплачивались люди, в основном, продуктами питания. Это тоже было подспорье. Обе невестки в свободное от детей время охотно ей помогали на не ответственных швейных операциях.

Катастрофически быстро приближалась зима. Квартиру Гуртовых можно было использовать для детских игр, когда шли дожди, или другая непогода. Отопить вторую квартиру перегаром, который собирали невестки, не представлялось никакой возможности.

Скученность и не загруженность детей каким либо занятием приводила к довольно частым конфликтам, особенно среди старших, и, особенно не мирились Вадик и Жанна. Все начиналось с того, что Жанна любым способом старалась спрятать книгу, которую читал Вадик. В доме деда хранилась довольно большая библиотека литературы о путешествиях еще со времен, когда ее покупали сыновья – Андрей, Миша, Зинуша. Вадик по своему возрасту, почти своевременно увлекся Жюль – Верном. Были книги Майн Рида, которые стояли в очереди к прочтению. Было чем заняться любознательному и любившему чтение мальчишке. Жанна никогда книг не читала, надо сказать, что и в зрелые годы ее литература не заинтересовала, несмотря на то, что в своей взрослой жизни она избрала себе специальность инженера – полиграфиста.

Так вот, она попросту вредничала, задевала мальчишку очень больно, спрятав книгу, подолгу прыгала и кривлялась перед Вадиком, и все время говорила, что теперь то он свою дурную книгу не найдет. Приходилось ему вступать в драку с этой вредной кривлякой, доводила она его до злости, а потом с громким криком бежала жаловаться взрослым, и это в возрасте, когда по понятиям Вадика, следовало быть достаточно серьезным человеком.

В конечном итоге, наказывали его, аргументация была всегда была сверх логичная и сверх убедительная: во – первых, она девочка, а во-вторых (на ушко) «у нее нет папы», а в третьих – ты у нее в гостях. Жанна постоянно живет с дедушкой и бабушкой. Все это никак не сходилось с его пониманием логики, так, как степень родства к дедушке и бабушке у всех равная.

И только потом, через много лет, ему стало понятно многое, в том числе и отношение к Жанне и Инночке, как к девочкам, чей отец репрессирован и расстрелян. Но в тот момент все дети были на одном положении. Сирот без отцов.

Надо сказать, что Жанна такой и осталась на всю жизнь, вредной, скандальной, наглой и очень непорядочной. Были факты, подтверждающие, что она крепко на руку нечиста, хотя, ей это качество ни благополучия, ни счастья, ни богатства не принесло.

Совсем другим человеком была ее младшая сестричка Инночка. Ровесница Вити и Милочки из Григориополя, дочери дяди Миши и тети Гали. Ласковая, добрая, никогда ни с кем не конфликтовавшая, она тоже стала инженером полиграфистом, имела двоих сыновей, к пятидесяти годам, правда, вместе с Жанной свихнулась на почве религиозного сектантства неизвестной направленности в городе Киеве. Там они и пели псалмы. 11 августа 2002 года от рождества Христова Инночка умерла от тяжелой формы рака легких, да еще до этого, около десяти лет, ходила с имплантированным стимулятором сердца. Похороны состоялись 13 августа пополудни. Это была самая милая и обаятельная сестра (двоюродная), семья которой после Великой Отечественной войны жила совместно с семьей Зиновия. С Инночкой всегда были дружны все родные и двоюродные братья и сестры.

Наступила зима, первая зима оккупации. Каждый вечер, уложив детей спать, взрослые решали вопрос – как жить и существовать дальше, чем кормить детей, куда податься для обмена оставшихся от прежней жизни вещей на продукты, говорили и о воевавших Мише и Зиновии, редко, очень редко старики позволяли себе вспоминать своего старшего сына Андрея, о котором только и было известно, что он где то во Франции. Советская власть привела к тому, что о родных, проживающих за границей, можно было говорить только с очень близкими людьми и то шепотом.

Однажды дедушка пришел с новостью, которую долго обсуждал наедине с мамой Олей. Как потом все узнали, ему сообщили друзья, старые сослуживцы, что в семи километрах от Помошной в деревне Алексеевка имеется ветеринарная лечебница, квартира для врача (обычная сельская хата), а врач, то ли умер, то ли сумел эвакуироваться и сельрада готова принять туда на работу маму Олю с предоставлением этого жилья. Вроде, и неудобно было дедушке выдворять невестку и троих внуков, но дальнейшая жизнь в таком же ключе без источников к существованию ничего кроме голодной смерти всех, по очереди, не сулила. Переговоры в семье длились всю ночь. Было даже предложение дедушки, чтобы дети остались в Помошной, а мама шла туда на работу и добиралась туда ежедневно. При тех дорогах, при немцах, при бандитах, во всякую погоду. Это предложение не было принято мамой, которая сказала, что она одна по-настоящему в ответе за своих детей, и они будут с ней всегда и везде.

Принято решение. С утра следующего дня мама с Вадиком, тоже, защитник родительницы, пойдут в Алексеевку для переговоров и изучения обстановки. Вышли затемно. Мама проинструктировала Вадика, как себя вести в случае нападения бандитов, немцев, скрывающихся красноармейцев, которые, с голодухи грабили на дорогах всех, без разбору, отбирали еду и теплые вещи. Следовало громко кричать и плакать, уповая на жалость, других защитных средств придумано не было, хотя Вадик знал, что мама спрятала за поясом (корсаж) юбки длинный кухонный нож, заблаговременно хорошо наточенный дедом. И сомнения в том, что он был – бы применен со всем знанием анатомии, если ребенку или ей будет угрожать реальная опасность. На решительные действия мама была способна, даже очень.

Через три – четыре километра пути их догнала пара лошадей, запряженных в сани. В санях сидели старик и молодуха, лет тридцати. Мама попросила подвести до Алексеевкина что ей ответила молодая женщина, мол, «дойдэш пишкы, нэвэлыка барыня». Ответ мамы прозвучал не менее энергично: «А, щоб вы пэрэкынулысь!» И, удивительное дело, не проехали они и пятидесяти метров, как сани воткнулись в какой то твердый предмет на дороге, и ездоки кубарем полетели в снег, а лошади понесли пустые опрокинувшиеся сани, взбрыкивая, и не слушаясь окриков старика, старавшегося их успокоить голосом на расстоянии. Через метров триста лошади остановились сами. Ольга со своим сыном продолжали идти пешком, и когда поровнялись с ездоками, отряхивающимися от падения, те тревожно посмотрели на пожелавшую им опрокинуться женщину, и с извинениями (пробачтэ) предложили сесть с ними в сани. В те поры все были суеверными. Мама отказалась, посоветовав им быть добрее к людям. Оставалось идти километра полтора – два, и это расстояние было благополучно преодолено. В сельсовете были около десяти часов утра, дверь была открыта.