Текст книги "Неокантианство. Четвертый том"

Критический идеализм

Представителям «критического реализма» приходится защищать свою основную эпистемологическую точку зрения как против «феноменализма», согласно которому реальность («вещь в себе») мыслима, но не познаваема, так и против «идеализма», который отрицает реальность, существующую независимо от познающего сознания. Внутри идеализма, однако, следует различать два направления: «субъективный» идеализм (или «консциентизм»), который в своих рассуждениях думает о «познающем сознании» индивидов, и критический или объективный идеализм (1), который в данном контексте рассматривает научное сознание (отделенное от индивидов). Обсуждение критического реализма с этой второй формой идеализма (2) представляется мне особенно важной задачей, поскольку она представлена в современной философии школой, которая своей единой проблематикой и методом работы, а также выдающимися достижениями заставляет уважать и ценить себя, несмотря на все невежество и непонимание. Критический идеализм – это философия «Марбургской школы», представителями которой являются Коген, Наторп, Кассирер, Кинкель и Гавронский. Эта «школа» убеждена, что она представляет действительные основные идеи Канта и развивает их в полном объеме, освобождая тем самым систему Канта от недостатков, по-прежнему сохраняющихся в ней (3).

Также стараются как можно яснее отличить свою точку зрения от точки зрения субъективного идеализма. Категорически утверждается: не индивидуальный познающий субъект, а индивид может быть сделан носителем реальности; мир существует не только в сознании индивидуального познающего «я». Изречение Шопенгауэра: «Мир – это мое воображение» – неверно. – Однако можно ли провести разделение между «субъективным» и «объективным» («критическим») идеализмом в абсолютно чистом виде, нам кажется сомнительным, но мы можем углубиться в этот вопрос лишь в более поздней части нашего обсуждения. В любом случае, представители критического идеализма не хотят, чтобы их путали с субъективными идеалистами. Они признают реальность опыта, отличную от индивидуального сознания, от идей отдельных субъектов, и поэтому в то же время считают себя истинными реалистами.

На самом деле, критический идеализм и реализм согласны в важных вопросах. Их объединяет не только неприятие субъективного идеализма: вместе с ним они также отвергают «психологизм», т.е. мнение, что психология должна быть фундаментальной наукой для философии, особенно для логики и эпистемологии. Психологизм» был бы, однако, прав, если бы все предметы познания были действительно только идеями индивидов; ведь изучение этих идей в соответствии с их природой и закономерностью действительно является делом психологии.

Аналогичным образом, оба направления являются противниками «сенсуализма», который хочет приписать все познание исключительно ощущениям; скорее, они оба рассматривают элементы мышления как необходимые факторы наряду с ощущениями: понятия и суждения как необходимые факторы познания. Важность ощущений, конечно же (как мы увидим), оценивается критическим реализмом более высоко, чем идеализмом. Однако первый также ясно осознает, что ощущения возникают только в результате воздействия объективных стимулов на определенные организованные живые существа, т.е. что качества, которыми мы наделяем вещи на основе наших ощущений: цвета, яркость, запахи, вкусы и т.д., не приходят к ним «сами по себе». Именно это понимание отличает «критический» реализм от «наивного» реализма повседневной жизни, который приписывает эти качества вещам как таковым. Для тех, кто больше не придерживается этой наивной точки зрения, без лишних слов следует, что познание нельзя понимать как" рефлексию» или «образ» вещей. Ведь каждый образ – это яркая копия живого оригинала. Из того, что критический реализм отрицает описательные качества, которыми мы наделяем сами вещи, следует, что для него эти вещи становятся не описательными объектами, которые могут быть определены более точно только с помощью понятийного мышления. Таким образом, для критического реализма, как и для критического идеализма, познание не является «представлением» – даже если это соглашение (как и многие другие) иногда неправильно оценивается.

Оно также может быть основано только на недоразумении, если идеалисты упрекают реалиста в том, что метафизик-реалист считает себя «обладателем абсолютного бытия» (4). Если же реалист научился мыслить «критически» и вник в природу науки, то он, как и идеалист, будет считать цель познания, в той мере, в какой она состоит в совершенном определении реального мира, лежащей в бесконечном.

Согласие между двумя направлениями существует (или, по крайней мере, может существовать) и в том, как определяется отношение эпистемологии (5) к отдельным наукам. Последняя не должна предписывать последним, как они должны распознавать, она вообще не должна вмешиваться в их работу, но учиться у них. Она определяет у отдельных наук, с какими высшими предпосылками и понятиями они работают, в каких отношениях эти принципы и понятия находятся друг к другу, какие фундаментальные положения применимы к соответствующему предмету исследования и т. д. С этим может согласиться и реалист. Реалист также может согласиться с тем, что эпистемология начинает свою работу с «точных» наук: математики и математического естествознания, и использует их в качестве начального руководства к природе знания. Конечно, ему придется подчеркнуть, что принципиальные различия, которые уже существуют между этими двумя науками и все еще существуют между ними и другими дисциплинами, должны быть оценены в соответствии с их полным значением.

Марбургская школа» достигла больших успехов в исследовании фундаментальных идей математического естествознания. Они в то же время представляют собой условия, которым должен соответствовать предмет, чтобы стать объектом естественного знания, и в этом отношении они априорны. Содержание этих понятий и принципов, составляющих науку, их внутренняя связь (корреляция), их неограниченная способность к развитию были проницательно исследованы Когеном и его учениками.

Все эти исследования, однако, покоятся на предпосылке, которую делает и критический реализм: что содержание понятий, суждений, короче говоря, мыслей всякого рода, может быть оторвано в абстракции, так сказать, от процессов мышления в отдельных реальных индивидах и рассмотрено само по себе.

Отсюда, однако, мы непосредственно переходим к фактической противоположности между критическим реализмом и идеализмом. Первый по-прежнему выделяет из мыслительного содержания наук предметы, существующие независимо от них (6). Идеалист считает, что это различие между содержанием и предметом является излишним, даже ложным, что скорее оба они тождественны. Этот основной взгляд, который, собственно, и составляет специфически «идеалистический» характер «марбургской школы», сначала будет обоснован и объяснен некоторыми высказываниями ее вышеупомянутых представителей. Так, например, у Когена (7) мы читаем:

«Оно должно оставаться с таким соотнесением, которое Парменид выработал как тождество мышления и бытия. Бытие есть бытие мышления. Поэтому мышление, как мышление о бытии, есть мышление о знании».

Платон проливает свет на вечную фундаментальную идею научного разума.

«Мысль создает основания бытия. Идеи есть эти основы, эти фундаменты». «Идея обозначает и означает истинное бытие, истинное содержание знания». «Бытие не покоится в самом себе; его порождает мысль». «Только сама мысль может породить то, что можно считать бытием».

Наторп видит фундаментальную ошибку реализма в том, что он считает, что «заранее имеет результат познания, готовый мир». Затем это называется «опытом», и посредством «абстракции» человек вновь извлекает из него все то, что он ранее сам помыслил. Но готовый мир, реальность, есть не что иное, как конечный результат всех мыслительных определений. Так он приходит (кстати, в согласии со «школой») к терминологическому различению «бытия» в самом общем смысле, как существования (действительности) мыслительного содержания для себя, и «действительности» («существования» или «бытия» в более узком смысле, то есть «конкретного бытия», «существования») как всесторонне определенного мыслительного содержания или (как он выражается:) как существования в результате всех мыслительных компонентов и под их предпосылкой (8). В соответствии с этим он отказывается видеть во всяком знании в смысле «позитивизма» в «фактах» данное и тем самым наиболее определенное.

«Факт в абсолютном смысле есть лишь последнее, чего познание должно было бы достичь, но в действительности никогда не достигает; его вечный X. Это последнее стало первым, это X – известная величина, вечно искомое, никогда не достижимое – данное. Откуда эта странная ошибка? Потому что, однако, необходимость этого определения факта, а именно как требования, сама по себе установлена априорно, так что человек без колебаний предвосхищает в понятии факта как данности то, что скорее было бы лишь последним результатом познания».

Согласно Наторпу, наука также все больше и больше осознает этот факт; она признает, «что суждение о том, что есть факт, должно быть подвержено исправлению в каждый момент». Он также не хочет принимать возражение: «Но факты должны быть определены сами по себе, даже если не для нас». (9) Однако в этом случае реализм был бы признан, а основное утверждение идеализма, что все бытие, вся реальность и фактичность есть содержание мысли, продукт мысли, было бы отброшено.

Наконец, следует упомянуть несколько предложений Кинкеля (10):

«Только мышление может познать бытие, ибо и мышление, и бытие по существу одно и то же». По этому учению Парменид вполне реально является создателем научного..… идеализма». «Формула критического, философского идеализма такова: бытие = истинное понятие». " Предмет действительно не полностью совпадает с опытом воображения (11), но он совпадает с содержанием научного понятия (мысль-содержание).» «Согласно фундаментальной предпосылке идеализма, природа не существует независимо от познания, но сама содержится в понятиях научного познания.» «Своей незыблемостью и внутренней определенностью природа обязана исключительно законам разума, из которых она проистекает и в которых она состоит по своей сущности»; ибо «законы научного сознания есть в то же время принципы бытия».» —

Разумеется, критический реализм не может признать тождество мышления и бытия, содержания и предмета научного знания, которое утверждается во всех этих положениях. Именно по этой причине он подвергается резкой критике со стороны идеалистов. Если реализм обвиняют в том, что он понимает знание «чувственно» и как «представление» реальности (12), то это основано на недоразумении: он не признает далеко идущего согласия, которое на самом деле существует (как показано выше) между реализмом и идеализмом. Реальное различие между ними возникает только там, где критика направлена против реалистического различия между «содержанием» и" предметом» познания. В своем «Введении в теорию познания» (13) я заметил в смысле критического реализма, что содержание мысли хочет быть не чем иным, как схватыванием предмета, это «в некотором смысле сам предмет, как он есть для субъекта». С другой стороны, идеалисты (14) возражают: как можно утверждать, что содержание мысли не зависит от субъективного опыта мысли, ведь предмет «как он существует для субъекта» – это именно предмет «как он предстает в субъективном опыте». На это мы должны были бы сказать: реалист утверждает только то, что содержание мысли может быть отделено от субъективного опыта мысли путем изолирующей абстракции; но не то, что оно существует независимо от опыта мысли или от природы субъекта. Если, например, 20 газет публикуют оригинальные отчеты об одном и том же событии, то содержание этих 20 отчетов можно сравнить на предмет их сходства и различия, при этом можно совершенно не принимать во внимание мыслительный опыт, имевший место у репортеров, когда они записывали свои отчеты. Конечно, эти содержания не вошли в реальность «независимо» от этих психических переживаний; скорее, они были наиболее значимыми компонентами этих переживаний, хотя и тесно переплетенными с другими процессами сознания, например, яркими представлениями о процессе, о котором повествуется, чувствами, вызванными им, многословными идеями, сопутствующими чувствами напряжения и т. д. Однако при чтении отчета читатель способен сам генерировать мысли на основе восприятия напечатанных слов, которые более или менее точно соответствуют словам репортера, и таким образом узнает событие таким, каким оно было для репортера. Однако из этих 20 сообщений все же следует выделить одно реальное событие, к которому все они относятся. И даже если мы сделаем фикцию, что все эти сообщения воспроизводят событие абсолютно точно и исчерпывающе, их содержание действительно будет совершенно одинаковым, они будут иметь «одно и то же содержание», но его все равно нужно будет отличать от «объекта», а именно реального события, которое, тем не менее, будет происходить независимо от его распознавания.

Но именно против этого и возникает возражение со стороны идеалистов. «Как понимать то существование объекта, которое не зависит от содержания мысли?» (15). Существование, утверждают они, должно подчиняться определенному закону.

«Конечно, нельзя сказать, что предмет или вещь имеет существование или Dasein, если он ведет себя случайным образом то так, то эдак, то появляется, то исчезает». (16)

Как же этот закон соотносится с понятийным содержанием? Если утверждать (как это делает реалист), что закон принадлежит обоим – и мыслительному содержанию, и предмету:

«как же тогда утверждать, что закон, составляющий содержание мысли, тождественен закону, которому следует предмет? … Помимо ненужного удвоения реальности, которое здесь происходит, теряется и всякий критерий истины».

То, что реализм не имеет никакого критерия истины, является бездоказательным утверждением. На вопрос об этом критерии можно ответить кратко следующим образом:

«Истинными являются те результаты восприятия, которые уже не могут быть изменены никаким прогрессом в технике наблюдения, а также те представления и мысли, которые могут быть выведены или дедуцированы логически беспредметно из таких незыблемых результатов восприятия.» (17)

В идеалистической литературе мы иногда встречаем соображение, что при (реалистическом) различении содержания и предмета путь от содержания к предмету отрезан, поскольку сознание не может выйти за пределы самого себя. Но это основано на ошибочной концепции сознания, которая ложно овеществляет его, рассматривает его как замкнутое пространство, в котором можно быть только внутри или снаружи. Кстати, представитель критического идеализма сам должен выйти за рамки этого ошибочного представления о сознании, если он действительно хочет отличить свою точку зрения от позиции субъективного идеализма. Согласно критическому идеализму, понятие – это не просто содержание сознания индивида (такое содержание он называет" представлением»). Если, например, три наблюдателя имеют три перцептивных образа, ти, представитель критического идеализма сам должен выйти за рамки этого ошибочного представления о сознании, если он действительно хочет отличить свою точку зрения от позиции субъективного идеализма. Согласно критическому идеализму, понятие – это не просто содержание сознания индивида (такое содержание он называет" представлением»). Если, например, три наблюдателя имеют три перцептивных образа,

«Но как только они говорят об передмете, они имеют в виду один и тот же предмет; они думают об одном и том же существе». (18) Так вот, именно это существо понятие предмета включает в себя» (точнее: тождественно понятию). «Понятие предмета едино и одинаково для всех людей, какими бы разнообразными ни были понятийные образы у самых разных индивидов». (19)

Именно потому, что понятие не является просто индивидуальным содержанием сознания, оно делает возможным общение между людьми.

Поэтому и критический идеализм должен полностью отказаться от замыкания индивидуального субъекта, так сказать, в сфере его индивидуального сознания (что, в конце концов, является основной ошибкой всего «субъективного» идеализма); он должен сам признать эту специфическую особенность сознания, точнее, «„предметного“ сознания»: оно отсылает к чему-то, «означает» что-то, чем оно само не является, но что отлично от него. Это и есть, так сказать, действительное «чудо» сознания. Конечно, оно кажется «чудесным», только если мы молчаливо предполагаем, что процессы сознания также могут быть поняты в терминах пространственного и физического, и если мы теперь понимаем, что это предположение несостоятельно.

Но совершенно очевидно, что понятие в смысле критического идеализма, отличаясь от индивидуальной «идеи» и превращая ее в нечто сверхиндивидуальное, в чем может «участвовать» любое количество индивидов, – что «понятие» полностью занимает место предмета (в смысле реализма). И именно в этом отождествлении состоит особенность критического идеализма.

Но если «понятие» есть нечто отличное от индивидуального представления, как с полным основанием утверждает идеализм, то против него можно поставить вопрос: что является критерием истины? Ведь даже идеалист признает: «Если индивид мыслит неправильно (лучше сказать, формирует неправильные представления), то он не достиг понятия и тем самым не постиг бытия в познании». (20) Как же тогда индивид узнает, что он постиг «понятие» и тем самым бытие? Идеалисту вряд ли придется давать на это ответ, существенно отличающийся от того, который мы привели выше в словах Дюрра, представителя критического реализма. Это определение истины имеет то преимущество, что оно устраняет противопоставление идеализма и реализма в концепции объекта познания и поэтому может быть принято обоими направлениями. Это также дает понять, что одно направление не может использовать против другого аргумент, что у него нет критерия истины. Для обоих направлений понятие и восприятие (или ощущение) (21) являются и должны быть (как это видел еще Кант) элементами и составляющими истинного знания, а мышление и восприятие в непрерывной взаимосвязи – средствами постижения истины. Однако некоторые идеалисты, похоже, оценивают значение фактора ощущения для познания гораздо ниже, чем реалисты. На это указывают такие высказывания, как:

«Нельзя ссылаться на чувственное восприятие как на дополнение к мышлению». «Не во внешнем виде (чувственном восприятии) лежит критерий истинности познания, а в разуме, который решает, соответствует ли внешний вид понятию, на котором он основан». (22) «Чувство в конечном счете есть не что иное, как знак вопроса». «Индивид – это та (мыслительная) категория, которая дает голос утверждению, что ощущение застывает». (23)

Если подобные утверждения означают лишь то, что все, что должно быть «знанием», должно быть постигнуто как мысль в концептуальной фиксации (оторванной от ощущений), то критический реалист может согласиться и с этим. Однако он подчеркнет, что ощущения – это не просто «знаки вопроса», но и то, что они – как, в сущности, любой реальный вопрос – имеют решающее значение для ответа и служат критерием правильного и неправильного ответа. В конце концов, ощущения («явления») должны быть «объяснены» мышлением. Как это было бы возможно, если бы ощущения всегда и везде были одним и тем же знаком вопроса? Ведь сначала мы имеем различное содержание ощущений. Только подумайте о совершенно несравнимых ощущениях, которые дает ухо или обоняние, лицо или вкус и т.д., и о бесчисленных нюансах внутри отдельных классов ощущений! Реалист понимает эти различия как признаки различий в реальном положении вещей, будь то в отношении стимулов, будь то в отношении организации чувствующего индивида. Более того, для концептуального определения реальности учитывается появление и исчезновение ощущений, их различная временная длительность, их совместное пребывание и их последовательность, их пространственные свойства и отношения. При этом они образуют не только отправные точки для работы мышления, но и управляющую инстанцию.

Что еще есть, например, в научных экспериментах, кроме того, что исследователь сформировал определенные понятийные гипотезы о реальности и господствующей в ней правовой связи, и что он ожидает определенных явлений в эксперименте в случае, если его предположение о реальных фактах окажется верным. Но с восприятием этих явлений (будь то определенная окраска жидкости или движение ртутного столбика, или указки, или чего-то еще) возникает ощущение. Без ощущений нет восприятия. Поскольку наблюдение, т.е. запланированное восприятие, помогает решить вопрос о правильности гипотетических предположений, ощущение также является одним из критериев истины (что не противоречит тому, что эти результаты наблюдения также должны быть концептуализированы и сформулированы в словах).

Конечно, даже идеалисты не могут не принимать во внимание эту ситуацию. Так, например, Коген (24) утверждает: «Только то, что ощущение объявляет внешним содержанием, становится проблемой реальности». А Наторп (25) объясняет:

«Знание должно доказать свою способность, sozein ta phainomena, apparentias salvare rescue of appearance – wp], сохранять видимость, т.е. из его предпосылок должно стать ясно, что при таких-то и таких-то условиях вещь должна предстать таким-то и таким-то образом; оно не могло бы само утверждать достоверность знания, если бы не выдержало этого испытания. Внешний вид также не только был первой отправной точкой познания объекта, но и продолжает составлять его фундамент; если бы внешний вид был другим, то и научная конструкция объекта должна была бы быть другой».

Все это мог бы сказать и представитель критического реализма. Но если проследить эти мысли до их последствий, то окажется, что принципиальное согласие между идеализмом и реализмом вполне возможно как по вопросу о критериях истины, так и по вопросу о значении для познания «понятия», с одной стороны, и «ощущения», с другой.

Но, несмотря на такое далеко идущее соглашение, реальный пункт разногласий между критическим идеализмом и реализмом все же не будет устранен. Он заключается именно в различном понимании того, что можно назвать «научным конструированием предмета», и того, что есть в реальных науках. Для идеалиста это построение является реальным творением, порождением понятия и тождественного ему объекта; реалист признает, что понятие порождается в познании, но видит в нем лишь реконструкцию (образно говоря) объекта, который существует и без этой реконструкции и в этом отношении существует независимо от познания. Это глубокое противостояние двух направлений не должно ослабляться или игнорироваться, поскольку в остальном они во многом едины или, по крайней мере, могут быть едины. Но теперь, когда мы признали возражения идеализма против реализма несостоятельными, остается обсудить одно возражение идеалистов о том, что различие между содержанием и предметом излишне, что оно вводит ненужный дуализм. Это возражение уже побеждает многих, потому что в очень многих кругах люди увлечены монизмом и склонны видеть в приверженности дуалистическим взглядам признак отсталости. С другой стороны, здесь следует прежде всего показать, что даже идеалист не может избежать проведения различий, которые по содержанию и предмету совпадают с реалистическими, но имеют тот недостаток, что они отклоняются от общепринятого употребления языка (что, вероятно, является одной из главных причин столь оплакиваемой «темноты» этой философии).

Согласно идеализму, объект «есть» только там, где произведено понятие. Как быть с непостижимыми явлениями?

«Если это действительно так, то понятие должно объяснять появление в соответствии с его сущностью и возникновением. Падение яблока, например, действительно постижимо, т.е. известно, если известно, какую скорость имеет яблоко в каждый момент своего падения, почему оно упало именно в этот момент, как долго длилось падение и т.д.». (26)

Но идеалист не будет отрицать, что и до Галилея яблоки действительно падали с деревьев, но он, пожалуй, скажет, что теперь мы можем назвать этот процесс реальным, а также описать его как реальный в прошлом, потому что закон падения был открыт, и таким образом было создано понятие процесса. Но как быть, например, с царством организмов – «сколько тысяч и тысяч загадок еще ждут своего открытия? Возможно ли вообще для нас полностью постичь хотя бы одну вещь или событие?

«Действительно, для того чтобы полностью распознать даже самую маленькую песчинку на тропинке, нужно было бы завершить физику, химию и все математическое естествознание; ибо только тогда мы могли бы сказать, что полностью распознали песчинку, если бы смогли классифицировать ее в системе завершенного закона бытия». (27)

Таким образом, для идеалиста «бытия» вообще не существует; ничто не «есть», потому что ничто еще не постигнуто в совершенстве.

Таким образом, идеалист чувствует себя вынужденным проводить различие между «относительной реальностью времени, как она присутствует в знании настоящего, и абсолютным бытием, которое следует мыслить как задачу» (28), что называется «идеей». Итак, в деталях идеалист также говорит о «реальности» (или «Dasein»), как и реалист, но как только он вспоминает о своем фундаментальном взгляде, он должен объяснить, что все это «Wirkliche» и «Daseiende» еще не обладает – «Sein»; ибо «Sein» в строго идеалистическом смысле есть завершенное понятие, и это есть и всегда остается – Aufgabe, Idee. Насколько более правдоподобной и соответствующей общему употреблению языка является реалистическая форма выражения! Здесь также завершенное понятие обозначается как вечная задача, как идея, но оно не отождествляется с «бытием», с самим" предметом», и поэтому нет необходимости различать «бытие» и «существование» или «реальность», а можно обозначить всеми этими словами существующее, реальность, которая должна быть постигнута с помощью (все более совершенных) понятий. Мы вполне можем признать нечто реальным, существующим, отличить его от нереального и прийти к пониманию этого, даже если мы еще не познали его «закон» или не получили его «завершенное понятие».

И как для идеалиста не может быть «бытия» в строгом смысле слова, так и для идеалиста нет понятия как завершенного; ибо оно, как и «бытие», всегда остается задачей, а значит, всегда недостижимой целью.

«В самых высоких и сложных формах само понятие всегда должно быть и оставаться вопросом». (29)

И только когда в поле зрения находится только совершенное понятие, предложение остается в силе:

«Представления об одном и том же предмете познания могут быть столь же различными у различных индивидов, сколь различны сами индивиды; понятие предмета может быть только одно, ибо оно точно обозначает закон (30) существования предмета».

Но как в этом месте, так и в других идеалисты неоднократно впадают в дуалистич

еский способ выражения реализма. Они говорят о «мировоззрении науки», о «высших понятиях, на которых наука основывает свое понимание мира и реальности»; они называют науку «попыткой овладеть конечным и истинным бытием». (31) Но убежденный идеалист не признает, что именно принуждение вещи всегда приводит к такому реалистическому способу выражения; он будет объяснять его для «наивных» из соображений большего удобства и большей понятности. В любом случае, было бы ошибочно считать противопоставление реализма и идеализма (как это иногда представляется) простым различием в терминологии.

Идеалист совершенно серьезно отождествляет мышление и бытие, понятие и предмет, а также отрицает реальность, существующую независимо от научного знания. Давайте теперь рассмотрим это отождествление в его масштабах и последствиях, чтобы отсюда судить, действительно ли реалистическое различие между «содержанием» и" предметом» научного знания является ненужным.

Идеализм, таким образом, утверждает: реальность тождественна науке о реальности, природа – содержанию естествознания, исторический ход вещей – исторической науке. Поскольку завершение научного познания остается нерешенной задачей, идея, бытие, абсолютное бытие («вещь-в-себе» Канта) остается

«единственной идеальной целью, бесконечно удаленной точкой, которая в сущности есть лишь другое выражение для всегда одинакового направления бесконечного пути познания, но не достижимый конечный пункт, в котором оно пришло бы к безусловному завершению».

Если мы теперь пренебрежем этим никогда не достигаемым абсолютным бытием, то соответствующее содержание научного знания, тем не менее, также будет тождественно «реальности» (Dasein) (32). Поскольку содержание научного знания изменяется и развивается, то же самое должно происходить и с реальностью, причем в том же самом смысле. Это признают и идеалисты. По их мнению, "предмет возникает только в познании и вместе с ним»;

«Прогресс в познании тождественен прогрессу в бытии». «Конкретная форма бытия зависит от знания. Очевидно, например, что тот, кто придерживается лучевой теории света, живет в совершенно иной реальности, чем тот, кто убежден в истинности волнообразной теории.» (33)

Конечно, реалист мог бы выразить себя так же, как в последнем высказывании. Он понял бы это так, что для познающего реальность стала другой со сменой его теорий, но добавил бы, что сама реальность («ansich») остается нетронутой этой сменой теорий. Но идеалист отрицает эту реальность, которая существует сама по себе; поэтому он должен утверждать, что вещества и силы природы, природные явления и их законы, не менее неизвестные ранее небесные тела, страны, животные, растения, обретают «существование», становятся «реальными» только благодаря тому, что их открывает наука. И когда научный исследователь делает открытие, но уносит его с собой в могилу – без всякого сообщения другим – тогда реальность создана, но канула в небытие. Или как это понимать по-другому?

Конечно, реалист не отрицает и развития реальности; подчеркивать это кажется почти излишним. Но он считает, что эти изменения происходят совершенно независимо от того, признаются ли они наукой и в какой степени, и что поэтому развитие самой реальности не тождественно развитию наук об этой реальности.

Идеализм, однако, сталкивается с особыми трудностями при отождествлении этих двух явлений в отношении прошлого. Когда наука обнаруживает потерянного вавилонского или египетского царя, или возвращает нам затонувший культурный объект, или находит утерянную рукопись, или, наконец, вычисляет, что солнечное или лунное затмение произошло в то или иное время – тогда все это прошлое только «производится», оно только становится «реальным»!