Текст книги "Океан в изгибах ракушки или Синяя рыба"

Глава 3. Начало пути.

Дождь за окном бревенчатого дома давно стих, а небо начинало окрашиваться в светлые тона, будто земля открывала свои тяжёлые веки, и через ресницы лучей рассветного солнца пробивался утренний свет. Планета просыпалась, а в маленькой хижине на холме дрёма, так и не впущенная на порог, с обидой отправлялась в другие далёкие края петь колыбельную тем, чьи слёзы не спугнут тёплую усладу беспамятства.

Комната, где сидели Пар, Юна и Солана, была всюду покрыта капельками парафина, а в воздухе стоял запах горелого фитиля. Только сейчас женщина заметила, что мир пробуждается, и смертельная усталость завладела ею. Тем сильнее была эта усталость, чем явственней Солана понимала, как много дел ей предстоит сегодня переделать. Переборов себя и желание отправиться в кровать, она попросила у молодой пары прощенья и пошла из дома во двор прогонять сонливость рассветным влажным воздухом, который после вчерашнего вечера казался ещё более прохладным, нежели всегда.

У Пара и Юны же, напротив, сна не было ни в одном глазу. Ошеломлённые услышанным, они сидели, не сказав друг другу ни слова. Мать Юны, которую все знали, как обычную спокойную женщину, вдруг предстала перед ними в новом свете, будто бы книга, которая годами пылилась на полке из-за неприметной обложки и вдруг открылась на самой шокирующей главе.

Взгляд юноши упал на привезённое им кольцо. Этот вечер должен был быть другим – наполненный романтикой, счастьем и откровенностью. Но из всего ожидаемого была только откровенность – шокирующая откровенность. Романтика сменилась ужасом и страхом, а счастье – безнадёжностью и отчаянием. Поймав взгляд любимого, Юна коснулась его руки:

– Я не выдержу, если в моих зрачках ты будешь видеть лишь летящие с бешеной скоростью стрелки часов на циферблате, отсчитывающие тонкой иглой время до нашей разлуки, – произнесла она.

Настало мгновение, способное навсегда разделить две судьбы. Толстыми гранитными камнями возводилась между ними стена, но была она куда прочнее, чем гранит, ибо создана была из страха, из неуверенности в себе, из искренней любви друг к другу и готовности пожертвовать собой. Их лица были сделаны из грубых каменных скал, от них отдавало холодом, как от поверхности северного моря, но стоило лишь углубиться в это море, можно было услышать в уносящемся течении беспорядочных мыслей крики о помощи.

В такие моменты чувствуешь холод. И не потому, что за окном только-только взошло солнце, и не потому, что камин в печке погас, а последняя свеча догорела, не потому, что мир, проснувшись после долгой ночи, вылезает из-под тёплого одеяла и зябнет, ещё не согревшись в лучах утреннего светила. Холодно, потому что кровь становится слишком тяжёлой, чтобы бежать по венам и артериям, холодно, потому что тело превращается в стекло, пропускающее через себя свет, тепло и весь мир – всё, кроме этой ледяной фразы. Это как долгая игра в шахматы с собой: каким бы ни был конец – ты всё равно проиграешь, пусть даже и у самого себя. И вот остался один ход до того, как из груди вырвется фраза: «шах и мат». И этот ход – конец, но не только одной партии, а всего на свете. С этим ходом белые клетки на доске станут чёрными, а ты останешься стоять на одноцветной площадке одиноким королём мрака, а вокруг – фигуры. Свои? Чужие? Это всё – толпы людей, которые тебе улыбаются, тебя утешают, шутят. И всех их ты знаешь… вроде бы. Вроде бы это и родственники, и друзья, но как-то все они стоят не рядом с тобой, а на своих клетках. Или даже в своих клетках? У каждого своя позиция: понятная, логичная. Но на твоей клетке кроме тебя никого нет. И ты пытаешься ворваться к кому-нибудь, а тебе в ответ – «Это сердце занято». И ты уже сам сомневаешься, что на твоей клетке могут уместиться двое, хотя всего несколько мгновений назад здесь стоял белый король. И ты помнишь его. Ты любил его. Ты считал его близким – самым близким человеком на свете, которому так безжалостно поставили мат. И это конец?

Шрам на руке Пара заныл жгучей болью.

Но позвольте, если ты сам с собой играешь в эту игру, то почему конец? Почему ты должен играть по каким-то чужим правилам, если твоя рука держит фигуру, готовую сделать следующий ход? Зачем делать тот ход, который не нравится, обманывая в первую очередь себя? Почему вообще человек не должен делать то, что ему хочется? Плевать на всё: на логику, на правила, на приличия! На всё, что закрывает дверь перед человеческим счастьем. Ведь это так просто: взять белого короля и поставить на одну клетку рядом с собой. Ведь это так просто: быть не чёрным монахом, а самому стать белым принцем. Ведь это так просто: сказать правду.

– Юна, – низкий голос Пара оторвал глаза девушки от её пальцев, безжизненно лежавших на руке юноши. В этих глазах читалась надежда, – я люблю тебя. И если мне предложат променять остаток моих лет на несколько минут, проведенных с тобой – я, не раздумывая, соглашусь.

Его губы нежно поцеловали девушку.

С тех пор ни у кого и в мыслях не было поставить в их любви точку.

– Если есть хоть малая доля вероятности тебя спасти, – пообещал Пар Юне, – я обойду весь свет. Я найду человека с незапятнанным злобой сердцем – я сделаю всё, что угодно, только бы снять с тебя это проклятье.

Первым делом, Пар написал в свой университет преподавателям, с которыми у него были хорошие отношения. Он спрашивал их, как найти абсолютно чистого и доброго человека. Ответ от одного из профессоров – знатока теологии и мифологии – не заставил себя ждать. В письме говорилось, что согласно приданиям, в восточных землях живёт мудрец, который знает всё-всё на свете. И он помогает тем, кто ищет ответы. Как его найти – не ведомо никому, но местное население должно как-то помочь в поисках – нельзя жить неподалёку от мудреца, и не знать о нём ничего. Если и искать ответы на столь сложный вопрос – то только там.

Юна хотела пойти со своим любимым, но её образумила Солана, сказав, что в случае провала морскому палачу её путешествие не понравится, и он может счесть её недостойной. Так девушка осталась с матерью.

В тихую ночь, чтобы не видеть слёз любимой, Пар вышел из дома на поиски человека, чистого и душой и сердцем. В столь поздний час, тихий и таинственный, всё человечество превращалось в миф, спрятанный в толстые тома своих постелей. Миром правила природа, не допуская в свои владения ни одной людской души, и путнику показалось на миг, что он вовсе не человек, а блуждающий дух, затерявшийся в царстве ночи, мятежный разум, вырвавшийся из тленного заточения и мятущийся по лабиринту вселенских тайн. Звёзды, молчаливые и недосягаемые, подавали знак, указывали дорогу. Тонкий серп месяца прорезал себе путь через мрак, будто узник, заточённый в небытие. Юноша взглядом начал искать лунную дорожку на поверхности моря. Еле заметная серебристая струя играла на водяной пустыне.

«Если здесь замешан морской владыка – не начать ли поиски с океана?» – Подумал Пар.

Звёздное небо подавало какие-то тайные знаки, и одеяло волн подхватывало их, искажая под плясками шепчущихся переливов. Но что прерывает их ровный строй? Там, на лунной дорожке? Или кто? Ну конечно, она не могла не попрощаться, но сделала это так, как велело ей сердце. Там, вдали, среди спокойных холодных водяных холмов тоскливым взглядом Юна провожала свою любовь. Пар знал, что, пойдя он сейчас к морю, ему не хватит сил оторваться от любимой, поэтому он повернулся к океану спиной и пошёл от берега прочь.

Глава 4. Шахматист.

Третью неделю Пар пытался отыскать мудреца на востоке страны. Он прошёл ни один город, заглянул во множество посёлков, но никто ничего не знал о всеведущем старце. После очередной неудачи, юноша брёл по дороге в ещё одно селение. Вокруг простирались плодородные поля, усеянные пшеницей, кукурузой и рожью. Но фермерские красоты недолго радовали глаз.

Моря из жёлтых колосьев по обеим сторонам дороги сменяли голые и почти безжизненные земли. Над полумёртвой почвой возвышались уродливые пародия на человека – зловещие пугала. Как беспорядочно вкопанные деревья, они, словно люди, посаженные на кол, смотрели на всякого прохожего с ненавистью и презрением. Складывалось ощущение, что они были поставлены здесь не для того, чтобы отгонять прожорливых птиц, а чтобы заставлять гостей пойти другой дорогой. Сделаны они были столь отвратительно и небрежно, что вряд ли какая-либо птица способна была принять их за человека, зато на путников чучела производили должный эффект. Длинными кривыми ветками их руки тянулись к прохожим, пытаясь схватить их и затянуть в недра своих мешковатых одеяний. Заглянувшему внутрь одеяний могло показаться, что там не просто нет ничего человеческого или кукольного, но что голод, царивший на полях и в его чреслах, выел у пугала все потроха, образовав внутри истощённый склеп, способный всосать в себя дюжину людей.

Под взором нависающих и упавших от ветра деревянных стражей, юноша двинулся дальше, прислушиваясь к каждому шороху, скрипу или щелчку. Ветер в такие минуты становился громким, подобно буре, а карканье птиц превращалось в сирену. Всё вокруг слышалось настолько чудовищным и зловещим, что даже сердце старалось приостановить свой ход, чтоб не аккомпанировать погребальной симфонии страха.

И вот справа, шагах в тридцати, одно из пугал, сидящее у одинокого загнившего пня, повернуло на странника голову, одетую в дырявый клетчатый капюшон, и начало вставать. Видение? Нет, это было взаправду. Пару показалось, что всё поле после резкого порыва ветра ожило. Далеко стоящие зомби будто сделали один шаг вперед, а те, что были ближе, потянули к нему свои длинные ветвистые руки. У юноши мелькнула мысль, что надо бежать, собрать в себе все силы, и кинуться назад – к людному посёлку. А людному ли? Он пытался вспомнить хоть одного человека, который мог бы встретиться ему на пути, но не мог – только пустые колосья пшеницы.

Пар сделал шаг назад, и что-то коснулось его плеча. Он резко обернулся и уставился на стоящее сзади нависшее над ним деревянное чудище с обезумившими стеклянными глазами из разбитой бутылки, парень превратился в скованную страхом статую, твердившую себе, что приведений не бывает. Пугало не двигалось. Юноша всмотрелся в силуэт, ловя каждое движение, но лишь старые тряпки беспорядочно трепыхались на ветру. Этот страж замер. А остальные? Секунду назад казалось, что они стали на шаг ближе, но теперь… всё было как обычно. Кроме одного. Там, где чучело низко склонялось к земле, теперь возвышалась высокая худощавая фигура в капюшоне, обращённая к нему.

– Эй, парень! – вдруг раздалось из глубины мрака его одежд. Костлявые руки одёрнули капюшон, и из него вылезла худая человеческая голова. На молодого учёного, как стервятник, смотрел суховатый старик, вытянув к нему тонкую жилистую шею. Рядом с ним стоял низкий раскладной стул, сидение которого было обтянуто облезлой серой кожей. – Ты знаешь, что все земли вокруг – мои? И дорога – тоже моя. И каждый, кто проходит по ней, должен мне платить. А ну иди сюда!

Этот голос – хриплый и дерзкий – вырвал Пара из мира теней и вернул на его землю. Поправив на себе рюкзак, он спустился к подзывавшему, ругая себя за непростительное суеверие, одолевавшее его несколько мгновений назад.

– Здравствуйте, меня зовут Пар, – навстречу старику протянулась рука приветствия.

Человек брезгливо посмотрел на вытянутую ладонь.

– Господин! – ответил тот. – Называй меня господином. Потому что я хозяин этих полей. И вон тех. И тех тоже, – при каждом слове старик небрежно размахивал руками, показывая, где именно располагаются его владения, словно пытался оторвать и выбросить собственную кисть. Пальцы, малоподвижные, подобно мешку его одежды, падали вниз вместе с рукой после каждого такого броска, пока не приходилось показывать этой рукой ещё раз. Вблизи старик уже не казался очередным пугалом, и было видно, насколько сильно он от них отличается. На теле у него были дорогие дворянские одежды, украшенные драгоценными запонками, значками и кулонами. Но из-за сильной помятости, засаленности и потёртости на многочисленных местах, костюм казался небрежно наброшенным мешком, которым вытирали пол после удачной пирушки. Под пальто у старика виднелась синяя рубашка, но на ней было столько всего нашито и навешано, что её синева едва просвечивалась сквозь толстый слой побрякушек. Не было никаких сомнений, что весь свой убогий и неопрятный вид господин старался компенсировать бесчисленным количеством брошек и кулонов, нацепленных себе на грудь. Его лицо было очень худым. Первыми, что бросалось в глаза, были глубокие впалые щёки. Наполовину посидевшие усы и борода оказались единственным, что было тщательно ухоженно. – Это всё моё – всё-всё моё! И я здесь господин. А ты здесь никто. Так – только прохожий.

–Я не знал, что эта дорога кому-то принадлежит. Если вас это задевает – я могу повернуть назад.

– Ага, назад! А как ты пойдёшь назад? Опять по моей дороге? Или через мои поля? Топтаться по ним будешь? Как топтался по ним, когда подходил ко мне? Я же видел! Я следил! Топчутся тут, ходят всякие. А потом из-за вас у меня ничего не растёт. Морковь мою потоптал. Мою! Вон что с ней сделал, – и старик тем же жестом отброшенной руки указал на место, где только что прошёл Пар. Там, среди жухлой травы, было выкорчевано то, что месяца два назад можно было бы назвать морковью – гнилая погрызенная и сто раз истоптанная пародия на овощ.

– Я и представить себе не мог, что здесь что-то может расти, – с непритворным удивлением сказал Пар.

– Представить он не мог! Не знал он! Конечно, кто он такой, чтобы всё знать? Это только я всё знаю. Всё-всё – от меня никакие секреты не скрыты – уж я такой, – бурчал себе под нос старик, – а теперь ты из-за этого незнания сам и будешь расплачиваться. И за дорогу, и за морковь…

– Подождите секунду, – перебил его Пар, – что вы только что сказали?

– Я сказал, что ты мне заплатишь. По полной программе заплатишь. И за…

– Обязательно, – не дослушал его юноша, – только вы сказали, что всё знаете – это правда?

– Ну, может слегка преувеличил. Тебе какое дело? Ты будешь платить или нет?

– Послушайте, – настаивал на своём юноша, – я с удовольствием заплачу Вам в два раза больше, если Вы ответите мне на несколько вопросов.

Старик изменился в лице. Теперь в глазах его читались не злость и отвращение, а глубокая заинтересованность, как у торговца, которому сообщили, что готовы выкупить у него полприлавка. Тени недоверия мелькали среди его морщин, но любопытство и корысть перевесили любые другие чувства.

– Каких вопросов? – глаза его слегка прищурились, будто бы это помогало ему читать мысли своего собеседника.

– На моей… – начал было Пар.

– Господин! – поправил юношу хриплый голос. Для владельца земель было особенно важно, чтобы окружающие люди отдавали себе отчёт, что разговаривают с тем, кто стоит выше них по социальной лестнице.

– Господин, – спустя небольшую паузу начал заново Пар, спокойно приняв правила игры – на моей невесте лежит проклятье. Как только она достигнет восемнадцатилетнего возраста, её заберёт морское чудовище – Синяя Рыба. Я ищу любой способ снять это проклятье. Я слышал, что в восточных землях есть мудрецы, способные ответить мне на любые вопросы, от того я и пришёл сюда.

– Проклятье, говоришь? – на этот раз старик смотрел на молодого учёного, как продавец роз, у которого спрашивают пионы, но при этом как хитрец, который отнюдь не считает, что его розы хуже каких-то там пионов. – Нет, я не знаю, – протянул господин, – но я точно знаю, как пройти к тому, кто ответит на все твои вопросы. Видишь ли, то, о чём ты спрашиваешь – очень своеобразная и сложная тема. И простого решения к твоей проблеме нет.

– Если расскажите, как его найти – я заплачу, – Пар полез было в карман, но старик остановил его.

– Не надо платить… пока. У меня к тебе есть предложение, – он медленно сел на свой низкий кожаный стул и потянулся к земле. Его рука опустилась в старую заляпанную грязью сумку, которая сливалась со столь же невзрачной почвой. Из сумки он достал небольшую шахматную доску, покрытую потёртостями и царапинами. Он положил её на высокий пень, который служил для старика столом. – Я предлагаю тебе игру. Если ты выиграешь у меня, то я расскажу тебе всё о том человеке, который может тебе помочь: кто он, где он живёт и как к нему добраться. Более того, если ты меня одолеешь, я позволю тебе пройти по моим владениям дальше и не возьму с тебя за это дани, – старик приглашающее выставил руку, предлагая присесть за игральный стол.

– А если проиграю? – Пар уже всё для себя решил, ибо какая бы ни была цена – она стоит свободы самой дорогой для него девушки. Но не задать этот вопрос – значит, показать слабость, продешевить, оказаться на месте кормушки для хищных зверей, оголяя перед ними свою безысходность и беспомощность. Господин наклонился к уже присевшему юноше:

– Сущие пустяки! Ты просто отдашь мне то, чего тебе меньше всего нужно. Что угодно! От того, что можно потрогать до того, что неосязаемо. И не просто неосязаемо, но что даже представить себе нельзя: знания, умения, свободу – что угодно!

– Но откуда я знаю, что мне нужно, а что лишнее для меня? – Пар произнёс эти слова скорее для себя, а не для своего игрового противника. Ни один мускул не дрогнул на лице шахматиста, словно он слышал этот вопрос не в первый раз.

– Это вовсе необязательно знать, – воскликнул он и залез в левый карман своего пальто. Оттуда он достал старую обожжённую перчатку с дыркой на мизинце. Надев её, он опустил уже защищённую руку во второй карман и достал из него абсолютно гладкую круглую золотую монету, после чего положил её на пень. Дерево под металлическим диском потемнело. – Если ты не знаешь, что выбрать или попросту не хочешь выбирать – положи свою монету поверх моей и скажи, что ты ставишь на кон самое ненужное. То, чем ты доселе пренебрегал не один год, выплавится на моей монете – это и будет твоей ставкой, – холодный взгляд старика поднялся на юношу и замер. Не желая спугнуть свою удачу, господин ждал ответа.

Пар вспомнил, как в институте ему всегда везло в шахматной игре, как он выигрывал у друзей, коротая время после тяжёлых экзаменов и ожидая объявления оценок. Он положил на монету господина золотой грош и произнёс:

– Ставлю самое ненужное.

Партия началась. Одна комбинация сменялась другой, хитрость одного игрока перекрывалась изящной хитростью второго, натыкаясь на непростительную, но смелую глупость. В воздухе пахло азартом. Эмоции и разум смешались в головах игроков, порождая в них жар и нетерпение. Но при всей эксцентричности и при всём воодушевлении в этой сцене было одно место, где спокойствие держало верх над чувствами – это была сама шахматная доска. Как бы ни хотели игроки разбить друг друга в пух и прах, фигуры двигались по конкретной траектории, в конкретном направлении и по чьей-то чужой воле, которая их мало беспокоила. И в этом они были куда более величественны, чем люди. Иные скажут, что это не свобода – это ограниченность, посредственность, которая не позволяет фигурам не то, что возвыситься, но даже стоять в одном ряду с людьми: никакой воли, никакой свободы. Но иметь один единственный путь – это разве не свобода от множества других путей? Разве это не свобода перед бременем выбирать? Разве это не жест свободы – отдаться на решение своего следующего хода кому-то более опытному. Да, весь мир не ляжет тебе на руку. Но, смирившись с этим, тебе не придётся тащить его на своей спине. Временами, шахматы куда свободнее людей, потому что человека можно принудить к чему-то, что выше его сил. Шахматную фигуру заставить ходить иначе не способен ни один гроссмейстер в мире, не нарушив смысла её существование. Ведь свобода – это не просто шаг в любом направлении. Если представить на мгновение, что пешка вдруг стала человеком и почувствовала в себе уникальность, неповторимость, личность – что произойдёт тогда? Что будет, если, ослушавшись голоса хозяина, восстав против его воли и с лозунгом: «За свободу!» – она станет на другую, не положенную ей клетку? Быть может она не даст дорогу другой пешке, что недавно шла с ней бок о бок? Может, перекроет путь слону или оставит без защиты ладью? А то и вовсе откроет под удар ферзя. Так или иначе, нарушится лад, стратегия, порядок, существовавший до этого тысячу лет. И через пару ходов вся свобода пешки полетит прахом. Может, потому что ходов нет, может от того, что каждый из них – губителен. Но куда хуже, когда и ходы есть, и безопасны они, но король лежит, и цели в них уже нет. И этот вздох так называемой «свободы», который сделала пешка, не просто лишил свободы остальные фигуры, но и оказался последним свободным ходом, после которого ничего больше нет. А, всё же, имея всего одно направление, шесть различных фигур могут сотворить на небольшой такой же ограниченной доске удивительные и неповторимые ситуации, уникальные тактики, захватывающие атаки и блоки. И именно в этом множестве индивидуальных композиций, составленных однообразными ограниченными фигурами, и читается свобода. Свобода, смыслом и целью которой является всего лишь одна фраза:

– Шах и мат, – прохрипел старческий голос господина.

Пара ошеломили эти слова. Он всегда так чётко и точно просчитывал ходы, что ни сокурсникам, ни профессорам не удавалось обыграть его. Не то, чтобы он участвовал в профессиональных шахматных соревнованиях, но поражения от самовлюблённого неопрятного старика, сидящего в поле, он никак не ожидал.

– И что теперь? Я каким-то образом должен отдать что-то, что мне совершенно не нужно?

Молодой учёный посмотрел на свою монету, лежащую на монете старика. Под горячим золотым колесом на дереве остался обожженный след. Пар невольно заметил, что пень был изранен подобными пепельными кольцами. Его монета чуть оплавилась, и на решке появились волнообразные впадины. Пар потянулся к ней, чтобы посмотреть, что он задолжал шахматисту, но господин среагировал первым. Резким броском руки в перчатке он схватил обе монеты, посмотрел на свою и с невозмутимым видом ответил:

– Нет.

Пар пришёл в оцепенение.

– Как нет? Я же проиграл! Или вы прощаете мне это? Можно взглянуть, что там выплавилось? – юноша протянул руку.

– Нельзя. Я не показываю противникам их проигрыш. Иначе некоторые вдруг решают, что именно это им необходимо по жизни, как никогда, и кидаются на меня с кулаками, понимая, что лишились этого безвозвратно.

– А как же я вам его дам?

– Ты уже, – лицо старика не выражало ни единой эмоции. – Я же говорил – это такой пустяк, что ты и не заметишь, если у тебя его не будет.

Пар немного напрягся из-за того, что об утерянном им он даже не узнает, но потом его мысли пошли дальше: «Ведь я до сих пор не знаю, где искать ответы». Искоса поглядывая и не скрывая хитрой азартной улыбки, господин спросил, собирая шахматы:

– Ещё партию?

– А? Да… – неуверенно и отрешённо произнёс юноша. Старик придвинул к нему другую золотую монету того же номинала, что и оплавившийся грош.

– Делай ставки.

– А если я хочу знать, что теряю? – спросил Пар, теребя монету между пальцев.

– Тебе это незачем, – с небольшой суетой и поспешностью ответил шахматист, – выбирай цвет.

Но и вторая партия стала сокрушительной для юного странника. Тогда страх обуял его. В первую очередь страх того, что он теряет. Старик же на этот раз не спеша взял свою монету, украдкой посмотрел на её оборот и усмехнулся.

– Что там? – настойчиво спросил Пар.

– Какая тебе разница? Ты всё равно этого уже лишился!

Сдержав волну гнева, Пар:

– Я не буду играть дальше, пока не узнаю, что я проиграл.

Глаза шахматиста поднялись.

– Чувство юмора, – ответил старик, – тонкого юмора. Плоские и посредственные шутки ты понимать будешь, но тонкий юмор – нет. Я не говорю обычно никому, что на обратной стороне монеты, но тебе сделаю исключение.

И он бросил на стол два маленьких золотых диска, на одном из которых была выплавлена лёгкая усмешка, а на втором – кисть и какой-то странный рисунок.

– Первым ты лишился дара рисования, – разъяснил шахматист.

– Но как же? – возмутился Пар, – ведь я вырезаю по дереву. Рисунок – часть моей профессии.

– Значит, ты сможешь вырезать сразу, не нанося рисунка. Радуйся! Сэкономишь время. Таланта к резьбе я у тебя не отнимал.

– Или Ваша монета отнимает не такое уж и ненужное, – предположил Пар.

– У металла нет воли, он не предсказывает судьбу, не видит прошлого. Он находит один из твоих навыков, которым ты не пользовался уже очень давно или к которому относился с пренебрежением, и ставит его на кон. Так что если ты хочешь кого-то в этом винить – вини себя, – пояснил старик.

Ни юмора, ни талантов к рисунку. Впрочем, Пар и раньше замечал, что особого рода шутки ему вовсе не казались смешными. И резьбу по дереву во время обучения в институте он забросил. И рисовал только то, что задавали ему преподаватели, но делал он это с тем же пренебрежением, с которым относился ко всей системе обучения. Но вот так, чтобы лишиться этих талантов навсегда – неужели в его жизни не нашлось чего-то более ненужного? Хотя бы один из тех никчёмных предметов, введённых в программу обучения только для того, чтобы платить чьему-либо родственнику зарплату. Ведь в институте было так много всего ненужного! В институте, который ему почти ничего не дал, не вывел его в свет, не обеспечил будущее, не придал ногам устойчивость. Да и кто вообще решает, что ему ставить на кон?

– Делаешь ставку? – поинтересовался шахматист.

– Да, – уверенно сказал Пар, – я ставлю свои знания о стекольном деле.

С этими словами он положил на раскалённую монету ещё одну. Старик удивлённо посмотрел парню в глаза.

– Вы же сами сказали, что я могу поставить на кон любой ненужный мне предмет? Тогда я сам волен выбирать, что мне нужно меньше всего. Мне это не нужно и никогда не пригодится. И это знание куда менее важно, чем умение рисовать.

– Что ж, ставки приняты, – согласился господин. – Но у меня это впервые, когда тот, с кем я играю, сам выбирает, что ему по жизни меньше всего нужно. Обычно, люди не берут на себя ответственности за то, чего им суждено лишиться. Они предпочитают, чтобы это решали за них. Потому что в случае утери того или иного, они всегда могут обвинить в своих бедах кого-то или что-то ещё. Например, мою монету. Но если уж ты сам выбираешь, чем пожертвовать, тогда и упрекнуть будет некого.

– Вам не нравится мой выбор? – спросил Пар.

– Мне всё в тебе нравится, пока ты сидишь напротив меня и делаешь свои ставки, – ответил старик.

Игра началась. Долгое время они шли на равных, но вскоре юноше улыбнулась удача. В течение нескольких ходов противник оказался зажат, потеряв часть своих фигур. Триумф был близок. И вот на доске рыцари замерли, предчувствуя развязку. Они наблюдали, как разворачивался жестокий обмен фигурами, при которых чёрный король старика, столь же беспомощный и дряблый, как его хозяин, оставался почти что без прикрытия – безоружный и одинокий. Пар с лёгкой душой и уверенностью в собственной победе пошёл на обмен. Но вот, как тень безмолвного ассасина, вместо того, чтобы съесть лакомую фигуру, чёрный слон прошёл через всё поле и поставил точку в этой игре. Шах и мат. Забаррикадированный со всех сторон, чувствующий полную защищённость, белый король оказался заперт в тюрьме собственной осторожности.

Пар снова проиграл. Отчаяние накатило на юношу. Он понял: какой бы ни казалась ему его цель, она всё ещё очень далеко. Она недостижима. И можно сколько угодно находить у себя ненужных вещей: материальных или неосязаемых – это ничего не изменит. Противник напротив сильнее. У старика слишком большой опыт в своём деле, и обыграть его Пар не может. В конце концов – это будет только трата: и времени, и талантов, и знаний. И вроде бы вот оно – совсем рядом – твоя цель! Нужно только немного подождать, приложить чуть-чуть усилий, совсем капельку поставить на кон, подвергаясь минимальному риску – и счастье само запорхнёт к тебе в дом – только одна последняя ставка. Но сколько таких последних ставок нужно сделать, чтобы остаться без гроша в кармане? Каким бы противным и мерзким ни был старик, какие бы лохмотья на нём ни болтались, и как бы глупо он ни прожигал свою жизнь, сидя среди бесплодных полей, как стервятник, выжидающий очередную жертву – он слишком хитёр и непомерно умён для человека с таким складом характера. Как такое вообще может сочетаться в одном человеке?

Пар обвёл окрестные поля взглядом. Серые и безжизненные, они простирались на многие мили, пропитывая воздух гнилью и смрадом. Никакие шахматные победы не могли привести их к жизни. Каким талантливым в игре и богатым ни был бы господин, сколько бы людей ни проходило через его владения – вокруг ворчливого старика всегда будет пустота. А он, может быть, и понимает это. Только в душе. Он не готов это принять в действительности, не готов мириться с упадком своих владений, поэтому всякий раз при удобном случае старается доказать себе и другим, как много ему принадлежит. А то, что его богатство, по сути, из себя представляет лишь мусор – в этом он не готов себе признаться. И чем больше его одиночество, тем жарче азарт победы.

– А этот бой был неплох, совсем неплох, – с усмешкой проговорил господин. – Может быть, следующий будет более удачным?

– Не будет, – резко возразил юноша.

Улыбка моментально спала с уст шахматиста.

– Ты что, уже решил сдаться и уйти вот так, ни с чем? Разве тебе не нужно свою невесту спасать?

– А я и не собираюсь сдаваться. Но и играть с вами дальше я не буду. Я предлагаю вам помощь. Оторвитесь от доски и осмотритесь: все ваши владения мертвы. И никакие победы на свете не воскресят их, какой бы игрок вам ни попался и какие бы богатства вам ни предлагал. А я могу их оживить. Я готов вспахать землю и засадить их деревьями, травами, овощами. Поля воскреснут, и на них снова прорастёт жизнь. Всё это я готов сделать за одно небольшое вознаграждение – вы скажете, где мне искать того мудреца.

– Ну не знаю, – проворчал господин, поглаживая свою бородку. – Ты будешь тут шарить, ходить, где ни попадя, топтать мою морковь. Да и на что мне эти поля? Ты уйдёшь, а они отцветут, а потом опять сгниют!

– Вы можете нанять слуг, крестьян, – предложил Пар, но от его слов лицо старика перекосилось от отвращения. – Так или иначе, играть мне с вами бессмысленно – вы всё равно меня обставите. Да и обработанные земли куда полезнее никому не нужных знаний.

Старик задумался. Не то, чтобы эта мысль его радовала, но так или иначе жадность в нём довлела над другими эмоциями. Отпустить трудолюбивого юношу, отказывающегося играть дальше, было бы чрезмерной глупостью, поэтому господин решился.