Текст книги "Океан в изгибах ракушки или Синяя рыба"

Стоило ему завернуть за угол – как раз около того места, где в виде бесформенной скалы притаился Гкхадту'Уэльт, как его окликнули. Пророк никак не отреагировал. Обычно, к нему со стороны народа всегда было много вопросов, но он никогда на них не отвечал. Его ещё раз позвали, на этот раз громче. Человек прибавил шаг, желая уйти от нежелательных собеседников, но через мгновение его схватили за плечо и прижали к стенке.

– Ты что, не слышал, как я тебя звал? – два человека в форме обступили проповедника. Он оглядел их.

– Простите, я думал, что это кто-то из простого люда, – начал оправдываться он.

– Думал он, – усмехнулся тот, что был помоложе, но старшина смирил его грозным взглядом.

– Не бойся, мы не враги тебе. Наоборот – друзья, – и он достал из пиджака мешочек с деньгами. – То, что ты говоришь про «мать» – это правда?

– До последнего слова, – подтвердил проповедник.

– Знаешь эту «мать»?

– Выслеживаю её. Уже очень долгое время.

– Нам покажешь?

Пророк склонил голову на бок и посмотрел из-под капюшона на своего собеседника.

– А вам зачем?

– То, что ты говорил про Аристер, Атекнос и Листебсон – правда. Оттуда, действительно, пропали дети. Правда, не все. Но почти. Наш король очень обеспокоен этим, и он верит, что тут замешено что-то нечистое. Он обещал щедро наградить того, кто поймает похитителя детей. Понимаешь, к чему я веду?

– Вам не справиться с «матерью», – снисходительно фыркнул пророк, – лучше бросьте эту затею.

– Мешочек ты себе всё же оставь. В качестве аванса. А когда «мать» будет в наших руках – будут ещё деньги. Подумай над этим. Захочешь найти меня – спроси Ривьена.

Стражники ушли. Проповедник простоял ещё какое-то время, в нерешительности, перебирая деньги в руке, а затем пошёл своей дорогой.

В ночь Гкхадту'Уэльт покинул площадь, прячась во тьме жилых домов и выискивая самопровозглашенного мессию. Зверь нашёл его на окраине селения в самодельной палатке, сделанной из кучи тряпок и порванных одежд.

Несмотря на то, что зверь мог передвигаться практически бесшумно, пророк учуял его на подступе к своему жилищу. Он выбежал из палатки и пустился наутёк. Не упуская проповедника из виду, Уэльт длинными прыжками нагнал его и заточил в клетку из своих огромных когтей.

– Ты, закон нарушивший, лжепророком назвавшийся, деньги у людей обманом выпросивший, признаёшься мной, судьёй праведным, волю высшую соблюдающим, признаёшься виновным в грехах непростительных. Что в оправдание своего проступка тяжкого можешь ты предоставить? Молви.

– Мне нечего тебе сказать, чудовище. И не таких, как ты, видал, – дерзко огрызнулся проповедник.

– В таком случае ты, законы не чтивший, будешь немедленно приговорён к смерти…

– Ну, так и не медли! – гордо и без страха ответил человек в капюшоне.

– Не спеши и не перебивай меня, судью своего благочестивого. Ибо могу дать тебе шанс я, судьбы вершащий. Говорил ты о матери доселе на площади людной. И не узрел я лжи в словах твоих страшных. Стало быть, знаешь ты и, правда, о ней не понаслышке.

– А тебе какое дело, чудовище? Никак расправиться с ней решил?

– Нет, не расправиться. Есть в моих краях дитя сиротское, мать свою ищущее. И помогаю ей я в деле том нелёгком, блага исполненном.

– Ещё одну «личинку» решил подсадить «матери»? Вы заодно, значит? Нет уж, меня в это не втягивайте.

– Никак жизнь тебе не дорога, старик, – возмутился Гкхадту'Уэльт и поднял проповедника за капюшон на два метра над землёй.

Но вопреки ожиданиям, вопреки голосу, исходившему из глубин тёмных одежд, под плащом скрывалось юное лицо мальчика, ещё не достигшего своей зрелости. В горле у него торчала острая зазубренная спица, которая и делала голос отрока хриплым.

– Ты – ребёнок? – удивился Гкхадту'Уэльт.

– Тебе какое дело, страшилище? Или ты детей не убиваешь?

Уэльт опустил мальчика на землю, пригвоздив его одежды когтем к земле.

– Нет, не убиваю.

– Тогда мне нечего тебя бояться, – плюнул в сторону монстра мальчишка.

– Ни к страху призываю я твоё сердце, но к благу, – взревел зверь. – Девочке нужна мать.

– Такая – не нужна. Она – чудовище. И если её бросили, то назад уже не примут.

– Может, это не она, – засомневался Уэльт, – Мия тепло относилась к своей матери и не называла её чудовищем. Но она о ней почти ничего не помнит.

– Потому что «мать» у своих «личинок» выжигает о себе все воспоминания. Огнём! Я видел, как это было. Потому и сбежал от неё.

– Ты – её сын? – удивился Уэльт.

– Нас называют «личинками». За каждым из нас закрепляется имя, которого мы удостоимся, когда вырастаем. Но каждое из этих имён далеко от человеческого. Я вот, например – Сверчок.

– Ты говорил, что она лишала людей памяти…

– Да, её звали Пиявкой. Это была больная девочка – одна из «личинок», которая прислуживала «матери». С ней всегда были проблемы: она вечно отставала от нас, терялась, всё роняла, а по ночам просыпалась с жуткими криками. Мы много передвигались между городами, и такая сестра нам была в тягость. Её все ругали, но так, чтобы желать ей зла – это было ниже нашего достоинства. Но однажды мы проснулись, и не нашли её среди прочих. «Мать» сказала, что «личинка» стала Пиявкой и навсегда покинула нас. И мы двинулись дальше, продолжая свои странствия. Но в тот день я потерял по дороге часть своего снаряжения, решил ввернуться за ним и незаметно отбился от остальных. Каково же было моё удивление, когда совершенно случайно нашёл Пиявку. Она была слепа. Она всё твердила, что ждёт кого-то, но не помнит кого. Думала, что меня. Она не помнила ни одного из нас, не помнила «матери», зато помнила дикую боль. Помнила, как ей выжигали глаза калёным железом. Эта боль затмила всё её прошлое. Я не мог так бросить свою сестру. Я взял её за руку и отвёл в ближайшее селение. Там нашлись люди, которые согласились нам помочь. Ты бы знал, чего мне это стоило. Ведь всю жизнь до этого я думал, что люди – зло. Всю жизнь до того события я лишь прислуживал чудовищу, воспитывающему меня, как сына. Всё детство я думал, что та жизнь с «матерью» – лучшая из всех. Но я ошибался. Нас приняли, нас приютили. И тогда я понял, кто на самом деле крадёт детей. «Мать».

– А раньше ты не видел, что она крадёт детей?

– Раньше я думал, что мы их спасаем. Мы ходили между посёлками и городами и спасали детей. Так говорила «мать». Мы принимали их в свои ряды, и они тоже становились «личинками». А когда уходили, до нас доносились слухи, что в городе том исчезали все дети. И тогда мы пуще прежнего верили своей прародительнице. Но сейчас я понимаю – всё это её рук дело. Она всегда исчезала накануне ночью, и её не было до самого утра. Все остальные, кто не присоединился к её улью, становились её жертвами. Что она с ними сделала – я не знаю. Но после выжженных глаз Пиявки даже знать не хочу. Всё, чего я хочу – так это того, чтобы «мать» заплатила за всё, что она сделала. Поэтому я хожу из города в город и предупреждаю каждого, кто готов услышать, что грядёт неминуемое.

– Такое зло, прощенья не достойное, нельзя оставлять безнаказанным. Я найду эту «мать», а затем…

Чудовище сделало паузу в своей речи.

– Убьёшь её? – спросил Сверчок.

– Отведу её к Мие. А потом предам суду, жестокому и бескорыстному.

– Это уже другой разговор, – сказал мальчик. – Я помогу тебе. Я покажу, где прячется «мать», но сейчас ты должен будешь отпустить меня. Отпустить и не преследовать.

– Ты – преступник.

– Которому ты всё равно ничего не сделаешь. Так что уйди с дороги и не мешайся под ногами. Если хочешь помощи с моей стороны – тебе придётся довериться мне.

Зверь поднял лапу, освобождая одежды бездомного от своих острых когтей.

– Если ты сбежишь – придёт час, и я найду тебя. Ты предстанешь перед судом моим праведным, но не отроком, а юношей, и не избежать тебе будет ответа за злодеяния свершённые. Иди. Я буду ждать тебя здесь до следующей ночи. Коли не придёшь – буду я сам по себе, но с заточенным зубом по тебе.

– Усёк, – отряхнулся Сверчок. – Я не заставлю себя долго ждать.

На закате следующего дня мальчик вернулся к чудовищу.

– Выдвигаемся завтра с утра. Наш путь лежит в Астегор.

– К чему медлить, тёплое место просиживать, время, бесценное, вечно тающее, терять? Отчего не сейчас? – спросил Уэльт.

– Я устал. У меня был тяжёлый день, и мне нужно как следует выспаться. А ты будешь стеречь мой сон.

Наглость Сверчка разожгла негодование в груди монстра. Но возразить ему было нечего. Уэльт свернулся горой вокруг палатки мальчика и погрузился в глубокие раздумья.

На лошади до города можно было добраться за полдня. Но скорость, которую развивал Гкхадту'Уэльт, не шла ни в какое сравнение с любыми скакунами. Мощными прыжками он преодолевал безумные расстояния, словно летящий метеорит, проносящийся над лесами и полями. Через час они уже были на месте. Впереди лежали руины некогда угасшей цивилизации. Даже разрушенные за века здания были выше ныне стоящих в столицах крупнейших государств. Вся инфраструктура была похожа на один сложный часовой механизм, сделанный мастером-великаном, который, ненароком уронив, разбил свой творение и так и оставил его лежать на земле. Только эти часы были куда больше и куда сложнее. Некоторые из отскочивших деталей были навсегда преданы покою, иные запускались от лёгкого прикосновения к ним. Именно поэтому многие места в городе были усеяны скелетами. Охотники до чудес, да и просто мародёры нередко подбирали предметы, не ведая, как те устроены, за что впоследствии и расплачивались своими жизнями. Остатки людей будто бы говорили: «Это не город – это огромная мышеловка для людей. Уходи! Уходи!».

Но Уэльту нечего было бояться – его скрывал толстый панцирь из окаменевшей грязи. Чего нельзя было сказать о Сверчке. Но вопреки этому, мальчик с невероятной ловкостью стал прыгать по свалке, перебираясь с одного островка руин на другой. Он шёл не по прямой, аккуратно обходя некоторые места. То и дело он замолкал и прислушивался, давая понять, чтобы и его массивный спутник тоже притих. Спустя время он шёл дальше. Уэльт подчинялся. Не один год он охотился на неблагочестивых людей, но выслеживать другого монстра ему ещё не приходилось.

Наконец, они вышли на небольшую площадь, окружённую со всех сторон высоченными развалинами. Стоило Сверчку оглядеться, как его прошиб холодный пот, а лицо побелело от страха.

– Что случилось? – спросил Уэльт.

Мальчик выставил вперёд руку. Монстр обернулся и вгляделся. Впереди никого не было. Всё было пусто, как и несколько кварталов до этого. Единственное, что мозолило глаза – это летающая повсюду мошкара, но насекомые не страшили Уэльта. Он ещё раз оглянулся на своего юного спутника. Тот стоял, как вкопанный. Снова окинув взором площадь, зверь заметил, что мошки не летают – они замерли в воздухе, словно остановившиеся капли дождя. Уэльт подошёл ближе, чтобы рассмотреть их, и понял, чего так испугался мальчик. На всей площади на паутине, словно на виселице, были казнены сотни сверчков. И все они были повешены совсем недавно.

– Она знает, что я здесь. Знает, что я её предал, – запаниковал мальчик.

– Пока ты со мной, детей не бросающим, страха не знающим, тебе не стоит её бояться.

– Её всегда стоит бояться. Она умнее и хитрее нас всех.

– Хитрость ей не поможет, – Уэльт обнажил свои длинные острые когти.

На небоскрёбе что-то мелькнуло. Будто там, среди пустых рам и разбитых витражей кто-то прятался.

– Жди здесь, – скомандовал зверь и пулей бросился на движение.

В несколько прыжков он добрался до здания и пролез в окно. Внутри среди разбитых конструкций, хлама и мусора в противоположном углу комнаты на него смотрело странное существо. Это было огромное насекомое – длинная многоножка с саблями вместо челюстей и большими полусферами стеклянных глаз. Её ноги были словно тряпичные ошмётки, раздваивающиеся на концах. Продолговатое тело состояло из полукруглых сегментов, которые шевелились внутри, будто, каждое из них было беременным брюхом, готовым разродиться сотней личинок. «Мать» всего мгновение стояла неподвижно, после чего быстро пролезла в окно, перебираясь своими многочисленными ногами. Её движения были странными. Каждая из ног жила своей жизнью, но не поднималась вся целиком, а передвигалась благодаря своим раздвоенным пальцам.

«Мать» сползла по подоконнику вниз на фасад здания. Уэльт последовал за ней. Но стоило ему высунуться из окна, как сверху на него напали. За то время, пока он мешкал, насекомое сумело подняться на этаж выше, чтобы атаковать из засады. Зверь попытался схватить насекомое, но «мать» отскочила так же быстро, как и напала. Тело горного монстра обдало странной вибрацией. Внутри что-то жужжало, путешествуя по каменным мышцам, словно черви в земле. Уэльт стал изворачиваться и выбивать инородные тела из себя. Он заскочил в здание и стал биться об стены. Панцирь его лопнул, и на пол вывалились несколько спиралевидных механизмов. Это были не живые существа. Это были машины не из этого времени. Они принадлежали эпохе процветания города Астегора. Видимо, «мать» отрыла их среди кучи мусора и нашла игрушкам достойное применение. Механизмы переворачивались вокруг своей оси ещё некоторое время, после чего стали зарываться в бетонное перекрытие, выгрызая внутри ямы.

Зверь снова обратил свой взгляд на окно, за которым на него напали. «Мать» могла ждать его там, а могла и скрыться. Он подпрыгнул, и, пробив собой несколько перекрытий, очутился тремя этажами выше. Он выпрыгнул из окна и когтями зацепился за каркас здания. Насекомого нигде не было. Тогда Уэльт поднялся на вершину и с самой высокой точки стал осматривать город. Многоножка ползла по улицам, скрываясь за руинами и прячась в ямах. Она медленно ползла к Сверчку, пытаясь напасть на него с тыла.

Разбежавшись, Гкхадту'Уэльт спрыгнул с дома и, перекатившись кубарем по земле, едва не достиг противника. Сороконожка отпрыгнула от него, как от огня. Между ними завязалась драка. Несколько раз зверь нападал, пытаясь придавить насекомое своим тяжёлым телом, но всякий раз оно отскакивало, одаряя громадину укусами своих острых сабель и уколами шипастых мохнатых ног. Время от времени, когда Уэльт пытался схватить её за хвост, «мать» скатывалась в бесформенный клубок, не теряя при этом скорости перемещения.

Когда существо поняло, что оно лишь защищается, а редкие уколы и механические черви не приносят врагу особого вреда, оно попыталось скрыться в развалинах. Заползая в руины города, вплетаясь в его инженерные сети и подлезая под упавшие конструкции, мать стала отступать. Уэльт не отставал. То тут, то там он вонзал свои когти в землю, стараясь поразить многоногое чудовище. Ему даже казалось, что иной раз ему это удаётся, но кожа насекомого будто прогибалась под лезвиями.

Зверь проводил взглядом возможный путь отступления. Среди всех руин из-под земли ближайший выход был вблизи угла одного из разрушенных зданий. Если паразит этого города не планировал укрыться в подземелье, то он непременно выскочит из той ямы. Уэльт прекратил погоню и в два прыжка укрылся в соседствующем здании, притаившись для атаки. Как он и предсказывал, «мать» вынырнула из ямы. Тогда он выскочил из-за угла и острыми лезвиями своих когтей полоснул своего противника. Насекомое оказалось слишком быстрым, и удар пришёлся в крайнюю заднюю ногу. Из неё брызнула кровь, и конечность, словно хвост ящерицы, упала на землю. Вместо неё из тела «матери» высунулась очередная нога. Той заминки Уэльту как раз хватило, чтобы поднять своими огромными руками гору мусора и кинуть её на спину хозяина этих мест. Камнепадом рассыпались обломки по туловищу насекомого, и то взвыло от боли, источая крики из каждого сегмента своего тела.

«Мать» рванулась прочь, но на этот раз её движения были более сбитыми и неуклюжими. Зверь собирался было броситься за ней, как услышал крик Сверчка:

– Крапивница! Крапивница!

Уэльт оглянулся. Мальчишка подскочил к отрубленной рыжей конечности многоножки, которая лежала в луже крови. Времени разбираться не было, и гигант пустился в погоню.

Неуклюже переступая через горы мусора, замедляясь при обходе опасных участков в городе, «Мать» пыталась скрыться.

Зверь постарался проделать трюк с камнепадом ещё раз, закидывая беглянку обломками зданий, но на этот раз «мать» ловко изворачивалась, хотя камни едва не сбивали её с ног. Тогда чудовище понеслось на свою жертву, как разъярённый носорог, сбивая со своего пути все препятствия. Оно оттолкнулось от земли и полетело прямо в центр многоножки, расставляя во все стороны острые когти. На этот раз искалеченному насекомому не хватило бы скорости увернуться или отбежать в сторону. Но произошло нечто удивительное. Тело «матери» распалось на множество частей, которые стали разбегаться в разные стороны. Некоторые из ног или сегментов туловища запутались в тряпичных накидках и повалились на землю. Уэльт приземлился и стал оглядываться, соображая, что к чему. Из одежд, длинных тканевых покрывал и тряпок выползали дети, крича и разбегаясь в разные стороны. Кто-то из них хромал, кто-то полз, а кто-то нёсся со всех ног, укрываясь то в здании, то в ямах, то за горами мусора. Из головы насекомого выползла женщина. Один из клинков оцарапал ей бедро, но, несмотря на это, превозмогая боль, она бежала, почти не хромая. Она кричала своим подопечным, чтобы те прятались, и обещала задержать монстра.

– Уэльт! – вдруг услышал зверь, как зовёт его Сверчок. – Уэльт, она умирает!

Не упуская из виду женщину, направившую в его сторону саблю, монстр прыгнул на здание, забрался на самую высокую точку и посмотрел на своего проводника по этому городу. Тот склонился над телом рыжей тринадцатилетней девочки и громко кричал, призывая чудовище на помощь. Из глаз его текли слёзы.

Зверь был в замешательстве: что делать? Преследовать ту, за кем он сюда пришёл или помочь ребёнку, которого он едва не убил.

С другой стороны города раздался другой крик. На этот раз на помощь звала «мать». Уэльт обернулся и увидел, как стражники из соседнего селения окружили женщину, связывая её по рукам и ногам. Другие из солдат пытались догнать и поймать детей, скрывающихся в развалинах города.

«Мать схвачена, – подумал Гкхадту'Уэльт, – теперь она не причинит никому вреда. Значит, нужно спасать девочку».

В несколько махов он добрался Сверчка.

– Её зовут Крапивница, – в слезах произнёс мальчик. – Она мне очень дорога. Она не виновата, что «мать» заставила её сражаться с тобой. Спаси её!

Уэльт поднял с земли металлическую трубу и, согнув её вокруг израненного плеча, остановил кровотечение.

– Ей нужно к врачу, – взмолился Сверчок.

– Знаешь, где его найти? – спросил зверь.

– Да, ты доберёшься до него за двадцать минут. Есть ещё врачи в деревне, но я им не доверяю. В лесу живёт знахарь – он нам точно поможет.

– Веди, – произнёс Гкхадту'Уэльт и поднял Сверчка и Крапивницу на руки.

Лекарь знал этих детей. За то время, когда «мать» обитала в этих краях, раненные отроки нередко приходили к нему за помощью. Как правило, они получали свои травмы, исследуя город Астегор, напарываясь на различного рода древности. Но увидеть вместе с детьми гигантского монстра знахарь не ожидал. Скрывая страх, он попросил Уэльта и Сверчка выйти, чтобы те не мешали ему оперировать. Спустя несколько часов, девочке ничего не угрожало.

– Ей нужно время, – сказал врач, – спустя несколько дней она поправится и может уже идти ко своим.

– Нет у неё больше своих, – заявил Сверчок.

Гкхадту'Уэльт вопросительно посмотрел на него.

– Я связался со стражниками. Они обещали позаботиться о лечи…, – он запнулся, – о моих братьях и сёстрах. К тому моменту, как мы пришли в город – они уже ждали нас. У солдат против «матери» не было никаких шансов – я понимал это. Поэтому я показал тебе, где она обитает, чтобы ты ослабил её, и стража без особых усилий упекла её за решётку за всё, что она сделала.

– Ты говорил, что она – чудовище, страшное, добра не знающее. Но она оказалась человеком, слабым, мощи моей испугавшимся, – сказал Уэльт.

– Нет, она чудовище. Не стоит обманываться тем, что она из плоти и крови, как и я. У неё сердце демона. От того она и придумала этот образ насекомого, от того она и научила нас, «личинок», быть частью этого образа: двигаться, как одно существо, поступать согласно одной воле, мыслить так же, как она. Но я не поддался на её хитрость. И за это она едва не отняла у меня ту, кто мне дороже всего.

– Это уже без меня, – заявил знахарь. – Девочке нужен уход. Я не смогу сутками сидеть над ней.

– У меня есть важное дело в деревне, – испуганно произнёс Сверчок. – Я не могу его оставить.

– Я с ней посижу, – произнёс Уэльт, чувствую угрызения совести за то, что едва не убил девочку, – я не сомкну глаз ни на минуту. И со мной, сна не ведущим, отдыха не знающим, она не пропадёт.

Днями и ночами сидел зверь с бедной девочкой. Поначалу вид монстра вызвал у неё страх, но лекарь объяснил, что именно ему Капустница обязана своей жизнью. Так, со временем, они сдружились. Раненая рассказывала Уэльту о себе, о том, как её украла «мать», и о её приключениях вместе с этой странной женщиной. Вопреки ожиданиям чудовища, она защищала свою опекуншу и с неприязнью отзывалась о Сверчке.

– Он в последнее время стал другим. Странным и очень жестоким. А ещё он всё чаще стал заглядываться на своих сестёр, порой позволяя лишнее своим рукам. Но «мать» это строго-настрого пресекала. Она была против браков между личинками. Она всегда нам повторяла, что наше детство заражено страхом и болью, и когда мы выйдем из этого детства, когда нас больше никто не сможет похитить, мы должны будем найти себе нормальные семьи, нормальных жён, мужей, чтобы не плодить ту боль, что была рождена во чреве «матери». А браки между нами – это как раз сохранение этой боли. Она желала нам лучшего, а Сверчок этого не понимал. Да, он хотел большего, он, как и любой подросток, влюблялся и бунтовал, но делал он это чересчур агрессивно, слишком яро. От этого и «мать» к нему была слишком строга. Она никому не позволяла рушить свой авторитет.

– Даже Пиявке? – поинтересовался Уэльт.

– Пиявке? – стала вспоминать Капустница, – та отсталая девочка? А что с ней? Она как-то резко ушла из нашего отряда, но «мать» говорила, что она уже нашла свою семью, и теперь в безопасности.

– Она была ослеплена и лишена памяти, – ошарашил девочку зверь.

– Нет, не может быть, «мать» бы не пошла на это.

– Так сказал Сверчок. И он не лгал. В любом случае, она больше никому не причинит вреда, – подытожил Уэльт.

– Почему? Что с ней случилось? – в ужасе спросила Капустница, со страхом и надеждой смотря на того, кто за несколько последних дней стал ей бесконечно дорог.

– Нет, мой клинок, острый и яростный, не убивал её. Но стражи той деревни, куда приходил Сверчок пророком нечестным, лукавым, схватили «мать» твою и увели с собой.

– И что теперь с ней будет? – в ужасе спросила Капустница.

– Её придадут суду. Буквально сегодня, – вмешался в их разговор лекарь, зашедший в комнату девочки за новыми припасами трав. – Я слышал, что ей готовят смертный приговор. И этот мальчик, Сверчок, по-моему, он выступает главным свидетелем.

– Её убьют, – испугалась Капустница.

– Я не позволю, – встал во весь рос Уэльт.

– Постой, возьми с собой и меня.

– Нет, ты слишком слаба, – возразил зверь.

– И не из такого выбиралась. А за меня не бойся – я же буду с тобой, – и она крепко обняла зверя. Её руки были горячими – слишком горячими для его тела. И это была не болезнь.

– Хорошо, – согласился Уэльт, – но далеко от меня не отходить.

Он взял девочку и понёсся с ней над землёй, словно пушечное ядро.

Когда они добрались до деревни – улицы были пусты. Нельзя было встретить торговцев на рынке или гуляющих влюблённых. Вокруг не было никого, кроме бездомных собак. С центральной площади доносился какой-то гул. Зверь и Капустница двинулись на него. Пройдя несколько домов, они встретили стражников, разговаривающих с мальчишкой. Увидев Гкхадту'Уэльта, они подняли свои оружия.

– Нет, стойте, – запротестовал мальчик. Это был Сверчок. Он обратился к «личинке» и чудовищу. – Что вы тут делаете?

– Мы пришли за «матерью» и за остальными «личинками», – ответила Капустница.

– «Мать» на площади. Её сейчас будут судить.

– Нет! – запротестовала девочка, – я не допущу.

– Как ты можешь такое говорить? И это после всего, через что она заставила нас пройти, – удивился парень.

– Нет, это после того, как она подняла нас с колен и заставила идти. А то, через что мы прошли – это дорога, которую преодолевают все, кто не плывёт по течению, – огрызнулась Крапивница.

– Значит, ты с ней, – подавлено произнёс Сверчок.

– С ней и с остальными, – зашипела девочка. – Где они?

– Остальные – идём, я отведу тебя к ним.

– Она останется со мной, – раздался рык зверя.

– Им ничего не грозит. Напротив, они сейчас в безопасности, как никогда, – утешил его Сверчок.

– Уэльт, я должна пойти к своим, – сказала Крапивница.

– Ты ранена.

– Меня в обиду не дадут. Если кто-то пожелает мне зла – остальные тут же заступятся. Мы – семья.

– Иди, – согласился Уэльт, – я же отправляюсь на суд.

– Опомнись, – возмутился мальчик, – ты всех там распугаешь!

– Не меня им стоит бояться, но грехов своих.

– Детям тоже? Там все: от мала до велика. И младенцы, и старики – все пришли на этот суд. Если он будет честный, если «мать» и в самом деле окажется виновна – ты будешь жертвовать их жизнями ради преступницы?

Зверь склонил голову. Затем, подумав мгновение, вытянулся к стражникам.

– Если мне не будут мешать, я не дам о себе знать окружающим. Неприметной стеной дома, серой, как день, я примкну к фасаду улицы и буду внимать речам истинным али лживым. Сердце моё чувствовать будет фальшь, и если наберётся её достаточно, я ворвусь в центр этого спектакля и поражу того, кто ложью отравляет слух людей. Будь то хоть сам король, хоть «мать».

Он грозно посмотрел на Крапивницу и, согнувшись, побрёл к центру деревни. Пробираясь от стены к стене, перемещаясь по узким улочкам и подворотням, Уэльт добрался до судилища и притаился на крыше одного из выходящих на площадь зданий. «Мать» стояла на коленях на деревянном подиуме, рядом с которым ждала своего часа толстая петля виселицы. Руки и ноги у женщины были связаны, одежда на теле порвана, а всё лицо было в запёкшейся крови. Видимо, стражники за эти несколько дней решили поучить «мать» уму-разуму, не дожидаясь приговора.

Вокруг народ кишел, как полчище мух, слетевшихся на вонь. Все ждали крови. На судейском кресле, в центре арены, сидел главный помещик. Он внимательно изучал какие-то записи, то и дело советуясь с одним из солдат. Через десять минут суд начался.

Один за другим на трибуну выходили люди, которые были чересчур впечатлены проповедями Сверчка, и пересказывали его слова в своей вольной трактовке. Затем в центр вышли солдаты, которые принимали участие в задержании «матери» и «личинок» в городе Астегоре. Все они описывали невероятную жестокость и бесчеловечность, которую «мать» проявляла в схватке с Уэльтом.

– Когда чудовище схватило одну из девочек – эта женщина извернулась и саблей отрубила бедняжке руку, чтобы та не тащила их назад, – врал один из стражников.

Уэльту хотелось бросится на всех этих лжецов и предать своему собственному суду, но он ждал. Его сердце ещё не окончательно превратилось в камень, и он хотел услышать оправдание главной виновницы.

Наконец, в качестве свидетеля обвинения вышел сам Сверчок. Его лицо было холодным, как снег на улицах. Он даже не посмотрел в сторону той, кто когда-то его приютила. Опустив глаза в пол, он стал припоминать «матери» всё, чем когда-то был обижен. Он вспомнил и своё похищение, и похищение детей в других городах, и то, как его заставляли красть детей и прививать им любовь к бродяжнической жизни. Он вспомнил все обиды и наказания, вспомнил, как «мать» не давала ему общаться с сёстрами и, конечно, он вспомнил Пиявку, которую женщина ослепила и оставила на дороге умирать одну-одинёшеньку. Он говорил всё это на одном дыхании, чтобы ни в коем случае не остановиться и не разразиться слезами боли и отчаяния за все те годы, что ему пришлось пережить.

По мере того, как он раскрывал толпе свою душу, народ вскипал. Гневные отзывы слышались со всех концов улиц, жаждая мщения. Камни и плевки летели в сторону униженной женщины, а она сидела и смотрела вперёд себя, тщетно пытаясь поймать взгляд Сверчка.

Когда обвинение закончило, судья дал слово «матери». Несмотря на то, что она была связана по рукам и ногам, избита и истерзана, она встала и, гордо подняв голову, стала отвечать всем, кто пытался сломить её дух.

– Меня обвиняют в трёх вещах: в жестокости к людям, в краже детей и к беспощадности к своим же «личинкам». И я отвечу на каждое из обвинений. Вопреки тому, что вы говорите – я не жестокая. Я отражение вас всех, плюющих в меня, кидающих камни и жаждущих увидеть болтающуюся на верёвке связанную женщину, чья судьба никому из вас неизвестна. Но вы правы – я не человек. Я – продукт вашего мира, полуфабрикат ваших собственных страстей, я – сырьё, из которого слеплены все вы, но не прикрытое лицемерием, нечистотами вывернутое наружу. Поначалу, я думала, что вы боитесь меня, потому что не хотите видеть во мне ваше же собственное отражение. Но нет, вы хотите. И забитые улицы, пришедшие на казнь – тому подтверждение. Вам хочется хоть на миг стать такой же, как я, и поэтому вы здесь. Для вас не имеет значение, кто перед вами стоит – вам важно, чтобы перед вами висели. Для вас это весело. Вам это нравится. Вы чувствуете, что, лишая жизни, вы становитесь на одну ступень с богом. Нет, я не чудовище. Я – обратная сторона зеркала вашей души. Но и вы – тоже не чудовища. Вы – люди. Вы родились такими. И потому, я вас прощаю.

Она обвела глазами площадь. Народ смолк и слушал.

– Вы обвиняете меня в том, что я краду ваших детей. И я не стану отпираться – да, я и, правда, краду ваших детей. Но не чтобы отнять у них дом – чтобы спасти их. Не от вас – от других, кто так же крадёт ваших детей, но не чтобы усыновить, а чтобы поработить. Я знаю это, потому что и сама была ребёнком. Потому что и меня саму точно так же едва не поработили. Мне тогда было десять лет. Как и сейчас, тогда я была очень нелюдимой. И надо мной смеялись. Надо мной издевались. Я всегда была одна. Но мне хотелось иметь друга, хотелось играть и с другими детьми, хотелось быть счастливой. Поэтому я приходила туда, где играют дети, и пряталась. Я забивалась в дальний угол и представляла себя на месте одной из девчат. Я слушала, как играют другие, и думала, что вот так же играют и со мной. Пока меня не находили и не прогоняли. И в тот день я так же слушала. Я укрылась брезентом, снаружи замаскированным под газон, и, прячась под ним, поползла на лужайку, где игрались дети. Я наблюдала за ними и мечтала хоть раз оказаться в их компании. А потом пошёл дождь, а вместе с дождём пришли и они. Похитители. Я не видела их целиком – только массивные белые ноги. Они подходили к детям и забирали их куда-то. Я хотела вылезти и посмотреть, но мне было страшно. Очень страшно. Когда всё закончилось, я побежала домой позвать на помощь. Но в ответ я наткнулась на непонимание. Никто из жителей не видел похитителей. Родители пропавших детей винили в своём несчастье меня. И никто не встал на мою защиту. Даже мать. Она и ещё несколько женщин даже не вспомнили, что у них были дети. Дабы избежать народного самосуда я спряталась лесу. Я шастала по посёлкам и воровала по мелочи, пока через год в том городе, где я остановилась, вновь не пропали дети. Как и тогда, никто ничего не видел и не помнил. Я не оставила это просто так. Я стала узнавать обо всех городах и посёлках, куда являлись похитители, и нашла в их действиях некую закономерность. Вскоре, я научилась предсказывать, где и когда появятся охотники на детей. Я приходила в города и во всё горло кричала людям, чтобы они прятали своих чад. Но меня не слышали. О моих словах вспоминали лишь тогда, когда было слишком поздно. Но не для того, чтобы прислушаться к ним, а чтобы найти меня и обвинить в злодеянии. Меня стали преследовать. За мою голову объявили награду. Я стала изгоем. И я приняла на себя лик изгоя. К тому моменту я уже не была девочкой. И поэтому я решила стать «матерью». Я стала красть детей из тех мест, куда должны были прийти похитители. Я брала не всех – только тех, с кем бы меня не поймали, кто бы не выдал – детей, которых недолюбливали свои родители. Я уводила их далеко прочь от домов, а через несколько дней в те места являлись охотники за детскими жизнями. Их остановить я не могла. Так, год за годом, я собрала свою собственную семью, обзавелась детьми – «личинками», ещё не вылупившимися из своих детских мирков. Я стала воспитывать их, научила выживать, научила помогать им спасать таких же, как я, таких же, как и они. Я любила их, и учила любить их. И они любили. Все до единого.