Текст книги "Как я училась быть любимой"

Как я училась быть любимой
Валерия Бельская

© Валерия Бельская, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Начало. День первый – суббота

Я сногсшибательная красавица! И вот сейчас я главная на главной улице города. Природа щедро одарила меня не только красотой, но умом и талантом, а это редкое сочетание для наших широт. У меня всё есть! Я ни в чём не нуждаюсь! Только страстно хочу любви! И сегодня она случится. И будет всё, как я хочу. До мельчайших подробностей всё исполнится. От юношеской несерьёзной морщинки между бровями, до запаха. И я приму его всего, а он примет меня. Хотя ему, конечно, легче – такому подарку судьбы всякий обрадуется. Только как бы на радостях сердце не захолонулось. Но это мы поправим, откачаем, любить приучим в полную мощь и без вреда для организма.

Глазам не верю, батюшки! Это кто ж сломя курчавую голову навстречу с букетом несётся? Абрамович собственной персоной. В этом, конечно, нет ничего удивительного, просто мне он представлялся меланхоликом, а тут такая акробатическая прыть! Падает на колени и умоляет стать его женой. Ничего так мужчина, пылкий, искренний, опять же обеспеченный, что немаловажно в наши экономически нестабильные дни. И я обещала подумать. Никогда не следует выходить замуж за первого встречного олигарха. Гордость нужно иметь девичью. Но всё ж таки решила помочь ему разговор завязать а, то не мычит, не телится. Только букет теребит нервически. Серьёзу в лицо подпустила, спрашиваю:

– Как там погода в Лондоне, моросит?

– Я в Монако сейчас кантуюсь, – ответил шёпотом. – Там погода стабильно райская.

– Совсем с ума сошла! Нужны мне твои банки! Отрава одна! Кто это станет жрать? Нормальный человек станет жрать? Нормальный человек только в противогазе станет это жрать!

Кто посмел так некультурно орать? Кто диалогу нашему любовному мешает, диссонанс вносит?

– Вот погоди, Витька придёт он тебе покажет, он покажет, как на честных людей напраслину возводить! В суд на тебя подадим за клевету. А ещё лучше в дурку тебя сдадим. Там тебе самое место!

Голос показался мне знакомым. Я открыла глаза и закрыла со стоном. Вот досада! Соседи затеяли свару, и добром дело не кончиться – либо убьют друг друга, либо напьются. Сон для меня главное лекарство, чем больше сплю, тем лучше противостою окружающей действительности. Теперь уже не уснуть. А ведь суббота, законный выходной. Полежала ещё немного, вспоминая сон, улыбнулась блаженно.

Вероятно, мне и в самом деле пора замуж. Об этом говорят каждый день все кому не лень, а не лень всем. Но, к сожалению, мне уже двадцать девять и я не красавица, не умница, не худая, а даже толстая и не умею притворяться. Бывало и рада либезнуть разок-другой, но никак хоть тресни – нападает ступор, а на личике все мысли потаённые отображаются. Так что шансов выйти удачно замуж один на миллион. Но и в моём положении есть свои преимущества – сама себе хозяйка, советчица, ответчица. С другой стороны, ещё чуток и будет совсем поздно. Завести хотя бы любовника, да и родить для себя. А что? Многие женщины так делают… Отчаявшиеся. Но я пока не настолько сильно отчаялась. Или отчаялась, раз такие сны снятся.

Думать о глобальных вещах под грубый несмолкаемый рёв, – не атмосферно, нужно поскорее заткнуть Ингу, хотя задача эта практически невыполнимая.

Не веря в успех предприятия, я всё же двинулась на кухню с твёрдым намерением заткнуть словесную канализацию.

В коммунальной квартире я живу вот уже двадцать лет. Последние десять лет маниакально, ежедневно мечтаю выйти на кухню в одних трусах, сварить кофе, сесть у окна и выпить маааааааленькими глоточками. Потом закурить и слушать тишину вечно.

Возможно, моя мечта и сбудется когда-то. В городе идёт строительство нового моста. Наш дом стоит на месте предполагаемой транспортной развязки. Всем жильцам этого приюта человеческой скорби и заброшенности, обещали по отдельной квартире. Три года назад нам торжественно объявили об этом радостном событии, и строго-настрого запретили прописывать на своей жилплощади кого бы то ни было. Строительство самого моста уже завершено, вокруг не осталось ни одного жилища. А мы всё ждём, ждём… Порой мне кажется, что мы никогда не разъедемся. Мы просто навеки приговорены жить вместе, в полном составе, год от года ненавидя друг друга всё сильней.

На кухне, я обнаружила ожидаемую картину. Инга, в редких случаях Анатольевна, извергала из своей пасти проклятия в пустоту, то есть в Матрёну Николаевну.

– Нет, ты только глянь, что эта старая коза выдумала! – обрадовалась Инга слушателю. – Говорит типа я эти проклятые банки ворую! Типа они мне они нужны для заготовок. Да в них полстолетия ничего хранить нельзя, отрава сплошная! Похлеще радиации будет!

Матрёна Николаевна, отбивалась как могла.

– Я ведь только спросила, не хотела тебя обидеть. Чего ругаешься так? Банки и вправду пропадают. Я уж и замок сменила…

Последняя реплика привела Ингу Анатольевну в бешенство, и она, вышла на новый виток скандала. Стало ясно, что успокоится Инга не сегодня и не через неделю. И Матрёна тоже молодец, нашла с кем связываться. Сжав сухонькую старушечью ручку, я потянула трясущуюся от страха Матрёну из кухни.

– Что же это такое? Я ведь просто намекнула ей, – ширкая тапочками бормотала страдалица. – У меня и в мыслях не было обвинять! Но что мне делать? Банки-то пропадают! Там все мои запасы! Как я буду зимовать?! Не в полицию же обращаться. Они денег попросят, а у меня откуда? Пенсия маленькая, на лекарства только и хватает.

Я кивала, успокаивала, и не верила старухе. Следует отдельно рассказать об этих проклятых банках. Она знала голод, лютый и всеобъемлющий.

– В войну с помоек ели, головы селёдочные, очистки картофельные. Мать на заводе сутками пропадала, а я дома одна от крыс отбывалась. Палку возьму и луплю по кровати как сумасшедшая. Они ж последнюю еду тащили, людей совсем не боялись, кидались как собаки. А сейчас люди горе забыли, хлеб выбрасывают.

Голод напугал Мотю на всю жизнь. Она верит только в голод и больше ни во что. Чтобы хоть как-то унять страх, делает съестные запасы. Живёт впроголодь, но каждое воскресенье пакует в банки еду. Заготовки прячет в кладовке, расположенной в подвале нашего дома. Все давно привыкли к странностям старухи, и уже никого не удивляет тот факт, что голубцы, например, хранятся у Матрёны не один десяток лет. Полки в кладовой провисли под тяжестью банок, но напуганная старушка, пополняет свои запасы с завидным постоянством. Однажды даже случился неприятный случай. В кладовку проникли местные бомжи, угостившись из банок, отравились серьёзно, говорят кто-то даже умер. Хотя кто их знает этих бомжей, может, голубцы с пельменями их подкосили, может, денатурат, может, просто надоело жить.

Из рассказа Матрёны я поняла, что кто-то повадился красть банки и, конечно, не поверила. Соседи, кто из милосердия, а кто из брезгливости не покусятся на банки даже ради самих банок. Бомжи переселились в более благополучные районы. Крысы чрезвычайно умные животные себе никогда не навредят.

– Понимаешь, свежие заготовки пропадают. Не успею спустить в кладовку, глядь – нету! Я Инге говорю: «Не бери греха на душу. Знаю, продукты выбросишь, а банки возьмешь под заготовки». А она вон как рот открыла! Привыкла на работе гавкаться, думает и здесь можно. Но ничего, я всё равно выслежу кто пакостит и заявление напишу в милицию. Ах ты батюшки совсем забыла, милиция-то нынче платная. Ой беда… беда… А у меня только на лекарства.

Пробормотав что-то ободряющее, я вышла из комнаты. Честно говоря, хоть и хорошо отношусь к старухе, но разговоры вокруг банок с протухшей едой мне изрядно надоели.

Вернувшись к себе, взяла чайник и опять пошла на кухню. Пора, наконец, готовить завтрак. Поставив чайник, уселась на табуретку, и стала смотреть в окно. Пейзаж был давно изучен: на первом плане два тополя, между ними протянута бельевая верёвка, на которой жильцы дома сушат бельё, дальше скамейка, детская песочница без песка, и до самого горизонта – пустырь.

Я смотрела в окно и вспоминала тётку. Тётку мою зовут Елизавета Ивановна. Работала она медсестрой, вернее, не работала, а служила в травматологическом отделении Областной больницы. Больше всего на свете тётка любила свою работу и меня. Однажды, автобус с экскурсантами попал в аварию, и из тридцати человек в живых остались только четверо, один из которых был в крайне тяжёлом состоянии. Тётка по долгу службы и по велению сердца принялась выхаживать мужчину. Через два месяца после выписки он сделал ей предложение и увёз навсегда в славный город Санкт-Петербург. Мужчина оказался вдовцом, имел хорошо налаженный бизнес и буквально молился на тётку, спасшую ему жизнь.

Прошло пять лет с момента замужества тётки, я скучаю по ней, мне одиноко и бесприютно порой, но я счастлива за неё. Всю свою сознательную жизнь она работала, любила меня, не помня о себе. И вот через сорок пять лет судьба смилостивилась над ней и преподнесла щедрый дар в виде принца из Санкт-Петербурга.

И тут неожиданно я увидела мужчину: страшный какой-то, старый, хотя нет, лет сорок-сорок пять, тревожный и весь в чёрном, впрочем, нет, рубашка серая, а брюки синие, джинсы, и обут в кирзовые сапоги, дикость какая! Не глядя по сторонам, он бежал по направлению к нашему дому. Странно, я его не знаю.

Наш дом был построен в конце девятнадцатого века каким-то очень богатым купцом. Несмотря на своё богатство, купец не обладал тонким вкусом, что, впрочем, случается повсеместно и в наши дни, и выстроил каменные покои, напоминающие скорей тюрьму, чем уютное семейное гнёздышко. Поговаривают, что дом обошёлся купцу практически даром. Хитрый коммерсант не рассчитался со строителями, в свою очередь, они в долгу не остались и между делом прокляли всю его семью. Наверное, постройки подобного типа и возраста всегда обрастают легендами похожими на эту, но когда зимним вечером случается вьюга, и ветер высасывает воздух из печных труб, мне чудится что это душа скаредного купца мается и рвётся и зовёт на помощь. И тогда мне ещё острее хочется замуж уж хоть за кого-нибудь.

На сегодняшний день в доме только одна наша коммунальная, прости Господи, квартира. В узкий длиннющий коридор выходят двери комнат, а в конце тоннеля, апофеозом – уголок гигиены – два в одном. Когда-то в доме было два этажа, но от времени второй, вернее, первый этаж, наполовину врос в землю. Жильцов из полуподвала переселили в новые квартиры лет десять назад, только Матрёна Николаевна отчего-то отказалась переезжать, и с полуподвала переселилась наверх.

Родственников, знакомых, знакомых знакомых, всех соседей я знала в лицо, дядька был чужой это ясно. Интересно к кому он так спешит? Пока не буду уходить из кухни, чуть что – первой дверь открою. Но прошла минута, десять, полчаса, а звонок, оповещающий о приходе незнакомца, так и не всколыхнул наше сонное царство. Куда он делся? Или звонок сломался? Не поленилась, сходила, позвонила сама себе. Отличный звук – мёртвого поднимет.

Высунулась в окно – тишина и пустота. Для верности окликнула:

– Эй, дядечка, вы к кому?

– Совсем сдвинулась!

Я чуть не выпала из окна. Инга корова напугала.

– Чего орёшь-то? – сползая с подоконника, спросила я.

– Квартиру спалить хочешь! Не слышишь, чайник надрывается, выкипел весь. Куда пялишься?

Сняв с плиты чайник, наполнила его водой. Электрические чайники мы не держим, – проводка старая, не выдерживает напряжения. Решила поделиться сомнениями с Ингой, зря, конечно, но никого другого поблизости не было.

– Только что видела мужчину, незнакомый, забежал в подъезд, но в квартиру не позвонил.

– Ну и что? Может, мимо прошёл.

– А куда?

– Ну, мало ли по каким делам может ходить человек мимо?

– А что ему тут делать? Домов в округе нет, магазинов тоже. Опять же в подъезд зашёл.

– Зашёл, значит, позвонит. Ты то чего беспокоишься? Или думаешь, прынц за тобой прискакал?

– Он полчаса как зашёл. Ты не помнишь ориентировку на маньяка сексуального? Как выглядит?

– Ты точно уверена, что он сюда направился?

– Ну не точно, но, кажется, да. Или нет?

– Всё привет, надоела ты мне. Мужика тебе надо, тогда маньяки перестанут мерещиться.

– Думаешь, мне показалось?

– У тебя мозги от гормонов плавятся, вот ты и придумываешь невесть что. Маньяк сексуальный! Ха! Да на тебя импотент не вскочет.

Вот где логика у человека? На фига импотенту вскакивать на женщину? Но разве что воскресить в памяти былые возможности? И как-то стало обидно, что меня держат за свихнувшуюся от отсутствия мужчин истеричку. И прям всё зачесалось от желания отомстить Инге. Выпучив глаза, сведя их к переносице, загадочным шёпотом я прошипела:

– Знаю, кто это был!

От любопытства Инга забыла перестать улыбаться и тоже выпучила глаза. А я пошла в «астрал»: лицо одухотворённое, голос утробный, и торжественность во всём теле, будто озарение у меня будто информацию из космоса читаю.

– Душа бродит, вся в чёрном. Твой час пробил Иннушка!

– Ты чего это? – не переставая улыбаться, тупила Инга. – Какая душа? Мелешь то чего?

– Дедушкина душа! За тобой и за Витей явилась. По одному вы ей не нужны, берёт оптом. Я её тут не первый раз вижу. На днях разговорились, она мне и поведала…

– С кем ты разговорилась?

– Объясняю же с душой дедушки вашего.

Инга, издав неестественный горловой звук, бесшумно опустилась на табуретку.

– Ой, мамочки, ты и впрямь больная!

– Ничуть. Вы думали, что никто не узнает, а он, дедушка-то ваш вернулся и всё мне рассказал!

История с дедом давняя и не очень красивая. Вернее, просто омерзительная. Инга привезла деда из деревни, объясняя свой поступок заботой о здоровье предка. Дом в деревне был моментально продан, на вырученные деньги куплена машина. Дед оказался бесполезным и за ненадобностью его определили в дом престарелых. Пётр Ильич прожил там неделю, и умер, я так думаю от тоски и вероломства внучки. Соседи выказали общее порицание и мстили супругам по мере сил и фантазии. Инга со свойственной всем торговым работникам старой закалки уверенностью в своей правоте, реагировала на выпады и пакости криком и проклятьями. Непокаянная душа у женщины.

Видя как соседка напугана, распаляясь всё больше, я вещала замогильным голосом:

– Отмщение за грехи ваши пришло, и аз воздам! Пришло время собирать камни!

– Какие камни? Какое отмщение? Какой аз? Не пугай ты меня! – бескровными губами шептала предательница.

– Дедушку-то вы уморили! Сказывал он мне про все ваши художества! Голодом морили! Издевались!

– Опомнись! Попей водички, что ли… И не морили мы его вовсе. А что в приют сдали, так это всё Витька. Говорит, зачем он нам, всё равно ничего уже не соображает, только место занимает.

– Вот, вот, и я о том же!

– Постой, – опамятовалась Инга, – так ведь ты говорила вроде никогда прохожего этого не видела.

Да, неувязочка вышла. На минутку я растерялась, но только на минутку.

– Душа, не имеет возраста и определённого обличья! – резюмировала я и, сняв чайник с плиты, гордо удалилась в комнату.

Вот тебе корова некультурная! А будешь поклёп возводить, и не такое придумаю! Включив телевизор, я села завтракать, но тут за дверью послышались возбуждённые голоса.

– Это не я, это она так сказала, – всхлипывала Инга.

– Одна дура треплет, другая слушает, – ревел Виктор Степанович.

– Вот и ступай к ней, разберись, чтобы не болтала лишнего.

– Разберусь, навеки язык прикусит.

Не то чтобы я испугалась, но первой мыслью было не открывать дверь. Но, решив, что гневное негодование может настигнуть в любой самый неподходящий момент, принялась лихорадочно обдумывать план действий. А чего тут думать?! Молнией метнулась к холодильнику достала бутылку початой водки, и тут в дверь забарабанили вороги.

– Хто там?

– Открой, Светка! Щас вынесу твою фанерку мать… мать… мать…

– Ой, бегу, бегу, открываю!

Не успел Виктор Степанович открыть свой прокуренный рот, я сцапала его за ворот рубашки, дёрнула в комнату и с треском захлопнула дверь. По другую сторону баррикад, прильнув к замочной скважине, тяжело и надо сказать очень сексуально, дышала Инга. Мы хранили молчание, Витюша от неожиданности, я от ложной скромности. Отпустив ворот рубашки, я пальцем поманила непрошенного гостя вглубь комнаты. Витя как под гипнозом сделал несколько нерешительных шажочков, но, резко притормозив, рыкнул:

– Чего чудишь? Я по делу пришёл. Если думаешь меня одурачить, зря стараешься, я не Инга. Этой дуре можешь кружева плести. Я в случае чего и накостылять могу. Поняла?

– Поняла. Выпить хочешь?

Этот незамысловатый вопрос вызвал в алчной душе Виктора бурю эмоций. С одной стороны, нужно поставить зарвавшуюся соседку на место, с другой – дармовая выпивка.

– У меня и огурчики солёные имеются, и капусточка с лучком и маслицем подсолнечным, и груздочки хрустящие. Нешто не уважишь, ну так, чисто по-соседски? – искушала я.

Сломленный Виктор безгласно сглотнул слюну так, что кадык, интенсивно заколебался норовя разрезать горло пополам, кивнул смиренно, и уселся угощаться.

Не говоря ни слова, налила полную рюмку холодненькой водки и с поклоном поднесла гостю. Сосед не стал больше выделываться, и с превеликим удовольствием опустил в разверзшую пасть вожделенную влагу. Хрустя огурцом, уже миролюбиво поинтересовался:

– Чего у вас получилось-то? Моя прибегает, глаза выпучила, воет, говорит дед пришёл. Ну, думаю, крыша от жары расплавилась. Какой говорю дед-то? А она: «Родный Пётр Ильич»! Потом выть принялась, про грехи всё твердила. Выяснилось, что это не она, а ты деда видишь. Зачем пугала-то? Баба на голову слабая у меня глядишь, и впрямь с катушек слетит. В дурке засядет, не видать нам тогда двухкомнатной то. На одного мне однушка полагается.

Налила вторую рюмку и, переждав, когда её содержимое вновь исчезнет в бездонном организме, сокровенно прошептала:

– Давно с тобой поговорить хотела Витя.

– Об чём? – также шёпотом спросил мужик.

– Я ведь медик хоть и не психиатр, но отклонения от нормы определить могу. Давно за Ингой замечала неладное. Ты всё в трудах, дома не бываешь, а нам, соседям, всё очень даже заметно.

– Чего заметно?

– Состояние Инги. То ни с того ни с чего кричать начнёт. То сама с собой на кухне разговаривает. То хохочет, то плачет. На дню кругов десять пройдёт. Это ведь не я, а она мне про деда рассказывала, да всё сокрушалась, что ты его в дом престарелых сослал.

– Что, прямо так и сказала?

– Честное слово. Говорит, Виктор приказал, мы его и свезли.

– Вот грымза! Сама же ныла, что надоело за ним убирать. Никакого порядка в доме, да и ест много. Ночью всё нашёптывала: свези дедушку с глаз долой. А теперь, значит, на меня стрелки переводит.

Кипя праведным гневом, Витя, однако, не забывал наливать из бутылки и с аппетитом закусывать.

– А дедушку она уже месяца два видит. Говорит, приходит к ней по ночам и беседует.

– Во, даёт! Чего-то раньше за ней такое не замечал? Чё-то ты врёшь, однако.

– Люди, страдающие психическими отклонениями, очень хитрые. Живёт человек, никто и не подозревает, что с ним неладное твориться, а потом – бац! в один прекрасный день прорвало. Убийство, суицид ну и прочая клубничка. Мой тебе совет, вези-ка ты свою зазнобу к специалистам.

– Специалисты деньги высасывать начнут, – отверг моё предложение заботливый муж.

– Психиатрическая помощь у нас в стране бесплатная, – не сдавалась я.

– А лекарства, процедуры всякие. Может, ещё курорт пропишут, на больничный посадят, а нам деньги нужны. Переезжаем ведь со дня на день, на мебель собрать надо, на ремонт, технику опять же прикупить. Нет, пусть работает пока. А как переедем, там и полечиться можно, чего уж… я понимаю… если только бесплатно.

– Ну, как хочешь. Только будь повнимательней с ней. А я энциклопедию полистаю, может, найду для неё лекарство.

– Дорого? – осведомился Витя.

– Для тебя бесплатно. Сама куплю не переживай, мы же соседи, должны помогать друг другу.

– Вот спасибо! – воскликнул благородный муж, уговаривая последнюю рюмку. – Пора мне, а то Инга взбесится, – и заржал удовлетворённый шуткой.

Пришлось разделить его веселье и подхихикнуть. Церемонно прощаясь возле двери, Виктор Степанович сердечно благодарил за прекрасное угощение, за заботу о здоровье супруги. Под конец торжественно объявил:

– Ну а теперь я тебя поцелую.

Тут обнаружилась Инга.

– Щас! Поцелует он! Иди домой забулдыга. За бутылку жену продать готов!

Витя предпочёл убраться. В коридоре супруги продолжили спор. Но на этот раз, Виктор отчаянно меня защищал. Вот и славненько, день до обеда не прошёл впустую, справедливость восторжествовала, Матрёна Николаевна отомщена!

Позавтракав, наконец, завалилась на диван, закрыла глаза. Одна неотвязная и тревожная мысль сидела в голове: кто этот незнакомец? Что меня в нём встревожило? Впрочем, это занятие быстро опостылело и я приказала себе не думать о «чёрном» человеке. Мало ли придурков бродит по свету? Пойду на речку, позагораю, дурь из башки выветрю. Лето в этом году отменное, тела согорожан давно покрылись красивым шоколадным загаром, а я бледная как поганка.

Стук в дверь и голос соседки Августы Павловны:

– Светочка, вас к телефону.

Сто против одного, что звонит моя подружка Лёлька. Двести против одного, ей от меня что-то нужно. Мы находимся на задворках цивилизации, здесь не только отсутствует всякая жизнь, но ещё и сотовая связь. Спасает стационарный аппарат.

– Светик, ты дома? – проорала Лёлька.

Более идиотского вопроса трудно придумать. Естественно, если я подошла к телефону, значит, дома.

– Никуда не собираешься? – невинно поинтересовалась подруга.

Смекнув, что моё свободное время начнут эксплуатировать не в моих интересах, на всякий случай предупредила:

– Скоро ухожу.

– Куда? – тут же поскучнела собеседница.

Я не придумала ничего интересного и сказала правду:

– На пляж, позагорать хочу.

– Чудесно! Скоро буду, без меня не уходи!

Интересно, что же ей нужно на этот раз? Лёлька отличная подруга, добрая, отзывчивая способная прийти на помощь, невзирая на время суток и погоду за окном. Не без недостатков, конечно. Например, очень любит эксплуатировать людей. Все вокруг, так или иначе, должны ей служить. Ещё любит выходить замуж. Периоды, когда она нежданно-негаданно остается одна, переживает крайне тяжело. И вот это караул! Я вынуждена выслушивать длинные, нудные монологи о волосатых грязных существах, вероломности, неблагодарности, предательстве. Перемежаются монологи клятвами никогда не выходить замуж. Мало того, она ещё пытается заливать горе. Нет, Лёлька не алкоголик и даже не пьяница, в другую пору практически не пьёт. И лишь когда в очередной раз происходит крушение семейных надежд, глушит до тех пор, пока в квартире не поселится очередной предатель. При детях (а их у Лёльки трое), пить конфузится, поэтому топит горе в моей холостяцкой обители, уходит домой лишь ночевать.

Надеюсь, на этот раз она не собралась разводиться, в противном случае ближайший месяц придётся провести в компании пьяной подруги. Тьфу, тьфу, тьфу. Чур меня. Лёля примчалась минут через десять. Влетела в комнату, таща за собой младшую шестилетнюю дочь Сашеньку.

– Фу, запыхалась. Я не задержала тебя? – лишь бы спросить спросила подружка.

– Нет, что ты, проходите.

– Некогда, меня ждут. Слушай, посидишь с Сашкой? Пацаны у своих бабушек дачи рушат, а её никто не взял. Боится одна дома оставаться.

– А ты куда подалась? – поинтересовалась я в свою очередь.

– Ой, потом расскажу! Некогда. Вот тут фрукты, йогурты. Покорми её и сама поешь. – И протянула полиэтиленовый пакет доверху набитый снедью. Объём продуктовых запасов ясно свидетельствовал о том, что подруга отбывает на все выходные.

– Когда вернёшься?

– Сегодня вечером, – ответила беззаботная мамаша, пряча глаза. – Обещай мне, что будешь вести себя тихо, и не приставать к Свете с глупыми вопросами, – напутствовала Лёля дочь.

Сашенька легко согласилась. Но мы все трое были уверены в том, что подобное обещание просто фикция, этот ребёнок в спокойном состоянии может пребывать не более десяти минут. Но Лёлька сделала вид, что поверила маленькой хитрюге. Ей так было спокойнее. Поцеловав дочь, заодно обслюнявив и мою щёку, романтически настроенная женщина, умчалась навстречу любовным приключениям.

Роль няньки не нова для меня. Когда сыновья подруги были помладше, Лёля частенько подбрасывала их мне. Братовья не отличались кротостью нрава, были совершенно неуправляемы. На исходе вторых суток, сломленная, я позволяла им делать всё что заблагорассудиться, в конце концов, здоровье дороже. Поэтому смирившись с выбитым стеклом, перевёрнутыми вещами, опустошённым холодильником, я садилась в кресло, и тихо улыбаясь неотрывно, пялилась на часы, считая минуты до появления энергичной матери буйных отроков. Лёля умела приводить в чувство зарвавшихся бузотёров одним взглядом. Они как по команде становились скромными, молчаливыми, воспитанными, глаза их светились кротостью.

Лёлька устраивала допрос, по поводу поведения своих отпрысков, и я, глядя в голубые доверчивые ребячьи глаза, не могла ябедничать. Не оттого, что мне это совсем несвойственно, а оттого, что не верила сама себе. На самом ли деле именно эти дети выматывали мне душу диким рёвом, разоряли комнату, ведя бесконечную войну с невидимым противником?

Неделю, после посещения юных хулиганов, я приходила в себя, и блаженно радовалась, что не обзавелась неосмотрительно потомством. Казалось, заведи я хоть одну такую отчаянную голову, навеки слегла бы с инсультом. Слава богу, мальчики подросли, и их теперь рискуют брать на дачу бабушки (поскольку отцы у детей разные, то и бабушки соответственно тоже).

Лёлька, умудрялась со всеми бывшими мужьями, и о чудо! свекровями, поддерживать хорошие отношения. Они дружили домами, ходили, друг к другу в гости, устраивали совместные пикники, выезды на дачу. Этому в немалой степени способствовало то, что Лёля была очень отзывчивым человеком. Её все любили.

На фоне своих братьев, Сашенька, конечно же, была ангелом. Она не бегала с диким рёвом, не выскакивала из-за угла на соседей, приказывая задирать руки вверх и сдаваться в плен, не прыгала на диване, поднимая столбы пыли и сминая простыни, одеяла и подушки в один бесформенный ком. Но, уродившись по образу и подобию своей мамочки, была чрезвычайно болтлива, могла говорить двадцать четыре часа в сутки. Это бы ещё ничего, но Сашеньке непременно требовались ответы, на поставленные ею вопросы.

И вот теперь в компании милой девчушки мне предстояло коротать выходные. Несмотря на болтливость, я, несомненно, любила Сашеньку, и от души порадовалась, что выходные мы проведём вместе. Наверное, во мне всё же жив инстинкт материнства. В моём возрасте давно пора иметь детей. Почему-то хочется, чтобы моя дочь (я хочу именно дочь), была похожа на Сашеньку. Такая же умная, болтливая, и немного хитрая.

Сашенька нерешительно прошла к столу и села на слишком высокий для маленького человечка, стул. Ноги ребёнка в ярко красных новых сандалиях болтались в воздухе. На них падал солнечный свет, и маятникообразное движение ног завораживало. Впрочем, Сашенька и не догадывалась, какое впечатление произвели на меня её новые сандалии. Она яростно жевала жвачку, надувая огромные розовые пузыри. В прошлое своё посещение счастливая Саша демонстрировала своё умение надувания пузырей. Её обучили шустрые братцы, и теперь, девочка ни на минуту не расстаётся с жевательной резинкой.

– Ты голодна? – спросила я ребёнка.

– Нет, мама покормила.

– Пойдёшь со мной на пляж загорать?

– У меня нет купальника, – сообщила Саша.

– Тебе спокойно можно загорать в трусиках. Это нормально для девочки твоего возраста.

Сашенька перестала жевать, и уставилась на меня.

– Для девочек моего возраста, полагается иметь помимо трусиков и верхнюю часть купальника.

– Зачем? – глупо поинтересовалась я.

– А грудь? Там будут мальчишки, они начнут смеяться.

– Не думаю, чтобы на пляже было много мальчишек.

– Нет, – твёрдо сказала Саша, – без купальника не пойду.

– Хорошо, купим тебе купальник.

Наш дом расположен в самом центре города. Неподалёку, находится вещевой рынок, где предприимчивые и работящие представители многочисленного китайского народа, продают за бесценок вещи. Вот туда мы и направились с тем, чтобы приобрести девочке так необходимый в её возрасте купальник.

Посещать толкучку в тридцатиградусную жару, да ещё и выходной день, дело крайне неблагодарное. Через пятнадцать минут блуждания по рынку в поисках купальника, у меня закружилась голова. Хотелось пить, и сбросить всю одежду вместе с кожей. Всё время подгоняя Сашеньку, я торопилась завершить наш поход. Но девочке, судя по всему, нравился мир шумной и бестолковой суеты. Она с откровенным восторгом смотрела на происходящее. То и дело мы останавливались, и Сашенька как бы невзначай обращала моё внимание на ту или иную безвкусицу. Так что мы были на толкучке не полчаса, как я рассчитывала, а два.

Саше удалось вымолить купить ей колечко, бусики, резной веер и соломенную шляпку. Ещё ей срочно понадобился лак для ногтей, тёмно-фиолетовый, с мелкими белыми вкраплениями. Я заметила, что девочки в возрасте шести лет, если и могут красить ногти, то только в светлые, пастельные тона, но маленькая выбражуля парировала:

– Тётя Света, меня в садике засмеют. У нас все девчонки только таким лаком ногти красят.

Пришлось уступить, дабы ребёнок не чувствовал себя ущербно в стане модных одногруппников. К тому же мне не терпелось покинуть место сумасшедшей торговли.

Придя на пляж, мы долго выискивали место под солнцем. Собственно говоря, слово пляж в отношении небольшого клочка песка на берегу мелкой речушки, звучало несколько высокопарно. Это скорей приют для страждущих хоть как-то разнообразить летнее прозябание. Мы втиснулись между группой молодых ребят и семейной парой преклонного возраста.

Подростки практически всё время проводили в воде, и прибегали на место дислокации, исключительно чтобы согреться. Падая ничком на пледы и полотенца, трясясь в ознобе, громко стуча зубами, подставляли свои синие тела тёплому солнцу. Когда, в конце концов, солнце по-матерински заботливо обогревало молодых любителей водных процедур, пацаны вновь ныряли в речку до очередного переохлаждения.

Немолодая пара представляла собой весьма живописное зрелище. Мужчина был облачён в брюки, закатанные до колен, его сморщенный торс, покрывала густая седая растительность. Дама – за неимением купальника, не претенциозно щеголяла в нижнем белье. Её грудь шестого размера, поддерживал чёрный бюстгальтер, нижнюю часть украшали трусики, способные служить чехлом для автомобиля. У обоих супругов, на голове красовались жёванные соломенные шляпы, на носы, любители пляжного отдыха нацепили листья подорожника.