Текст книги "Жизнь русского"

Глава 20. Трагедия

Началось с того, что Колесов предложил Рейнеру включить в план новой пятилетки разработку новой системы или хотя бы развитие СМО-Проблемы и получить тем самым бюджетные деньги.

Рейнер возразил:

– Если мы возьмем деньги из бюджета и в то же время будем брать с заводов гораздо меньшие деньги за проекты (за счет использования СМО-Проблемы), то нас обвинят в обмане – в искусственном занижении стоимости: вы, мол, используете бюджетные средства. А мы должны наглядно доказать преимущества СМО-Проблемы.

Наивно – насчет обвинений, но Колесов не стал настаивать: во-первых, автору виднее, да и не заставишь его придумывать что-то новое, а во-вторых, перед глазами живой пример – Нильва сделал свою систему без бюджетных средств, только на конкретных проектах.

Юкелис промолчал. Позже стало ясно: уклонился нарочито, созревал для собственных решений.

После сдачи СМО-Проблемы Колесов счел вполне естественным поручить отделу Юкелиса работу по конкретным заводам, тем более, что теперь можно было кормиться только заводскими деньгами. И вот тут-то произошел взрыв. Трагическим голосом Юкелис заявил:

– СМО-Проблема не готова к внедрению, для доработок необходимо время – несколько месяцев, может быть, год.

Колесов ощутил: перед ним разверзлась пропасть. Теперь, в конце года уже поздно запрашивать бюджетные деньги. Весь план был рассчитан на готовность СМО-Проблемы. Налицо была угроза полного завала всех работ в отделении.

Сначала он вступил на путь мирных переговоров. Однако Юкелис сразу же занял позу несправедливо обиженного и посему имеющего право возмущаться любыми предложениями кроме одного: оставить его в покое и в прежнем режиме работы по СМО-Проблеме.

Рейнер заметался: с одной стороны, правота Колесова очевидна, с другой – система находится в руках Юкелиса. Конфликт нарастал, Юкелис уже мог предвидеть, что Колесов решит вопрос волевым путем.

Рейнер нервничал, Юкелис сурово отметил:

– В такой обстановке Славу хватит очередной инфаркт.

Приближался Новый год, 1981-ый. Колесов пригласил Рейнера и Юкелиса в гости к себе на первое января. Юкелис мрачно отказался, пришел Рейнер с женой, хорошо повеселились: танцевали, пели, Рейнер вспомнил студенческие песни.

Через несколько дней Евдокимов предложил собраться, поговорить о делах. Колесов ему о делах Юкелиса еще не говорил. Пригласил к Евдокимову Рейнера, его завлаба Карасева, Юкелиса, двух «своих» зав отделами Анисимова и Голубчина. Однако там оказались еще зам Юкелиса, два завлаба из «их» отделов и Овруцкий. Отметил: подбор участников явно односторонний. Участвовал также зам директора Лозинский – молча.

Юкелис – высокий трагизм, «волевой руководитель отделения» (несколько раз), «волюнтаризм – переход на базу ОКА», (Евдокимов вставил – «это мое решение»), «крайне тяжелое положение в отделении», «срыв работ по соисполнителям» (которых Колесов заставил помогать Юкелису), «неправильный стиль руководства со стороны Колесова, который, правда, в начале работ по СМО-Проблеме сделал немало полезного, но в целом его склонность к волевым решениям, особенно в последнее время, создает ненормальную обстановку», «грубость по отношению к двум уважаемым сотрудницам его отдела» (это Колесов не понял и не стал спрашивать).

Рейнер – убежденный напор, крик, «нарушение иерархии, отменяются его, Рейнера, распоряжения – завлаб Сосновский освобожден от других тем, кроме Ижоры».

(«Вот вонючка, ведь я с ним об этом уже договорился»).

Дальше: «Люди Голубчина поехали на ЛЭМЗ работать по подсистеме ТПП»

(«Явная вонючесть – Голубчин говорил ему об этом, и Рейнер согласился»).

«Не принято мое предложение поручить отделу Голубчина перекачку информации на заводах».

(«Мое дело, что кому поручать»).

В конце крик усилился, Колесов – Евдокимову: «Я ведь кричать не буду».

Завлабы «противной стороны» привели примеры неправильных действий Колесова. Голубчин, «человек Колесова», говорил о разных объективных сложностях без обвинительного уклона. Но и без защиты Колесова (мало ли как обернется дело дальше).

Анисимов так, как надо, за Колесова и против «тех».

Колесов высказался напористо и нагло (агрессивно):

– Ничего не признаю, на самом деле трудности – нежелание авторов внедрять свою систему, заниматься грязной работой на заводах. Я буду действовать так же, как и раньше, в интересах дела.

Сделали перерыв. Рейнер увел Юкелиса в пышечную. После перерыва началась торговля.

Колесов: – Да, поручается отделу Голубчина перекачка информации. («Заодно и Голубчина наказать – плохо защищал»).

Подумав, Рейнер соглашается.

Колесов продолжал: – Передать тему по ЛЭМЗу в отдел Рейнера – ввиду остроты положения: первое внедрение СМО-Проблемы, завод в нашем министерстве и нашем обкоме.

Подумав, Рейнер соглашается.

– Ижорский завод надо вытягивать, Сосновского прикомандировать к колпинскому отделу, Рябышеву оставить на ЛЭМЗе с парой человек, не больше.

(«Зря это я – насчет Рябышевой, расслабился»).

Рейнер подумал, согласился.

Колесов долго перечислял трудности по АСУ-Сталь, по другим темам, завлабы начали поддакивать.

– Что будет на ЛЭМЗе со СМО-Проблемой, трудно сказать, – продолжил он, – хотя и будем стараться. На мне висит народный контроль, нужна подстраховка в виде работ Голубчина по подсистеме ТПП.

Рейнер долго думает, очень долго. Колесов пытается перейти к другим вопросам, но он возвращается:

– Но так, чтобы из-за ТПП не страдала работа по СМО-Проблеме, не снималось машинное время.

– Параллельно будем, хотя не исключаю, что в случае чего придется налечь на ТПП.

Кажется, Рейнер понял опасность, но – нет почвы для протеста.

– Обещаю не нарушать иерархию, – добавил Колесов, – это легче всего, я ее и так не нарушал.

Юкелис в торговле не участвовал, молчал.

(«Оставляет за собой право на любые гадости в будущем. Все то же старое народное средство: если ты оказался в дерьме, мажь дерьмом всех вокруг – авось не разберутся»).

В заключение Евдокимов с ободряющей улыбкой отметил полезность откровенного разговора и пожелал находить контакты для дальнейшей плодотворной работы.

Колесов озлобился. Картина судилища была слепком события двенадцатилетней давности, с двумя общими участниками – он и Рейнер. Но положение теперь стало иным.

Пережевывание чувств и мыслей добило его – спустя неделю сказал Рейнеру, что передумал насчет Рябышевой – она продолжит работу по Ижоре. Рейнер не взбунтовался, очевидно, пар вышел. Впрочем, это было последнее волевое решение, и без нарушения иерархии – она работает в колпинском отделе. Целый месяц он ничего не предпринимал: размышлял, прибрасывал варианты выхода из тупика.

Евдокимов тоже ничего не решал. Его затруднения были понятны: только что победно отрапортовали… Опять же впереди защита докторской диссертации на базе СМО-Проблемы. Скандалы не нужны. Тем более, что скандал по Нильве еще не затих. Поэтому внешне все шло обычным путем: на диспетчерских совещаниях Колесов докладывал о преодолении очередных трудностей, в первом квартале срывов не предвиделось.

Внешне отношения с Рейнером оставались прежними, за месяц они вернулись к обычному товарищескому тону. 20 февраля дружески поговорили по телефону о текущих делах. 24 февраля Колесов приехал на работу и поднимался по лестнице на второй этаж. Сверху спускался его зам Константинов.

– Рейнер умер, – сказал он.

Колесов покачнулся, оперся о стену, Константинов поддержал его. Рефлекторно, в долю секунды оценил свое состояние: нет, не покачнулся. Уже за секунду ощутил переход в другое состояние – жалости, горя, растерянности. Прошел в свой кабинет, сел, руки дрожали.

Константинов рассказывал подробности. Вчера, 23 февраля, в мужской день, были поздравления от женщин, выпивки практически не было. Вечером дома Рейнер присел на кровать, жена была в соседней комнате, он разговаривал с трехлетней дочкой, внезапно наклонился на кровать и умер. Ему был 51 год.

Смерть давнего и близкого товарища потрясла. Добавлялся еще и ужас возможной вины. Перебирал в памяти последние события: нет, не могу принять на себя такую вину. Был обычный рабочий конфликт, вообще в институтах свирепствуют склоки, но ведь не до смертоубийства.

После первого инфаркта Рейнер постоянно лечился, удар мог хватить его в любую минуту. При всем при том Колесова могли обвинить. Не вникая в детали. Всем и каждому не расскажешь о причинах, о попытках договориться, о судилище, о недавней совместной встрече Нового года, о спокойных отношениях в последние недели…

Он тщательно контролировал себя: держаться ровно, в меру скорбно, в меру твердо. Работал как обычно, старался почаще быть на виду, побольше общаться.

В крематорий пришло много народу – человек двести. Рейнер был известным человеком: кроме своих было много людей из вузов, других институтов, в том числе приехавших из Москвы, Твери, Киева. У гроба сидели две жены, две взрослые дочери. Сзади них стоял Юкелис.

Колесов не стал испытывать судьбу: не подошел ко второй жене с соболезнованием. Несколько человек сказали прощальные слова: Евдокимов с замученным лицом, предварительно глотнувши таблетку, лучший ученик Карасев, произнесший в конце «до свидания».

Время лечит, постепенно он успокоился. Тем не менее Залыгин, зав отделом, парторг, с которым годы спустя сошелся поближе, говорил ему: «Есть такое ходячее мнение, Колесов виноват».

А жена кричала в минуту скандала: «Ты человека убил».

Солнце русской науки закатилось. В сослагательном наклонении: внедрись система Рейнера хотя бы на одном заводе, раскрутка была бы грандиозной: бесспорное признание в мире ученых (научная оболочка – отличная), награды, высшие государственные премии, звания – доктор наук, академик и т. д. и т. п. Вспомнился Львовский завод: «Все могло быть так же, как у академика Глушкова: система фактически не работает, а директор завода в доле». Но – без автора дело не пошло.

(К вопросу о конфликтах в институтах: для них есть научное объяснение – здесь нет физического предмета труда – машины, прибора, пальто. Есть только мысли, суждения, тексты. Отсюда и склоки. Вот, скажем, вчера были у Юкелиса тексты программ, а сегодня нет. И никак не проверишь).

Тяжелый 1981 год – начало новой пятилетки — стал для него самым тяжелым, самым напряженным. Такого еще не было никогда.

«Вступаю в новую пятилетку в интересном положении: куча долгов перед заказчиками, переданные от соседей провальные темы, черная дыра СМО-Проблемы, оставшейся без автора, пятая колонна Юкелиса в тылу… Да уж, мудрый бы в такое не вляпался, зато умному есть где развернуться».

Год героического преодоления трудностей, которые сам себе создал.

Вспомнилось, как коллега по работе как-то сказал на рабочем банкете:

– В день вашего рождения хочу поднять тост за ваш неиссякаемый оптимизм!

Он задумался: действительно, родители оставили ему такое качество – по наследству и по воспитанию. Это – жизненная сила (витализм). Пережив какие-то очередные потрясения, он впадал в депрессию, потом возвращался к своему обычному настрою: бороться и искать, найти и не сдаваться.

Совершил разъезды по десятку заводов: подписать долги по доработкам под акт приемки, скорректировать технические задания – убрать СМО-Проблему, заменить на то, что выполнимо без Юкелиса, поиск новых заказов на прокорм отделения.

Решаться на авантюры: впихнуть заводу «Электропульт» вариант СМО-Проблемы с другого завода, благо ситуация позволяла – на заводе еще только создается свой ВЦ, заказчик в проект не вникает. Проскочило.

Некуда деваться, считал он. Отказаться от должности – значит быть облитым грязью со стороны Юкелиса и других, оставить на произвол судьбы своих недавних выдвиженцев – начальников отделов и лабораторий. Первое – дурная слава, щелчок по самолюбию, второе – предательство.

Теперь он пожинал плоды работы отделения как единого коллектива. Явление, хорошо известное ему еще по ракетным системам: каждый списывает свою плохую работу на соседей – соисполнителей. Там он справлялся, здесь было сложнее. Где-то не согласовали справочник единиц измерения, кто-то не установил связь нормативной базы с базой ресурсов и т. п.

Любимый лозунг от Остапа Бендера – «Все назад!» Единый коллектив надо дробить на части.

Зав отделом Коля Васильев сам проявил инициативу. Ранее Колесов волевым решением всучил ему часть работ от Юкелиса. Теперь он попросил:

– Валентин Иванович, отпустите нас по-доброму. Задание по СМО-Проблеме мы выполним, а дальше может получиться такое, что и от вас не будет зависеть.

Они посмотрели друг другу в глаза, и Колесов согласился. Поступил по-доброму. У Васильева прекрасный коллектив специалистов в сложной области операционных систем, обеспеченный заказами. Как настоящий руководитель Колесов должен был отказать, но он поступил как настоящий коммунист: «Гуманные отношения и взаимное уважение между людьми: человек человеку – друг, товарищ и брат». Так сказано в советском моральном кодексе. Впоследствии коллектив Васильева сделал отличную работу: программы для питерского сбербанка. Теперь каждый клиент банка видит результаты их труда.

Еще один отдел – замечательное изобретение академика Глушкова. На волне расцвета кибернетики Глушков сформировал в институтах различных министерств свои отделы, которые финансировались из их бюджетов, а работали на Глушкова. Принцип кукушки. Но улучшенный – эти отделы сидели у Глушкова, а пищу (зарплату) получали из институтов. Колесову очень хотелось сказать академику грубо и прямо: «Вы, ваше величество – великий человек!» В его отделении тоже был такой отдел, значит, он руководил им совместно с Глушковым. Подписывал планы и отчеты, ведомости на зарплату (святое дело), вел около-научные беседы с зав отделом и его энергичной заместительницей. Они приезжали из Киева раз в квартал на итоговые совещания. Глушков, естественно, знать не знал, что есть на свете такой Бобчинский, и Колесову не много ума нужно было, чтобы не вмешиваться в отношения Кезлинга и Глушкова.

И лишь при внедрении хозрасчета обнаружилось, что киевский отдел портит показатели отделения, получает премии за счет других. Осторожно, под соусом легкой демагогии он провел приказ о переподчинении отдела непосредственно зам директора Лозинскому.

Константинов, старый соратник Рейнера, всегда отстранявшийся от науки («я в ваших проблемах не разбираюсь»), свидетель всех последних событий, уговаривал Колесова:

– Главное – хорошо, что поставили точку – сдали СМО-Проблему в фонд программ. Это все в жизни работать не будет. Надо замкнуть эту систему на два отдела, и пусть потихоньку затухает.

Зав отделом Анисимов твердил то же самое:

– Пусть они сами внедрят, докажут…

Колесов созревал.

Последний всплеск по СМО-Проблеме – демонстрация ее великому человеку – академику Канторовичу, нобелевскому лауреату. На семинаре в Доме ученых (во дворце великого князя) ученик Рейнера Карасев отлично доложился академику. Показали завод «Сигнал» (до внедрения там еще не добрались). Канторович – маленький, невзрачный, напрашивается хлесткое русское слово – плюгавый, говорил спокойно и ясно. Слушая его, Колесов взволновался – действительно великий ученый, дуновение с горних вершин науки… Бегло ознакомившись с системой, он мягко указал на ряд спорных моментов – не в бровь, а в глаз. Например, «надо подумать о целесообразности универсальных систем, зачастую сложные проблемы проще и надежнее решаются специализированными системами…»

Приезд академика организовал зам директора завода Гурков, для которого еще с подачи Рейнера Карасев писал диссертацию. Когда же Гурков ушел с завода (были слухи об его финансовых нарушениях), нужда в диссертации и в СМО-Проблеме отпала. Колесов закрыл тему другим проектом.

Глава 21. Хочешь жить, умей вертеться

Подброшенные колпинские отделы доставляли много хлопот. Познакомившись с ними поближе, он обозлился. Все было плохо: и люди, и темы. Кадровый тупик: от Ленинграда далеко, на месте хороших спецов не найти. Темы наполовину съедены по деньгам.

Спешно набранные кадры в большинстве своем для работы не годились. За год он сократил их наполовину. Это тяжкая процедура, но он очень просто оправдывал свою жесткость: безработицы в стране нет, найдут себе кусок хлеба те, кто маялся здесь в безмятежном бездельи.

– Железный вы человек, Валентин Иванович, – сказал зам начальника отдела, которому он дал пару недель на сборы и ни днем больше.

С зав отделом Березиным он еще издавна был в приятельских отношениях по делам парткома. Убедившись в плачевных итогах его работы, точнее, безделья, Колесов предложил ему уйти. Тот не ожидал такого удара. Но у Колесова пока была еще свобода начальных действий. Многим из их общих товарищей это не понравилось, они пожалели Березина. Однако ведущий инженер Стариков, мрачноватый программист, тихо одобрил:

– Это вы, Валентин Иванович, правильно сделали.

На теме по сталелитейному производству Ижорского завода работал молодой специалист Гончаров, год назад окончивший вуз. Присмотревшись, решил назначить его руководителем темы. Такого в институте еще не было. Но он помнил себя двадцатитрехлетним.

– Я не знаю, что такое изложница, а вы знаете, – сказал он Гончарову, – значит вы специалист, вам и руководить темой.

Колесов привлек на эту тему питерский отдел Отцовского. Требовался успех – снять недоверие заказчика и договориться об отсрочках по второму проекту – для энергомашиностроения.

Работа закипела. С интересными и подчас веселыми приключениями. Заказчик – начальник вычислительного центра Ижорского завода Подлипенко – устроил очень жесткую приемку. Ровесник, большой, грузный, ранее энтузиаст-волейболист, теперь астматик, рассудительный и спокойный. По человечески Колесов с ним сошелся.

Все-таки систему пришлось принять. Все было сделано: программы, документация, демонстрация на контрольных примерах.

На приемку системы приехали три москвича из министерства заказчика. Их разместили в престижной по тем временам гостинице «Советская» в отдельных номерах. Утром встретили, каждый из них выходил со своей питерской бабой после успешно проведенной ночи.

Сдали, Подлипенко дал банкет у себя на квартире.

По теме АСУ-Сталь Гончаров защитил диссертацию.

Через несколько месяцев по второй теме подошло время сдачи. Колесов пошел на авантюру: подготовил к сдаче СМО-Проблему с дополнениями. Держал в курсе Кезлинга и Евдокимова: напрягаемся, делаем все, что можем. Подлипенко систему не принял. План скорректировали на следующую пятилетку.

По Ижорскому заводу свет в конце туннеля не просматривался. Объект автоматизации – почти половина Ижорского завода. В задании на систему – огромный объем работ. В техническом проекте – путаница. Вопрос об использовании СМО-Проблемы отпал. Сил на индивидуальное проектирование нет. Деньги съедены уже на 70 процентов. После неоднократных корректировок плана министерство больше не даст отсрочек.

К этой кутерьме добавился бунт в Колпино. Начальником отдела там был Матыжев, назначенный с подачи Колесова. Спокойный, деловой. Доходили слухи о трениях в отделе. Ерунда, на всех не угодишь.

В тот день с утра Колесов ненадолго заехал в Колпино, через полтора часа – с юга на север города – к себе в институт. Вдруг ему сообщили, что в колпинском отделе большое волнение, собирают подписи под письмом к директору с жалобой на Матыжева и просьбой отстранить его от руководства отделом. Колесов сразу же поехал обратно – еще полтора часа, провел общее собрание. Сотрудницы (их в отделе 90 процентов) выступали горячо и взахлеб, инициатор (зачинщица) Барановская зачитала письмо.

Колесов выразил согласие с претензиями (это стоило ему внутренних усилий – многие выступления были просто разнузданными), заявил, что отстраняет Матыжева от должности (перебор, у него не было на это прав) и принимает руководство отделом на себя. Забрал письмо и как бы между прочим попросил исправить адрес – на имя зав отделением вместо директора. Что и было сделано. Матыжев по его просьбе написал заявление о переводе на должность заместителя начальника отдела – что ж, виноват уже в самом факте собрания. Через пару дней провел обещанное через приказ директора.

Так в очередной раз восторжествовала советская демократия, надежно охранявшая права человека и коллектива («коллектив всегда прав»). Иной поворот событий был очевиден – комиссии, разборки, склоки и за всем этим – вина зав отделением, неумение работать с коллективом. Теперь же, когда доброжелатели попытались на парткоме говорить о нездоровой атмосфере в колпинском коллективе, его ответ звучал четко: меры приняты, вопрос решен, атмосфера нормальная.

До него дошел слух из отдела: «Да-а, Валентин Иванович уделал нас как котят». А Матыжев еще долго работал в отделе, отношения наладились, вплоть до дружбы и любви с отдельными сотрудницами.

Он решил проталкивать Гончарова на должность зав отделом. Пришлось именно проталкивать – сходу не прошло. У Гончарова – мальчишеская внешность, небольшой рост (впоследствии он отпустил бородку). В отделе он моложе всех, женщины относились к нему почти по матерински, как к хорошему мальчику. Правда, обиженная зав лабораторией Рябышева, увольняясь, обыграла ситуацию:

– А вы спросили меня, будет ли мне интересно работать под руководством Гончарова? Это же плевок…

Отцовский насмешничал:

– Гончаров от важности так надуется, что и лопнуть может.

Зам директора по кадрам вяло сетовал – испортим парня, рано ему. Требовалось утверждение на парткоме – Колесов произнес речь. Добился своего: приказ о назначении был подписан.

Гончаров начал разбираться с проектом, сделанным группой Рябышевой, – там был полный завал. Попытался сделать хоть что-то.

Беседы Колесова с Подлипенко становились все более задушевными. Кажется, Подлипенко понял ситуацию: то, что даже добросовестный и квалифицированный разработчик не осилит проект.

И Подлипенко нашел выход из тупика – настолько же остроумный, насколько и хитроумный: предложил перевести проектную разработку в разряд НИР – научно—исследовательской работы. Разработчик передает заводу все наработанные материалы и составляет отчет по НИР. Сомнение могла вызывать только чрезмерная для НИР стоимость работы. Подлипенко поработал с министерством, свозил туда Колесова с Гончаровым. Предложение прошло. От любых дальнейших работ с ЛЭМом Ижорский завод отказался (после 15 лет совместной работы). Колесов не получил ни кнута, ни пряника – вопрос закрыт и ладно.

В сентябре Колесов принял решение о бригадах. Изобрел путь назад – к разделению отделения на части – хозрасчетные бригады. В каждой бригаде – один или два отдела. В этом была главная наглость. С одной стороны, против бригад не попрешь – вся страна охвачена бригадным подрядом. С другой стороны, явная карикатура: обычно бригады формируются из работников, а тут – из отделов. Руководитель бригады – один из начальников отделов – отвечает за формирование и выполнение плана. Обратной дороге – быть! Веселые игры в бюрократию!

Проект о бригадах вынес на партийное бюро отделения. На бюро Юкелис пошел вразнос: «полный развал» и т. п.

«Не наш человек, вместе не работать. Правильно прилепили ему: гадливенький», – раздражился Колесов, а вслух сказал:

– Принимаем замечания Юкелиса, доработаем распоряжение.

Константинов уговаривал Юкелиса:

– Рейнер ухватился бы за это дело. Что, нагрузка большая? Так другие бригады еще должны набирать темы и деньги.

Подействовало. Распоряжение завизировано и подписано, однако пока еще не достигалось полной изоляции Юкелиса…

В начале следующего года сверху дали указание всем зав отделениями – укрупнить отделы и лаборатории. Одну выгоду он сразу же извлек: в отдел Юкелиса влил рейнеровский отдел Карасева. В остальном было плохо: несколько понижений из завлабов в старшие научные сотрудники, двух зав отделами – в завлабы. Он долго думал, подготовил решение сам, ознакомил только Константинова. Все понижения без потерь в зарплате, за счет надбавок.

Приказ директора об укрупнениях и, соответственно, о понижениях вышел в целом по всему институту. Дальше – нервы, переживания, обиды, в отделе Юкелиса – призывы к бунту.

Колесов пошел на риск – вынес этот вопрос на партийное собрание отделения с жесткой формулировкой: «Одобрить действия зав отделением в связи с укрупнением… и т.д.» (Предвестие перестройки – вопрос о доверии вынесен на голосование.) На собрании за четыре часа пошумели не только о понижениях, опять обо всем.

Колесов: «Я выполнял приказ по укрупнению», и впервые выдал Юкелису на всю катушку плюс понес демагогию о новых задачах и горизонтах.

Заранее голосов не считал: «Всегда готов». Результат – 8 «за», 4 «против», 3 воздержались. (Партия наш рулевой). Бунт захлебнулся.

Впоследствии он рассказывал о своих приключениях давнему приятелю по ЛЭМу. После рассказа об очередном эпизоде, в котором он принял неожиданное решение, приятель вдруг улыбнулся:

– Ну да, а ты поступил как всегда – по колесовски.

Он призадумался: как это – по колесовски. Выглядело не обидно, понятно, что приятели над ним беззлобно подшучивали. Вероятно, в их глазах выглядело так: Колесов всех выслушает, изредка поддакивает, а потом решает по своему.

Все-таки терпение вознаграждается. Вскоре грянула новая беда, которая ускорила развязку. Иногородние отделения – в Ростове и Новгороде – провалили работы по большинству заказов. Руководителей уволили, заказы передали в Ленинград. Его отделению достались два завода: один в Ростове-на-Дону, второй в Жданове (Мариуполе).

На совещании в отделении он в трагических тонах обрисовал аварийную ситуацию, призвал всех осознать серьезность положения, напрячь все силы, мобилизоваться. Достаточно поерничав, объявил о своем решении: перераспределить тематику между отделами. Теперь отдел Юкелиса с примкнувшим к нему Карасевым вели темы – старые и новые – не соприкасаясь с другими отделами. Жаловаться было бесполезно – он бы вылил на Юкелиса ушат помоев за капризы на фоне всеобщей катастрофы.

Евдокимов выработал удобную (для себя) формулу: «Колесов и Юкелис не сработались, им надо разойтись». Через год Юкелис с отделом перешел в другое отделение.

Юкелис – гордый человек. В советской стране так воспитывали: «Человек – это звучит гордо». Юкелису трудно было перестраиваться на работу с заводами. Терпение и готовность к унижению, которые проявляли другие руководители проектов, претили ему. Отсюда его капризы, бунты, демагогия.

– Слушайте, – сказал ему как-то Колесов, – зачем же переть на меня так агрессивно, где-то даже непорядочно получается.

(После конфликта Юкелис перешел на вы, Колесов тоже, вынужденно).

– А я не считаю нужным соблюдать порядочность по отношению к начальству.

– Помилуйте, какое же я начальство? – поразился он, но осекся и замолчал.

Зав отделением Регентов, к которому перешел Юкелис, сразу же поставил условие:

– Юрий Исакович, работай самостоятельно, на меня не надейся.

В отпуск Юкелис устраивался в пригородный дом отдыха, с директором которого договаривался об отдельном номере и трахал там подряд всех баб. О своей любимой жене – он говорил: «Маша – это для меня святое».

Их сын – красавец и беспутный гуляка – тоже работал в ЛЭМе. Жена Маша, зубной врач, неожиданно вышла замуж за своего пациента, а Юкелис женился на молоденькой сотруднице из своего отдела. Родился ребенок.

Впоследствии Юкелис эмигрировал в Германию – в порядке всё той же кампании покаяния немцев – восстановления поголовья евреев. Перед самым его отъездом он и Колесов случайно встретились на улице. «Фашистики расплодились, надо уезжать». Эту тему Колесов не поддержал, невесело пошутили о былом. «Да, конфликтовали, так ведь это я вас воспитывал», – и ткнул его пальцем в живот. Через несколько лет Юкелис развелся и со второй женой, пошел работать чернорабочим, вероятно, для укрепления здоровья и получения пособия по безработице (там, как и в России, распространен черный нал).

Евреи упоминаются в тексте довольно часто, их действительно было много среди ведущих сотрудников, при этом автор просто хотел развеять мифы о притеснениях евреев.

Программист Буртин, пожилой человек, ветеран войны, как-то сказал ему: «Я знаю, что это не моя Родина…» Колесов промолчал. «Так как же мне к тебе относиться, если ты не считаешь мою Родину своей…»

План спасения – выхода из тупика – на всех заводах сводился к замене уникальной СМО-Проблемы на создание банка данных и нужных заводу задач. За те же деньги. Работа пошла. По банку данных Колесов подключался лично: корректировал структуру файлов. Выручало то, что было ранее сделано по его заданию: генератор ввода, генератор печати, транслятор Вишнякова, а также генератор разузлования от Нильвы. По существу он предложил перенести в автоматизацию проектирования то, что уже использовалось в системах управления: создание справочников, содержащих информацию об информации – метаинформацию. Это были справочники о самих данных: их размерность, названия в документах и другое.

Вообще многие идеи сами напрашиваются: используйте нас. Через пару лет Овруцкий пригласил его посмотреть свою систему на персональных компьютерах. Колесов мягко отказывался, Овруцкий мягко уговаривал. Посмотрел и понял, почему Саша настаивал: у него был применен тот же принцип метаинформации, который ранее использовал Колесов. Он похвалил Сашу, а насчет общего принципа оба скромно промолчали.

Колесов принял на работу Брегмана, известного программиста экстра-класса, создавшего классические программы разузлования, кандидата наук. Когда он узнал, что Брегман просится на работу, то сразу же пошел к Кезлингу с просьбой – лозунгом: Брегман – лучший программист города, надо принять. Приняли без обычного в таких случаях одновременного приема еврея и русского.

Брегман сделал свою систему совместной обработки файлов. Он не критиковал другие системы, он просто интеллигентно молчал, например, при упоминании системы Вишнякова и им подобных. Свою систему он делал только под себя, для собственных тем по проектам. Не агитировал никого ею пользоваться, но и не отказывал, если просили. Отказался взять бюджетные деньги.

Они – Колесов и Брегман – ровесники, частенько беседовали. Интересны его раздумья и сомнения по выбору наилучшего, оптимального уровня автоматизации проектирования. Беседовали о разных разностях. И как он строил дачу, как на днях достал дефицитный цемент и как его довез. Неожиданно уехал в Израиль, хотя вроде бы не собирался, вероятно, дети увезли. В Израиле Брегман преуспел: поработал в компьютерной фирме, его оценили и пригласили в совладельцы. Обеспечил квартирами две семьи своих детей и себя.