Текст книги "Великая грешница"

Глава 13
Розы

– Твоя Ксения держится как неприступная крепость. Царь делает ей дорогие подарки, но царевна выкидывает их из окошка. Вот это, сударь, натура!

– Откуда тебе известно, Жак?

– Не забывай, сударь, кем я являюсь. Капитаном роты личной гвардии «царя». Каждое утро я обхожу дворец и вижу, как слуги подбирают под окнами царевны подарки его величества. «Царь» не знает, как ублажить принцессу. На сей раз он приказал мне привезти роскошный букет роз ее высочеству.

Василий насупился.

– Я на куски посеку все его розы!

– Не горячись, сударь. Я соберу прелестный букет. Здесь каждый немец считает свои долгом разводить в палисаднике эти божественные цветы.

– Ксения выкинет и цветы, коль они из рук расстриги.

– Ошибаетесь, сударь. Не выкинет. Принцесса боготворит розы. Об этом «царь» узнал от служанки Ксении.

– От Оришки?.. Она ведает вкусы царевны. Розы Ксения и впрямь не выкинет. Но мне все равно тошно, Жак. Цветы будут поданы гнусным расстригой. Тьфу!

– Успокойся, сударь. Эти цветы принесут радость царевне. Ты вложишь в них записку.

– Записку? – оживился Василий.

– Записку, сударь, в которой ты напишешь волшебные слова, от которых твоя возлюбленная будет на седьмом небе. Вот тебе перо и бумага.

Глаза Василия наполнились восторгом.

– Ну, гасконец! Ты настоящий друг.

– Пиши очень коротко, чтоб записка затерялась в букете… И вот что еще, мой любезный друг. В Кремле тебе показываться нельзя, но ты должен знать, как обстоят дела у царевны во дворце. Очень нужен надежный человек, который бы нес службу в государевых палатах. Прикинь, кому ты можешь доверить?

– Никому, Жак. Все, кто перешел на службу к беглому монаху, в моих друзьях не числятся.

– А среди тех, кто не перешел?

Василий долго не раздумывал:

– Федор Михалков. Стольник. Он ныне в Москве.

– Отлично, сударь!

– Рано радуешься, Жак. Федор Михалков терпеть не может расстригу. Он не пойдет к нему ни за какие коврижки.

– Значит, вычеркни его из своих друзей. Истинный друг всегда поможет в беде. Ты хочешь облегчить участь своей возлюбленной?

– Лишний вопрос.

– Тогда уговори Федора Михалкова пойти на службу «царю». Хорошо бы ему снова ходить в стольниках. Нынешний «царь» сделал широкий жест. Он милостиво принимает всех, кто ранее служил во дворце Годунову. Иноземцы ни черта не понимают вашего дворцового этикета. Михалков же – находка для «царя».

– Я попробую, Жак, но…

– Никаких «но». Пиши записку и сегодня же побывай у Федора Михалкова. О, как жаль, что в Москве нет моих гасконцев.

* * *

– Государь надеется, что прелестная царевна, не выбросит сей прекрасный букет, – произнесла Оришка, внося в покои большую корзину роз.

Ксения кинула мимолетный взгляд на цветы и намеревалась, было, уже приказать: «За окошко!», но когда вновь глянула на нежные, изумительной красоты розы, разных цветов и оттенков, лицо ее разом ожило и просветлело, как будто его коснулся мягкий, животворный луч солнца.

– Боже, какие они красивые! Нет, ты глянь, Ориша. Таких не было даже в Аптекарском саду. А как искусно они подобраны. Здесь хватит на три кувшина.

Ксения стала осторожно вынимать каждый цветок из корзины и вдруг на конце алой розы заметила небольшой листочек бумаги, обернутый вокруг стебля и обвитый узенькой золотистой лентой.

– Что это, Ориша?

Оришка пожала плечами.

– Зачем запеленали цветок? Именно алый, мой самый любимый… Развяжи, Ориша.

– Здесь что-то написано, государыня-царевна.

Служанка была неграмотна.

Ксения, недоумевая, взяла записку, прочла: «Я жив, моя любимая. Приложу все силы, чтобы спасти тебя. Наберись терпения, лада моя!».

Подписи не было, но Ксения тотчас определила автора письма. Она прижала записку к своей груди и глаза ее счастливо заискрились. Василий! Милый Василий! Он жив, Боже мой, как он обрадовал своим письмом, как обрадовал! Теперь душа ее успокоится. Довольно пребывать в кручине. Василий спасет ее, он такой смелый и отчаянный… Но как он сумел спрятать записку в букете цветов, кои были подарены расстригой? Уму непостижимо. Какой же ты молодчина, любый Васенька!

Сердце Ксении возликовало. Счастливыми глазами она посмотрела на Оришку и молвила:

– Ты даже представить себе не можешь, от кого я получила весточку. Так чудесно на душе.

– Уж не от князя ли Василия? – догадалась служанка.

– От него, Ориша, от моего милого Василия. У меня душа поет.

– Радость-то какая, государыня-царевна. Пойду за сбитнем сбегаю, что-то у меня горло пересохло.

Ориша выпорхнула из покоев, побежала сумрачным сенцами в Столовую палату, а на встречу… встречу шел слуга князя Масальского со свечей.

– Чего такая развеселая, девка? Аль какую весть о царевне поведаешь?

Но Ориша осталась преданной царевне.

Глава 14
Мнишек и Власьев

Хоромы дворян Михалковых находились на улице Знаменке Белого города, одной из старейших улиц Москвы. Еще в двенадцатом веке по ней пролегала торговая дорога из Великого Новгорода в Рязань и другие приокские города. Но в последующие два века, когда московский посад перехватил дорогу через Москву и сам стал торговать со всеми окружающими городами, Знаменка превратилась в улицу знати, проживающей в Кремле, которая поставила на ней свои «загородные дворы». В начале пятнадцатого века был возведен загородный двор великой княгини Софьи Витовтовны, жены Василия Первого.

При Иване Грозном от Боровицкого до Троицкого моста Кремля, на всем свободном пространстве по правому берегу реки Неглинной был разведен Аптекарский сад с лечебными растениями, а севернее его была расположена Стрелецкая слобода, при коей была пристроена церковь Николы Стрелецкого.

В описываемое время дворец Софьи Витовтовны стал двором князей Шуйских.

В начале семнадцатого века Знаменка имела пять приходских церквей, что указывало на густоту и зажиточность ее населения. Ни дворцовых, ни ремесленных и прочих слобод на ней не было, а стояли исключительно дворы придворной знати.

Улица доходила до Арбатских ворот Белого города, неподалеку от коих и стоял двор Михалковых. Хоромы в два яруса, крепкие добротные, срубленные из толстенных дубовых бревен, с косящетыми оконцами, с высоким красным крыльцом, изукрашенным причудливой резьбой, с петухами на высокой кровле. Хоромы по обычаю того времени стояли на высоком подклете, имели белую избу, горницу, летнюю повалушу и непременную светелку, где княгиня Анастасия Михалкова и сенные девушки занимались рукоделием. Совсем недавно в светелке сиживала за золотным шитьем и княжна Ирина, но на Покров Свадебщик она вышла замуж за молодого дворянина, князя Томилу Луговского-Ростовского, из бывших удельных ростовских княжат, чем особенно был доволен Иван Никитич Михалков, хозяин хором, ибо родство с потомками удельных ростовских князей было весьма почетным, так как род Луговских пересекался с великокняжеским родом Всеволода Большое Гнездо, некогда правившим Ростово-Суздальской Русью.

Богатый двор был у Ивана Никитича Михалкова – с обширным садом, поваренной избой и медушами, конюшенным двором, погребами и ледниками, колодезями и баней-мыленкой, срубленной на берегу зеркально-чистого пруда, где водились карпы и золотистые караси и куда выбегали окунуться распаренные владельцы усадьбы.

Все было чисто, урядливо на дворе Михалковых. Радоваться да жить бы покойно, но на душе Ивана Никитича кошки скребли. Еще год назад он сражался в рати Катырева-Ростовского супротив вора, а ныне сей вор, благодаря измене бояр, смуте казаков и черни поверившей в посулы «доброго» царя, захватил Московский престол. И кто захватил?! Беглый чернец, поддержанный панами Речи Посполитой, возмечтавших урвать большую часть русских земель и окатоличить Московское царство. Эк, чего удумали! Опоганить Святую Русь поганой латинской верой.

Иван Никитич Михалков не только был державником, но и истовым православным христианином, а посему он резко осуждал бояр, кои помогали вору расчленять Русь и наводнять на ней свою веру и порядки. А посему Иван Никитич прямо-таки взбеленился, когда к нему пришел его сын Федор и заявил:

– Прискучило мне, отец, без дела околачиваться. На службу пойду.

– К вору?!

– Ага. Царь доброе жалованье сулит.

– Царь?! Не смей Гришку Отрепьева царем называть! Не смей, Федька!

– Да ведаю я, отец, что он беглый инок, но во дворце мне будет веселей.

– Веселья захотел, сукин сын! Расстригу потешать!

Кипарисовый посох Ивана Никитича прошелся по спине Федора.

– Да ты что, батя?

– И думать не смей. Прочь с глаз моих!

Иван Никитич опять, было, взмахнул посохом, но Федор выскочил из покоев, подальше от греха, ведая, что под горячую руку отца лучше не попадать.

В саду его ждал Василий. По насупленному лицу Федора Пожарский понял, что уговорить Ивана Никитича не удалось.

– Я ж тебе сказывал, Василий, что проку не будет. Посохом меня огрел.

Пожарский огорчился: Федор был его последней надеждой, ниточкой, ведущей к царевне Ксении.

В июльском задумчивом саду было тихо, но на душе Василия поднималась буря. Ему вдруг вспомнился корабль «Святой Георгий», который, угодив в жуткий шторм, едва не погиб в морской пучине. Вот и сейчас все может закончиться прахом. Без верного человека во дворце он может окончательно потерять Ксению, что равносильно и его погибели.

– А может, Жаку Маржарету с отцом потолковать?

– С ума сошел. Отец терпеть не может иноземцев. Князь Рубец Масальский все стены голландскими кожами обил, так отец назвал его обалдуем. Зачем-де он чистый сосновый дух кожами забил? Изба должна дышать. Ничего иноземного не любит.

Федор чем-то походил на Василия: такой же рослый, русоголовый, в плечах широк, по слегка продолговатому лицу курчавилась молодая борода. А вот натурой стольники разнились, ибо Федор был более сдержан в поступках, не был таким задорным и порывистым, всегда казался степенным и рассудливым.

– Давай помозгуем, Василий… Может, тебе самому с отцом поговорить?

– Да ты что, Федор? Раскрыть тайну? Нет и нет! – решительно возразил Пожарский.

– Отец с уважением относится к царевне Ксении и он бы…

– Перестань, Федор! Другой путь поищем.

Но как друзья ни думали, как ни прикидывали, но так ни к чему разумному прийти не смогли.

– А что твой дьяк Афанасий Власьев? – неожиданно вспомнил всесильного начальника Посольского приказа Федор. – Отец его ранее зело чтил.

– Ранее… А ныне он на службе у Отрепьева.

– У расстриги выхода не было. Вся Москва ведает, что лучшего посольского дьяка ему не сыскать.

Власьев и в самом деле не просился на государеву службу. Полагал, что останется не у дел, но вдруг его позвали к «царю», который дружелюбно молвил:

– Рад тебя видеть, Афанасий Иванович. Я и Боярская дума вновь намерены видеть тебя в челе Посольского приказа. Никто лучше тебя не ведает дела иноземные. А дел предстоит немало. Надумал я российские пределы приумножить, а дабы сие свершить, тебе, Афанасий Иванович, надлежит зело во славу России потрудиться.

На высокопарные слова самозванца Афанасий Иванович скромно ответил:

– Все, что в моих силах, государь…

– И все же сходил бы ты к Власьеву, – почему-то уцепился за посольского дьяка Михалков. – А вдруг? У него голова разумная, тем паче о тайне твоей ведает.

– Я подумаю, Федор.

Афанасий Иванович принял Василия приветливо:

– Как матушка и старший брат?

– Дмитрий не захотел оставаться в Москве. Матушка тоже уехала на лето в Мугреево. В кручине она, Афанасий Иванович, о царевне Ксении печалится.

– Да и у тебя, гляжу, глаза безрадостные. Наслышан о твоих подвигах. Пришлось воеводе Катыреву вмешаться, дабы вызволить тебя из плена.

– Все-то ведаешь, Афанасий Иванович.

– У меня к семье Пожарских особая привязанность. Я тебе уже сказывал, что с батюшкой твоим, покойным Михаилом Федоровичем, имел самые добрые отношения, – тепло произнес Власьев и вдруг резко переменил тему разговора:

– А ведь ты ко мне из-за царевны Ксении наведался. Что тебя тяготит? Ишь, как зарделся. Да ты не смущайся, стольник. Выкладывай, как на духу.

Низкая сводчатая дверь была наглухо закрыта, но Василий некоторое время колебался, никак не решаясь высказать те слова, которые давно были выстраданы сердцем. За открытым окном, забранным толстой медной решеткой, заунывно ныл тягучий ветер, созвучный с тягостным настроением Василия.

– Пакостно на душе моей, Афанасий Иванович, наконец заговорил стольник. – Новый «царь» запер во дворце царевну Ксению. Для своей утехи норовит взять. Ксения, насколько мне известно, пока уклоняется, но сей расстрига может взять ее силой. Мочи нет такое терпеть!

Власьев застыл в каком-то напряженном молчании. Ну что он мог сказать этому молодому стольнику, беззаветно влюбленному в царскую дочь? Еще раньше Василий мог бы подумать обо всей тщетности своих вздорных помыслов. Кто он? Даже не боярин, а всего лишь стольник из одряхлевшего княжеского рода, коего царь к своей дочери и близко не подпустит. Правда, царь умер, и Василий попытался выкрасть Ксению из рук временного правителя Рубца-Масальского. Но счастье стольника и царевны было недолгим. Ныне Ксения оказалась в руках Лжедмитрия, авантюриста-интригана, который не пощадит красавицу царевну, и предотвратить сие несчастье уже невозможно, как невозможно помочь и Пожарскому.

– Жаль мне тебя, Василий, зело жаль, – тяжело вздохнул дьяк. – Вывезти царевну из дворца не в моих силах.

– А говорят, Власьев – всесильный дьяк. Его даже бояре боятся, а Борис Годунов чтил посольского дьяка превыше всего.

Афанасий Иванович скупо улыбнулся.

– То – Борис Годунов. Ныне времена изменились. Смута ломает вся и все.

Василий поднялся с лавки, поклонился дьяку в пояс и с мрачным лицом шагнул к двери.

– Погодь, Василий. Мыслишка мелькнула… Ты, поди, ведаешь, что «царь» готовится к свадьбе с Мариной Мнишек?

– Ведаю, – буркнул стольник.

– Присядь… Да будет тебе известно, что полячка имеет капризный и гордый норов. Как думаешь, порадует Марину известие, что ее жених во всю ухаживает за дочерью царя Бориса, ежедневно преподносит ей подарки и желает сделать ее своей возлюбленной?

– Думаю, не порадует.

– Не то слово, Василий. Взбесит! Отец, Юрий Мнишек, тоже придет в ярость, поелику самозванец посулил тестю, чуть ли не половину Московского царства. И вдруг все потерять. Ксения становится для Мнишеков крайне опасной и неудобной, они все силы приложат, дабы прекратить связь Отрепьева с дочерью Годунова. Мыслишку мою уразумел?

– Еще как! – Василий даже с лавки вскочил. – Надо немедля известить Мнишека. Ну и голова у тебя, Афанасий Иванович!

– Погоди радоваться. Ныне Юрий Мнишек находится в своем Сандомирском замке. К нему пропускают только посланцев короля и Григория Отрепьева, остальных доставляют в Воеводскую избу и допрашивают с особым пристрастием. Мнишек очень опасается всякого рода заговорщиков, как со стороны Речи Посполитой, так и Московского царства. Надо подобрать к Мнишеку не только бесстрашного, но и толкового вестника.

– Подобрать? Обижаешь, Афанасий Иванович. А разве я не гожусь?

– Годишься. Плаванием в Шотландию доказал, но у тебя рана едва затянулась. В пути всякое может случиться.

– Я вполне здоров, ради Ксении я готов горы свернуть.

Афанасий Иванович сдержанно улыбнулся.

– Эх, молодость, молодость. Все-то в ней, кажется, легко и просто, но ты и представить себе не можешь, как все может обернуться. В Речи Посполитой разбойничает не только чернь, но и шляхта, огромные шайки, занимаются грабежом порубежных русских земель. Одному пробираться до Сандомира – кинуться головой в омут. Отряд послать? Вызвать подозрение. Лучше идти вдвоем, странствующими монахами. Ныне их много бродит.

– Толково, Афанасий Иванович. Может, я Федора Михалкова с собой возьму?

– Сына Ивана Никитича?.. Ведаю Михалковых. Всегда верой и правдой Отечеству служили… Сынок-то надежен?

– Не подведет, Афанасий Иванович.

– Ну, дай Бог. И все же приведи его ко мне.

Потолковав (вернее, прощупав Федора), Власьев одобрил приятеля Пожарского. В конце беседы Федор сказал:

– Пустит ли пан Мнишек странствующих монахов? Не будет у нас ни подорожной грамоты, ни чьего-либо поручения. Тем паче, замок под усиленной охраной жолнеров.

Власьев с немым укором перевел взгляд на Пожарского.

– Дружок твой озаботился, а тебе лишь бы поскорее из Москвы выпорхнуть. Как в замок собираешься войти?

– Авось придумаю что-нибудь.

– Вот у русского человека всегда так: авось, небось да как-нибудь. На трех сваях стоит. Но только держался авоська за небоську, да оба в воду упали. Я хорошо ведаю старую лису Мнишека. Легче к королю попасть, чем в его замок.

– Кого же он так опасается?

– Сигизмунд Второй, отец нынешнего короля, был человеком недалеким и слабоумным, но чересчур увлекался женщинами. Этим воспользовался Юрий Мнишек. Он принялся доставлять королю красивых женщин. Он даже не брезговал тем, что переодевался в женское платье и пробирался в женские монастыри, откуда насильно привозил молодых келейниц прямо на королевское ложе. Но Мнишек был неразборчив. Среди наложниц короля оказались женщины из знатных польских семей, которые решили отомстить Мнишеку, вот он и закрылся в своем замке.

– Тогда как же к нему попасть? Да и поверит ли он нашему рассказу? Не окажется ли наше путешествие пустой затеей?

Афанасий Иванович многозначительно посмотрел на стольников, затем поднялся из кресла, прошелся взад-вперед по Приказной палате и наконец веско произнес:

– Запомните, молодые люди. Дьяк Власьев никогда бы не послал вас в опасное путешествие, если бы имел сомнение на этот счет. Вы легко попадете к Мнишеку, если покажете ему одну вещицу.

Стольники с необычайным интересом уставились на дьяка. А тот открыл ключом обитый белым железом сундучок, выудил из него темно-зеленый ларец, а из него – широкий золотой перстень с маленьким драгоценным камешком и протянул его Василию.

– С тщанием рассмотри.

Василий повертел перстень в руках, но ничего особенного не заметил.

– Обычный перстень, кои носят многие богатые люди.

Пожал плечами и передал кольцо Федору. Тот вдел перстень на указательный палец, снял, дотошно осмотрел внутреннюю часть и воскликнул:

– Ого! Две латинские буквицы.

– А ну дай! – вспыхнул Василий, огорченный своим небрежным досмотром.

– И впрямь две буквицы. В переводе с латыни «Ю» и «М».

– И чтобы это значило, друзья?

– Юрий Мнишек, – в один голос выпалили стольники. – Но как сей перстень у тебя оказался, Афанасий Иванович?

– Придется рассказать одну загадочную историю.

* * *

В марте 1604 года дьяк Посольского приказа возвращался из Дании. Поручение царя Бориса было успешно выполнено. Король Дании Христиан четвертый обещал сохранить с Россией дружественные отношения, не вмешиваться в русско-польский конфликт и вдвое умножить торговлю.

Проезжая через польские земли, дьяк Власьев был задержан, а затем по приказу короля Сигизмунда препровожден в Сандомирскую крепость. Афанасий Иванович подал Сигизмунду резкий протест, на что представитель короля ответил:

– Его величество весьма обеспокоен снабжением Московии датским оружием.

– Всего лишь порох и свинец, что также ввозит Речь Посполитая из других государств.

– У вас ложные сведения, канцлер. Россия грубо нарушает перемирие.

Но грубо нарушал перемирие сам король Сигизмунд. Он вел дело к войне, даже не спросив на то согласия сенаторов и сейма. Арест канцлера Афанасия Власьева, возвращавшегося из Дании в Россию через польские владения, давал повод осложнить русско-польские отношения. В тот же день Отрепьев получил частную аудиенцию в королевском замке.

Власьев просидел в Сандомирской крепости всего двенадцать дней. Юрию Мнишеку удалось уговорит короля впустить из темницы русского канцлера.

– Война с Россией неизбежна. Мы захватим московский трон с помощью Отрепьева. Милостивый шаг вашего величества к канцлеру Власьеву будет истолкован боярской Москвой как дружественный шаг к столичной верхушке, что непременно даст положительные результаты в нашем дальнейшем продвижении на Восток. Вы как блестящий знаток шахматной игры прекрасно знаете не только блистательные ходы, но и нарочитые поддавки, которые заглатывают даже самые искушенные противники. Еще ни один шахматист мира не сумел превзойти вас в сей мудрой игре.

Хитрец Мнишек знал, чем потешить самолюбие короля. Сигизмунд хотя и любил посидеть за шахматной доской, но его победа над венгерским принцем свершилась всего лишь единственный раз.

– Пожалуй, вы правы, ясновельможный пан. Выпустите Власьева.

Однако «забота» о русском канцлере имела для Мнишека совсем иную цель. Прежде чем выпустить узника из Сандомирского замка, сенатор провел с Власьевым доверительную беседу.

– Вы уже знаете, господин канцлер, что царь Дмитрий Иванович просил руки моей дочери Марины Юрьевны. Скажу вам честно: моя аудиенция к королю была всего лишь подоплекой. Суть же сводится к тому, что вы являетесь единственным человеком Московии, чьим сведениям всегда можно доверять.

– Простите, ясновельможный пан, но я никогда не был и не буду осведомителем иностранного государства. Я лучше сгнию в узилище вашего замка, чем пойду на предательство Отечества.

– В этом у меня нет никакого сомнения, господин канцлер. Вам отводится совсем ничтожная роль, которая ни в коей мере не затронет интересы вашего государства… Буду предельно откровенен. Моя дочь весьма щепетильна в выборе жениха, любого, даже самого знатного. Малейшее отступление от ее непреложных правил сводит свадьбу на «нет». Я не столь отменно знаю моего царственного зятя, хотя некоторое время он и жил в моем замке. Как говорится: неисповедимы пути Господни, а посему, многоуважаемый господин канцлер, я хотел бы кое-что знать о пребывания царя Дмитрия в Москве.

– Кажется, я все уже вам сказал, пан сенатор.

– О матерь боска! Я же не заставляю вас шпионить за моим будущим зятем. Это исключено. Дело в сущем пустяке. Дмитрий обладает увлеченной натурой, и, пока моя дочь находится в Сандомире, он может увлечься какой-нибудь московской боярышней, завести с ней амурные дела, чего бы не хотел ни я, ни моя дочь. Марина, узнав об измене Дмитрия, тотчас разорвет помолвку. Вам и следить не придется, господин канцлер. Любовные интрижки знатных особ узнаются в Москве с быстротой молнии. Вам всего лишь остается послать ко мне доверенного человека. Разумеется, все дорожные затраты будут хорошо оплачены. Кругленькая сумма ждет и самого канцлера, очень кругленькая. Услуга за услугу.

– Простите, сенатор. Я не первый год живу на этой бренной земле и хорошо представляю, что может произойти с человеком, который повезет донос на самого государя. В случае провала, а под жестокой пыткой не каждый сможет удержать язык за зубами, лишается головы не только сам доносчик, но и его хозяин. Вот вам и сущий пустяк.

Старый, хитрый лис на некоторое время замолчал. Власьев не поддался на «пустяковую» удочку, этого следовало и ожидать. На то он и канцлер, чтобы иметь разумную голову. Чем же его прельстить? На деньги он не позарится: иноземные послы давно знают, что московский дьяк неподкупен. Он – человек чести, что дано редким людям. Юрий же Мнишек только и видит вокруг себя двуличных людей, цель которых любыми средствами набить свой кошелек, обворовать, сжульничать. Обедневшая шляхта с целью наживы пускается даже на тяжкие преступления, грабя своих соседей и разоряя их имения… Человек чести. За это можно и уцепиться.

– Король Сигизмунд намерен был продержать вас в тюремном застенке довольно продолжительное время. Он даже не указал срока пребывания в крепостной башне.

– Я слышал, сенатор, что ваш король не любит выпускать из темниц своих пленников.

– Вы близки к истине. Только в одном моем замке не преданы земле десяток скелетов. Вам повезло, господин канцлер. Мне удалось убедить короля, чтобы выпустить вас на свободу. Матка бозка, – Мнишек закатил кверху свои выпуклые свинцовые глаза, – чего мне это стоило!

– Я готов оплатить вашу неоценимую услугу. Я никогда не забываю добро и готов ответить тем же.

– Прекрасная черта, господин канцлер. Я знал, что вы человек чести, поэтому отблагодарите меня, выполнив мою маленькую просьбу.

– Но…

– Я знаю, что вы хотите сказать. Однако ваш человек не будет испытывать никакого риска. Сейчас я подарю вам мой фамильный перстень, обладатель которого не только беспрепятственно войдет в мой замок, но и окажется в благоприятных условиях на случай непредвиденных обстоятельств. Добро за добро, господин канцлер! Это надо отметить.

Мнишек шагнул к поставцу, на котором находились кубки и вина, а Власьев чему-то загадочно улыбнулся.