Текст книги "Великая грешница"

Глава 23
Пастор Клаус

Василий Пожарский примчал в Кукуй и, привязав коня к подстриженному тополю, вошел в дом Маржарета. Тот, как никогда, пребывал в радужном расположении духа.

– Рад тебя видеть, сударь. Виктория! Царь Борис может распрощаться с принцем Густавом.

– Дай-то Бог, Жак. Но как у тебя это получилось?

Маржарет рассказал, и Василий аж головой крутанул:

– Ну и хитер же ты на всякие штучки, Жак. (Чем ближе постигал Василий натуру мушкетера, тем все больше он ему приходился по душе.) Ты сделал то, что невозможно было сделать всему царскому Двору. Молодцом!

– А я что тебе говорил? Истинный гасконец любые преграды одолеет. Давай выпьем за успех, милостивый государь.

– Не сглазить бы.

– Опять-таки русское суеверие. Выпьем отличного мускатного вина, изготовленного в окрестностях Люнеля, что на юге Франции. Эту бесценную бутылку, столетней выдержки, неделю назад я купил возле Гостиного двора. За избавление принца, сударь!

Василий не был любителем даже самых изысканных вин, а посему после первого бокала перешел к делу:

– Зачем ты позвал в Кукуй?

– Густав до сих пор находится у Эльзы. Мой бальзам действует безошибочно. Принц, забыв обо всем на свете, показывает образцы неистощимой любви. Теперь его и канатом от Эльзы не оттащишь. Его любовное похождение стоит того, чтобы о нем узнала твоя матушка.

– Но об этом уже изведала вся Москва. Царю доложат и без моей матушки.

– Царь болен. К нему никого не допускают, кроме лекарей и звездочетов. Твоя же мудрая матушка, как мне известно, любимица царевны, и она найдет способ дать весточку царю. Смелее, сударь! Пока Густав находится в Немецкой слободе, его легче уличить в нарушении приказа царя. Не теряй и часу!

Василий тотчас выехал из слободы, но чем ближе он подъезжал к Кремлю, тем все тягучее становились его мысли. Использовать матушку в своей любовной истории ему опять не хотелось. Это не достойно мужчины. Уж лучше он сам, как бывший рында, напросится к царю и все ему поведает… Но и эта мысль показалась ему неубедительной. Дворецкий боярин Григорий Годунов непременно откажет в приеме. Может, ему рассказать? Но сие попахивает доносом, самым унизительным делом, на кое он, Василий, никогда не пойдет. Донести на соперника – нет ничего омерзительней.

Василий зашел в тупик. Но дело вскоре разрешилось дьяком Афанасием Власьевым. Именно он ездил в Европу за Густавом, именно ему и пришлось навестить недужного государя. Только он, «российский канцлер», (опричь дворецкого и постельничего) имел прямой выход на царя. Дело было безотлагательным, а посему Афанасьев ничего не стал скрывать.

Борис Федорович пришел в ярость.

– Я повелю казнить этого бабника! Плевать ему на Ливонское королевство. Селадон! Что он мыслит своим куриным рассудком?!.

Дав государю выговориться, Афанасий Иванович постарался царя успокоить:

– Тридцать два года для неженатого мужчины – самые цветущие лета, великий государь. Ему трудно сдержать свою похоть, а посему он и навестил свою любовницу. В том нет великой беды. Женится – остепенится и забудет свою утешницу.

Царь и в самом деле поостыл в гневе.

– Что ты предлагаешь, Афанасий?

– Коль будет на то твоя воля, великий государь, я бы немешкотно отправил прелюбу Густава назад в Германию.

– Быть посему.

* * *

Василий надеялся, что вкупе с Эльзой в Германию отправится и Густав, но того не произошло. Принц остался на Москве.

Разочарован был и Жак Маржарет. Все его хитроумные планы пополнить кошелек за счет богатой Эльзы безнадежно рухнули. Царь не придал особого значения поездке Густава в Немецкую слободу и по-прежнему готовится к свадьбе.

И все же Маржарет долго не унывал и сдаваться не хотел: дело чести гасконца – довести предприятие до конца. Ему вспомнились слова Эльзы: «В Торне живет пастор Клаус, в которого Густав верит, как в Бога. Надо привезти его в Москву и организовать встречу с его верным прихожанином. Густав послушает пастора и откажется от православия».

– Тысячу чертей! – воскликнул вслух гасконец. – Эта дева с изощренной головкой подсказывает самый верный путь. Ничего еще не потеряно. Надо действовать и еще раз действовать.

Однако Маржарет понимал, что все упирается в сроки. По слухам, свадьба намечена через месяц. Надо приложить все силы, чтобы пастор Клаус оказался в Москве хотя бы на три дня раньше…Но кто поскачет в Торн? Ни он, ни Василий Пожарский туда не могут отлучиться. Тогда кто? Думай, думай, Маржарет.. Виноторговец Ганс Крюгер! Тот самый Крюгер, который охотно принял участие в шумном празднестве в Немецкой слободе. Не бесплатно, конечно, так как этот скупой купец за каждый пфенниг трясется. Вновь пришлось тряхнуть кошельком. Сей купец, по своим торговым делам, часто бывает в Германии и не откажется вновь туда съездить, если ему выделить изрядную сумму денег. Окупятся! Ганс прибудет в Торн, появится в доме уязвленной Эльзы и та с торицей оплатит все расходы. Она же поможет Крюгеру войти в дом пастора. И пусть ни Ганс, ни пастор Клаус не жалеют денег, чтобы менять в дороге свежих лошадей. Эльза не поскупится. И если принц Густав вернется в Торн, кошелек Маржарета будет вновь открыт для золота и драгоценных каменьев. Эта любострастная дочь бюргера ничего не пожалеет для своего ласкателя.

Крюгера долго уговаривать не пришлось: золото не говорит, да чудеса творит. В одном лишь усомнился:

– Пастор Клаус может мне не поверить на слово. Он потребует письма от Густава.

– Не беспокойтесь, господин Крюгер. Не вам говорить, как шалит на дорогах разбойный сброд. На вас напали, отняли деньги и сорвали камзол, в котором хранилось письмо Густава. Для достоверности покажетесь в доме Эльзы в затрапезном платье. Маленький маскарад – и никаких к вам придирок. Эльза купит вам камзол, которому позавидует сам император. Поспешите, господин Крюгер!

* * *

Условия Годунова были жесткими. Принц Густав получит Ксению только в том случае, если откажется от своей протестантской веры и примет православие, получив в приданое Калугу и еще несколько городов.

Густав долго колебался, время тянулось, и вот к принцу неожиданно приехал пастор Клаус, чему немало Густав удивился и обрадовался, ибо он несказанно любил пастора за его мудрые наставления и отзывчивое сердце.

– Как я счастлив, святой отец! Но как вы сюда попали?

– В Торне ко мне явились моя прихожанка Эльза и купец Крюгер из Немецкой слободы. Они рассказали о тебе скверные вещи, сын мой.

– Скверные? – насторожился Густав. – Но я не сделал ничего предосудительного. Все знают, как я люблю свою Эльзу.

– Не о том речь, сын мой. Всевышний не возбраняет истинную любовь. И купец и Гертруда сказали мне, что тебя усиленно склоняют изменить родной вере, и что ты вот-вот примешь православие.

– Я не знаю, как мне быть, святой отец, – с отчаянием произнес Густав. – Царь Борис непреклонен, у меня нет иного выхода.

– Ради Ливонского королевства ты хочешь продать свою душу, продать свою веру, которая вошла в тебя с материнским молоком? Не узнаю своего излюбленного прихожанина. Вспомни свою мать, Катарину Монсдоттер, бывшую королеву Швеции. Ее жизнь после свержения твоего отца, Эрика Четвертого, которого бросили в тюремный замок, была ужасной, и лишь неистребимая вера в Бога придавала ей силы. Она была непоколебимая протестантка и всю жизнь свою посвятила наукам. Сын, несмотря на большую нужду, превзошел свою мать, сделав значительные успехи в науках. Ты прекрасно овладел итальянским, немецким, польским, русским и латинским языками, стал знатоком химии и заслужил название «второго Парацельса». Ты мог бы стать великим ученым Западной Европы. Еще не поздно. Отвергнув же родную веру, ты станешь вассальным королем Ливонии, полностью подвластным московскому царю, и тотчас погрязнешь в войнах, так как с помощью русских войск тебе едва ли удержаться на троне… Сейчас тебя прельщают православной верой, но ты должен знать, что она в корне отличается от протестантской, в коей нет строгой церковной иерархии, нет монашества, нет культа Богородицы, святых, ангелов, икон, а число таинств сведено лишь к крещению и причащению. Кому русские люди молятся и отбивают поклоны? Простым деревяшкам, о которых им мало что известно. Высшие истины вероучения недоступны русским людям. Они построили тысячи церквей, но на что они похожи? Вместо того, чтобы усердно молиться Христу, в храмах не только разговаривают и спорят, но даже и дерутся и бранятся непотребными словами. Люди по многу часов стоят толпой, им негде даже присесть. Нужны железные ноги, чтобы не упасть от изнеможения. С Богом же надо говорить в полной тишине и без усталости. Православная вера – не христианская. Цари и князья ставят себя выше Христа, ибо епископы и прочие иереи у них в полной зависимости. Священники не смеют и рта раскрыть, ибо любое неповиновение грозит им снятием с прихода. Это уже измена. Страшная измена Христу и Святой Деве Марии. В православной Руси тебя ждут беспрестанные молитвы, богомольные шествия в храмы и монастыри, унылая, постническая жизнь, которая не присуща твоей натуре…

Речь Клауса была длительной, но Густав окончательно убедился, что пастор прибыл к нему во спасение его заблудшей души. В конце беседы Густав опустился на колени и прижался губами к руке пастора.

– Прости меня, святой отец. Теперь уже никто не заставит меня отшатнуться от протестантской веры.

– Я знал, мой излюбленный сын, что ты останешься верным своему духовному отцу.

Перекрестив и облобызав Густава, пастор сердечно с ним распрощался и в тот же день отбыл в Торн.

Густав же отправился во дворец к Борису Годунову, где он решительно отказался от женитьбы на царевне Ксении Годуновой, отказался в пользу своей веры и своей любовницы, которая с нетерпением ждала его в Торне. Но в Германию он не вернулся: разгневанный Годунов сослал его в Углич.

* * *

Наконец-то Василия Пожарского охватило безудержное веселье. Ксения спасена! Густава взяли за пристава и увезли в опальный Углич. Ай да Маржарет!

Сидя за столом гасконца, Василий поднял за него заздравную чашу.

– Благодарен судьбе, что я встретил тебя, Жак. Ты сделал невозможное. Я восхищен твоими поступками. С удовольствие пью твое здоровье.

– Пьем, Василий! Что ни сделаешь для друга и его прекрасной женщины. Пьем!

И они действительно напились, бурно радуясь долгожданной победе. Один, что наконец-то избавился от нежеланного заморского принца, другой, что наконец-то получил долгожданное богатство от Эльзы, которое ему передал Ганс Крюгер, когда узнал, что принц Густав отказался от дочери Годунова.

Но Эльза поспешила с вознаграждением Маржарета: ей надо было подождать, когда ее возлюбленный вернется в Торн. Несчастная Эльза так больше и не увидит Густава.

Рано радовался и Василий Пожарский.

Глава 24
Принц Иоанн

Сильное желание Бориса породниться с европейскими царствующими домами, дабы возвысить в глазах московских бояр и Европы свой собственный род, не ослабевало. Во время переговоров с Данией из-за русско-норвежской границы в Лапландии было заявлено желание царя иметь своим зятем датского королевича. В Дании сие предложение было охотно принято, и принц Иоанн, брат короля Христиана IV, в августе 1602 года отправился в Россию. В устье Нарвы его встречал Афанасий Власьев.

В Иван-городе датские послы, сопровождавшие принца, говорили посольскому дьяку:

– Когда королевич поедет из Иван-города и будет в Новгороде и в других городах, то его станут встречать в дороге дети боярские и княжата. Какую честь королевичу Иоанну им оказывать?

Афанасьев отвечал:

– В том воля самого королевича. Он великого государя сын, а посему его воля, кого и как пожаловать по своему государскому чину.

Дьяк отписывал на Москву царю: «Когда мы приходим к королевичу челом ударить, то он, государь, нас жалует не по нашей мере; против нас встает и здоровается (витается), шляпу сняв; мы, холопи ваши государские, того недостойны и потому говорили послам датским, чтоб королевич обращался с нами по вашему царскому чину и достоинству. Послы же нам отвечали: королевич еще молод, а они московских обычаев не знают; как даст Бог, королевич будет на Москве, то, узнав московские обычаи, станет по ним поступать».

В Новгороде королевич ездил тешиться вдоль реки Волхов до Юрьева монастыря. Стрелял из самопалов, бил утят, а, натешившись, вернулся в Новгород и устроил пир, на коем музыканты били в литавры и цимбалы, играли в сурны, и всегда Иоанн с большим почтением отзывался о русских людях.

Королевич был принят в Москве с большим торжеством. «Платьице на нем было атлас ал, делано с канителью по-немецки; шляпка пуховая, на ней кружевца, делано золото да серебро с канителью; чулочки шелк ал; башмачки сафьян синь». Прием королевича состоялся в Грановитой палате.

Царевне дозволили глянуть на жениха через тайное смотрильное оконце. Мать, царица Марья, как всегда, грубовато изрекла:

– И чего это все заморские принцы такие долговязые и заморенные? Аль худо кормят их? Глянь на наших стольников и бояр. В теле! Экая здоровая стать. А этот?

– Не телом красен человек, матушка.

– Чем же?

– Душой своей.

– Эко, выдумала. Вздор все это. Вот и живи с экой худерьбой да пирогами откармливай.

Сенные девушки, стоявшие за спиной Марьи, прыснули от смеха, а Ксения продолжала рассматривать принца. И вовсе он не худой, а поджарый. Привыкли тучность за цветущее здоровье принимать, но сие далеко не так.

Ксения была безучастна к выбору отца: так или иначе ей приспела пора выходить замуж, а пригож или не пригож будет ее будущий супруг, ничего от нее не зависит, ибо отец выбирал не «красна-молодца», а знатное имя. Конечно же, Иоанн не блистал благолепным лицом, но не был он и безобразен, что и утешало Ксению, тем более, ей уже поведали, что принц обладает достаточно мягким нравом. Своими добросердечными поступками и уважением к московской старине он сумел завоевать расположение Двора.

Борис Федорович вознамерился показать жениху невесту после своего возвращения из Святой Троицы. Когда в октябре месяце он прибывал из обители в Москву, на дороге его встретил Григорий Васильевич Годунов и сообщил неутешительную весть: с принцем приключилась горячка. 28 октября Иоанн скончался на двадцатом году жизни.

Борис Федорович пришел в отчаяние: вот уже в другой раз не повезло ему с женитьбой дочери. Да и Ксения опечалилась: жалко ей стало молодого королевича. А по Москве поползли слухи: смерть приключилась по злому умыслу царскому. Борис, видя, как все полюбили Иоанна, напугался, что после его смерти на престол возведут не его сына Федора, а датского королевича.

Справедливы ли были сии слухи, читателю приходится только догадываться.

Глава 25
Окаянные доносы

Сохранить болезнь царя в тайне не удалось, а посему в Москве поднялась большая тревога. Знать спешно собралась на Боярскую думу. Борис приказал отнести его на носилках из дворца в церковь, дабы показать народу, что он еще жив. Москва на какое-то время угомонилась, но не угомонились бояре, и в первую очередь бояре Романовы. Предрекая близкую кончину Бориса, они, ближайшие родственники, двоюродные братья последнего царя из династии Калиты, начали готовиться к захвату трона, собрав на своем подворье многочисленную вооруженную свиту. Царевич Федор Годунов ими в расчет не брался, ибо наследник имел совсем мало шансов удержать трон после смерти отца.

Дело принимало трагический оборот. По дворцу испустился слух: царя «испортили». Начали искать, кто «испортил».

Царица Мария Григорьевна исходила гневом. Пока супруг лежал на одре, она взяла бразды правления в свои руки.

– То дело злокорыстных бояр. Это они умыслили извести царя! Сыскать и наказать нещадно!

В царице Марии взыграла кровь Малюты Скуратова. Она указывала то на одного, то на другого боярина, однако думный дьяк Афанасий Власьев, любимец Годунова, предостерег:

– Дабы взять бояр за пристава, надобны нешуточные улики. Надо обождать, когда великий государь на ноги встанет.

Борис Федорович, пока лежал на одре, передумал многое, его мысли нашли неожиданное воплощение.

Дьявол, говорит летописец, вложил Борису мысль все знать, что ни делается в Московском государстве. Думал, как бы и от кого все изведать, и остановился на том, что, кроме боярских холопов, изведать больше не от кого. С кого начать? Да, пожалуй, с князя Федора Шестунова, доброхота бояр Романовых.

Тайные соглядатаи Годунова вышли на словоохотливого холопа Воинку. Тот поведал, что князь Федор Дмитриевич Шестунов частенько наведывается к Романовым, никак чего-то оба замышляют, но чего – холоп толком не знает. Но этого Годунову было достаточно, дабы положить начало доносам. Шестунова пока оставили в покое, а Воинку выставили перед Челобитным приказом на площади и перед всем честным народом огласили его службу и раденье, объявив, что царь жалует ему поместье и велит ему служить в детях боярских.

И что тут началось! «Это поощрение произвело страшное действие: холопы начали умышлять всякое зло над своими господами». Сговаривались по пять-шесть человек, из коих один шел доносить, другие становились послухами.

И вновь посыпались от царя деньги и поместья, еще больше расширяя круг доносчиков. Клеветали друг на друга попы, чернецы, пономари, просвирни, даже жены на мужей, дети – на отцов. Потомки Рюрика наушничали друг на друга, причем мужчины доносили царю, женщины – царице. «И в этих окаянных доносах много крови пролилось неповинной, многие от пыток померли, других казнили, иных по тюрьмам разослали – ни при одном государе таких бед никто не видел».

Подан был донос и на Романовых, чего особенно жаждал Борис Годунов. Дворовый человек боярина Александра Никитича, Вторашка Бартенев, тайно явился к дворецкому Семену Годунову и объявил, что готов исполнить царскую волю над своим господином.

Семен Годунов подумал и приказал:

– Надо набрать в мешок разных кореньев и положить их в чулан Александра Романова.

Вторашка так и сделал, а затем вновь явился во дворец и доложил, что у его господина припасено на государя отравное зелье. Годунов немедля послал окольничего Салтыкова обыскать хоромы Романова. Тот нашел мешок и доставил его на двор к патриарху Иову.

Святейший повелел кликать народ, перед коим высыпали коренья из мешка. Тотчас приказали привести всех Романовых. Но не тут-то было: бояре со двора не вышли и сказывали, что никаких кореньев и в глаза не видывали. Но обличитель неизменно толковал:

– Боярин Александр Романов, сговорившись с братьями, заготовили отравное зелье. Помышляли царя извести!

Годунов приказал взять Романовых «за пристава», но силы, собранные боярами, были столь значительны, что у стен подворья Романовых произошло настоящее сражение. В польском дневнике от 26 октября 1600 года было написано: «Этой ночью его сиятельство канцлер сам слышал, а мы из нашего двора видели, как несколько сот стрельцов вышли ночью из замка с горящими факелами, и слышали, как они открыли пальбу, что нас испугало… Дом, в котором жили Романовы, был подожжен, некоторых он (Борис) убил, некоторых арестовал и забрал с собой».

Боярская свита оказала стрельцам отчаянное сопротивление. Иван Грозный в таких случаях подвергал дворню поголовному истреблению, но Борис Годунов казнил лишь ближних слуг, самих же бояр предал опале.

Федора Никитича Романова, «человека видного, красивого, ловкого, чрезвычайно любимого народом» постригли и под именем Филарета сослали в Антониев-Сийский монастырь. Жену его Аксинью Ивановну также насильственно постригли и под именем Марфы сослали в далекое Заонежье – Толвуйский погост. Александра Никитича – в Усолье-Луду, к Белому морю; Михайлу Никитича – в Пермь, в Ныробскую волость; Ивана Никитича – в Пелым; Василия Никитича – в Яренск; мужа сестры их, князя Бориса Черкасского, с детьми Федора Никитича, пятилетним Михаилом и маленькой сестрой Татьяной, с их теткой Настасьей Никитичной, с женой Александра Никитича – на Белоозеро; князя Ивана Черкасского – в Малмыж, на Вятку; князя Ивана Сицкого – в Кожеозерский монастырь; других Сицких, Шестуновых, Репниных и Карповых разослали по разным дальним городам. Но только двое из братьев Романовых, Филарет и Иван, пережили свою опалу.

Глава 26
Царское повеление

А Борис Федорович вскоре вновь сильно занемог. Лекари с ног сбились, но недуг оказался неведомым. Седмица, другая миновала, а великому государю не только не полегчало, а стало еще хуже.

Царь хмуро высказывал Богдану Бельскому, кой ведал Аптекарским приказом:

– Худо подбирают снадобья твои лекари, Богдан Яковлевич.

Бельский участвовал в изготовлении лекарств и только он имел право подносить снадобья царю.

– У меня самые искусные лекари, великий государь.

– Не такие уж они и искусники, коль хворь мою не могут излечить. За что я им громадные деньги плачу? Недоумки!

Борис Федорович позвал к себе капитана немецкой роты Жака Маржарета.

Начальник дворцовой стражи едва узнал своего повелителя. Лицо Бориса Федоровича было настолько бледным и исхудалым, что мушкетеру показалось, что царь умирает.

– Предстоит посещение храма, ваше величество?

Годунов вымученно улыбнулся.

– Боюсь, ноги не дойдут, Маржарет.

– Шутите, ваше величество.

– Мне не до шуток, Маржарет. А позвал я тебя для того, чтобы ты изведал у иноземных купцов, кои живут в Немецкой слободе, обо всех искусных лекарях. Немешкотно отправляйся.

Мушкетер вернулся во дворец в тот же день.

– Купцы, ваше величество, в один голос говорят о знаменитом лекаре Габриэле, известном шотландском капитане, бороздившем по всем морям и океанам. Но сейчас он в плавание не ходит.

– Морской капитан?.. Что еще о нем купцы говорят?

– Один из купцов ходил с ним в дальнее плавание и сам видел, как Габриэль ловко справляется с любыми болезнями.

– Доставь сего купца к дворецкому боярину Семену Годунову. Пусть тот все доподлинно изведает.

– Купец Бауэр у ворот дворца, ваше величество.

Вечером Жак Маржарет вновь предстал перед Годуновым.

– Дело немешкотное, Маржарет. Ты лично должен отправиться за лекарем в Шотландию. Скажешь Габриэлю, что он будет щедро вознагражден. С тобой поедет еще один человек. Отряжу одного из своих стольников, кой хоть немного владеет аглицким языком. Посоветуюсь с дьяком Власьевым. Будь пока во дворце.

– Извините, ваше величество, но я знаю человека, который неплохо владеет чужестранными языками.

– Говори.

– Стольник Василий Пожарский, с которым я случайно познакомился на Серебрянке.

– Васька Пожарский?.. Сын верховой боярыни. Есть от кого иноземные языки постичь. Он, кажись, уже был зачислен в одно из посольств. Надо Афанасия позвать.

Дьяк Власьев отозвался о молодом Пожарском с лучшей стороны.

– Ловок, надежен и разумом не обижен.

Дьяк Афанасьев был скуп на похвалу, а посему его немногословные речи оказались достаточными для Годунова. Сам же Афанасий Иванович велел прийти Пожарскому в Посольский приказ.

– Тебе, стольник, надо кое-что хорошо запомнить. Габриэля не так-то просто выманить из Шотландии. Он может не польститься даже на самую высокую щедрость царя. Он далеко не бедствует. В молодости Габриэль был корсаром и в морских нападениях на купеческие корабли набил в свои сундуки немало золота.

– Как же быть, Афанасий Иванович?

– Надо заглянуть в его душу.

– ?

– Не удивляйся, стольник. Хорошо запомни мой рассказ, кой я во всех подробностях узнал в Англии, когда ездил с посольством к королеве Елизавете. Всю свою жизнь Габриэль был безумно влюблен в королеву Шотландии Марию Стюарт. Он очень страдал, когда Мария вышла замуж за своего кузена, весьма красивого, но малодушного лорда Генриха Дарнлея. Брак Марии оказался несчастлив. Королева вскоре заметила грубость, неспособность и трусость своего мужа, стала относиться к нему с презрением, а Дарнлей, в отмщение, наметил себе жертву в доверенном секретаре королевы, итальянце Риччио, коего он велел убить у дверей королевы, спасшейся бегством. Скоро Мария принудила мужа удалить наиболее близких к нему людей, кои должны были бежать из страны. Во время этих злоключений у Марии родился сын Иаков. Отношение ее к Дарнлею все ухудшалось. Благосклонностью и доверием королевы овладел граф Ботвелль, кой с помощью Габриэля составил заговор против Дарнлея. Тот был убит в своем доме. Мария назначила Ботвелля великим адмиралом, а Габриэля капитаном королевского судна и, после того, как первый брак был расторгнут из-за близкого родства супругов, она обвенчалась с графом. Но многие сановники, недовольные убийством Дарнлея, собрали внушительные силы, и Мария не нашла иного исхода, как покинуть мужа и отдаться во власть заговорщиков. Ее привезли в замок Лочлевен, где, под угрозой обвинения в убийстве, заставили отречься от престола в пользу сына Иакова и признать графа Муррея регентом. Ботвелль тем временем бежал в Данию. Иаков, которому шел лишь второй год, был коронован в Стерлинге. Марии же, опять-таки при помощи Джорджа Дугласа и капитана Габриэля, удалось бежать. Она собрала войско, но регент Марей его рассеял. Королева была в отчаянии и тогда она приняла роковое решение обратиться за помощью к английской королеве. Габриэль переправил ее в рыбачьей лодке в аглицкий городок Карлейль, оттуда она написала трогательное письмо Елизавете. Но английская королева заключила Марию в один из отдаленных замков и отказала ей в просимом свидании, пока она не очистится от подозрения в убийстве мужа. Для расследования ее виновности были выбраны несколько влиятельных английских лордов. Долгое время Мария оставалась в заточении и переводилась из одного замка в другой, чтобы помешать попыткам ее освобождения. Несколько раз Габриэль проникал в ее замок, всячески поддерживал опальную королеву и прилагал немало усилий, дабы вызволить ее из заточения.

– Как это ему удавалось, Афанасий Иванович? – зачарованный рассказом дьяка, спросил Василий.

– Габриэль был очень ловким человеком. Он проникал в темницы под видом духовника, странствующего монаха, а то и поднимался в замок по веревке. Иногда ему удавалось подкупить стражников.

– Зело отважный человек, – думая о чем-то своем, произнес Василий.

– И все же шотландской Марии Стюарт не удалось избежать горестной участи. 7 февраля 1587 года узнице поведали о предстоящей казни. Мария была потрясена этим известием, но набралась мужества и овладела собой. Утром 8 февраля она причастилась, надела черное бархатное платье, с величественным видом подошла к плахе и, громко поручив свою душу Богу, приняла удар палача.

– А что стало с Габриэлем?

– Королева Елизавета раскаялась в своем жестоком поступке. Она отменила опалу всех тех лиц, кои поддерживали несчастную Марию. Но Габриэль не стал жить в стране, которая погубила его любимую королеву. Он уехал в Шотландию, поселился в ее столице Единбурге и полностью занялся врачеванием… Память у тебя хорошая, Василий?

– Да, кажись, не жалуюсь, Афанасий Иванович.

– Слово «кажись» отныне забудь. Ты должен наизусть заучить весь рассказ о Марии и Габриэле. Только этим ты сможешь растопить душу знатного лекаря. Ныне ему уже за пятьдесят, но, как поведали заморские купцы, он в добром здравии и свою Марию он не забудет до смертного одра. И крепко уразумей: великий государь возлагает большие надежды на появление в Москве Габриэля… Намедни видел царевну Ксению. Слезами исходит, бедняжка. Жуть, как переживает за отца. Страшно подумать, что с ней случится, если недуг государя окажется неизлечимым. Всего скорее, ее ожидает монастырь.

– Царевна в великой печали? Надо борзей ехать!

Власьев (всевидящий Власьев!) схватчивым взглядом посмотрел на вспыхнувшего Пожарского и немало подивился изменившемуся лицу молодого стольника. Чему-то усмехнулся про себя и продолжил:

– Мешкать нам не с руки. Жак Маржарет будет тебе хорошим спутником, ибо он бывал в Шотландии.

– Жак Маржарет? – такого попутчика Василий и предположить себе не мог.

– Именно Жак Маржарет, кой верой и правдой служит государю… До Иван-города поедете с подорожной грамотой, вручите ее воеводе. Тот немедля посадит вас на корабль. В Шотландии от всяких случайностей вас будет охранять особая царская грамота. Предстоит тебе нелегкое испытание, Василий. Возьми благословение у патриарха Иова и матушки своей.

– Непременно, Афанасий Иванович.

* * *

Мария Федоровна уж на что женщина мужественная, но тут ужаснулась: ее «дитятко», коему едва восемнадцать стукнуло, отправляется через Варяжское море в далекую Шотландию. Через окиян-море! Да он опричь мугреевской речки нигде и не плавал. А тут? И чего это Афанасий Иванович вздумал?

Сжималось от страха материнское сердце. Черным ходом Пожарская вышла из Царицыной половины, миновала Соборную площадь и торопко вошла в Посольский приказ.

Дьяк успокоил:

– Напрасно ты озаботилась, Мария Федоровна. Сколь купцов за море ходят и все, слава Богу, возвращаются. Сыну же твоему большая честь выпала. Его сам царь за море посылает.

– Честь, конечно… Но мало ли других стольников.

– Других – немало, но много ли среди них грамотеев? Пальцев пятерни хватит. А твой Василий чужестранным языкам обучен. Не ты ль из него большого грамотея выпестовала?

– На свою голову, – утирая концом шелкового убруса, повязанного вокруг кики, повлажневшие глаза, молвила Пожарская.

– Не узнаю тебя, Мария Федоровна. Ты ж, как ни кто другой, умеешь себя в кулак брать. Вот и ныне соберись. В полном здравии вернется твой Василий и будет царем обласкан.

Без слезинки благословила Мария Федоровна сына образами Пресвятой Богородицы и Николая Угодника (покровителя мореплавателей), до ворот проводила, вновь трижды осенила крестным знамением, а вернувшись в хоромы, дала волю горегорьким слезам.