Текст книги "Деревня, хранимая Богом"

Утром Олег принес из деревни бутылку молока, и я решила покормить щенка. Размотала ему голову, освободила уши. Каким же было наше удивление, когда мы увидели, что на бинте комками лежали мертвые черви, а на ушных раковинах зияли глубокие раны. Я снова смешала наше лекарство и смазала собаке уши. Бинтовать не стала. Щенок заметно повеселел и, повиливая хвостиком, самостоятельно попил молока. Вот так в нашем доме появился еще один жилец.

Примерно через полгода как у нас стал жить Мигрант, так мы назвали щенка, к нам в двери постучался Мирон Андреевич и предложил продать ему собаку.

– Это немецкая овчарка, – уговаривал нас фермер. – Она должна постоянно нести службу, а не ждать, пока ей наловят пескарей в пруду. Обещаю заботиться о ней и хорошо кормить. Вам за собаку дам продуктов. Мы посоветовались с Олегом и на следующий день отвели Мигранта к фермеру. Он сдержал свое слово. Привез нам два мешка картошки, мешок муки и десятилитровую бутыль подсолнечного масла. А наш щенок уже стал настоящим сторожевым псом и верно служит своему новому хозяину днем и ночью. Никого и близко к малиннику не подпускает, а нас всегда рад видеть. Олег часто пользуется этим. Заберется в самую гущу, наестся до отвала и еще домой принесет. В прошлом году мы даже сварили две банки малинового варенья.

За разговором не заметили, как дошли до малинника. Вера нашла дырку в заборе, и дети оказались на узкой тропинке, проходящей между двумя высокими рядами малины. Крупные сочные ягоды свисали со стеблей, прячась за узорчатыми листьями. Вера и ее попутчик, сами того не замечая, стали собирать малину и горстями отправлять ее в рот. И только когда насытились, Кирилл вспомнил, зачем, собственно, они сюда пришли.

– А где же Олег? – тихо спросил он Веру, толкая ее в плечо.

– Не беспокойся, – улыбнулась девушка. – если Олег нас не видит, то нас обязательно найдет Мигрант.

Едва Вера произнесла эти слова, как Кирилл увидел бегущую к ним овчарку. Собака приветливо виляла хвостом, что свидетельствовало о ее дружелюбных намерениях. Подбежав к девушке, пес встал на задние лапы, передние положил ей на плечи и лизнул ее в лицо.

– Здравствуй, мой мальчик, – обнимая за голову собаку, ласково проговорила Вера. – Как ты тут живешь без нас? А мы по тебе скучаем. – Пес, поскуливая, убрал лапы с плеч девушки и повернул голову в сторону Кирилла.

Чуть поджав хвост, Мигрант подошел к парню. Обнюхав его со всех сторон, сел напротив и стал смотреть прямо в глаза. От пристального взгляда собаки Кириллу стало не по себе. Пес словно гипнотизировал его. Он хотел сказать что-нибудь ласковое ему, но тот вдруг сорвался с места и метнулся между рядами малины. Кирилл обернулся и увидел идущего Олега. Мигрант бросился к нему на грудь, и сцена облизывания повторилась. Чтобы хозяин не заметил исчезновения собаки со своего участка, его отвели к проволоке и пристегнули к ней. Порученный периметр должен охраняться.

Домой они вернулись, когда солнце клонилось к закату. Идти в станицу на ночь глядя Кириллу не хотелось, и он решил еще одну ночь переночевать у своих новых знакомых.

Войдя в коровник, Вера сразу начала готовить ужин. Она сварила чугунок картошки, сделала салат из свежих огурцов и помидоров. Когда вся семья уселась за стол, сообщила новость.

– После ужина, – ликующим голосом проговорила она, – мы дружно собираем все вещи и перебираемся на новое место жительства.

– Вот и правильно, – не поняв сестру, заулыбался Олег, подмигивая Кириллу. – Махнем в станицу Марьинскую к его родственникам. А то я до сих пор не могу отойти от послеобеденного кошмара на пруду. Мне за каждым кустом чудится Докку. – Засунув очередную картофелину в рот и с трудом прожевывая ее, мальчик спросил: – Интересно, откуда он тут взялся? У пруда сегодня совсем не было народа.

– Холодно стало, поэтому и народа на пруду мало, – стала разъяснять Вера. – Вот завтра – выходной, народа будет больше. Приедут из города позагорать и раков половить. А что касается переезда, то ты, братик, ошибся. Мы переезжаем в деревню в землянку Вакулинчихи.

– В землянку этой ведьмы? – всполошился Олег. – Уж лучше здесь воевать с крысами, чем с Вакулинчихиными чертями.

– Что ты так всполошился, – постаралась успокоить его сестра. – Нет там никаких чертей. Все это выдумки деревенских бабуль.

– Я эти сплетни слышал не от бабуль, а от деда Ивана, – защищал свои позиции Олег. – Деду врать не к лицу. Он – человек грамотный. Газеты читает и телевизор смотрит. Одним словом, политически подкованный человек.

– Уж не знаю, в чем разбирается твой дед Иван, – запальчиво возразила сестра, – но о бабушке Ольге в свое время, особенно когда был молодым, распускал всякие небылицы. Короче, – твердо сказала Вера, – я не верю во всю эту чертовщину, и мы сегодня же переезжаем.

– Нет, – решительно возразил Олег. – Вы как хотите, а я остаюсь жить здесь. Перебирайтесь себе на здоровье, пусть вас там массажирует бабкина нечистая сила. – Он взобрался на кровать и, передернув плечами, добавил: – Я как представлю, что у нас по избе гуляют черти, от проделок которых даже кирпичная печка развалилась, так у меня мурашки по телу бегать начинают. А под утро, – сделал Олег круглые глаза, – они нас всех повесят на спинке кровати.

– Ну что за глупости ты говоришь, – чуть не плача, стала его успокаивать сестра.

– Это не глупости, – таинственным голосом заговорил Олег. – Нечистая сила заманивает к себе человеческие души, а назад от них ходу нет. Если не повесят, так разорвут на куски.

– Ну хватит глупости говорить, – остановила его Вера. – Ты же и сам не веришь в то, что сейчас мелешь. Ведь знаешь же, что не черти замордовали Вакулинчиху, а бандиты ее убили. Печку взрывчаткой разрушили.

– Это все твои фантазии, – остановил сестру Олег. – Ты ведь там не присутствовала. А дед Иван все своими глазами видел.

– Да ни фига твой дед не видел, – обиделась Вера. – Это он, а вместе с ним и ты фантазируете. В милиции есть документы, которые подтверждают, что бабушку Ольгу повесили, а не сама она на себя руки наложила. Когда следователь выдал на руки Елизавете Николаевне документы о причине смерти Вакулинчихи, священник отслужил панихиду и разрешил на могилу поставить православный крест.

– Тогда почему землянка Вакулинчихи пустует? Почему в нее никто не вселяется? – упорствовал Олег.

– Да потому, что это деревня, а в ней слухи, страхи и небылицы рождаются раньше, чем ребенок появляется на свет, – с обезоруживающей улыбкой парировала сестра. – А нам бояться ничего не надо. Даже если в этих домыслах есть доля правды, мы ведь не колдуем, не читаем черную магию и с чертями не заигрываем, – Вера потрепала по коротко остриженным волосам брата.

– А с ними не надо заигрывать, – не унимался Олег, сбрасывая с головы руку. – Они сами выбирают себе жертву.

Молчавший все это время Кирилл подошел к сидевшему на кровати Олегу.

– Ты что, трус? – приподнял он его двумя руками с кровати. – Ты чего боишься, несуществующей нечистой силы или своего страха? – Он чуть встряхнул мальчика за плечи. – Ты же крещеный, у тебя на шее крестик. А нечистая сила креста боится. Так что не артачься, собирай вещи – и вперед, пока тебя здесь не нашли твои земляки.

Напоминание о земляках заметно поколебало решительность Олега. Он крепко задумался. Даже глаза закрыл. Просидев так пару минут, решительно встал.

– Лучше погибнуть от рук чеченцев, чем быть повешенным чертями, – категорически заявил он. – Короче так, я в землянку не пойду, и вы меня не уговаривайте. Останусь здесь, буду готовить жилье к зиме. Даст бог, не замерзну. А вы можете идти в землянку, искать на свои головы новых приключений.

– Ну и оставайся, – раздосадованно крикнула Вера, – а мы уходим.

– Скатертью дорога, – дрогнувшим голосом пожелал Олег.

Вера катила обвешанный со всех сторон сумками велосипед, а Кирилл нес за плечами рюкзак и увесистый чемодан. Шли молча, думая каждый о своем.

Солнце уже клонилось к закату. Становилось прохладно. Оставшись один, Олег немного побродил по опустевшей комнате, затем вышел на улицу, присел на деревянный ящик из-под помидоров. Тут же к нему на колени запрыгнул Шамиль и, растянувшись во всю длину, довольно заурчал. Поглаживая кота за ухом, мальчик тупо смотрел в землю. В голове крутилось множество разных мыслей, но ни на одной из них он не мог сосредоточиться.

Вдруг кот резко вскочил на ноги и, навострив уши, направил свой единственный глаз в сторону дороги. Олег проследил за его взглядом и увидел, как у самого горизонта, там, где проселочная дорога сливается с небом, появились клубы пыли. Это был грузовой автомобиль. Поравнявшись со скирдой соломы, машина остановилась. Мальчик стремглав бросился в комнату, достал из рюкзака бинокль и, взобравшись на ящик, стал рассматривать дорогу. Он сразу узнал автоцистерну, на которой днем приезжали к пруду Докку и его напарник. У мальчика от страха застучали зубы. Дрожащими пальцами он стал крутить настройку резкости на окулярах, чтобы разглядеть людей, но возле машины никого не было. Олег навел бинокль на скирду и почти сразу увидел двоих мужчин одетых в спортивные костюмы. Когда один из них повернулся, мальчик отчетливо увидел на его лице окладистую бородку, а под глазом, захватывая половину высокого лба, виднелся здоровенный синяк. Второй мужчина стоял спиной, и Олег не мог рассмотреть его лица. Когда же он повернулся, мальчик вздрогнул. Это был Аслан.

Мужчины о чем-то спорили, энергично размахивая руками. Потом вернулись к машине и уехали. От волнения Олег даже не запомнил, в какую именно сторону они поехали. Он вернулся в комнату, забился в угол кровати и заплакал, приговаривая сквозь слезы:

– Вот дурак, не захотел идти с сестрой в деревню. Там хоть есть куда спрятаться. А здесь, дорога да степная балка, по которой меня можно легко догнать.

Спрыгнув с кровати, Олег стал лихорадочно заталкивать свои пожитки в рюкзак. Раздумывать больше было не о чем. Нужно забирать Шамиля и бежать к сестре в деревню. Вдруг он замер с поднятой рукой, в которой была зажата рубашка. Издалека послышался какой-то шум, который то нарастал, то становился едва слышным. «Бандиты», – молнией пронеслось в голове мальчика. Схватив кота, он юркнул за тюки соломы и притаился. Но Шамиль почему-то не хотел прятаться. Он вырвался из рук и спокойно стал разгуливать по комнате. В это время в окно кто-то постучал.

– В доме есть кто живой? – спросил мужской голос, который показался Олегу знакомым. – Знаю, что есть. Выходи, поговорить надо. Есть дело.

Мальчик узнал голос Мирона Голованя и выглянул в окно. Фермер сидел на коне и похлопывал кнутом по голенищу сапога. Стряхнув с одежды солому, Олег вышел к гостю.

– Заснул, что ли? – поинтересовался наездник. – Зову, зову, а ты молчишь. А я тебя еще с дороги приметил. – Он присмотрелся к Олегу и удивленно спросил: – Ты что, плакал?

– Вот еще, – насупился мальчик. – Что я маленький плакать. Это пыль от соломы в глаза попала.

– Какая там пыль, – спрыгнул с лошади Головань. – Я уже знаю, что тебе сегодня приезжий из города уши надрал. – Мужчина прищурил глаза и взял Олега за плечи. – И за что это он тебя так? Ты, вроде, парень не вороватый, не хулиганистый.

– Этот человек из Чечни, – тяжело вздохнул Олег. – Он меня преследует. Я даже не знаю, за что именно. Зовут его Докку. Поверьте, я ему ничего плохого не сделал, – почему-то переходя на шепот, заверил мальчик. Ком обиды подкатил к горлу. Слезы потекли по щекам.

– Да ты, детка, не плачь, – стал успокаивать Мирон Андреевич. – Мы тебя в обиду не дадим. Давай, зови сестру, разговор есть серьезный.

– Нет здесь сестры, – вытирая рукавом слезы и шмыгая носом, ответил Олег. – Она ушла в деревню.

– А ты почему с ней не отчалил?

– Да ну ее, – махнул рукой он. – Послушалась Елизавету Николаевну и решила поселиться в землянке Вакулинчихи.

– И правильно сделала, – одобрил Головань. – Ты-то почему не пошел с сестрой? Она, наверно, переживает за тебя?

– Не знаю, – хлюпнул носом Олег. И вдруг зарыдал в голос. – Плохо мне без мамы, – захлебывался слезами мальчик, содрогаясь от плача худеньким телом.

– Ну-ну, – прижал к себе Олега Мирон Андреевич, – брось сырость разводить. Не мужское это дело, плакать. Давай-ка лучше собирай свои манатки, и бегом в деревню.

– Я боюсь, – продолжая всхлипывать, прижался в мужчине мальчик.

– Кого ты боишься? – строго спросил фермер. – Этого черта нерусского? Пусть он нас боится.

– Я чертей боюсь, которые живут в землянке Вакулинчихи.

– Это кто же тебя так настращал чертями? – сощурил глаза Головань. – Ни дед ли Иван, случайно? – Олег утвердительно кивнул.

– Вот что я тебе скажу, парень, все это деревенские выдумки. Ничего дурного в землянке бабки Ольги не было и нет. Убили ее бандиты. Люди видели, как за месяц до смерти к ней приходили двое нерусских. Может даже, одним из них был тот, что тебе уши сегодня драл.

Серьезный и убедительный тон фермера успокоил Олега, и он согласился поехать в деревню. Усадив в корзину кота и забросив за спину рюкзак с вещами, мальчик уселся на лошадь позади Мирона Андреевича, и они тронулись в путь.

– Мои охранники докладывают, – рассказывал по дороге фермер, – что уже почти месяц какие-то чужаки стали наведываться в деревню. Возят из пруда воду куда-то. Мои мужики интересовались как-то, мол, зачем водичку берете? А те ответили, что, дескать, саман для кошар делают. Хотя, почему бы и не поверить, – продолжал размышлять Головань. – У нас каждое лето приезжают саманы делать. Глины здесь много. Да и какая глина! Я нигде такой хорошей не встречал.

Всю дорогу Мирон Андреевич рассказывал Олегу о том, что еще до революции, буквально в ста метрах от деревни, стоял завод, который снабжал кирпичом и черепицей весь Северный Кавказ и даже Грузию. Хозяином предприятия был Арсентьев. О качестве этого строительного материала складывали легенды. Говорят, что сложенные из такого кирпича дома даже бомбежку выдерживали.

– А почему сейчас здесь нет завода? – поинтересовался Олег. – Глины полно, вода рядом. Делай себе кирпичи. Или желающих нет?

– Желающие, может, и нашлись бы, но наше деревенское суеверие всю охоту отбивает. Тут вот какая история с этим заводом вышла. – Головань поудобнее уселся в седле и, подбоченившись, принялся рассказывать.

Вскоре Олег уже знал, что после революции большевики завод экспроприировали у бывшего хозяина. Арсентьев за это на них сильно обиделся и приказал взорвать предприятие. Когда цеха начали рушиться от взрывов, он сам застрелился, а перед смертью наложил проклятие на это место. Дескать, если кто ступит на территорию завода, то это проклятие настигнет не только самого ступившего, но и весь его род до пятого колена. Территория бывшего завода давно поросла бурьянами и кустарниками. Никто из деревенских туда не ходит. Ходили слухи, что после войны в развалинах прятались немцы и что якобы их трупы находили десятками недалеко от развалин.

– И вы верите в эти слухи? – оглядываясь по сторонам, спросил Олег.

– Я и сам не знаю, верю или нет, – усмехнулся фермер. – Только вот что я тебе скажу, парень. На развалинах завода поселились сычи. Я много раз слышал, как они кричат по ночам. А в народе говорят, что сыч кричит не к добру.

За разговорами не заметили, как подъехали к землянке тетки Ольги. В окнах горел свет. Вера с Кириллом под руководством Елизаветы Николаевны наводили в избе порядок.

– Хозяева, – постучал кнутом в дверь Головань, не слезая с лошади, – принимайте гостей. – Он помог Олегу спуститься на землю и подал ему корзину с котом. Тот мгновенно выпрыгнул из своего средства передвижения и стремглав бросился в землянку.

Увидев вбежавшего Шамиля, Вера поняла, что Олег не захотел оставаться один и пришел в деревню. Но, присмотревшись в темноту дверного проема, заметила, что брат не один. Она вышла из помещения, подошла к лошади и стала благодарить фермера за внимание, оказанное ее брату.

– Спите спокойно, ничего не бойтесь, – сказал Головань, направляя коня к дороге. – Я вас завтра навещу.

– Вот умница, что послушал Мирона, – погладила по голове Олега Елизавета Николаевна. – Он человек степенный, дурного никому не посоветует. Снимай свой рюкзак, сейчас будем ужинать.

За ужином соседка показала рукой в угол, где стояли иконы. По ее словам, они будут оберегать детей от всяких неприятностей и бед. Уходя домой, женщина посоветовала Вере задернуть занавески и не выключать свет.

– Пусть твой братик чуток привыкнет к новому месту, успокоится. Спите со светом, не жалей электричества. А мне пора. Завтра суббота, а ко мне на выходные всегда сын с невесткой и внуками из города приезжают.

Афанасий Чижиков

На другой день, проснувшись с первыми лучами солнца, Елизавета Николаевна стала готовиться к встрече дорогих гостей. Первым делом сходила на огород и нарвала свежих огурцов и помидоров, накопала ведро картошки. Разожгла огонь в печке, которая стояла посредине двора. Пока дрова разгорались, сходила к колодцу и принесла два ведра воды. Потом словила двух петушков и отрубила им головы, бросила в тазик и обдала кипятком. Ощипав перья, выпотрошив и ополоснув в воде птиц, приоткрыла одну из конфорок на печке и стала аккуратно опаливать тушки, мысленно представляя, какой будет наваристый борщ.

Когда борщ был почти готов, Елизавета Николаевна пошла в избу за лавровым листом. Она даже не подозревала, что все это время за ней из кукурузы, которая росла на ее огороде, наблюдал Афанасий. Как только женщина скрылась за дверью, парень перепрыгнул через плетень, подбежал к плите, взял возле рукомойника кусок хозяйственного мыла и, открыв крышку на кастрюле с борщом, бросил его вовнутрь. Закрыв крышку, стремглав побежал к себе домой. Домчавшись до калитки, остановился, почесал в затылке и не спеша направился к пруду, чтобы искупаться.

Ничего не подозревавшая хозяйка подошла к плите, открыла крышку кастрюли и замерла от изумления. На поверхности борща плавали крупные серые пузыри. Ничего не понимая, женщина зачерпнула ложкой бульон и, остудив, сделала глоток. Тут же сплюнув на землю отдающую мылом жидкость. Схватив шумовку, она подняла со дна кастрюли кусок мыла, которое от кипятка стало жидким и стекало с шумовки.

– Это дело рук Афоньки, – закричала женщина и даже испугалась своего голоса. – Ну, злыдень, ну, голозадый, ты этот борщ запомнишь надолго.

Причитая и грозясь в адрес Афанасия, Елизавета Николаевна, сходила в сарай, нашла там рукавицы, надев их, надергала с корнями у забора крапивы и отправилась искать обидчика.

Еще с дороги она увидела, что Афоня показывает приезжим на пруду «бесплатный концерт». Он нырял вниз головой оставляя на поверхности ноги и голые ягодицы. Рассевшись на берегу, отдыхающие покатывались со смеху. Девушки стыдливо прикрывали глаза руками, кое-кто снимал представление на видеокамеру.

Елизавета Николаевна разыскала на берегу одежду Афонии и переложила ее ближе к зарослям лопухов. Присев на корточки, стала ждать «артиста». Концерт продолжался недолго. Собравшиеся на берегу пруда вскоре перестали реагировать на трюки. Вынырнув в очередной раз, он увидел, что люди на него не смотрят и занимаются своими делами. Поэтому Афанасий вылез из воды и, бегая голым по берегу, стал искать свою одежду. Наконец увидел ее. Но только он нагнулся, из зарослей вышла Елизавета Николаевна и стала сверху вниз, справа налево хлестать голое тело крапивой.

Афанасий взвыл от боли. Иглы крапивы безжалостно жгли его. Он попытался выхватить из рук женщины орудие пытки, но не тут-то было. Она крепко держала крапивный веник. Сообразив, что в данной ситуации самое лучшее средство защиты – бегство, он подхватил одежду и пустился наутек. Елизавета Николаевна бросилась вдогонку и на ходу продолжала хлестать его по голым ягодицам, приговаривая: «Это тебе за борщ, это за петушков, это мой загубленный труд». Наконец она остановилась и, тяжело дыша, опустила пучок крапивы. Превозмогая боль и грозя обидчице кулаком, Афанасий прошамкал беззубым ртом:

– Ну, Лизка, сучка, убью.

– Я тебе убью, поганец ты этакий, – и снова погналась за ним. Но Афоня так припустил бежать по дороге, что и на машине было бы не догнать.

На следующее утро, выгоняя в стадо корову, Елизавета Николаевна встретила Марию, мать Афанасия, но та отвернулась и прошла мимо. Оскорбленная выходкой ее сына, женщина догнала соседку, взяла за плечо.

– Ты что, Мария, считаешь меня виноватой, да? – возбужденно спросила она. – Ведь он, змей красноголовый, караулил меня все утро, ждал, когда сварится борщ. И стоило мне на минутку отлучиться, он, шельмец, бросил в кастрюлю кусок мыла. Пришлось все вылить в мусорную яму. Ведь с мылом даже свиньи борщ есть не стали бы. На выходные приехали дети в гости, а он, сучий потрох, оставил их без обеда.

– Тебе жалко своих детей? – вытирая кончиком фартука уголки глаз, вздохнула Мария. – Подумаешь, остались без борща. Не такие они у тебя и голодные. В городе едят колбасу и сосиски. А мои дети с роду таких деликатесов не видели. – Она еще раз горестно вздохнула. – Афанасий всю ночь стонал, метался. Тело покрылось волдырями, ни лечь, ни сесть. Ты за свой борщ готова была убить чужого ребенка. Тебе жалко своих детей, а мне – своих. Их у меня, как ты помнишь, шестеро. Один другого меньше. Афоня старший. И в том, что у него голова не соображает, его вины нет.

– Погоди, Маруся, не горячись, – подбоченилась соседка. – Голова у твоего Афони хорошо соображает, когда он хочет кому-нибудь пакость сделать.

– А скажи, Елизавета Николаевна, – подняла на собеседницу влажные глаза мать Афанасия и с укором посмотрела на собеседницу, – кого еще, кроме тебя, в деревне беспокоит мой сын? Ведь только ты одна и жалуешься на него. С другими он не конфликтует.

– Что же я ему дурного сделал, – возмутилась обиженная женщина.

– Я не знаю, что ты ему сделала, – развела руками в стороны Мария. – Только он на тебя очень обижается. Сегодня утром, как только проснулся, стал весь чесаться после вчерашнего. Прямо до крови кожу раздирает. Увидел меня и, показывая на твой двор, сказал: «Ну, Лизка, сука, убью». Так что, Елизавета Николаевна, я теперь уже не за Афанасия боюсь, а за тебя. Неизвестно, что у него на уме. А такие люди злопамятны и за свои поступки не отвечают. – Она резко повернулась и пошла к себе во двор.

Елизавета Николаевна еще долго стояла и никак не могла взять в толк, чем это она обидела убогого соседа, что он так супротив ее ожесточился? Она вынуждена была согласиться с тем, что, кроме нее, Афанасий ни с кем в деревне не сорился. Все-таки странно получается, размышляла она. Я, вроде бы, неконфликтная женщина, всегда находила с людьми общий язык даже в сложных ситуациях. Да и в школе тридцать лет проработала учительницей химии, и ученики меня понимали. И все же где-то я допустила несправедливость по отношении к Афанасию. Надо найти возможность с ним помириться. Например, завтра спеку торт и пойду в гости к Марии и извинюсь перед хлопцем. Даже если они не очень хотят меня видеть, поймут, что пришла я с миром.

Но благим намерениям Елизаветы Николаевны не суждено было осуществиться. Обстоятельства резко изменились, и в гости к Марии она не пошла.

Утром следующего дня жителей деревни разбудил страшный рев деревенского быка-производителя по кличке Пролетариат. Испуганная Вера выскочила во двор. Увиденное заставило содрогнуться от ужаса. Огромное животное со страшными острыми рогами размахивало головой и ломало двери в доме Елизаветы Николаевны. К рогам животного была привязана толстая веревка, другой конец которой закреплен за дверную ручку. Разъяренный бык стал рыть копытами землю у крыльца с такой силой, что комья летели через плетень на улицу.

Заслышав дикий рев своего кормильца, прибежал хозяин быка – Жорка Шандыбин.

– Это какая же сволочь так над животным решила поиздеваться? – закричал он еще громче, чем ревел бык. И, поддернув сползающие синие трусы, обращаясь к животному, добавил ласковым голосом: – Мой бедный Пролетариат, сейчас я тебя освобожу. – Он стал разматывать веревку, приговаривая: – Кому же ты помешал? Наверно, завидуют нам с тобой наши недруги. Конечно, завидуют. Мы же с тобой бизнесом занимаемся. Вернее, занимаешься ты, а я деньги собираю. Да что бы вы делали без моего Пролетариата со своими коровами? – крикнул он собравшейся толпе зевак. Наконец Жорка справился с узлами веревки и повел своего соратника по бизнесу домой.

Когда бык-производитель и его хозяин скрылись за забором своего дома, Вера вошла в дом Елизаветы Николаевны. Бледная, с опухшими от слез глазами женщина сидела на полу, держа в руках сковородку. Она покачивалась из стороны в сторону и приговаривала:

– Он меня доведет до инфаркта. Он грозился меня убить и почти сдержал свое обещание. – Увидев вошедшую Веру, женщина громко зарыдала. Потом поднялась и, вытирая слезы, вышла во двор, с опаской обходя вырытую у крыльца яму. Чтобы успокоить ее, Вера схватила тяпку и быстро сгребла разбросанную по двору землю, утоптала ногами.

– Успокойтесь, Елизавета Николаевна, – обняла она женщину за плечи. – Все уже позади. А двери за пол-литра отремонтирует Васька-печник.

– Да что там двери, – вздохнула бывшая учительница, – это все мелочи. Я за свою голову боюсь. Ведь Афонька не на шутку озлобился на меня. Что он еще придумает, злодей беззубый. – Она посмотрела в сторону избы Афанасия и добавила: – Это же надо иметь такую смелость, чтобы увести быка и привязать к двери. Ведь этот Пролетариат никого, кроме Жорки, к себе не подпускает. Враз поднимет на рога и кишки на них намотает.

– А почему этот бык такой злой? – поинтересовалась Вера.

– Два года назад он перенес тяжелейшую травму, – горестно проговорила женщина, – причем не только физическую, но и душевную. Ведь у животного тоже есть душа, и боль он переносит так же тяжело, как и человек. Душевную боль выразить не может, так как не умеет говорить. Только по глазам и можно понять, что животное страдает. Вот, наверно, поэтому и не может простить. Ведь когда обижают человека, а потом у него просят прощение, боль из души уходит. У животного она закипает сгустком ненависти и живет в нем до его кончины.

– Боже ж ты мой, – стукнула себя по лбу Елизавета Николаевна, услышав мычание коровы. – Да я ведь еще коров не доила, а их пора уже в стадо выгонять. Бери подойник, – попросила она Веру, – иди к Красотке, а я подою Чернушку.

Выгоняя коров в стадо, Елизавета Николаевна продолжала рассказывать Вере о быке и его хозяине. Девушка узнала, что Жорка Шандыбин работал в совхозе на молочной ферме осеменителем. Специалист он был незаменимый. Начальство его хвалило, а бухгалтерия частенько выписывала премии. У него была жена и двое ребятишек. Жили они мирно, и Жорка никогда не обижал глухую тещу.

Когда распался совхоз, осеменитель остался без работы. Наверно, от безысходности сильно запил. Жена недолго терпела пьяные загулы мужа, забрала детей и уехала в город, где устроилась работать штукатуром. Жила в общежитии, а мать свою оставила с Жоркой. Теща у него была хоть и глухая, но женщина работящая и хозяйка хорошая. Зятя не обижала, поэтому он всегда был сыт и ухожен.

Заработки у Жорки были не всегда. В основном весной, когда наступала пора кастрировать молодых бычков и кабанчиков. Был еще один приработок зимой. Это когда перед Рождеством нужно было резать домашних свиней.

Однажды летом Жорку пригласили в деревню Золку кастрировать двух молодых бычков. Работу свою он сделал быстро и профессионально. Но каково же было его разочарование, когда вместо денег ему накрыли стол с хорошей закуской и выпивкой. Но, как говорится, деваться было некуда. Сильно захмелевший после угощения, он сел на велосипед и покатил домой. Хмель сыграл с ним злую шутку. Мужчина каким-то образом оказался на уже полуразрушенной ферме, где когда-то работал. От комплекса, на котором когда-то было тридцать коровников, осталась покосившаяся водокачка да кучи размытой дождями глины. Весь строительный материал, какой может сгодиться в хозяйстве, давно растащили по дворам предприимчивые деревенские жители.

Жорка долго стоял посреди развалин и вспоминал о тех годах, когда здесь кипела жизнь. Услужливая память напомнила фамилии всех людей, с которыми он работал на ферме. Вспомнились праздники и дни рождения, которые он отмечал в кругу коллег. И так ему стало жалко ушедших лет, что мужик невзначай расплакался. Да и как было не расплакаться, когда от прежней жизни остались только развалины, причем не только на месте работы, но и в семье.

Вдруг в его горькие причитания вплелся какой-то посторонний звук. Жорка прислушался, как будто кто-то стонал за водокачкой. Сжимая ручки велосипеда, он пошел на звук. Завернув за полусгнившее деревянное корыто, увидел тощего быка, привязанного к металлической балке. Передние ноги животного были согнуты и колени едва касались земли, а задние упирались в деревянное корыто. Вокруг острых, широко расставленных рогов была намотана толстая пеньковая веревка, которой голова быка была плотно прижата к металлической балке и не позволяла ему повернуть голову. Тело его почти висело. Бока у животного глубоко запали, а шерсть была похожа на старую солому. Его глаза заплыли кровавой пеленой, а изо рта стекала вязкая пена.

Жорка отбросил велосипед в сторону, попытался размотать веревку. Но тяжелое тело животного намертво затянуло узел, который можно было только разрубить топором. Топора не было. Под рукой оказался перочинный ножик. Им он и стал перерезать веревку, причитая не самые добрые слова в адрес тех негодяев, которые так зверски поступили с быком. Животное перестало стонать и словно прислушивалось к словам человека, понимая, что его хотят освободить.

Наконец путы, державшие быка, были перерезаны, и он всем своим телом опустился на землю. Жорка погладил освобожденного пленника по лбу, осторожно вынул из носа кольцо, присел рядом и задумался: что же дальше делать? Животное так ослабло, что не могло самостоятельно двигаться. Первым делом он решил его напоить. Высыпал из пластикового пакета продукты, которые дали ему за работу, по лестнице взобрался на водокачку, зачерпнул воды и поднес к самому носу быка. Тот с жадностью выпил все до последней капли. Конечно, этой влаги ему было недостаточно. Здоровый был выпивал по три-четыре ведра. Но то здоровый, а этому, по мнению Жорки, хватит и двух. Поэтому он еще раз слазил за водой. Напоив животное, разломил буханку хлеба, которую ему дали вместе с продуктами, и стал кусочками кормить быка. Потом запрыгнул на велосипед и направился к оросительной канаве, по краям которой росла сочная трава. Притащив охапку корма, положил у самой морды быка. Но тот так ослаб, что по-прежнему не мог самостоятельно дотянуться до еды. Тогда его спаситель стал совать ему в рот небольшими пучками зеленые побеги. Скормив весь запас, снова запрыгнул на велосипед и помчался в деревню.