Текст книги "Жили старик со старухой. Сборник"
Автор книги: Валерий Бронников
Жанр: Жанр неизвестен
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
ЖИЛИ СТАРИК СО СТАРУХОЙ
В обыкновенной деревенской избе очень жарко натоплено. Как пишут в сказах, жили в ней старик со старухой. Они себя стариками не считали, но находились уже в том возрасте, когда дети выросли и покинули отчий дом. Поговорить дома не с кем, как только друг с другом. А когда кто-нибудь не отвечал, тогда разговаривала только бабка или бурчал себе под нос дед.
Вот и сейчас Авдотья Лукинична рассказывала то ли деду, то ли сама себе:
– Манька-то совсем стыд потеряла, так и липнет к Ваньке-Репейнику, да чё да. А он от неё нос воротит, совсем нюх потерял, ли чё ли? На ней не глянет, ни даже да! Куды их в школе учат?
– Этому в школе не учат, – попробовал возразить Иван Ильич, запутавшись в старой сетке, которую решил починить, а сейчас рассматривал её, как рассматривают диковинную букашку, севшую нечаянно на рукав куртки, или случайно увиденную вошь.
– Я не с тобой, Синебрюхая Верхоплавка, разговариваю!
– А с кем ты разговаривашь?
– С кем надо, с тем и разговариваю.
Верхоплавками принято называть маленьких рыбёшек, плавающих в речке на мелководье. Они и в самом деле плавают почти по самому верху, хотя глубина на мелководье и так не достигает десяти-пятнадцати сантиметров. А синебрюхами их называют за синеватое, почти прозрачное брюхо.
Вот Авдотья Лукинична так и назвала супруга за то, что он родом был с верховьев реки. Она считала, что все, кто с верховья реки, ниже её высокого достоинства, просто синебрюхи и всё.
– Нет, ты специально меня изводишь! У меня и так руки ужо не слушаются, совсем ничё не видят, а ты ишо Манькой меня смущашь, – Иван Ильич, растопырив пальцы, стал разглядывать свою руку.
– Тебя засмущашь! Того и гляди сам к какой-ле прилипнешь. Хотя вряд ли на таку утварь кака позарится.
– Ты же прилипла! – возмутился дед, – Я и женился на тебе по пьянке, как порядочный гражданин, соблюдающий обычаи и Конституцию.
– Во-во, рази тверёзый бы женился? Ты и меня-то увидел только наутро, когды зенки искали опохмелку. Кака тут любовь? Живу с тобой токо ради приличия.
– Знам мы како приличие! Позарилась на мою молодость и стать. Был бы трезвый, ни за что тебя не увидел, мало рази девок вокруг! Всяки трутся о ноги, толстые и тонкие, брюхаты и, едри их в капусту, бесстыжи, как заморски вертихвостки, а ишо есть эманси…, эманси…, фу ты, чёрт! Совсем с вами весь запутался!
– Вот и запутался, что нас обзывашь. Была бы кака молода да чё да, дала бы тебе по пустому чайнику, чтоб закипел! Старый, а всё туда же, эмансипированных ему подавай!
– Нет, когда их будут давать, я возьму, что попроще, без закидонов и, чтоб была ласкова, как жирафа! Чтоб подол выше пупка не задирала. С тобой вот маюсь стоко лет, считай и жизни не видел.
Дед явно и сам не понял, что сказал. Жирафа он видел только в букваре на картинке, когда ещё в школе учился. Но про чайник ему не понравилось. Почему это он пустой? Дед имел четыре класса образования, прошёл всю войну, протопал, можно сказать, через всю Россию, заграницу прошёл почти до Берлина. Он насупился и отвернулся к сетке, делая вид, что очень занят.
– Вот тогда тебе Маньку и нать, а не Ваньке-репейнику. Она вмиг всему научит, што сама умет. Пять мужей было, ни один не зацепился, все помёрли. У них што-ля мор или у неё в доме мор? – Авдотья Лукинична немного сменила тон, понимая, что дело может дойти до скандала. «Про чайник я зря», – подумала она, но вслух признаваться ни за что не захотела.
Иван Ильич не отвечал. «Что толку говорить с пустой бабой?» – думал он, – «Лучше говорить со стенкой или совсем не говорить. Может, поспать? Рази тут уснёшь, когда у тебя над ухом жужжат! Вот один бы я проспал целый день с перерывом на обед!».
– А энтот-то наш сельповский председатель свою председательшу на замок запер, сам в контору, а её на замок да чё да. Грит, чтоб хвостом по деревне не мела. Она все сельповски секреты выдаёт, как придёт в магазин, так и выдаёт.
– Чего это она выдала? – не удержавшись спросил дед.
– А всё выдала. Рассказывала, как председатель с секлетаршей шушукались. Ревнует его к секлетарше. Грит не сельсовет, а дом свиданий. А председатель наш видны-ый, за него люба баба уцепится – не отстанет.
– Значит, секретарша и уцепилась.
– А чего ей не уцепиться, дома муж, да чё да, тут – председатель. Дитёв к бабке сплавили, сидят вдвоём в конторе, деньги считают.
– А ты говорила у них любовь…
– А кака любовь без денег? Вот и считают, чтобы любовь ядрёна была. Да тебе про любовь всё равно не понять! Тёмный ты, – подумав, добавила:
– И замурзаный, как рукомойник!
– Тьфу! Старая, ты дашь мне работу сделать или как?
– Я-то роблю, роблю, никакой благодарности. А ты рази робишь? Каку рвань опять принёс? Таку носит сельповска секлетарша. У неё одёжка, как дырява сетка, соблазнят не токо председателя, а и всех мужиков, да чё да. Поливат одёжу каким-то зюрантом, чтобы моль не завелась и запах был. Вот на запах мужики и клюют, он заместо приманки, ли чё ли. Сквозь одёжку всё исподне видать, совсем стыд потеряли! А, может, стыд им при рождении не дали? Каки-таки новы моды пошли задом вертеть да чужих мужиков соблазнять, ли чё ли?
Дед сидел, глядя на свою супружницу, открыв рот. Он хотел что-то сказать, но все слова куда-то подевались. Старик себя рукомойником не считал. Он всю жизнь работал, сейчас тоже в меру своих сил трудился на благо своей семьи, а его обозвали рукомойником и бездельником. Спорить больше не было никаких сил. Он украдкой достал из-под сетки фляжку и пригубил. Закусить было нечем, поэтому он поднял на уровень глаз сетку и стал рассматривать дыру, прислушиваясь к себе и чувствуя, как внутрь, в район желудка, забирается тепло, остужая закипевшую в душе злость.
«Пусть языком мелет», – подумал он, – «Мне-то что? Как ли эту конфронтацию переживу!»
Он, хоть и мысленно, употребил слово, которое случайно услышал, не понимая его подлинного смысла, но, считая, что оно как раз сейчас подходит для его тайных мыслей.
– Ты чё дыру рассматривашь, как в первый раз видишь?
– Дыра дыре рознь. Эту вижу в первый раз.
– А чё её разглядывать? Дыра она и есть дыра.
– Не скажи! Дыры все разные. Старые и чинить уже неохота, одни ремки, а энта новенька, приятно посмотреть. На старые дыры я и смотреть даже не хочу, не только что-то с ними делать.
– Ишь, какой привередливый! Новы ему подавай! Синебрюха она и есть синебрюха! Садись, чай поспел. Самовар токмо сам ставь на стол, остально расставлено. Рыба того году, сейгошней нет. Ты токо сети чинишь да дыры разглядывашь, а рыбы нет.
– Хоть бы стопку налила… Починю сетку и наловлю.
– Нече стару организму спаивать, чай не празник, а буден день, хоть и суббота. И скоко в вас влезат?
– На сухую и чай не пойдёт. Спасибо, сыт!
Старик опустил сеть и смотрел в одну точку.
– Ты, злыдень, поставишь самовар али нет? Налью одну и, чтобы больше ни-ни.
Старик мгновенно поднялся со стула, взял самовар и, как пушинку, водрузил на стол. Самовар был горячий и тяжёлый, но он это делал столько раз, что даже не задумался над этой проблемой, а просто перекинул его на стол по пути и всё, как перекладывают с места на место какую-нибудь вещь.
Супруги сели по разные стороны стола, каждый на своё излюбленное место. Авдотья Лукинична налила чай себе в чашку, а супругу в стакан, встала из-за стола, принесла початую бутылку водки и налила гранёную стограммовую стопку, но не до краёв, а на две трети.
– Явно пожалела, – Иван Ильич неотрывно смотрел на процесс наполнения стопки.
– Тебе хоть тазик налей, всё мало!
Старик поднёс стопку ко рту, посмотрел зачем-то внутрь и, не спеша, стал пить. Он пил не так, как это делают заядлые выпивохи, одним махом, а по-своему, как привык это делать всегда, вытягивая из стопки жидкость, как тянут её через соломинку…
– И как токо эта зараза в вас лезет! – старуха не любила, чтобы последнее слово было не за ней.
Иван Ильич поперхнулся, не допив, отвёл стопку и закашлялся. На некоторое время воцарилось молчание. Старуха молчала ехидно-торжественно, а старик вынужденно, поскольку говорить он несколько секунд не мог из-за застрявшей в горле водки.
Откашлявшись, он произнёс:
– Ну, как тут не заматеришься! В самый энтот, что ни на есть ответственный момент всю обедню испортила. Даже то, что успел отпить на пользу не пошло. Наливай снова! Пища не усваивается, когда блекостят под руку. Наливай! – дед решительно подвинул к старухе недопитую стопку.
– Энто твоя пища? Да пей ты ради Христа!
Авдотья Лукинична, поджав губы, долила стопку и, молча, стала пить чай, откусывая немножко от квадратного рафинада. Так уж вошло в привычку, что чай пила она вприкуску.
– Ты, когда баню починишь, злыдень? Опять кого-то просить нать. Я договорилась, да чё да, с Кабанихой, в иху баню сходим. Они как раз ужо помылись. Собирай монатки и пойдём, пока не закрыли.
Бани располагались в овраге, ближе к воде. Они хоть и были все разные, но с виду казались одинаковыми, как грибы, только размером и отличались, приютившись на склоне оврага, заросшие крапивой и густой травой по периметру. Старик и старуха шли по тропке.
– Ты баню-то Кабанихи знашь? – спросил дед.
– А чё её знать? Они оставили её открытой. Сказали, что закроют опосля сами. Да вон она, и замка нет, – уверенно показала пальцем на приглянувшуюся деревянную баню старуха, хотя совсем не была уверена, что это та самая баня, но признаться в этом она не хотела, не позволяла гордость своего высокого семейного положения.
В бане было жарко. По всем признакам в ней даже никто не мылся, поскольку все лавки были сухие и горячие.
– А она сказывала, что все помылись. Так что-ля натопили, что лавки сухи? – спросила старуха, входя в мойку, где дед уже уютно расположился на полке, и сама ответила:
– Можбыть давно мылись, всё высохло от жару. А ты чего разлёгся? Я что ля жар буду тебе создавать?
– Я не стал кидать, чтобы тебе не досадить лишним жаром. Вдруг опять не понравится?
– Ладно, сама тебя с полка сгоню, – смилостивилась Авдотья Лукинична, – Энто дело привычно. Ну, терпи! – она размашисто ловко плеснула целый ковш горячей воды на каменку, откуда вырвался, как из жерла пушки, пар, мгновенно расходясь по помещению, – Я, пожалуй, тоже погреюсь…, – она залезла к деду, кряхтя и, опуская голову, как можно ниже.
Помывка долго не заняла.
«Кто его знает, кому соседка ещё предлагала помыться?» – подумали супруги, – «Жару в печке на целый батальон хватит».
Старики решили освободить помещение, как можно быстрее.
Когда они сидели уже дома и отдувались, и отпивались после жаркой бани чаем, зашла соседка.
– Я баню-то на замок закрыла, – сказала она, – Вот принесла ключ! По привычке, – добавила она.
Повисла гнетущая тишина. Старик и старуха глядели друг на друга, не замечая соседки.
– Так вы пойдёте мыться? Чего молчите? И вид у вас какой-то распаренный! Ругались что ли?
– Спасибо, соседушка, – промолвил, очнувшийся первым старик, – Мы решили пока не ходить. Что-то старуха умом расхворалась. Ей голову парить вредно. Потом иё сведу, когда выздоровет. Больному человеку нельзя в бане мыться, тем более с такой болезнью. Садись, стопку с тобой пить будем!
– Ну, как знаете! А стопку я не пью, пойду, пожалуй, – недоумённо пожала плечами соседка и вышла за дверь.
Когда она вышла, старики ещё долго не могли опомниться. Иван Ильич достал из кармана фляжку, забыв, что это спрятано от посторонних глаз, налил и молча выпил.
– В чьей же бане мы мылись? – спросил он, скорее сам себя.
Старуха молчала. Наступал обыкновенный деревенский вечер. За окном слабо темнело. Самовар остыл. Иван Ильич залез на русскую печку и вскоре забылся безмятежным детским сном, улыбаясь чему-то во сне.
ЖИТЕЛЯ
Кто называл её Жителя, кто Жители, а некоторые звали и по-другому, но на изменения одной буковки в названии жители деревни внимания никакого не обращали. Никто уже не помнит, когда и как образовалась эта деревня, но затерялась она в Мезенской тайге, в Лешуконском краю далеко от основной водной магистрали – реки Мезень.
Деревня стояла на одном из водных её притоков в сорока километрах от устья маленькой мелководной речки. Летом через Мезень можно пройти пешком, а уж что говорить про малые речки! Весной они глубокие и бурливые, а летом, несведущий человек может подумать, что это просто мелководный ручей.
Вообще-то известно, кто образовал деревню. Почти все Мезенские деревни образовались от беглых новгородцев, искавших лучшей жизни в этих краях, а, как и когда это было, даже историки иногда путаются в точной дате рождения. Вот и Жителя когда-то приютились в таёжном краю. Сначала деревня росла и расширялась. Люди обрабатывали землю, строили дома, занимались промыслом, растили хлеб, благо их редко беспокоили сборщики податей из-за непроходимых и непроезжих мест. Добраться сюда мог только знающий человек, причём не в любое время года. Да и кому это надо – искать приключения за тридевять земель, не зная, как там встретят и обласкают!
А люди обрастали потомством, возводили новые постройки, распахивали землю, выкорчёвывая многочисленные пни на местах, где росли вековые деревья. Всё было своё. У местных купцов брали только самое необходимое: соль, спички, сахар да некоторые боеприпасы для промысла. А рыбу ловили сообща, перегораживая реку Мезень в путину самодельными сетями, причём перегораживали так, чтобы сеть была от берега до берега. Два раза закинут снасти и обеспечат себя рыбой на долгие месяцы. Вот только улов делили не поровну, поскольку главный невод сшивали из отдельных кусков, которые приносили из каждого хозяйства. По величине этих кусков и распределялся улов. Основной добычей считалась сёмга, а другую рыбу ловили около своей деревни, в зависимости от сезона года. Конечно же, баловались и хариусом – этой сильной и вкуснейшей рыбой, которая водится в основном на быстром течении и в чистых речках. Бывает, она попадается и в озёрах, но очень редко. Попадает туда, когда движется вверх по рекам и ручьям в самые верховья, где бьют холодные ключи и летом прохладно.
Так бы и жила деревня, как жила многие десятки лет, но новая жизнь после революции докатилась и до этих отдалённых мест, нарушив привычный уклад и единоличную жизнь.
Создание колхозов коснулось и Жителей. Крестьянские хозяйства объединились и зажили новой колхозной жизнью. Люди продолжали обрабатывать землю, растить скот и заниматься промыслом.
Теперь уже отдалённость деревни являлась не преимуществом, а бедой. За каждой мелочью приходилось на лодках с шестами добираться до села, а потом обратно проделывать ту же дорогу. По Мезени ходили большие пароходы. Между большими населёнными пунктами даже самолёты летали. Там имелись связь, больница, почтамт. Люди стремились к новой жизни, к цивилизации, к образованию, туда, где было более легко и вольготно.
Обитатели деревни и сами не заметили, как численность деревни постепенно стала не увеличиваться, а уменьшаться. Нет-нет, да и уедет какая-нибудь семья в районный центр, заколотив накрепко досками окна в своём родовом доме, оставив его сиротинушкой посреди деревни, где-то в глубине души зная, что вернуться сюда вряд ли придётся.
А Отечественная война и вовсе выкосила полдеревни, в основном мужскую часть населения. Остались бабы, малые дети да немощные старики. Вот тут-то и хлебнули они вволю горя, пытаясь как-то выжить. От уплаты налогов никто не освобождал. Практически всё, что зарабатывали, отправляли на фронт, в общую копилку для скорейшей победы. Себе оставался только подножный корм.
Люди вымирали, а те, кого не прибрала старуха с косой, просто доживали свой век. После войны вроде бы можно и вздохнуть свободно, и хозяйства свои выправить, но заниматься этим уже оказалось некому. Мужики с войны не вернулись, а тех, кто остался, подкосили разные болезни да хвори. Отдалённость деревни стала главной бедой. Управлять хозяйством в отделении совхоза на таком удалении стало слишком накладно, а люди, в свою очередь страдали от недостатка снабжения, отсутствия связи и прочих благ наступающей цивилизации.
Когда Иван Васильевич Макеев стал во главе совхоза, в Жителях в ту пору насчитывалось всего три семьи. Эти семьи надо обеспечить на долгую зиму продовольствием, транспортом, связью, медициной. А прибыли в общей копилке от хозяйства уже не предвиделось никакой, одни убытки: поля заросли, скота не осталось. Труднодоступность стала главным препятствием для решения всех проблем.
Ивану Васильевичу досталось далеко не передовое хозяйство. Совхоз, вроде бы, и был, но в очень плачевном состоянии. Партией взят курс на построение коммунизма. А какой может быть коммунизм, если у людей нет нормального жилья, нет техники, нет производственных помещений? Иван Васильевич взял твёрдый курс на развитие хозяйства. Были приглашены для строительства приезжие бригады, благо деньги пока выделялись. Застучали топоры. Трактора, как муравьи, подвозили пиломатериал, перемешивая грязь на непроезжих деревенских дорогах.
Каждое утро Иван Васильевич лично проверял, как идёт строительство, меряя шагами землю главной усадьбы совхоза, думая думу о том, как поступить с тремя оставшимися семьями Жителей. Со временем решение созрело, но требовалось подвести под это решение материальную основу. А задумал председатель перевезти эти семьи в другую деревню, ближе к центральной усадьбе, предоставив им новое жильё. Дело оставалось за малым: построить дома и уговорить жителей покинуть свои родные места, оставив сиротеть посреди леса покинутые дома.
Вопреки своим ожиданиям, Ивану Васильевичу удалось уговорить оставшиеся семьи на переезд. Главный козырь – новые дома с хозяйственными пристройками, построенные за счёт совхоза, играли в этом переселении главную роль. А переехать ближе к цивилизации, к людям, к медицине и школе обитатели Жителей такую мысль вынашивали давно, только не знали, как к этому приступить. А тут судьба сама преподносила подарок – осуществить переезд за счёт совхоза, да ещё прямо в новенькие дома. Со слезами на глазах люди собирали свой скарб, которого со всех закутков набралось очень много. Тут были самовары и медные чайники; шкуры и ворохи одежды; деревянные грабли, лопаты, ухваты, прялки, люльки, кроватки, скамейки; глиняная посуда и ушаты; самодельные резные буфеты и сундуки – в общем, всего не перечислишь!
Малые дети, подчас не понимая происходящего, сновали между ногами, радуясь этому великому событию. Эта босоногая гвардия вовсю веселилась, стараясь сновать на виду у взрослых, чтобы на них тоже обращали внимание. Летом обувь являлась роскошью, её берегли на зиму и для особых случаев, например, для поездки в другой населённый пункт. У детишек и в мыслях не было, что летом тоже можно ходить в обуви. Они прекрасно знали, что купить сандалии или калоши просто не на что и негде.
Переезжали на своих же лодках, нагрузив их так, что днище всё время чертило по отмелям. Имелись в хозяйстве и две совхозные огромные лодки, предназначенные для перевозки молока, в которые погрузили крупные вещи. Так и двинулся караван к устью речки вереницей. Когда передняя лодка натыкалась на мель, все вылезали и помогали друг другу преодолевать эту отмель, вытаскивая лодки, где верёвками, как бурлаки, где просто руками.
Небольшая, но, в то время, солидная деревня, в которую переезжали семьи располагалась на берегу Мезени, как, впрочем, большинство населённых пунктов.
Свои дома будущие жители узнали сразу. Они отличались не только своей новизной и белизной, но и тёмными глазницами окон из-за отсутствия занавесок. Неухоженный и необжитой их вид сразу выдавал отсутствие хозяев. Дома ожидали своих обитателей, рабочие руки, детский гомон и воркование радушных хозяек.
Больше всех радовались дети, не сознавая, что навсегда покинули родные места и что придётся теперь жить здесь среди незнакомых людей и в незнакомой деревне.
А вечером собралось большое огромное застолье на всю деревню. Столы стояли прямо на улице. Жители собрали на них всё, что могли отыскать в своих крестьянских хозяйствах. Из магазина закупили только водку и хлеб, которые приобрели на выделенные правлением деньги на переселение последних обитателей Жителей.
Три отдельных семьи зажили обыкновенной крестьянской жизнью на новом месте.
ЗАВТРА ВОЙНА
Светало. Голая грудь прикрыта только рукой Сергея. Светлана так и не сомкнула глаз. Они лежали на постели, совершенно обнажённые. Сергей спал и тихо посапывал где-то у неё под мышкой. Звонкая тишина давила со всех сторон, и эту тишину нарушало только тиканье часов, которые, как ни в чём не бывало, отсчитывали секунды, минуты, часы.
Прошёл прощальный вечер. Ребята уходили в армию, и не просто в армию, а сразу в самое пекло, в Чечню. Люди не знали, кто и за кого там воюет, но похоронки приходили регулярно, и почти каждую неделю на самолёте прибывал, как принято сейчас говорить, груз «двести».
Ей было страшно. Страшно за Сергея, за себя, что опять останется одна. Совсем о плохом не хотелось думать, но нехорошие мысли навязчиво лезли в голову. Господин Грачёв, не должен был посылать необстрелянных юнцов со школьной скамьи в эту бойню, но, тем не менее, это как раз и происходило. Молодые ребята попадали в ад, о котором не имели даже реального представления. Ходили слухи, что на этой войне сильно наживаются некоторые воротилы: на нефтедолларах, перепродаже оружия тем же бандитам, торговле рабами, заложниками, но открыто об этом средства массовой информации как-то не очень распространялись. Имелось представление только об одном, что там, на войне, с завидной регулярностью гибли наши молодые ребята, которых в семье тешили родители и считали маленькими детьми.
Свобода предпринимательской деятельности, объявленная Ельцыным, была воспринята, как вседозволенность и анархия. Повылезали на свет божий все, кто ранее считался вне закона: бандиты, фарцовщики, разномастные взяточники, спекулянты, тунеядцы; все те, кто не хотел работать и приспосабливался приобретать деньги, сильно не утруждаясь.
Светлана сознавала, что они могут больше не увидеться. Сергей, если и вернётся с этой «мясорубки», будет другим. Война сильно калечит, не только физически, но и губит души молодых людей. Ей совсем непонятно, за кого там воюют молодые ребята? Кто там «чужие», а кто «свои»? Там чужая республика, где люди живут по своим законам, имеют свой уклад жизни, свои традиции; туда сейчас лезут все, как собаки на лай своры: наёмники, террористы, спецслужбы, громилы и бандиты, нефтяные воротилы и даже люди, просто желающие заработать деньги тем, что будут убивать того, кого им прикажут. Под прикрытием лозунга: «Аллах Акбар!» они творили всё, что хотели.
А вчера им двоим было очень хорошо. С Сергеем они встречались давно, но близких отношений не имели, а так, лёгкие встречи, вечеринки, танцы. Разговоров о серьёзных отношениях тоже не заводили. Просто они нравились друг другу, и общение от этого становилось лёгким и приятным. Прощальный вечер затянулся, на нём присутствовали одноклассники и друзья, громко гремела музыка, немного все выпили. А потом они пошли на квартиру к знакомому Сергея. Дома Сергея ждали родители, но он позвонил и сказал, чтобы не беспокоились, что он придёт утром. А Светлана сказала своим, что будет ночевать у подруги. Так они и очутились вместе на всю ночь. Она ни о чём не жалела. Только не проходило чувство какой-то утраты и вины перед Сергеем. Он уезжает на войну, а она остаётся в относительно благополучной и спокойной обстановке, дома, будет заниматься привычными повседневными делами.
Она за эту ночь стала совсем другая, появилась взрослая рассудительность, беспокойство за близкого человека. Она сразу как-то повзрослела. Сергей безмятежно спал. Не хотелось его будить, но пора вставать и идти по домам, а дальше, как распорядится судьба! Увидятся ли они? Будут ли они и дальше вместе? Клятв друг другу они не давали и в вечной любви не клялись.
Она тихонько убрала его руку, встала, потянулась и быстро оделась. Затем села рядом и стала щекотать его щеку. Сергей отмахивался, что-то бормотал, но не проснулся до тех пор, пока она не рассмеялась. Проснувшись, он потянулся к ней, пытаясь обнять и притянуть к себе.
– Нам пора, – Светлана слегка отстранилась, – Вставай!
Чтобы его не смущать, она пошла на кухню греть чай. Потом они пили чай и молчали. Каждый думал о своём.
– Я вернусь! Ты жди. Не всех же там убивают. Сначала нас пошлют в учебку, а уж потом в Чечню.
– Серёжа, ты не думай. Всё, что произошло между нами, забудь и поступай, как считаешь нужным.
– А я и не думаю. Просто лучше тебя никого нет. Я обязательно к тебе вернусь!
Светлане было очень приятно это слышать. Она прибралась, оглядела квартиру, чтобы не оставить следов их пребывания, и они вышли на улицу. Вместе они шли недолго. Разговаривать не хотелось, каждый думал о своём, но оба об одном и том же. Сергей оставил Светлану у её дома, попрощались, и он быстро зашагал к себе. Надо дома собрать нехитрые вещи и идти на призывной пункт. Начиналась другая жизнь. Впереди предстояла война, где стреляли, убивали без жалости и пощады; где они, новобранцы, были только игрушкой в руках тех, кто дёргал за ниточки; где действовал приказ и воинская дисциплина; где могла быстро оборваться его молодая жизнь.
03.2008.
ЗАГОРСКИЙ
– А я Вас знаю! – воскликнул новый пациент, открыв дверь в палату.
Василий Викторович Светин, напрягая память, усиленно пытался вспомнить фамилию этого человека. С памятью у него давно имелись нелады, а зрительно он его сразу узнал.
– Ваша фамилия Загорский? – спросил он.
– Да, я Загорский, – хозяин палаты говорил медленно и чуть громче, чем нужно.
– Значит, мы вместе работали – это было давно, в семидесятых годах.
– Я Вас что-то не припомню.
– И не пытайтесь! Я тогда был совсем молодой, обслуживал самолёты, а Вы на них летали. Нас, техников обычно видели мало. Пилот приходит на подготовленный самолёт, а мы в это время занимаемся уже другим объектом.
Пожилой седоватый пациент устраивался в больничной палате.
– Вот где пришлось снова встретиться! – воскликнул он.
– А Вас как по имени-отчеству? – спросил Загорский.
– Василий Викторович.
– Очень приятно. А я вот тут лечу старые кости, мне уже восемьдесят шесть лет. Кажется, всё тело болит: и тут нехорошо, и там плохо. Уколами всего искололи. Я в своё время попал в аварию, но не в воздухе, а на земле – сбила меня машина на пешеходном переходе. Пьяный водитель не справился с управлением. Меня всего искромсало и поломало. В стенах больницы после аварии нахожусь часто, а зовут меня Евгений Григорьевич.
Так вновь состоялось знакомство бывших работников одного предприятия.
А начинал Евгений Григорьевич лётную карьеру ещё во время Великой Отечественной войны. Имел много боевых вылетов на маленьком двухместном ПО-2 в тыл врага, в расположение партизан. Был он тогда, по сути, ещё пацаном, а выполнять полёты на несовершенном самолёте, да ещё ночью, требовалось мастерство. Он с этими полётами справлялся.
Евгений Григорьевич, лёжа в палате, делился воспоминаниями о своей прежней работе.
– Сядем в деревеньке в тылу врага, окружают самолёт женщины и дети. Партизан обычно сразу не видно, так как деревню часто навещали немцы. Первый вопрос, который задают немцы: «Партизаны есть?» Женщины отвечают: «Какие у нас партизаны, одни старики да дети?» А немец говорит: «Меня не обманете. У вас все партизаны, вы партизаны, дети партизаны, собаки партизаны и кошки партизаны. Если хоть одного солдата обидите – десять ваших сразу расстреляем!»
Евгений Григорьевич помолчал, а потом поведал историю из послевоенной жизни:
– Летали мы тогда по деревенькам на маленьких ПО-2. Навигации не имелось, летали по ориентирам да по примитивному компасу. Как-то осенью послали меня в Лешуконское. Маршрут привычный, но очень уж погода оказалась скверная. Дождевые облака нагромождались и стелились довольно низко. Правда, в аэропорту Архангельска погода стояла относительно хорошая и облака редкие. Занял я высоту триста метров и оказался над облаками. Земля просматривалась. До Пинеги долетел без приключений. Только пролетел деревню, и земля исчезла. Всё заволокло облаками. Пришлось снижаться, чтобы найти ориентиры. Снизился до ста метров, а земли нет. Снижаюсь осторожно дальше, уже шестьдесят метров, а ничего не видно. Дальше и снижаться опасно, но всё же решил ещё приблизиться к земле, иначе вообще не выбраться из этой «трясины». В какой-то момент увидел вершины ёлок и теперь их постарался не отпускать, нашёл Земцовский тракт и по нему взял курс на Лешуконию, но пролетел так не долго. Тракт всё время петлял и, наконец, совсем пропал. Поиски ни к чему не привели. Самолёт висел над самыми ёлками, и я ничего не видел впереди. По времени должно быть Лешуконское со своими могучими реками, а я ничего не мог разглядеть, видел только вершины ёлок. Видно, Бог помог – в какой-то момент мелькнуло зарево. Я сразу направил самолёт на этот огонь и увидел внизу полосу, осталось только прижать самолёт вниз, где колёса мягко коснулись поверхности. Нас на земле ждали, поэтому специально и развели костёр. Я не успел расслабиться, увидел, что прямо на меня несётся самолёт. Зажмурил глаза, открыл, но картинка не исчезла, резко свернул в сторону. Встречный самолёт сделал то же самое и мы успели разминуться. Оказалось, что такой же заблудившийся По-2 следовал из Мезени, мы сели одновременно. Летел в эту пору и третий самолёт, но он не сумел сесть в Бычьем и разбился, два человека погибли.
Евгений Григорьевич задумался, вспоминая то, что было много лет назад, но картина всего происшедшего ясно стояла перед глазами.
– По вершинам ёлок мне приходилось летать много раз, и это был единственный способ не потерять полностью пространственную ориентировку, но способ очень даже небезопасный. Угроза столкновения с землёй существовала реально. А куда денешься? Самолёт не приспособлен для полётов в облаках или над ними. Это сейчас можно летать по приборам, а тогда летали только по ориентирам. «Дорогу» я знал во все деревни и посёлки. Имелись официальные аэродромы, но сесть можно было на любой подходящий лужок. Развиваться аэродромы стали намного позже. Самолеты впоследствии тоже стали другие. Много я налетал на поршневых самолётах ЛИ-2 и ИЛ-14, возили, как челноки, мясо, комбикорма, навагу, пассажиров. Самолёт считался во многих районах единственным доступным транспортом.
Медсестра принесла очередную капельницу и, воткнув иглу, «привязала» пациента к этому сооружению.
– Возили и «зайцев», а куда денешься? Большинство из них свои работники, всем куда-то надо. Редкий рейс выполняли без «зайцев». Однажды на ЛИ-2 экипаж взял сразу десять «зайцев», запустил двигатели, но вырулить не успел. Служба авиаперевозок засекла левых пассажиров и сообщила диспетчеру, чтобы самолёт не выпускал. Экипажу расследование грозило снятием с лётной работы.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
