Текст книги "Великая грешница"

Глава 8
Тревожное счастье

Миновав Сретенские ворота Земляного города и Троицкую слободу, Маржарет остановил карету. Далее путь лежал на Переяславль, Ростов Великий и Ярославль. Теперь надо было дождаться князя Пожарского.

Ксения и ее верная служанка Оринушка в напряженном молчании сидели в карете. Царевна жутко волновалась, всю дорогу ожидая погони. Окна кареты были наглухо закрыты бархатными занавесями, и Ксения боялась их раздвинуть. Ей казалось, что стоит выглянуть из колымаги, как она увидит косматую черную бороду и злые глаза Петра Басманова, коих она напугалась, когда взирала на очередного жениха через смотрильное окно, устроенное в Грановитой палате. А если не Басманова, то Молчанова или татарина Ахмата Шарафединова, жестких убийц матери и брата. Она видела, как они ворвались со стрельцами во дворец, как схватили матушку, а затем грубо вторглись в ее покои и с неописуемым шумом и гамом отвели в бывшие боярские хоромы батюшки.

Ксения, рвалась к матушке и брату, но ее накрепко закрыли в опочивальне, и только через несколько дней она изведала, что матушку и Феденьку казнили. Ее ж пока не тронули. Палачи удалились из дворца, а она, зарыдав, в мучительной скорби, упала на колени перед святыми образами. Ее сердце разрывалось от безутешного горя. Сколь же горючих слез она пролила, никогда не ведая, что судьба обернется к ней такой страшной, черной стороной.

И вот она, царская дочь, стала беглянкой. Могла ли она когда-нибудь о том подумать? Что принесет ей бегство?

И вновь жуткий страх овладел Ксенией, но тут послышался знакомый голос. Ксения отдернула занавесь и увидела через слюду князя Василия Пожарского, сидящего на кауром коне: молодого, статного, русокудрого. Был он в голубом кафтане с жемчужным козырем и в алой шапке с разрезом, отороченной собольим мехом. Какой он ладный, пригожий. На душе Ксении стало гораздо спокойней.

– Спасибо тебе, Жак. Никогда не забуду твоей подмоги.

– Ты мой друг, а дружба для гасконца превыше всего. Куда повезешь царевну?

Василий спрыгнул с коня и что-то шепнул Маржарету на ухо.

– Прекрасно, сударь, но будь осторожен. В случае чего моя шпага готова прийти тебе на помощь. С Богом, сударь!

Дружески обнялись, попрощались. Маржарет взметнул на коня Пожарского и помчал в сторону Москвы.

* * *

Демша Слота глазам своим не поверил, когда увидел перед собой князя Василия Пожарского и… царевну Ксению. До того был ошарашен, что топор из рук выронил. Сотворил крестное знамение, а затем упал на колени.

– Да ты встань, встань, Демша. В дом пустишь? – бодрым голосом произнес Василий.

– Дык, милости просим, князь, и государыня-царевна. Завсегда рады.

– И мы тебе рады, Демша. Супруга никак по дому хлопочет?

– Супруга? – все еще не придя в себя, переспросил Слота. – Супруга на огороде лук полет. Сейчас кликну.

– Успеешь, Демша, – сказал Василий. – Возьми у служанки узелок и отнеси в избу, а мы оглядимся. Хорошо-то как здесь, государыня-царевна!

Голос Василия веселый, жизнерадостный. Он счастлив. Наконец-то он вместе с царевной, наконец-то сбываются его грезы.

А на сердце Ксении буря чувств. Она смотрит на облитую щедрым животворным солнцем Серебрянку, а в зеленых глазах ее тихая необоримая грусть. Чарующая красота починка не смогла унять ее душевную боль, коя не покидала ее со дня кончины отца.

Василий, конечно же, понимал, что творится на душе Ксении, а посему прилагал всяческие усилия, чтобы царевна отошла от своего горя, забылась.

– Нет, ты глянь, государыня-царевна, как солнце на березах играет. Видишь?

– Вижу, Василий. Ласковое здесь солнце.

– Еще, какое ласковое! А травами как пахнет!

Из избы выбежал русокудрый розовощекий мальчонка лет пяти-шести и замер, уставившись округлившимися синими глазенками на царевну.

– Ты кто?

– Я?.. Царевна.

– Царевна Ксения? Вот это да! – заулыбался мальчонка и бойко затараторил. – Ведаю тебя. Матушка рассказывала. Ты добрая. Матушке золотые сережки и красивый сарафан подарила. А мне чего подаришь?

– Тебе? – улыбнулась Ксения и озадаченно повернулась к Василию. – Какой прелестный мальчик. Чем же его одарить?.. Хочешь пряника откушать, Ванятка?

– Пряника? Еще как! Пряников мне как-то тятенька привез. Вкуснятина!

– Вот и хорошо. Беги к моей служанке. Она, кажись, медовые пряники с собой прихватила.

Ванятка (белая рубашечка до пят) шустро засеменил к избе.

А из огорода ко двору быстро шагали Демша и Надейка…

После полуденной трапезы утомленная дорогой Ксения прилегла отдохнуть в повалуше, а Василий позвал хозяев избы выйти на крыльцо. На лице обоих застыло недоумение: почему царская дочь вновь оказалась на Серебрянке – без слуг, стрельцов и боярского пригляда. Что приключилось?

Василий коротко поведал:

– Вести для вас будут зело худые. Царь Борис Федорович умер, царица и царевич Федор убиты людьми самозваного царя.

– Да что же это творится, Пресвятая Богородица?! – испуганно перекрестилась Надейка.

– Дела-а, – крутанув лобастой головой, протянул Демша. – Мы тут живем отшельниками и ничего-то не ведаем.

– Царевне Ксении грозит большая опасность, вот и надумали мы здесь укрыться, пока Москва не утихомирится. Так что встанем на твой прокорм, Демша, но я тебе неплохо заплачу.

– Не гневи Бога, князь. Чем богаты, тем и рады, а денег не возьму.

– Добро, Демша. И вот что еще обоим скажу. Царевне не подавайте виду, что знаете о ее скорбных делах, иначе ее из кручины не вывести. Уразумели?

– Уразумели, князь…

Лишь на третий день Ксения стала приходить в себя. Сходила утром к родничку и как будто живой водой умылась. Долго стояла и любовалась первозданной природой, а затем восторженно молвила:

– Хорошо-то, как Надеюшка!

– Конечно же, хорошо, государыня-царевна. У нас тут благодать. Пойдем-ка по рощице прогуляемся.

– Пойдем, Надеюшка.

Василий, теперь неизменно находившийся рядом с царевной, радостно подумал: «Наконец-то! Наконец-то Ксения воспрянула духом».

Шел вблизи царевны и с удовольствием слушал, как Ксения мило беседовала с Надейкой:

– Как подросли деревья… Когда-то я стояла у этой березы. Какая она пригожая и пушистая. Ветви-то до самой земли наклонились.

– Под этой березой, государыня-царевна, минувшей осенью я целую стайку белых грибов отыскала. Все крепенькие да красивенькие. Загляденье!..

В тот же день прошлась царевна и по мягкому изобильному лугу, еще не тронутому косой, и по высокому брегу речушки Поветни, и поднялась по цветущему косогору к крепкотелой, сенистой дубраве. Лицо ее посветлело, глаза наполнились живительным блеском.

– Ты глянь, князь Василий, какая величественная дубрава. Какие дерева могучие! Сколь же им лет?

– Сказывают, что вековые.

– Какая большая жизнь… Надейка молвила, что они неохватные, а если кто такое древо охватит, то долго проживет, но даже великан Демша вековое древо не облечет.

– А если в четыре руки, государыня-царевна?

– Как это?

– А вот так. Прижмись к древу и обхвати его, а я – с другой стороны. А вдруг наши руки сойдутся? И будет наша жизнь долгая да счастливая. Хотела бы так, государыня-царевна?

– Кто ж того не хочет, Василий? Лишь бы руки дотянулись.

Впервые Ксения назвала Василия без титула, как близкого человека.

Оба, с разных сторон, обхватили древо, и руки их соединились.

– Получилось, Василий! – радостно воскликнула Ксения.

А Василий не спешил отнимать сцепленные руки. Он чувствовал теплые, нежные пальчики царевны, и на сердце его стало так приподнято и ликующе, что ему захотелось как можно дольше продлить сей счастливый миг.

Волнующее чувство овладело и Ксенией. Сердце ее учащенно забилось, лицо зарделось. Василий! Милый Василий. Спаситель мой. Как приятно ощущать прикосновение его сильных и чутких рук. Господи!

От избытка чувств у Ксении закружилась голова, ослабленные пальчики выскользнули из рук князя, и она едва не упала, но ее вовремя поддержал Василий, положив свои ладони на ее округлые изящные плечи.

Из уст князя вырвались неудержимые взволнованные слова, кои вот уже несколько лет он произносил лишь в своих сокровенных мыслях:

– Люба ты мне, царевна… Жить не могу без тебя. Уж так люба!

Ксения подняла на Василия свое пылающее лицо, и князь утонул в ее широко распахнутых, лучистых, зеленых очах, переполненных счастьем.

– И ты мне люб, Василий… Очень люб… Милый ты мой… Их жаркие, чувственные уста слились в сладостном пьянящем поцелуе, а затем бархатная изумрудная трава приняла обоих в свою мягкую духмяную колыбель…

Глава 9
Переполох

Лишь на третий день хватились бояре царевны Ксении. В бывшие хоромы Бориса Годунова явился князь Василий Рубец Масальский и обнаружил в них лишь старую мамку Никитичну.

– А где Ксения?

– Не ведаю, батюшка. Как сквозь землю провалилась.

– Чего шамкаешь, старая карга? Как это провалилась?

Кажись, совсем еще недавно Василий Михайлович Масальский был верным слугой царя Бориса Федоровича. Князь был послан воеводой в Путивль, где неожиданно для царя возмутил народ и войско и предался самозванцу; по смерти Бориса Масальский распоряжался в Москве убийством Марии и Федора Годуновых. Ксению же князь вознамерился перевезти в свои хоромы, дабы сберечь ее для «царя» Дмитрия, за что тот посулил его щедро вознаградить.

– А так и провалилась, батюшка. Нетути ее в хоромах. Еще намедни запропала.

– Из ума выжила, старая карга. Холопы! Поищите-ка мне царевну.

Но холопы обшарили весь дом, а царевны так и не обнаружили. Огорошенный князь повелел кликнуть от красного крыльца стрелецкого пятидесятника. Но тот развел руками:

– Мимо нас муха не пролетит, князь. Царевна из хором не выходила.

Вдругорядь со всем тщанием обшарили все хоромы, и только на сей раз холопы, от коих изрядно попахивало горькой, доложили:

– Никак сбежала черным ходом, что идет из винных погребов. Ну и царевна, хе-хе.

– А вы, нечестивцы, гляжу, уже назюзюкались.

– Так ить винцо-то дармовое, княже.

– На конюшню отправлю, нечестивцы!

Масальский плюхнулся всем дородным телом на лавку и озабоченно запустил пятерню в густую каштановую бороду. Куда могла сбежать Ксения? К кому? Отец, мать и брат ныне покоятся в одной могиле, остальные Годуновы сосланы в отдаленные города. Так что Ксении на Москве и укрыться негде… А может, к своим сенным девками ушла?

Решил провести сыск с пристрастием, подключив к делу и князя Василия Голицына. Сенных девок сыскать было не мудрено, на что те в один голос испуганно заявили:

– Нет на нас вины. Царевна-государыня нас по домам отпустила, а сама допрежь с Оринкой вышла.

– И куда она подалась?

– Того не ведаем. Куда-то на колымаге умчалась.

Девок свели в Пыточную, но и там ничего толкового от служанок не добились, ибо колымагу они увидели, когда та уже была вдалеке.

С пристрастием начали допрашивать и караульных стрельцов. Те отвечали, что в хоромы наведывался думный дьяк Афанасий Власьев да молодой князь Василий Пожарский, но выходили они без царевны.

Удивленные Масальский и Голицын тотчас поспешили к дьяку, но тот спокойно и с присущим ему достоинством произнес:

– Английские послы были обеспокоены казнями Годуновых. До них дошел слух, что той же участи подвергнута и царевна Ксения. Дабы убедиться в противном, я посетил царевну Ксению и нашел ее в полном здравии. Я вернулся и заявил об этом послу Джерику Вильямсу. Можете удостовериться.

– А для чего ходил в хоромы Годунова князь Пожарский?

– Князь Василий Пожарский много раз сопровождал меня по моим посольским делам. Тем паче покойный государь снаряжал его посланником к известному лекарю Габриэлю в Шотландию.

Князья хоть и были удовольствованы ответами Власьева, но ушли от него еще более озадаченными. Масальский и Голицын поехали в Сыскной приказ, бывшее ведомство Семена Годунова. Новый дьяк, поставленный временными правителями Москвы, человек дотошный и въедливый, постарался угодить князьям.

– Разыщем, чай, не иголка в стогу.

Через день дьяк доложил:

– На Москве Василия Пожарского нет. Никак куда-то отъехал. Не в вотчинку ли свою?

Князья за мысль дьяка ухватились. А что? Сынок-то бывшей верховой боярыни, коя сдружилась с царевной, вполне мог увезти Ксению в свое Мугреево. Не зря он и в старые хоромы Годунова к царевне приходил, ох не зря.

Масальский и Голицын отрядили в Мугреево два десятка своих послужильцев-холопов, кои сопровождали князей в ратных походах и довольно неплохо владели саблями.

– Коль в Мугрееве окажется и царевна, то взять обоих за пристава.

– А коль Василий Пожарский отпор даст?

– Связать – и в колодки!

В Мугрееве приказчик Евсей Худяк молвил:

– С минувшего лета не бывала ни княгиня наша Мария Федоровна, ни князь Василь Михайлыч.

Приказчик не ведал, что княгиня, прежде чем прибыть в село, надумала навестить знакомую боярыню, чье имение находилось по пути в Мугреево.

Уставшие после дороги послужильцы были злы и грубы.

– Ты бы нам, приказчик, стол накрыл. Оголодали.

– С какой это стати? – ощерился прижимистый Худяк. – Навалились неведомые люди – и подавай им жратвы на экую ораву. Шли бы вы, пока мужиков не кликнул.

– Я те кликну! – угрозливо произнес начальный над послужильцами, Петруха Солод. – Мы, чай, не голь перекатная, а ратные слуги бояр Голицына и Масальского, кои ныне Москвой правят. Живо накрывай столы!

Петруха даже саблю из кожаных ножен выхватил. Пришлось Евсею Егорычу покориться: против сабель не попрешь.

Когда выезжали из Мугреева, встречу попался неказистый скудобородый мужичонка с бредешком на плече. Мужичонка торопливо сошел на обочину, а Петруха на всякий случай вопросил:

– Не ведаешь ли, милок, где нам князя Василия Пожарского повидать?

– Князя?.. А Бог его знает. Он ить то в Мугреево примчится, а то, бывает, и в Серебрянку ускачет, – бесхитростно отозвался мужичок.

– В Серебрянку? – насторожился Петруха. – Деревенька что ль?

– Починок в одну избу.

– Проводишь?

– Недосуг мне, люди добрые. Надо ко двору поспешать.

– Успеешь к своему двору. Мы – люди государевы, велено нам немешкотно князя Пожарского отыскать для спешных царских дел. Поедешь с нами!

* * *

Демша, увидев поднимавшихся на угор всадников, заторопился в избу.

– Кажись, беда, князь. Какой-то люд на конях.

Василий прикрыл дверь горенки, в коей находилась царевна, поспешно облачился, пристегнул саблю к опояске и вышел из избы.

Петруха, как того требовал обычай, сошел с коня, поклонился в пояс.

– Здрав буде, князь Василь Михайлыч.

– И тебе доброго здоровья. Какая нужда привела?

– Приказано тебе, князь, на Москву явиться и царевну с собой привезти.

– Какая царевна? – вспыхнул Василий. – Белены объелся?!

– Охолонь, князь. А карета в перелеске? Дозволь-ка в избу глянуть.

– Ступайте прочь! Серебрянка – владение Пожарских, и никому чужому не дозволено сюда вторгаться.

Петруха кивнул послужильцам.

– Заходь в избу, робяты!

– Не пущу!

Василий сверкнул саблей и зарубил одного из холопов. Остальные отпрянули. Петруха, поняв, что князь от дверей без боя не отступит, разрядил в него пистоль. Пуля угодила в правое плечо. Сабля выпала из повисшей плетью руки.

Демша ринулся, было, во двор за оглоблей, но когда выскочил, то увидел, что в его сторону направлен десяток пистолей.

– Кинь, кинь, Демша, – хриплым, осевшим голосом приказал Василий.

Из избы раздался испуганный возглас царевны.

Глава 10
Рубец масальский

Князь Масальский был не в меру доволен: отныне царевна Ксения в его хоромах, больше никуда не выпорхнет. «Царь» Дмитрий будет зело порадован сей юной красавицей. Правда, о Ксении помышлял и боярин Басманов, но видел татарин во сне кисель, да не было ложки. Нечего было о царевне расстриге заикаться.

Василий Масальский отменно ведал, кто под личиной царя идет на Москву. Ведал и посмеивался: пусть маленько поцарствует, а затем ему бояре – коленкой под зад, своего государя на трон возведут, кой во всем будет послушен столичной знати. Пока же Гришку Отрепьева надо всячески ублажать, глядишь, богатой вотчиной пожалует, серебра из казны отвалит. Не в накладе останутся и другие бояре.

В покои вошел дворецкий, доложил:

– Васька Пожарский, кажись, вот-вот окочурится.

– Что с ним?

– Лихоманка скрутила. Горит весь. Никак, помрет без лекаря.

– Туда ему и дорога, ступай!

Масальский недолюбливал семью Пожарских. Их одряхлевший род так бы окончательно и затух, если бы не Борис Годунов. Допрежь царь Марью в верховые боярыни назначил, а затем и ее сыновей в стольники возвел. Уж куды ожили Пожарские! Выскочки, книжники! Марья-то в деда пошла, Федьку Берсеня-Беклемишева, великого грамотея. Уж такой был всезнай, царя принялся уму-разуму учить. Вот и лишился головы. И княгиня Марья своей ученостью кичится. Не зря же ее Борис Годунов приставил к своей дочери, дабы всякие науки заморские постигла. И сыновья туда же. Василий Пожарский, чу, западные языки ведает. Да на кой они прок нужны? Веками жили без всяких там немецких и греческих книг и умишком не оскудели. Одна поруха от западных книг, не надобны они Святой Руси… Васька Пожарский. Умник выискался. Взял да и увез царевну на свой починок. То же мне Егорий Заступник. Никак, матери своей наслушался, коя много лет царскую дочь пестовала. И чего добился? Ныне подыхает в подклете. Государев преступник… Да, пожалуй, и не преступник. Никакого зла он супротив нового царя не замышлял. Поглянулась ему царевна, вот и задурил по младости лет. Ныне, чу, помирает. И поделом! Холопа зарубил, своеволец. О чем башкой своей думал, когда царевну увозил? Сам на пулю напросился… Надо бы царю о Ваське поведать. Может, еще больше расщедрится. Но будет ли он доволен смертью Васьки? Пожалуй, нет. Царь из кожи вон лезет, дабы привлечь на свою сторону бояр. Не дай Бог, еще недовольство выкажет. Зря, мол, ты, Василий Масальский, князя Пожарского погубил. Мне с Ксенией не под венец идти, а лишь потешиться. Хочу в тишине и благоденствии царствовать… Пожалуй, надо за лекарем послать…

Василий лежал на рогожных холстах и бредил:

– Ксения… Лада моя… Я спасу тебя.

В потухающем сознании возникло бледное, опечаленное лицо царевны. В карете она взяла в свои ладони его голову, и, роняя слезы на его лицо, все шептала, шептала:

– Потерпи, любый ты мой… Потерпи, Васенька… Ты не умрешь.

Василий потерял сознание на крыльце, но он не ведал, что ему повезло, ибо пуля, угодив в предплечье и не задев кость, прошла навылет. Не чувствовал он, как Демша остановил его кровь, а затем перевязал рану. Он очнулся в колымаге, и первое, что он увидел, были страдальческие глаза Ксении. Через невыносимую боль он радовался ласковым словам Ксении, а затем вновь забылся…

Когда пришел немчин с порошками, настоями и отварами в темных скляницах, Василий бредил и метался.

– Подержите его, – приказал холопам лекарь. – Мне надо осмотреть рану.

Вздохнул, покачал головой:

– До утра бы не дожил. Жуткая горячка. Надо вытягивать жар.

Глянул на Масальского.

– Мне тут неотлучно надлежит сидеть. Боюсь, и трех дней не хватит. Кто будет платить?

– Не волнуйся, господин лекарь. Тебе заплатят любую цену, кою ты назовешь.

– Хорошо. Тогда перенесите больного в светлую комнату и откройте окна.

При Борисе Годунове существовало непременное правило: все иноземные лекари должны отменно говорить по-русски, «дабы каждое слово было внятно».

Василий Масальский уже смекнул, кто будет расплачиваться за исцеление Василия Пожарского. Мать, Мария Федоровна. Но пока она пусть остается в неведении, иначе на Москве поднимется шум, кой совсем не нужен Масальскому.

Когда Василий пришел в себя и увидел лекаря в напудренном парике, то в первую очередь спросил:

– Где царевна?

– О, майн гофф. Больной продолжает бредить.

Немчин ничего не знал о царевне Ксении.

– Я в полном рассудке. Где царевна?

Василий приподнялся, ухватил пожилого лекаря за бархатный камзол и тотчас рухнул от пронзительной боли на ложе.

– Вам нельзя делать резких движений. Какой же вы резвый. Лежите спокойно.

– Слышь, лекарь. Я тебя в третий раз спрашиваю: где царевна Ксения?

– Святая Дева Мария! Он не бредит. Мои порошки, мази и отвары начали действовать раньше срока… Я ничего дурного не слышал о принцессе Годуновой. Рассказывают, что она находится в бывшем дворце отца.

Василий закрыл глаза и отвернулся к стене. Этот старый немчин то ли пользуется старыми слухами, то ли и в самом деле Ксению вновь увезли в хоромы Годунова, и от этого тревога на сердце не только не улеглась, но и усилилась. Надо быстрее подняться на ноги, а затем предпринять все возможное и невозможное для спасения Ксении.

Немчин вышел, и вскоре в горенку вошел рябоватый слуга с медным подносом.

– Изволь откушать, князь.

– Что у тебя?

– Клюквенный напиток и сбитень. Но садиться, как сказал лекарь, тебе еще нельзя.

– Да пошел он к дьяволу!

Василий привстал на локоть, поморщился и с удовольствие осушил оловянную кружку сбитня.

– А теперь покличь своего господина.

– То не в моей воле, князь. Наше дело холопье.

– Масальский у себя?

– Кажись, был у себя.

– Тогда я сам к нему пойду!

– Да куда уж тебе, князь? Чуть живехонек. Оклемайся допрежь.

Холоп понизил голос и добавил:

– В сенях караулят оружные послужильцы. Мигом посекут.

– Жаль, саблю у меня отобрали, сучьи дети.

– Саблю, – хмыкнул холоп. – Изрядно же ты Игоську завалил. И поделом ему, псу.

В последних словах холопа прозвучало нескрываемое злорадство.

– Аль чем тебе насолил Игоська?

– Еще как, – холоп глянул на низкую сводчатую дверь и присел на лавку. Тихо поведал:

– Злыдень он. Жена моя, Авдотья, двух чад мне принесла, да не повезло, ибо младенцами преставились. А потом мою Авдотью боярин Масальский выдал за другого холопа.

– От живого-то мужа?

– Эка диковинка. Не от меня первого, не от меня последнего жен отнимают. Холопья доля самая горегорькая, боярин что хочет, то и вытворяет. Взял да и передал Авдотью холопу Игоське. Вот уж был жеребец! Ребятню, как молотом ковал. Боярин за каждого рожденного мальца братину доброго вина и новые сапоги Игоське жаловал.

– И что с Авдотьей?

– Вконец изъездил ее Игоська, квелой стала, преставилась года через два, а Игоське вновь чужую жену привели. Боярину приплод нужен.

– Горазд твой хозяин, – усмехнулся Пожарский. – Как тебя звать?

– Вторашка.

– Никак, не люб тебе боярин?

Холоп ничего не ответил, поставил на поднос опорожненную посуду и удалился из горенки. Василий услышал, как звякнула щеколда двери.

«На запоре держит меня князь Масальский. Даже раненого боится, вражина! И кой прок ему у себя держать? Чего добивается?»

Смутно было в голове Василия Пожарского.

Миновало еще несколько дней. Князь уже спокойно поднимался с постели и передвигался по отведенной ему горенке.

– Благодари свою молодость и отменное здоровье, князь. Лекарь тебе больше не нужен.

– Спасибо тебе, господин лекарь. Ты можешь сказать князю Масальскому, что я хочу его видеть.

– Сказать можно, мой молодой друг, но я не могу ручаться за исход вашей просьбы. Прощай!

Василий пошел вслед за доктором, но дверь закрылась перед его носом. Тогда он успел отжать дверь здоровым плечом, но перед ним тотчас возник Петруха Солод с пистолем в руке.

– Осади, князь, иначе чрево продырявлю, хе.

Василий чертыхнулся и отступил в горенку. Подошел к открытому оконцу, глянул вниз. Прыгать не имело смысла, ибо горенка находилась на третьем ярусе хором. Все-то предусмотрел князь Масальский!

«Сейчас бы веревку, – подумалось пленнику. – Но как и где ее достать? Жаль, что рядом нет Жака Маржарета. Он бы непременно что-то придумал… Маржарет! Любитель приключений. Не послать ли к нему холопа Вторашку? А вдруг согласится. Холоп, кажись, не слишком-то почитает князя Масальского. Надо с ним потолковать».

Но Вторашка кисло замотал головой.

– Не, князь. Мне никаких денег не надо. Башка-то дороже. Немецкая слобода далече. Изведает боярин – усмерть батогами забьет.

– Масальского страшишься?

– Нравом крут. За малейшую провинность – кнут да батоги.

– К другому хозяину переходи.

– Чудишь, князь. Куда уж холопу без отпускной грамоты? Разве что в бега на вольный Дон податься.

– А что, Вторашка? Многие бегут, ибо с Дону выдачи нет.

– Легко сказать, князь. И на Дону ныне богатеи голытьбу под себя подмяли. Нигде теперь правды не сыщешь.

– Спорить не буду, Вторашка. Правда дедовской стариной была жива, а ныне все взбаламутилось.

Василий хоть и разговаривал с Вторашкой, а в голове билась неотступная мысль: как выбраться из хором Масальского? Внезапно он вспомнил стольника Федора Михалкова, с коим поддерживал дружеские отношения. Разумеется, ни в какие авантюрные дела тот не вовлекался, жил спокойной урядливой жизнью, однако один из немногих имел свой взгляд на появление в русских пределах самозванца.

– Сей беглый чернец, будь он семи пядей во лбу, худо кончит, ибо посягнул на царскую корону, коя никогда не была ему предназначена. Монарх должен быть от природного монаршего корня!

Федор Михалков даже палец вскинул над темно-русой головой. Их взгляды на чернеца Гришку Отрепьева оказались одинаковыми. Но как-то отнесется Федор к просьбе Василия, не сробеет ли?

Вторашка терпеливо ждал, пока невольник не отобедает, а тот вопросил:

– Слышь, Вторашка, ведаешь двор стольника Федора Михалкова? Он тут недалече от двора Масальского живет.

– Кажись, ведаю.

– Сбегал бы до него на чуток.

Вторашка тяжеленько вздохнул: не по нраву ему затеи пленника, одна поруха от них.

– Да ты не пугайся, друже. Дело-то пустяковое. И всего-то сказать Федору Михалкову, чтобы он дошел до брата моего Дмитрия Пожарского да известил его, где я обретаюсь. Выручай, друже, а я уж в долгу не останусь.

Поупрямился, поупрямился Вторашка и все же надумал сбегать до Михалковых.

Федор немало подивился рассказу холопа и поспешил к Дмитрию Пожарскому. Стольник, конечно же, ведал, что лжецарь назначил на Москве своих правителей, но чтобы те, как злые ордынцы, начали хватать в полон столичных князей, – не укладывалось в голове. Кто сие учредил? Сам «царик», или новоиспеченные правители, дорвавшись до власти? Дмитрий Пожарский не оставит сие надругательство без внимания. И дело не только в родном брате. Пожарский слыл на Москве твердым и решительным человеком, он не побежал как другие князья и бояре лобзать ноги расстриге, оставшись верным приверженцем законной власти.

Выслушав стольника Федора, Дмитрий Михайлович повел себя сдержанно, не зашелся от гнева, а неторопко прошелся по покоям, а затем произнес:

– Спасибо тебе, Федор Иванович. Я поразмыслю, что делать с произволом князя Масальского.

– А чего размышлять, князь? – вскинул темные кустистые брови молодой стольник. – Надо дворянство поднимать.

– И поднимем, коль того дело призовет. Не все же дворяне к расстриге отшатнулись.

Угостив, как того требовал обычай, стольника и проводив его до самых ворот, Дмитрий Михайлович вернулся в покои, опустился в кресло, обитое червчатым сукном и углубился в думы. Младший брат Василий объявился с неожиданной стороны. Конечно же, Дмитрий Михайлович слышал о пропаже царевны, но чтоб ее выкрал из годуновских хором Василий, он и предположить не мог. Он чаял, что младший брат отлучился из Москвы по посольским делам, а посему был спокоен за Василия.

Сам же Дмитрий Михайлович два года пропадал на войне, сражаясь в спешно сколоченной рати Бориса Годунова с воинством расстриги. Он и знать ничего не знал о любовных похождениях брата, да и мать ему о том ничего не поведала, ибо с наступлением весны, лишившись высокого чина «верховой боярыни», уехала в вотчинное село Мугреево. Тем лучше, а то бы всполошилась, затеяла поиски…

Дмитрий любил своего младшего брата за веселый нрав, за его неизменную задоринку в глазах, за его смекалку, проявленную в посольских делах (дьяк Афанасий Власьев как-то одобрительно отозвался), за отвагу. Не каждый молодой стольник сам напросится в дальнее морское путешествие, сопряженное с опасностью. Лихой братец! Не чересчур ли? Его последняя лихость граничит с безрассудством. Россия – не Европа, где сплошь и рядом случаются подобные происшествия с разного рода знатными особами королевских дворов. За великосветских дам сражаются на шпагах короли и принцы, герцоги, графы и бароны, проливают кровь и развязывают целые войны. На Руси же совсем другой уклад жизни: урядливый и дремотный, царевны во все времена и веки живут затворнической жизнью, строго блюдя старозаветные обычаи. И вдруг братец Василий (вот чертенок!) посягнул на древний, устоявшийся уклад. Взял да и выкрал царевну. И куда? Слуга, кой прибегал к Федору Михалкову, сказывал, что Василия и царевну захватили послужильцы Масальского на дальнем лесном починке. И не просто захватили, а боем брали. Василий зарубил одного из княжьих холопов, но и сам едва Богу душу не отдал. Ныне сидит невольником в хоромах князя Масальского – одного из правителей Москвы, назначенных Гришкой Отрепьевым.

Совсем недавно Дмитрий Пожарский находился в одной рати с Василием Рубцом Масальским. Подлым человеком оказался сей дворянин. Борис Годунов поручил ему отвезти казну в Путивль для царского войска, а тот, вкупе с дьяком Богданом Сутуповым, доставил деньги в стан самозванца, оставив служилых людей без жалованья. Расстрига на радостях возвел незнатного дворянина в чин ближнего боярина, а дьяка Сутупова, занимавшего самое скромное место в московской приказной иерархии, сделал своим канцлером – главным дьяком и хранителем царской печати. Прославился свежеиспеченный боярин Масальский и другим «героическим» шагом: во время стремительно бегства Гришки Отрепьева из-под Севска Масальский спас «царя», отдав ему своего коня (сам же добил одного тяжелораненого дворянина, пересев на его лошадь), за что и был удостоен неслыханной чести, став одним из самых видных людей при самозванце. Кто б мог подумать, что казнокрад Масальский станет одним из правителей Москвы?! Жестоких правителей, ибо по его личному приказу был убит только что возведенный на московское царство Федор Борисович и задушена вдовая царица Мария Григорьевна. Масальский из кожи вон лезет, дабы угодить вору. Чу, царевну Ксению в наложницы Отрепьеву предназначает. Пакостник!.. Нелегко будет вызволить Василия из грязных рук сего мерзавца. Мирного разговора с Масальским не получится. Поднять дворянство, кое не отшатнулось к вору, как того посоветовал стольник Федор Михалков? Кое-кто может и откликнуться: у Дмитрия Пожарского немало на Москве верных друзей, готовых оказать ему самое горячее содействие. Но и у Масальского предостаточно сторонников. На Москве может загулять новая замятня, прольется кровь. Как всегда, под шумок всколыхнутся и разбойные ватаги, ждущие удобного случая для погрома дворянских и боярских дворов… Нет, такой путь неуместен…

И тут мысль Пожарского натолкнулась на знаменитого князя, боярина Михаила Петровича Катырева-Ростовского, потомка легендарного князя Василько Константиновича Ростовского, кой отважно сражался с татарами на реке Сить. Князь Михаил Петрович еще в 1581 году был послан Иваном Грозным первым воеводою большего полка под Могилев и другие литовские города, добившись победы; в следующем году он разбил шведов. Совсем недавно именитый воевода Катырев был отряжен Борисом Годуновым к Кромам – приводить войска к присяге и быть там первым воеводой Большого полка против самозванца, сменив незадачливого Федора Мстиславского. В отличие от последнего, Катырев-Ростовский был тверд и непоколебим в своих действиях, имел огромный ратный опыт и пользовался уважением у служилых людей, и если бы не предательство некоторых воевод и казаков, перекинувшихся к Лжедмитрию, ему бы не удалось испытать горечи поражения. И все же он совершил свой ратный подвиг, сумев вывести из-под Кром пять тысяч дворян, и сделать несколько смелых нападений на вражеские полки. Все пять тысяч отступили в Москву, в надежде пополнить царскую рать новыми отрядами. Однако смерть Бориса резко изменила ситуацию. Многие служилые люди разбрелись по своим поместьям, но едва ли не добрая половина все еще оставалась в Москве и была готова подчиниться своему прежнему воеводе. Вот к нему-то и надумал отправиться Дмитрий Пожарский, с коим свела его судьба еще под Кромами.