Текст книги "Великая грешница"

Глава 5
Кончина Бориса Годунова

Потерпев сокрушительное поражение под Добрыничами, Григорий Отрепьев норовил быстрехонько убраться из российских пределов, но ему помешали путивляне. Те собрались на торговой площади и слезно заявили:

– Останься, царь батюшка, иначе нас ждет судьба Комаричей, кои претерпели лютые муки за верность своему государю. Останься!

Но слезы путивлян не тронули «царя»: он спешно готовился бежать в Польшу. Путивляне пригрозили:

– Коль намерение свое не оставишь, тот возьмем тебя под стражу и добьем челом Борису, дабы твоей головой заплатить вину свою.

Самозванец, испугавшись за свою жизнь, понужден был подчиниться воле горожан. Он не стал сидеть, сложа руки.

– Коль признали во мне природного царя, то послужите мне верой и правдой. Добывайте оружие, вступайте в мою царскую рать и несите деньги в казну и шлите гонцов в города и крепостницы моим царским именем.

Путивляне дружно откликнулись на призыв «Дмитрия Ивановича». Со всех концов южной украйны к Путивлю потянулись казаки и мелкопоместные служилые люди. Сам же самозванец норовил поднять против Руси всех ее соседей. Столкновение Московского царства с Турцией на Северном Кавказе подало Лжедмитрию надежду на то, что ему удастся подтолкнуть Крым и Большую Ногайскую орду к нападению на Московию. К ханам помчали послы с дарами.

Отрепьев делал все возможное, чтобы и Речь Посполитая вмешалась в русские дела. Он послал к королю Сигизмунду большое посольство от всей Северской земли под началом князя Федора Меньшого Булгакова, с отчаянной просьбой, чтобы король «соизволил как можно быстрее дать помощь нам и государю нашему».

А на Руси с новой силой разгоралась гражданская война, чуть позднее вылившись в первую крестьянскую войну под началом Ивана Болотникова. Восставшие жители Путивля, Курска и других городов рассылали воззвания Лжедмитрия по всей стране. Гонцы с грамотами самозванца появились в казачьих станицах, порубежных городах и даже в самой Москве. Всех подданных без различия чина и состояния Лжедмитрий посулил пожаловать «по своему царскому милосердному обычаю и наипаче свыше, и в чести держати, и все православное христианство в тишине и в покое, и во благоденственном житии учинить».

В Путивле собралось внушительное войско. Царь Борис поручил разбить Лжедмитрия боярину Петру Басманову. Тот согласился, но с оговоркой.

– Я сокрушу Гришку Отрепьева, но за это я хотел бы видеть своей женой царевну Ксению.

Обмолвка Басманова не стала неожиданной для Бориса Годунова: он давно ведал, что боярин Федор, зная об изумительной красоте юной Ксении, который уже год помышляет стать ее супругом.

«Перед отправкой в город Кромы воевода Петр Басманов зашел во дворец. И ему Борис Годунов обещал свою дочь за победу. Этот «жених был моложе и деятельнее, но Ксения испугалась его черной бороды и злого взгляда».

Басманов уехал к войску, а царевна расплакалась. Мать, готовая выдать дочь хоть за черта, лишь бы остаться царицей, набросилась на Ксению с плеткой.

– Воле отцовской не рада?!

Борис же Федорович был в отчаянии: царство уплывало из рук. По всем торгам и крестцам людишки кричали:

– Царь-то истинный! И вовсе он не Гришка Отрепьев. Настоящего-то Отрепьева, кой сказался царем, в Путивле всему люду показали. Многие его узнали. Царь Дмитрий крепко осерчал на самозванца, кинул его в тюрьму, а затем повелел сослать его в Ярославль.

– Да ну?!

Будучи в Путивле, Отрепьев попытался отделаться от своего подлинного имени с помощью двойника. 26 февраля (8 марта) 1605 года иезуиты, бывшие с Лжедмитрием в Путивле, записали: «Сюда привели Гришку Отрепьева, известного по всей Московии чародея и распутника… и ясно стало для русских людей, что Дмитрий Иванович не то, что Гришка Отрепьев».

«Царь» Дмитрий изрядно постарался, дабы сведения о появлении «истинного» Отрепьева стали широко известны в Москве. Наконец он нанес последний удар властителю Кремля. Три монаха Чудова монастыря, посланные в Путивль Борисом Годуновым для обличения самозванца (и возможного его отравления), написали письмо Борису и патриарху Иову о том, что «Дмитрий есть настоящий наследник и московский князь и поэтому Борис пусть перестанет восставать против правды и справедливости».

Письмо монахов, близко знавших самозванца, произвело огромное впечатление на простолюдинов и привело в замешательство Бориса Годунова: все потуги разоблачить расстригу оказались тщетными. Смута ширилась на Руси с невиданным размахом.

Борис Годунов сник и все чаще устранялся от дел. Он почти не покидал дворца. Миновало время, когда царь выходил к сирым и убогим, помогая им найти управу на бояр и приказных людей. А ведь, казалось, совсем еще недавно Годунов беспощадно боролся с мздоимством, норовя его полностью искоренить. Если тот или иной судья был уличен во взятках, то должен был возвратить взятое, заплатить штраф от 500 до 2000 рублей, имение его отбирали в казну. Если это был дьяк, то его возили по городу и секли кнутом, причем висел у него на шее мешок с взяткою, будь то деньги или мех, или соленая рыба. Потом преступника заточали в темницу.

Ныне же Борис Годунов лишь по великим праздникам показывался на людях, а когда челобитчики норовили передать ему свои жалобы, их разгоняли батогами.

Царь все чаще стал обращаться за советами к прорицателям, звездочетам и юродивым. «Годунов полон чар и без чародеек ничего не предпринимает, даже самого малого, живет их советами и наукой, их слушает…» Побывала в спальных покоях Бориса «ведунья» Дарьица и блаженная во Христе Олена, предсказавшая ему близкую кончину.

Английские послы, видевшие Бориса в последние месяцы его жизни, стали отмечать его чрезмерную скупость, чего раньше с ним никогда не было. Будучи обладателем несметных богатств, Борис стал выказывать скаредность даже в мелочах. Почти каждую неделю царь со всем тщанием проверял – заперты ли и запечатаны ли входы в дворцовые погреба и в кладовые для съестных припасов.

Некогда цветущий Борис Годунов дряхлел с каждым месяцем. Его не переставали мучить два вопроса. Хорошо ведая, что младший сын Ивана Грозного мертв, царь по временам впадал в сомнение, «почти лишался рассудка и не знал, верить ли ему, что Дмитрий жив или что он умер». Другой вопрос – сподобится ли он вечного блаженства на том свете. Чуть ли не каждую среду и пятницу он советовался по этому поводу со своим духовником, после чего нередко приходил к мысли, что для него в будущей жизни нет блаженства. «Под влиянием неудач и тяжелой болезни Годунов все чаще погружался в состояние апатии и уныния. Физические и умственные силы его быстро угасали».

Смерть Бориса Годунова наступила скоропостижно 13 апреля 1605 года. По Москве полетели разные слухи. Одни толковали, что царь принял яд, другие, что его отравили, третьи, что он упал с трона во время посольского приема…

Осведомленные современники так описали смерть Годунова: «Он в час дня находился в Боярской думе, потом обедал и, едва встав из-за стола, почуял себя дурно. Затем хлынула кровь изо рта и носа, и он наскоро был пострижен в монахи под именем Боголепа, и через два часа умер».

Члены же английского посольства описали последние часы Годунова со слов лечивших его медиков, кои всегда присутствовали при его обеде.. «Убедившись в добром здравии государя, доктора разъехались по домам. Но через два часа после обеда Борис почувствовал дурноту, перешел в спальные хоромы и сам лег в постель, велев вызвать лекарей. Тем временем бояре, собравшиеся в спальне, спросили государя, не желает ли он, чтобы Дума в его присутствии присягнула наследнику Федору. Умирающий, дрожа все телом, успел промолвить: «Как Богу угодно и всему народу». Вслед за тем у Бориса отнялся язык и духовные особы поспешно совершили над умирающим обряд пострижения. Близкий к царскому двору Маржарет передает, что Годунов скончался от апоплексического удара.

Смутой начиналось царствование Бориса Годунова, еще большей Смутой оно завершилось.

Глава 6
Торжество Гришки Отрепьева

Доверчивые простолюдины, еще не ведая, что принесет на Русь «пришествие» самозванца, с ликованием встречали грамоты «доброго» царя.

Именитые бояре Шуйские, Мстиславские, Голицыны и Романовы разработали план: с помощью самозванца расправиться с боярами Годуновыми, а затем, убрав расстригу, захватить власть в свои руки.

7 мая 1605 года царские войска, стоявшие под Кромами и возглавляемые Голицыным и Басмановым, переметнулись к самозванцу. По матери Петр Басманов доводился братом Голицыну, а посему они действовали в заговоре сообща, опричь того, переход власти к царице Марии Скуратовой и Семену Годунову не мог не поколебать его верности к трону. Именно отец Марии, Малюта Скуратов, положил конец блестящей карьере Басмановых, когда они находились опричниками Ивана Грозного. По оговору Малюты отец Петра был жестоко казнен, а его брат умерщвлен в застенке, посему воевода Басманов решил ответить тем же: казнить дочь Малюты и ее сына.

В конце мая Лжедмитрий двинулся на Москву.

Князь Василий Шуйский поспешил собрать народ на Красной площади и объявить, что в 1591 году Борис Годунов «послал убить Димитрия, но царевича спасли; вместо него погребен попов сын», и что на Москву идет подлинный царь. (А ведь еще при царе Федоре Иоанныче Василий Шуйский вел дознание в Угличе и докладывал, что Димитрий сам накололся на нож.)

1 июня Федор, сын Бориса Годунова, и вся семья Бориса были взяты «за пристава». 30 июня 1605 года самозванец вошел в Москву. Но прежде чем войти в Белокаменную, Лжедмитрий вознамерился убрать со своего пути последние преграды. Управлять Москвой он назначил князя Василия Голицына, боярина Василия Рубца Масальского и дьяка Богдана Сутупова, приказав им устранить патриарха Иова и сына Годунова, Федора.

Новые правители столицы повелели явиться престарелому владыке в Успенский собор в полном святительском облачении, и там содрали с него митру и мантию, отняли драгоценный посох, облачили в простую монашескую рясу, вывели из собора и, бросив в крестьянскую телегу, увезли на заточение в Богородицкий монастырь, что в городе Старице.

Так лжецарь отплатил своему недавнему благодетелю, в свите которого он впервые появился в Боярской думе. Дело в том, что патриарх Иов отменно ведал приметы Отрепьева, и тот поспешил от него избавиться.

Князья Голицын, Рубец Мосальский и дьяк Богдан Сутупов, выполняя приказ лжецаря, жестоко расправились и с Федором Годуновым, и с его матерью. Но не своими руками: казнь вершили дворяне Михаил Молчанов и Ахмет Шарафединов, бывшие опричники Ивана Грозного. Михаил Молчанов «прославился» на Москве тем, что был бит кнутом за «чернокнижие», а Шарафединов – за особую свирепость при пытках «воровских» людей. Они, в сопровождении стрельцов, явились на старое подворье Бориса Годунова, захватили царицу и ее детей и развели «по храминам порознь». Затем палачи задушили Марью и Федора.

После свершения казни боярин Василий Голицын изъявил народу, что царица и царевич со страху «испиша зелья и помроша». «Самоубийц» положили в простые гробы и выставили их на всеобщее обозрение. Сотни людей видели следы от веревок, коими были задушены царица и Федор, но бояре запретили похороны по христианскому обряду: самоубийцы не подлежат христианскому погребению. Трупы отвезли в женский Варсонофьев монастырь, что на Сретенке, и там зарыли вне стен церкви.

Свежая могила Бориса Годунова в кремлевском Архангельском соборе была спешно раскопана, труп был привезен в тот же Варсонофьев монастырь и брошен в ту же яму, в коей закопали его жену и сына. Царская семья воссоединилась в одной могиле.

Вернувшийся из ссылки Богдан Бельский не принимал участия в расправе над царицей, коя доводилась ему двоюродной сестрой, но именно он и Петр Басманов приказали громить дворы Годуновых и их сродников. Почти все Годуновы были сосланы в Сибирь и в Нижнее Поволжье. Одного лишь Семена Годунова отправили в Переяславль-Залесский, где он был умерщвлен в темнице.

Ожидала смерти и царевна Ксения.

Глава 7
Отчаяние

Василий Пожарский был подавлен. Сколько бед и напастей свалилось за последнее время! Умер царь Борис, убиты царевич Федор и царица Марья. Мать, Мария Федоровна, удалена из дворца и ныне, ожидая опалы, закрылась в хоромах на Лубянке. Но больше всего сердце беспокоится за судьбу царевны Ксении, не находит себе места. Царевна в страшной беде! Она может принять участь своего брата. Ее надо спасать!

Встреча с Маржаретом не принесла утешения. Обычно находчивый гасконец на сей раз пребывал в замешательстве. Еще две недели назад он вернулся из войска Басманова в Москву и принес безотрадные вести:

– Воевода Басманов перешел на сторону царя Дмитрия. Он очень был зол на царицу Марию. Ей несдобровать. А теперь я весьма опасаюсь и за царевну Ксению. На пиру, на котором я имел честь присутствовать, он хвастливо высказывал, что к царевне проявил большой интерес царь Дмитрий, он хочет ее сделать наложницей, но Басманов сам лишит целомудрия первую красавицу столицы.

Взрыв неописуемой ярости исказил лицо Василия:

– Я убью его! Убью! Я тотчас отправлюсь к Басманову и зарублю его!

– Спокойно, спокойно, сударь. Боярин Басманов находится в ставке Дмитрия. Ты и шагу не успеешь ступить, как будешь схвачен. Остынь!

– Ты как всегда прав, Жак, – обуздав свой гнев, произнес Пожарский. – Но я ума не приложу, как спасти царевну. Она заключена в бывшие боярские хоромы Бориса Годунова. Двор окружен стрельцами.

– Я видел, сударь. О, если бы со мной были мои верные гасконцы! Но, увы. И все же, черт побери, не будем отчаиваться. Из каждого затруднительного положения можно найти выход… С кем ты можешь войти в бывший дом Годунова?

– Я уже думал об этом, Жак. Ныне нет ни одного человека, кой мог бы войти в хоромы без дозволения князей Бельских, Голицыных и Масальских. Ни одного! Все бояре, как с цепи сорвались. Их люди всюду громят дворы сродников Бориса. Небывалая замятня.

– И все же давай думать, сударь.

Битый час размышляли, и наконец Василий произнес имя главного дьяка Афанасия Власьева.

– Тысячу чертей! Как я сам не додумался?

– Сей человек отменно ведает не только меня, но и всю мою семью. Это он посоветовал царю назначить мою матушку верховой боярыней. Он привлекал меня к посольским делам. Он же снаряжал меня на «Святого Георгия»

– А кто разыскал меня в Германии, где я находился последнее время? Ваш канцлер – один из самых влиятельных людей Московии.

– Истинно, Жак. Я направляюсь в Посольский приказ.

Все последние дни Афанасий Иванович Власьев пребывал в скверном настроении. После гибели молодого царя Федора Борисовича Годунова на Москве установилось междуцарствие. Трон ожидал своего нового государя, который вот-вот захватит «Дмитрий Иванович», то бишь, самозванец Гришка Отрепьев, ярый враг покойного царя Бориса. Что ожидать главному дьяку государства от расстриги? Казни, опалы или милосердия? Казни всего скорее не будет. Он, Афанасий Власьев, преданно служил не только Борису Годунову, но и всему государству Российскому. Его заслуги перед Отечеством не столь уж и малы, и новому «царю» надо быть глупцом, чтобы отправлять на плаху державных людей… Сослать? Но опала знатока посольских дел и Западной Европы также покажется неуместной. Разумеется, лжецарь может назначить себе другого главного дьяка, сведущего во всех хитросплетениях приказного крючкотворства и поднаторевшего в зарубежных делах, но таких людей, кажется, на Москве пока не видно. Был разумник Андрей Яковлевич Щелкалов, но он умер семь лет назад. Высоко заметен был и его брат Василий Щелкалов. Еще при Иване Грозном он ездил с послами царя к Сигизмунду для заключения мирного договора; потом управлял Посольским приказом, Нижегородской четвертью, Казанским дворцом, Стрелецким приказом и Разрядной избой; наконец, был печатником, одновременно ведая и Посольским приказом. В 1600 году подвергся опале «за самовольство» и был отстранен от всех дел. Он, Афанасий Власьев, высоко ценил Щелкалова и все же полагал, что Василий Яковлевич уступал брату в посольской ловкости и уме.

Афанасий Иванович не был тщеславным человеком, гордыня обошла его стороной, но он знал себе цену, обладая здоровым честолюбием, что отличало его от других думных людей. С ним считались самые высокие боярские роды и ратные воеводы, к коим он иногда наведывался с тем или иным поручением государя.

Пока же Афанасий Иванович не ведал, чем себя занять. Междуцарствие и Смута, томительное ожидание перемен тяготили его, порой приводили в удрученное состояние. Все дни он сидел в Посольском приказе, перечитывал различного рода грамоты и договоры, касающиеся сношений с европейскими державами, но на сердце его не было прежнего покоя.

Появление в Приказе Василия Пожарского несколько оживило Афанасьева. Он весьма тепло относился к молодому князю, кой всегда с усердием выполнял все его посольские поручения, даже самые затруднительные. Чего стоила только одна его поездка в Шотландию!

– В добром ли здравии матушка?

– В печали моя матушка. О царевне Ксении плачет. Она ведь с ней семь лет обреталась.

Афанасий Иванович кинул на князя свой цепкий взгляд, и в который уже раз убедился, что жизнь царевны Ксении его волнует превыше всего.

– Сочувствую, княже. Царевна переживает небывалое горе. Смерть отца, брата и матери наверняка ее потрясла. Сочувствую и царевне, и твоей матушке, зело сочувствую.

– Царевну хотят погубить, Афанасий Иванович.

– Не думаю. Ксению ждет монашеская келья.

– Если бы келья… Маржарет поведал мне, что царевну помышляет взять в наложницы Гришка Отрепьев, но допрежь ее задумал предать сраму Петр Басманов, кой находится в войске расстриги.

– Басманов? – нахмурился Власьев. – От сего боярина всего можно ожидать.

Афанасий Иванович, конечно же, ведал, что еще в марте 1605 года Борис Годунов посулил тщеславному Басманову свою дочь, если тот разобьет войска самозванца. Теперь, казалось бы, царевна Басманову не нужна, но сей человек может и впрямь обесчестить беззащитную Ксению, ради своей похоти. На Москве ведали Петра Басманова как сладострастника, испортившего всех своих сенных девок.

– Помоги мне, Афанасий Иванович, царевну спасти! Убереги от сраму! – горячо произнес Василий.

И вновь схватчивый взгляд Власьева прошелся по лицу Пожарского.

– Никак, давно влюблен в царевну?

Василий, как всегда, покраснел и ничего не ответил дьяку, но тот и не нуждался в ответе.

– Влюблен. Вот только любовь твоя безотрадна и безнадежна. Но сердцу не прикажешь… Чем же я тебе смогу помочь, княже?

– Надо вызволить царевну из-под стражи и отвезти в укромное место.

– Легко сказать, княже. Ныне управляют Москвой бояре, назначенные Отрепьевым. Я же, как ты ведаешь, остался не у дел. На поклон же к изменникам я не ходок.

Лицо Власьева стало не только хмурым, но и суровым.

– Выходит, нет спасения царевне, – обреченно вздохнул Василий и порывисто поднялся с лавки. – Сам вызволю!

– Сядь! Чересчур задирист. Молодо – зелено. И царевну не спасешь и себя погубишь. Матушку пожалей.

– Да не могу я сиднем сидеть, когда царевну смертельная пагуба поджидает! Она – ангел. Руки на себя наложит, если ее сраму предадут. А я без нее жить не смогу!

– Изрядно же сердце твое запало на царевну, Василий Михайлыч, изрядно… Пожалуй, надо головой пораскинуть.

– На тебя единственная надежда, Афанасий Иванович!

Власьев посидел, подумал, а затем тяжко вздохнул и произнес:

– Ксения и впрямь ангел. Кажись, таких царевен и не бывало. И у меня душа болит за нее. Рискну. Я уж немало пожил на белом свете, а вот вам, молодым – жить да жить. А теперь чутко слушай меня. Не раз я бывал в старых хоромах Бориса Федоровича. Как-то он пригласил меня свои винные погреба поглядеть. Долго шли по всяким сеням и переходам, пока до бочек добрались. Угощал меня заморскими винами. А потом боярин о делах своих вспомнил, зачем-то к царю Федору Иоаннычу заторопился. Вышли черным входом, кой оказался поблизости от погребов. Вот сей вход и есть последняя надежда. Авось стрельцы его не ведают.

– Это же спасение, Афанасий Иванович! – загорелся Василий. – Я непременно выведу царевну.

– Так не пойдет, княже. Вместе войдем через красное крыльцо, коль Бог сподобит, вместе из него и выйдем.

– Не разумею.

– Коль стрельцы увидят, что я вышел из хором один, то они тотчас заподозрят неладное и кинутся тебя искать. Далече же ты с царевной не уйдешь.

– Как же быть, Афанасий Иванович?

– Стрельцам мы скажем, что идем к царевне из Посольского приказа, ибо надо дать ответ иноземным послам – в здравии ли царевна Ксения Борисовна. К черному же ходу, если он не под охраной, должна подъехать карета твоего друга Маржарета и увезти царевну в указанное тобой место. А мы с тобой, как ни в чем не бывало, выйдем через красное крыльцо. Уразумел?

– Изрядно же придумано, Афанасий Иванович, – восхитился Василий.

* * *

Стрельцы начальника Посольского приказа не задержали: служилый люд уважал Власьева, тем паче некоторые из них вместе с Афанасием Ивановичем по зарубежным делам ездили, охраняя подводы с дарами. Одно смущало: и чего это послы-немчины здоровьем царевны озаботились, но дьяк растолковал:

– Аглицкие послы всякие нелепицы о царевне измышляют. Одни сказывают, что царевна ума лишилась, другие, что она отравного зелья приняла и испустила дух. Гляну с моим человеком да успокою послов.

– Глянь, дьяк. Намедни была жива-здорова.

Тихо, уныло было в старых годуновских хоромах. Челядинцы, почитай, все разбежались, лишь старая мамка Никитична да три сенные девушки остались при царевне.

Ксения, увидев перед собой дьяка Васильева, ахнула:

– Господи, Афанасий Иванович! А я-то каждый час жду, что за мной злые бояре придут. Господи!

Жгучие слезы побежали по бледным щеками Ксении.

– Не плачь, государыня-царевна. Злые люди к тебе не придут, а вот добрые за дверью стоят… Войди, князь!

Василий вошел и едва узнал Ксению. Бледная, осунувшаяся, с потухшими глазами, в черном траурном облачении.

Острая жалость охватила Василия. Поклонился низким поклоном, молвил:

– Князь Василий Пожарский, государыня-царевна.

– Василий?!.. Господи! Как я рада тебя видеть.

Будто луч света пробежал по лицу Ксении. А Власьев, не теряя времени (в любую минуту в хоромы могли прийти люди правителей-бояр) приступил к делу.

– Здесь тебе больше оставаться нельзя, царевна. Надо покинуть сей злополучный дом и укрыться в безопасном месте.

– Я согласна, Афанасий Иванович. Здесь я живу в постоянном страхе… Но как мы выйдем? За окном – стрельцы.

– В хоромах есть черный ход. Стрельцы о нем не ведают. Ты выйдешь из дома и сядешь в карету Жака Маржарета. Этот человек, которого ты прекрасно ведаешь, вывезет тебя за пределы Москвы. Затем карету настигнет князь Василий Пожарский, и вы поедете вместе.

– Василий?.. Это чудесно… Но я страшно боюсь. Злые бояре нас всюду найдут. Не лучше ли здесь ждать своей участи? Я боюсь, Афанасий Иванович.

Власьев ступил к царевне и, ломая всякий этикет, обнял ее за плечи.

– Послушай старика, дитя мое. Я много лет верой и правдой служил твоему батюшке и хорошо знаю о кознях бояр. Они не оставят тебя в покое. Тебе лучше уехать. Возьми с собой самую преданную служанку – и с Богом.

– Хорошо, хорошо, Афанасий Иванович. Я возьму с собой образок Богородицы да Оринушку. Она очень добрая. Пойду за образком в Крестовую, там помолюсь чуток.

Пока Ксения находилась в моленной, Афанасий Иванович потолковал с мамкой Никитичной…

– Ну, как царевна? – спросили дьяка стрельцы, когда тот сошел с Пожарским с красного крыльца.

– В добром здравии. Правда, никого видеть не желает.

– А нам-то что. Нам в хоромы входить не велено. Наше дело – у крыльца бдить. Служба!