Текст книги "Деревня, хранимая Богом"

Выкуривание приезжего жениха

Утром прошел сильный по-осеннему холодный дождь. В деревне задымили трубы. Многие стали протапливать свои жилища. Поднявшись с постели, дед Иван почувствовал, что в землянке холодно. Он принес со двора охапку мелко порубленных ветвей старой акации и затопил печку. Дрова разгорелись быстро, дым от них уходил в трубу не полностью. В помещении запахло дымком. Приоткрыв дверь, чтобы выходил угар, дед стал размышлять: почему это в его печке тяга вдруг стала такой плохой? Может, в дымоход попала птица или камень с трубы свалился? Так и не придя к какому-то конкретному выводу, дед Иван пошел через огороды к соседу Василию. Тот уже собирался на работу в мастерские.

– Доброго здоровица, Василий, – не открывая калитки, поздоровался дед Иван. – А я вот к тебе с утра пораньше пришел челом бить. Печка моя что-то уж больно сильно раздымилась. Дым идет не в трубу, а в землянку.

– А вы, Иван Васильевич, не забыли случаем задвижку открыть?

– Что же я совсем из ума выжил, – обиженно засопел старик. – Задвижку я всегда открываю.

– А сажу вы в своей печке трусили давно?

– Давненько, – согласился дед. – Лет пять или шесть уже туда не заглядывал.

– Тогда причина понятна. Идите к себе, я минут через десять подойду. Сейчас только скажу отцу, чтобы он меня в мастерских не ждал. Заодно прихвачу инструмент.

Васька не заставил себя долго ждать. Осмотрев дымоход, он, со знанием дела, заявил:

– И печка твоя, и дымоход заплыли толстым слоем сажи. Давай мне таз и ведро, сейчас мы ее трусить начнем.

Выбив несколько кирпичей в стенке плиты, Васька долго очищал стены и дымоход от сажи. Когда ведро и тазик были доверху заполнены черной и легкой, словно пух, сажей, он по-хозяйски предложил деду Ивану высыпать ее в бочку. В хозяйстве все пригодится. Закончив в комнате, парень полез на крышу, чтобы прочистить трубу.

Перед тем как начать восхождение на крышу дома, Васька достал сигарету и закурил. Сделал пару глубоких затяжек. Хотел что-то сказать хозяину дома, но тут его внимание привлек гул приближающегося автомобиля. По пыльной деревенской дороге двигалась светлая «Волга». Васька безошибочно определил, что направилась машина к дому Альбины. Остановившись у самой калитки, легковушка замерла. Из открывшейся двери вылез пожилой мужчина в светлом костюме. Его голова уже начинала лысеть, но это нисколько не умаляло его достоинства. В руках мужчина нес круглую коробку. Альбина, видимо, поджидала гостя, поэтому сразу открыла калитку и провела его в дом.

Из всего этого Васька, следивший за каждым шагом приезжего, сделал вывод, что к Альбине приехал мужчина, которого она давно знает. У парня учащенно забилось сердце.

– Вот почему она меня отвергает, – не пытаясь погасить ревность, чуть не застонал он от обиды. – У нее давно уже есть поклонник, которого она только что так радостно встретила. А я, дурак, надеялся на что-то, ждал, пока она меня заметит. Ну, ладно, мерзавка, – сплюнул сквозь зубы Васька, – ты у меня получишь. Я тебе покажу, как хвостом вилять, чтобы, значит, и нашим и вашим. – Его внимание привлекла тонкая струйка дыма, которая шла из трубы дома женщины. – Сейчас я вас выкурю, – хохотнул парень.

Он огородами пробрался во двор Альбины, подпер увесистым горбылем дверь, затем с тыльной стороны дома по лестнице взобрался на крышу, предварительно прихватив с собой скрученный пук соломы. Ухватившись за край трубы, он с силой вогнал вовнутрь соломенный чоп. Затем быстро спустился и бегом вернулся во двор деда Ивана. С еще большей проворностью взобрался на крышу его дома и приступил к чистке дымохода. Слегка успокоившись, Васька окликнул деда.

– Иван Васильевич, – громко крикнул он, – подайте мне веник.

Дремавший в комнате дед тут же подскочил и, схватив стоявший в углу веник, с силой бросил его парню. Васька ловко подхватил его одной рукой и занялся своим делом. Дед Иван собрался было вернуться в комнату и еще подремать, но тут он увидел, что из окна дома Альбины клубами валит дым. Старик бросился к набату и изо всех сил стал молотить шкворнем по металлической рельсе.

– Караул, пожар, – заголосил на всю деревню дед Иван.

Люди стали выскакивать из своих дворов и, заметив дым, мчались к дому Альбины. Первым смекнул что к чему Жорка Шандыбин. Он и сам грешил такими проказами: затыкал трубы гулящим девкам. Подбежав к двери, он отбросил в сторону горбыль и распахнул настежь дверь. Затем одним махом по лестнице взобрался на крышу и вытащил из трубы тлеющий соломенный чоп. Дым из трубы устремился ввысь, заполняя округу запахом горящего кизяка.

Васька, сидевший все это время на крыше деда Ивана, с любопытством наблюдал за происходящим у дома его зазнобы. Первым выскочил гость Альбины. Он долго откашливался, держась рукой за сердце.

– Сердечко болит, – вслух прошептал Васька. – У меня тоже болит, причем давно.

Следом за мужчиной из дома, кашляя и вытирая слезы, выскочила Альбина. Увидев в толпе Клавдию Шандыбину, подошла к ней и уткнулась ей головой в плечо.

– Ну кому это понадобилось затыкать мне трубу, – глотая слезы, проговорила женщина. – Человек ко мне приехал по делу. Я прошлый раз была на рынке в городе и познакомилась с одним бизнесменом. У него несколько точек общественного питания и крупный ресторан. Вот он и приехал посмотреть моих индюков и заключить со мной договор на их поставку. А теперь он уехал очень обиженный. Даже до свидания не сказал. У меня триста голов горлопанов. Разве я смогу сама их перерезать, ощипать и продать. Да у меня не хватит ни сил, ни времени. И все благодаря этому психопату, – показала она пальцем на сидевшего на крыше Ваську.

– Ты чего это на парня напраслину возводишь? – недовольно проворчал дед Иван, стоявший рядом со шкворнем в руках. – У Васьки стопроцентное алиби.

– Какое такое, алиби? – ехидно спросила Альбина.

– А вот такое, – ткнув себя пальцем в грудь, сказал старик. – Я Васькино алиби. Я свидетель тому, что Василий Митрофанович с самого утра валтуется с моей печкой. Сначала он изнутри чистил, потом дымоход с чердака прочищал, а потом полез на крышу. Вон, видишь, – ткнул дед пальцем в сторону своего дома, – там он до сих пор и сидит. Так что ты, моя дорогая, на парня не греши.

– Да, Иван Васильевич, ты прав, есть у Васьки алиби, – глядя на обхватившего рукой трубу трубочиста, с издевкой проговорила Альбина. – У этого подлеца всегда есть алиби. Ну ладно, бог с ним, с вашим Васькой. Вы лучше скажите, что мне делать? В дом ведь теперь не войти, там все дымом провонялось.

– Не стоит беспокоиться, – успокоил дед Иван. – Открой все окна и дверь, сквозняком быстро все проветрит.

Когда всполошенные соседи разошлись по домам, обсуждая ложную пожарную тревогу, Васька слез с крыши, вымыл под рукомойником руки и лицо. Снял с себя рубаху и, вытряхнув ее от сажи, снова надел. Сам тем временем искоса поглядывал на дом Альбины. Владелица индюков тоже наблюдала за парнем, присев на завалинку своего дома и обхватив колени руками. Парню стало жалко женщину. Но подавив в себе это чувство, он сам себе сказал: «Все ты, товарищ старший сержант, сделал правильно. Пусть вся деревня знает, что Альбина не такая уж тихоня, какую корчит из себя. А то, подумаешь, Васька – печник, голодранец и прочее. А этот холеный толстый боров, значит, хороший и пригожий. Ей подавай с толстым кошельком и машиной. Господи. Кого же она мне предпочла? Толстого, лысого, старого. Вот и пусть теперь с ним целуется, милуется. А для меня она больше не существует. Тем более что меня никто не заподозрит в содеянном. Зато вся деревня видела, как выскочил из ее дома жирный боров, сел в машину и от стыда уехал с людских глаз».

Счастливые дни деда Ивана

Наступила осень, но дни стояли такие же жаркие, как и летом. Жители деревни старались использовать по максимуму каждый погожий денек, спешили убрать картошку и овощи. Даже в воскресные дни все находились в поле, и деревня выглядела пустой.

Дед Иван в выходной никуда не спешил. К нему еще в пятницу вечером приехала из города внучка Олеся. Девушка сразу же занялась наведением порядка в землянке. Вымыла окна, смазала полы свежеразведенной глиной, постирала и высушила белье.

– Смотри, дедуля, – сказала Олеся удивленно. – Не успела повесить белье сушить, а оно уже высохло. Сейчас все выглажу, и у тебя все будет чистеньким. В следующее воскресенье я снова приеду.

– Лето еще держит свои права, – согласился дед Иван. – Лето-матушка и обогреет, и накормит, и впрок запасов припасет. Только не ленись, используй каждый его день с пользой для себя и окружающих.

Олеся приступила к глажке белья, аккуратно выглаживая каждую складочку. Она складывала простыни, наволочки, пододеяльники в ящик, выдвинутый из старого пузатого комода. Дед сидел рядом на топчане и наблюдал за проворными руками внучки. Настроение у него было приподнятое. И этому было свое объяснение – бутылка водки, которую он извлек из шкафа.

– Я, внученька, спиртным не балуюсь, – перехватил он тревожный взгляд Олеси. – Ты не думай обо мне плохо. В нашем роду пьяниц не было. А вот сто грамм водочки по случаю твоего успешного поступления в университет и одновременно за твой приезд я выпью.

– Пейте, дедушка, мне не жалко, – улыбнулась Олеся. – Душа меру знает.

– Точно, внучка, душа меру знает. Мне достаточно выпить половину стакана, для того чтобы душа и тело веселились целый день.

Дед Иван снял с гвоздя свою потрепанную гармошку, вышел на улицу, постоял, посмотрел по сторонам, не спеша сел на завалинку и, растянув меха, запел тонким, стареющим голосом.

 
Устелю свои сани коврами,
В гривы конские ленты вплету,
Пролечу, прозвеню бубенцами
И тебя на ходу подхвачу.
 

Услышав музыку, к деду поспешил Афоня. В клетчатой рубашке, заправленной в милицейские штаны, на ходу зашнуровывая ботинки, он спешил создать деду дуэт. Присев рядом, стал подпевать. Что именно он пел, понять было трудно, но слух у него был хороший. Через несколько минут, поправляя на ходу только что поглаженный фартук, к компании присоединилась Марфа. Увидев соседку, дед Иван поднял голову козырем, расправил плечи и запел еще громче:

 
Говорят, что я старик,
Ну а мне не верится,
Но какой же я старик,
На мне все шевелится.
 

Марфа легонько толкнула в плечо Афоню, попросила его освободить место на завалинке рядом с дедом. Тот не споря встал с завалинки и сел на корточки напротив гармониста.

А Марфа, натянув на колени юбку, запела:

 
Ваня, Ванечка, Иван,
Ванечка, Ивашка,
Ты меня не обмани,
Как Параньку Яшка.
 

– А помнишь, Иван Васильевич, как мы тебя провожали в сорок втором на фронт? – положив голову на плечо деду, с ноткой ностальгии спросила Марфа. – Всех наших мужиков забрали еще в сорок первом. Ты остался один парень на всю деревню. Девки по тебе сохли, гурьбой следом бегали. Особенно Маня Лылкина. Помнишь ли ее?

– Нет, уже не помню, – мечтательно проговорил дед Иван. – У меня столько девок было, что всех не упомнишь.

– Да ты что, – наигранно воскликнула Марфа. – Маня каждый день новое платье одевала, заплетала в косы ленты и вдоль твоей землянки с утра до вечера маршировала с ведрами воды на коромысле.

– Я тогда, Марфа Федоровна, кроме Ольги Вакулинко, никого не видел. До сих пор помню, как караулил, когда она пойдет мешки стирать к пруду. Я тут же лошадь за уздечку и тоже к пруду. Смотрю, она нагнулась, полощет с мостика мешки от муки. Я отпустил коня, сам тихонько сзади подкрался, засунул руку ей под юбку и ущипнул. Она как заорет, как перетянет меня скрученным в жгут мокрым мешком. Да так сильно ударила, что у меня с носа так и потекла красная юшка. А она не успокаивается. Мешком справа, слева хлещет по бокам, по голове. Пришлось убегать. Ускакал в степь и целый день там пробыл. Вечером не успел переступить порог, – продолжал свой рассказ дед Иван, – как на меня набросилась мать. И гусиным крылом меня по спине, по бокам, по ногам. А крыло крупное было, сухое. Гусиные косточки посекли всю рубаху.

– Сукин сын, барбос, – расплакалась мать, – позоришь на всю деревню. Ольга полгода назад получила похоронку на мужа, а ты тут подрядился в ухажеры. – Она стеганула меня еще раз крылом. – Ольга была у меня и слезно просила оградить ее от твоих ухаживаний.

– После этого случая, – усмехнулся своим воспоминаниям дед Иван, – я успокоился и перестал замечать не только Ольгу, но и других девчат.

Марфа слушала деда, а у самой по щекам текли слезы.

– А я, Иван Васильевич, как сейчас помню вечер накануне твоего ухода на фронт. Ты, хорошо подвыпивший, вот на этом самом месте играл на гармошке и пел плохие песни в адрес девчат. Но Маня все же присела рядом с тобой, положила тебе голову на плечо и тихонько заплакала. А ты оттолкнул ее голову плечом и загорланил:

 
У моей милки нос утиный,
На два метра с половиной,
На носу еще добавка —
На три метра бородавка.
 

– Маня почему-то подумала, что это ты о ней так обидно поешь. Она словно проснулась. Встала с завалинки, и запела:

 
Ах ты ширяный, ковыряный,
Подолбанный, рябой,
Что ж ты, ширяный, ковыряный,
Смеешься надо мной.
 

– А ты, Ваня, даже не понял, что сильно ее обидел, – продолжала свои воспоминания Марфа. Сидел с распухшим носом и огромным синяком под глазом и был совсем неинтересным в тот момент. Но с пренебрежением отталкивал от себя молодую, красивую, влюбленную в тебя девушку. После того случая Маня больше не появлялась возле твоего двора. К тому же вскоре ее тоже забрали на фронт. Служила в медсанбате, а потом, говорят, очень удачно вышла замуж за военного и сейчас живет в Москве.

Дослушав воспоминания Марфы, дед Иван снова растянул меха гармошки и стал горланить на всю деревню частушки, а соседка ему подпевала. Сидевший на корточках Афоня вдруг подскочил, расставил в стороны руки и пустился в пляс. Проезжавший верхом на лошади мимо веселой компании хозяин местного конезавода Николай Шуленин остановился.

– Очень жаль, что не захватил с собой видеокамеру, – усмехнулся он. – Вот бы заснял местный ансамбль песни и пляски.

– А почему бы нам от души не веселиться? – поднимаясь с завалинки и с трудом распрямляя спину, ответил дед Иван. – Детей вырастили, пенсию заработали. Имеем право. – Он погрозил высохшим пальцем. – Для меня хорошая песня, что эликсира на душу выплеснуть. От нее настроение лучше, чем от выпитого стакана водки.

Сидевшая на завалинке Марфа тоже поднялась, а Афоня перестал танцевать и внимательно прислушивался к разговору.

– Особенно хорошо поется под гармонь или балалайку, – продолжал гнуть свою тему дед Иван. – В наше время уже забыли эти инструменты. Гармошка только у меня осталась, да у Васьки баян есть. А вот балалайка только у Жорки Шандыбина сохранилась. – Старик прищурился на собеседника. – Помню, Николай, твой дед Виктор играл лучше всех в деревне. К нему даже с других деревень приносили гитары и балалайки, чтобы он их настроил.

– Деда я хорошо помню, – подтвердил сказанное Николай. – Его балалайка и бабушкины счеты хранятся у меня в книжном шкафу как реликвия. – Он снял кепку, откланялся музыкантам и направил коня к колодцу. Там он напоил коня и скрылся за домами.

А компания во главе с дедом Иваном продолжала веселиться. Старик наяривал на гармошке, а Марфа, не переставая натягивать на колени юбку, пела свои частушки. Вдруг Афоня, отплясывающий какой-то неизвестный танец, остановился, поднял юбку Марфы.

– Глянь, деда, глянь, – обратился он к деду Ивану.

– Да чего там смотреть, Афоня, – отмахнулся гармонист. – Я за свой век столько насмотрелся, что меня больше женские юбки не интересуют.

– Не интересуют, – в сердцах воскликнула Марфа и ударила по рукам Афоню – Ты что, паршивец, белены объелся? Иди матери своей юбку поднимай.

Но Афоня не отпускал подол юбки и, смеясь, показывал пальцем на ноги Марфы. Любопытство взяло верх над рассудком старика, и дед Иван нагнулся, чтобы посмотреть на ноги соседки.

– Ты, старая брунька, соображаешь, что ты надела на ноги? – громко захохотал он. – Посмотри на свои ноги. Одна обута в галошу, а другая – в тапочек.

– Подумаешь, – хмыкнула Марфа Федоровна, одергивая юбку. – Перепутала в темноте. Главное, чтобы удобно было и мягко. – Она замахнулась рукой на Афоню. – А ты себя видел? – беззлобно спросила она парня. – Забыл, как маршировал по улице без штанов. А меня критикуешь.

– Марфа хорошая, – погладил ее по голове Афанасий.

– Конечно, хорошая, – поддакнул дед. – Кто же говорит, что плохая. Только на гулянку ходить в таких опорках не годится. Это ж хорошо, что в таком виде не пустилась в пляс. – Он повернулся к Марфе и поинтересовался: – Это сколько же тебе лет?

– Да уже семьдесят, – смущаясь, ответила она.

– Когда мне было семьдесят лет, я еще на девчат заглядывался. А ты, брунька старая, нарядилась так, что даже рассмешила такого серьезного парня, как Афанасий. Смотри, в следующий раз на гулянку без юбки не приди. – Дед подмигнул Афоне. – Правда, Афанасий. – Но тот не ответил. По лицу парня было видно, что ему стало жалко тетку Марфу.

– Марфа хорошая, – защищая женщину, сказал он. – У нее нет денег.

– Ты что, Афоня, такое говоришь, – расхохотался, словно ребенок, дед Иван. – У тетки Марфы нет денег? Да у нее кубышка через край заполнена червонцами. Ее хряк Мырдик сделал ее миллионершей.

– Что ты такое говоришь, Иван Васильевич, – замахала руками женщина. – Какая там кубышка. Что заработаю, то и отвезу в город детям и внукам.

– Да я пошутил, – примирительно сказал дед. – Я ведь тоже продал все свое хозяйство и деньги отдал детям. Им они нужнее. Пасеку продал, деньги старшему сыну отвез. Этим летом он купил себе «мерседес». Он у меня полковник, академию военную закончил. А вот денег на машину так и не накопил. А у меня ты, наверно, помнишь, было около трехсот семей. Сын всегда помогал вывозить пасеку в поле, перемещать к месту цветения трав. Да и сам все свободное время проводил со мной в поле.

– Помню, Иван Васильевич, хорошо помню, – поддержала разговор Марфа. – Помню, когда ты качал в поле мед, вся деревня от него была сыта. Разве такое забудешь. Бывало, поставишь столик возле акации со жбаном меда, все желающие приходят со своей миской и краюхой хлеба лакомятся твоим медком.

– Да-да, – мечтательно протянул дед Иван. – У меня была самая большая пасека в крае. Да что там в крае, – расхорохорился он, – на всем Северном Кавказе. Бывало, конечно, что год выдавался неурожайным, но чаще по-другому получалось. По четыре раза за сезон взятку брал. Из города бизнесмены приезжали и мед прямо с пасеки еще тепленьким забирали. Случалось, до тридцати тонн меду в год набирал. – Дед Иван замолчал, пошаркал ногой, вздохнул. – А мне нисколечко не жалко, что я продал свою пасеку, – бодро подвел он своеобразный итог рассказу. – Она попала в руки трудолюбивого, знающего свое дело пчеловода.

Вдруг у дома Марфы появилась тележка, на которой сидела на задних ногах толстая розовая свиноматка. Марфа, боясь потерять клиента, вскочила с завалинки.

– Кажись невесту моему Мырдику привезли, – и подхватив руками юбку, чуть ли не бегом помчалась к дому.

– Ну а нас с тобой ждет обед, – обращаясь к Афоне, сказал дед Иван. – Хочешь пообедать?

– Хочу, – смело ответил парень.

– Тогда марш во двор мыть руки с мылом, а Олеся накроет нам стол во дворе. – Дед кряхтя поднялся с завалинки, повесил на плечо гармонь и следом за Афанасием направился во двор.

– Вкусный борщ сварила нам внучка? – поинтересовался за обедом у Афони дед. Тот с полным ртом одобрительно закивал головой. – То-то же, моя школа, – прихвастнул он. – Я научился варить борщ у своей матери и научил этому искусству обеих невесток. А твоя мамка варит борщ? – спросил он у парня.

– Варит, – закивал Афоня.

– Ну, ешь, парень, ешь. Мы с тобой сегодня заработали вкусный обед. Вон какой концерт дали. – Он отложил ложку и, окинув взглядом присутствовавших, добавил: – Пока будет жить песня, будет жить и деревня. Ведь у нас поют песни особенные, которые поднимают настроение, создают желание работать. Когда деревня поет, люди забывают о трудностях и тяжелом крестьянском труде. Я вот сегодня так утешил свою душу гармошкой, что забыл о своих больных ногах. После такого вкусного борща можно и прогуляться по улице. Пойдем, Афоня, – тронул он парня за плечо. – Посидим у пруда, посмотрим, как там утки показывают лысого быка, покурим. Нам ведь с тобой уже некуда спешить. Хотя, – дед хитро прищурил глаза, – ты еще молодой, даст бог, выздоровеешь, создашь семью.

– У мамки нет денег, – серьезно ответил Афоня.

– Ты прав, детка, – сочувственно посмотрел на парня дед Иван. – Может, найдутся богатенькие люди, которые помогут тебе. Покажут хорошим специалистам в Москве или за границей, на все воля Божья. Только надо надеяться и не унывать.

Олеся осталась дома и занялась приготовлением котлет. Это было любимое блюдо деда Ивана. Девушка жарила их в большом количестве, чтобы хватило на целую неделю. Тем временем дед и Афоня, как и планировали, не спеша направились отдыхать к пруду.

Услышав гул приближающегося к ним автомобиля, Афоня выскочил на дорогу и, прикрывая ладонью глаза от яркого солнца, стал всматриваться в даль. Вдруг он резко развернулся и побежал к деду Ивану.

– Там Аслан, там Аслан, – возбужденно закричал он, показывая пальцем на машину.

– Ну и пусть, – усмехнулся дед. – Что он нам указ, что ли? Где гулять и чем заниматься, мы сами с тобой решим, – он похлопал парня по плечу. – А ты чего так испугался? Боишься, что ли, этого Аслана?

– Аслан бил Афоню, бил папу, – замахал руками он. – Вот смотри, – открыл он свой пустой рот, – бил шкворнем.

– Каким таким шкворнем? – переспросил Дед Иван. – Наш шкворень лежит на месте, он никуда не девался.

Но Афанасия это не успокоило. Он со слезами на глазах стал рассказывать деду, как его били. И тут до старика дошло. Он понял, что парень знает в лицо убийцу своего отца. Дед посмотрел на приближающийся к пруду легковой автомобиль светлого цвета и скомандовал:

– Давай бегом в лопухи и сиди там смирно, не высовывайся.

Едва Афанасий скрылся в зарослях лопухов, рядом с дедом Иваном остановился «Москвич». Из него вылезло трое парней высокого роста в кепках и спортивных костюмах. «Наверно, спортсмены», – подумал он.

– Привет, старик, – подошел вплотную к деду один из пассажиров.

– Привет, – нехотя ответил тот.

– А скажи, старик, где здесь можно рыбу половить?

– Пруд перед тобой, забрасывай удочку и лови.

– А рыбы-то здесь много?

– Ловят люди. Им хватает. А какой у вас аппетит, я не знаю.

– А почему в деревне тишина? – продолжал любопытствовать приезжий. – Сегодня ведь воскресенье, грех работать, – улыбнулся он.

– В деревне в погожий день выходных не бывает. Зимой будем отдыхать.

– Спасибо за данную консультацию, – кивнул головой пассажир «Москвича», – прощай, старик.

– На здоровье. Приезжай, еще дам.

Как только машина уехала, дед позвал Афанасия.

– Выходи, – махнул он рукой. – Нечего тебе там репей собирать.

– Гад, Аслан, бил Афоню, убил папу, – вытаскивая из волос колючки, приговаривал Афанасий.

Дед Иван стал помогать парню очистить одежду от репейника. Когда дотронулся до головы, почувствовал, как тот дрожит. Он прижал его к себе, погладил по плечу.

– Ничего не бойся, мы тебя в обиду не дадим. Только будь осторожнее. Если эти люди причастны к убийству твоего отца и догадаются, что ты их узнал, они тебя убьют. Старайся на улице меньше показываться. А я поговорю с Николаем Викторовичем Он прошел и Афганистан, и Чечню, правительственные награды имеет. В свои тридцать шесть лет дослужился до полковника. Завтра же смотаюсь к нему на конезавод. Вместе и решим, как тебя уберечь от этих супостатов.