Текст книги "Как я училась быть любимой"

– Это бессмертники. Глупо губить цветы, которые вскоре погибнут. А эти неприхотливые создания, будут стоять очень долго, и радовать вас.

Я метнула на Лёлю многозначительный взгляд, пребывая в полной уверенности, что подруга решила просто позабавиться, и устроила это сватовство исключительно в насмешку надо мной.

– Познакомьтесь, пожалуйста – Света, моя подруга, а это, – она указала своей холёной дланью в сторону новоявленного кандидата в женихи, – Николай Иванович.

Николай Иванович, шаркнул ножкой и церемонно раскланялся. Константин Иванович, сидел при этом неподвижно, и не принимал участия в представлении. Я решила восстановить историческую справедливость.

– Познакомьтесь, это наш участковый Константин Иванович, – представила я его.

Константин Иванович, не двигаясь с места, и не соизволив изобразить мало-мальскую улыбку, сидел как вкопанный.

– Ну, что же мы стоим, прошу к столу. Разделите с нами трапезу.

Лёля и Николай Иванович, уселись с одной стороны стола, мы с Константином – напротив. Лёля метала гневные взгляды в сторону участкового, бесспорно, давая понять, что он лишний на этом празднике жизни. Но на полицейского её яростные взгляды не действовали, и он сосредоточенно, терзал курицу. Лёля, осознав, тщетность своих попыток, решила смириться с обстоятельствами, и действовать по ранее намеченному плану.

– Николай Иванович, работает в очень известной в городе фирме. Как называется фирма, в которой вы трудитесь?

– «Мир из окна», – гордо ответствовал женишок.

– Чем занимается ваша фирма? – продолжала допытываться Лёля.

– Установка пластиковых окон.

– Много заказов?

– Сейчас, самое время для работы. Люди в основном летом окна меняют. Так что трудимся не покладая рук.

– Замечательно! – фальшиво воскликнула Лёля.

Она, по всей вероятности, стремилась выпытать у Николая Ивановича, размер заработной платы, но не решалась спросить его об этом напрямую. Оставив тщетные попытки, она завела другую тему.

– У Николая Ивановича имеется весьма необычное для мужчины хобби.

Подруга выдержала паузу, а я внутренне напряглась. Никак не могла представить, чем же может увлекаться этот чрезвычайно странный субъект. Возможно, хобби и впрямь экзотическое, раз привлекает этого своеобразного мужчину.

– Ну, Николай Иванович, откроем Светочке секрет? – хитро прищурившись, вопрошала Лёлька.

Отчего-то подруга разговаривала с посетителем, как с маленьким ребёнком. Одно из двух: либо это великовозрастное дитя и впрямь так робеет, что не может поддержать, как следует разговор, либо не отягощён интеллектом, а это уже серьёзно.

– Да собственно нет никакого секрета, – откашлявшись, проронил мужчина. – Цветами я увлекаюсь. Знаете, какую нечеловеческую радость испытываю, общаясь со своими питомцами.

Я облегчённо выдохнула. Это не самое страшное из того, что мне представлялось. В конце концов, я тоже люблю цветы, и они в достаточном количестве произрастают у меня дома. Я не являюсь фанаткой цветоводства, но, тем не менее, всякий раз с волнением жду, когда тугой бутончик распустится, представ взору, нежный цветок. Это маленькая благодарность за заботу и уход, трогает меня до глубины души. Пожалуй, у нас с Николаем Ивановичем, найдётся тема для разговора.

– У Николая Ивановича в доме десятки растений в основном редкие виды, – продолжала рекламировать «товар» подружка.

– Вы ошибаетесь, Лёлечка. У меня помимо редких сортов, есть и весьма распространённые. Например, узамбарская фиалка. Я вижу, Светочка, у вас также есть представители этого славного семейства.

Николаша, резво вскочив на ноги, принялся инспектировать мой подоконник, где неровными рядами стояли цветы.

– Вот каланхоэ, традисканция, цикламен. Скажите, у вас окно северное?

– Что? – не поняла я вопрос.

– Окно выходит на северную сторону?

– Нет, скорей на южную, – опешив, ответила я.

– Что вы делаете! – в ужасе воскликнул цветовод. – Нельзя держать цикламен на южном окне. Он любит прохладу, температура должна быть не выше двенадцати градусов! Немедленно уберите.

Повинуясь его распоряжению, я убрала цикламен с подоконника, и поставила на сервант.

– Азалию тоже следует убрать, – он ткнул пальцем в горшок, и, скривившись, добавил, – полейте сейчас же! Азалия любит переувлажнённую почву.

Он беспрестанно раздавал указания, а я, как подстреленная, носилась с горшками, пристраивая цветы в соответствии с рекомендациями специалиста. Вскоре, меня это занятие порядочно утомило, и тогда в своё оправдание, я произнесла:

– Честно говоря, думала, что раз цветы растут, то им вполне комфортно.

– Это непростительная ошибка. Да, до определённого момента, цветок, пытается бороться с неблагоприятными условиями, но ведь всему наступает конец. Силы растения могут истощиться, и он незамедлительно погибнет. Перефразируя Антуана де Сент-Экзюпери, замечу, что мы в ответе за тех, кого взяли в свой дом на воспитание.

Усевшись, в конце концов, на своё место, он с увлечением, начал говорить о цветах, утомляя присутствующих латинскими названиями любимцев. Вскоре от слов ятрофа, фуксия, пуансеттия, экзакум, жакаранда, у меня разболелась голова. Лёля, казалось, тоже была не в восторге от бесконечного монолога кандидата в мужья, но, натянуто улыбаясь, держала марку из последних сил. Только Константин Иванович оставался невозмутимым. Он, монументально скрестив на груди руки, и вперив взгляд в помешанного на цветах мужика, внимательно слушал.

Ботаник, не замечая производимого впечатления, вошёл в раж. Вероятно, ему не так часто доводится беседовать на свою любимую тему. Перечислив, и описав растения, произраставшие в его квартире, Николай Иванович, поднял вопрос селекции. Оказывается, он не просто выращивает, а ещё и пытается вывести новые сорта. Право слово, не гневи день сегодняшний, не известно, что ждёт тебя завтра. Эту истину, я изведала сейчас в полном объёме.

Вчера, изнывала от скуки в компании с таким милым, глубокомысленно безмолвным Костиком. Сейчас, чудо природы, представшее перед нами, и не дающее никому сказать ни единого слова, вызывало во мне отвращение. Хотелось подойти, и больно стукнуть его по голове, чтобы раз и навсегда, перекрыть фонтан красноречия.

– У Николая Ивановича, имеется дача, в чудном месте, – попробовала перевести разговор на другие рельсы поскучневшая Лёля.

Её старание оказалось напрасным. Потому что и на даче, у Николая Ивановича в огромном количестве произрастали цветы, и он приступил к живописанию садовых сортов.

Брызгая слюной, воздевая руки ввысь, переходя на надсадный сип, жених входил в транс и с блаженным выражением лица вещал о совершенно незатейливых, на мой взгляд, вещах. У меня закружилась голова. Проведя ночь в тесном, неудобном шкафу я, естественно, не выспалась, болела спина, руки и ноги. Невероятная, нечеловеческая усталость навалилась на меня. Своими выкриками и воздыханиями, гость словно выкачивал из меня энергию по капле. Совершенно разбитая и опустошённая, сидела, вперив шалый взгляд на Николая Ивановича. Ни слова не понимая из того что, он говорит, я внезапно закрыла глаза, и тихонько сползла со стула. Вот оно! Наступило, наконец, истинное облегчение. На полу, было уютно и чрезвычайно комфортно. Совершенно не хотелось подниматься или осуществлять ещё какие-нибудь телодвижения. Над головой, услышала вначале полнейшую тишину, а затем сквозь вату, укутавшую мою голову, послышался голос подружки:

– Это чего с ней?

– В обморок упала, не видите разве? – подключился к разговору Константин Иванович.

– Вероятно, спазм сосудов головного мозга, – открыл рот ботаник.

– Молчи уж, – урезонил его полицейский. – Завёл про свои цветы пластинку. Тут кому хошь дурно сделается. Помоги, давай! Чего стоишь!

– А что я собственно должен делать? – спросил Николай.

– На диван перенесём, – вконец озлобился Костик.

– Простите, но у меня грыжа. Паховая. Тяжести таскать не могу.

– Работаешь, тогда как? Или тебя из сострадания держат? – вопрошал мент.

– Не ваше дело! – вскипел любитель растений.

– Ну… ну… – почему-то угрожающе произнёс Костик, и я почувствовала что плыву.

Бережно опустив меня на диван, Костик приказал собравшимся расходиться, но подружка возразила:

– В конце концов, я женщина, и нас со Светланой, связывает долгая тесная дружба. Идите вы, а я здесь останусь.

– Ну, уж нет Лёлечка! Вы меня сюда привели, вы и проводите обратно, – возмутился несостоявшийся жених.

– Вы что же боитесь ночью по улицам ходить? – недоумевала Лёля.

– Да, представьте, боюсь. В конце концов, у каждого могут быть свои слабости. Не стоит подвергать насмешкам, чьи-то страхи. Это вне меня, это выше меня. Темнота поглощает меня с головой, я делаюсь маленьким, беззащитным, неказистым. Она сжирает моё тело, мои чувства, торжествуя всякий раз, как только я попадаюсь на её удочку.

Нудный цветовод, говорил и говорил. Его снова прошиб словесный понос. Чую, что, не приходя в сознание, я скончаюсь в муках, если этот демагог вымолвит ещё хоть слово. Превозмогая дурноту, и головокружение, разлепив губы, велела Лёлке:

– Уведи его. Уведи куда-нибудь. Ты смерти моей захотела! Уведи, умоляю, ради всего святого!

– Ты только не волнуйся! – гладя меня по голове, утешала подружка. – Сейчас уведу этого монстра. Ну, Клавдия Михайловна! Ведь божилась, что мужчина положительный, со всех сторон правильный. А что вышло? Ох, устрою ей головомойку. Будет знать, как дрянь подсовывать!

– Простите, это вы сейчас обо мне? – запальчиво поинтересовался флорист.

– А о ком же ещё? Довёл бабу до обморока, – вмешался в разговор участковый.

– Я, простите, никого до обморока не доводил, а лишь поддерживал великосветскую беседу. Я не виноват, что мне подсовывают абсолютно больную и истеричную особу. И потом, кто же знал, что разговор о цветах ей не придётся по сердцу.

Он вновь болтал как заведённый, я же, не вытерпев, заорала:

– Уведите, уведите! Иначе в окно выброшусь!

Лёлька, вероятно, выгнала говоруна и пошла, провожать его. Мы остались вдвоём с Константином Ивановичем. Я, наконец, открыла глаза, и увидала жёлтый потолок. До этого, он был белый. Подивившись метаморфозе, произошедшей с моим потолком, оглядела комнату. Она тоже странным образом изменилась: во-первых, деформировалась, во-вторых, тоже отчего-то была преимущественно жёлтого цвета. Потом, додумалась, что это метаморфоза произошла не с окружающими предметами, а с моими глазами, а быть может, и с мозгом. Поблизости на диване сидел жёлтый Костик, он участливо смотрел на меня, и на лице его было страдание.

– Спасибо вам, Константин Иванович, – поблагодарила я, – мне уже лучше, ступайте домой.

– Не пойду, – резко ответил Костик.

Честно говоря, столь категоричный ответ, привёл меня в замешательство. Я робко поинтересовалась:

– Почему? Боитесь, что со мной что-нибудь случиться? Не переживайте, соседи кругом. Сейчас приглашу Августу Павловну, она мне давление померит, не переживайте. Всё в порядке. Со мной, правда, впервые такое, но думаю ничего страшного. Ступайте.

– Не пойду, – упрямо талдычил участковый.

Я оторопела окончательно, и долгое время не могла продолжить разговор. Костик также хранил гробовое молчание.

Стук в дверь, прервал тягостную тишину. Голос Инги нагло вопрошал:

– Можно?

Не дожидаясь разрешения, соседка протиснула габаритное тело в комнату.

– Тебя к телефону. Чего валяешься? К телефону говорю. Оглохла, что ли?

Она увидала Константина Ивановича, всё так же восседавшего у моих ног, и уже более ласково поинтересовалась.

– Случилось чего?

– Плохо ей. В обморок упала, – буркнул в ответ страж порядка.

– Ой, – всплеснув сарделькообразными ручками, фальшиво ужаснулась соседушка. – Что такое?

– Не знаю, плохо стало, со стула свалилась.

– Понятно, – констатировала Инга. – Потрахайся с мужиками, так ещё и не то приключиться.

Я с тоской, была вынуждена отметить, что пока, Инга выигрывает у меня войну. Не знаю, смогу ли я реабилитироваться, и ответить когда-нибудь ей достойно. Пока нахалка лидирует в счёте с большим отрывом.

– А вы что тут делаете? – пытала она полицейского, и не получив ответа, заключила, – Понятно. Ага, ясно мне.

Константин Иванович, ни слова не говоря, поднялся, и вышел за дверь. Инга ещё какое-то время стояла надо мной, торжество её перешло в ликование.

– Беременная, что ли?

– Отвяжись, – слабо сопротивлялась я. – Не твоё дело.

– Отец известен? Или нищету будешь плодить?

– Вот я сейчас встану, и врежу тебе прямо промеж глаз. Проваливай, пока я добрая.

– Ой, держите меня! Морду мне набить хочет!

Инга бесстыдно, и счастливо рассмеялась. Честно говоря, я, конечно же, погорячилась, обещая устроить Инге выволочку. Баба она неимоверно сильная и здоровая. Случись рукопашная, она меня бы по стенке размазала. Продолжая веселиться, Инга покинула комнату, но я слышала, как она с энтузиазмом рассказывает кому-то на кухне о моём нездоровье.

Делать нечего, пришлось тащить своё бренное тело к телефону. Трубка у допотопного аппарата была обмотана изолентой, корпус тоже. Телефон чинили несколько раз, но от этого, качество связи не стало лучше. Да оно и понятно, в этом году, по всей вероятности, сие переговорное устройство отметит столетие. Взяв в руки трубку, я заорала как потерпевшая:

– Алло! Алло! Говорите!

Шум, забивался в уши, и треск, издаваемый раритетом, действовал на нервную систему. На другом конце меня кто-то поприветствовал. Само собой, разумеется, что голоса собеседника разобрать было невозможно, и я умоляла изо всех сил:

– Говорите громче! Вас не слышно!

Но все попытки собеседника усилить громкость голоса, увенчались провалом. Тогда, я придумала другую забаву:

– Вы меня хорошо слышите? Если да, то сейчас я буду говорить имена, и если дойду до вашего, откликнитесь. Понятно?

Голос засвидетельствовал понимание. Перечисляя всех своих знакомых и мужчин и женщин, наконец, методом тыка выяснила, что со мной хочет поговорить Юра. Затем, чудом удалось узнать, что он просит разрешения наведаться завтра в гости. Я проорала, что потеряла работу, и могу теперь принять его в любое удобное время. Юрий, видимо, поблагодарив меня, отсоединился.

В эту ночь, меня мучили кошмары: Инга, с ребёнком на руках стояла и скалила зубы. Участковый, вступив с ней в рукопашный бой, потерпел неудачу, и теперь просил защиты у меня. Ребёнок, а это была девочка, улыбался и всё время писался.

День шестой – четверг

Проснувшись в мокром поту в половине третьего ночи, я подумала: а вдруг и вправду я беременна? Этого только не хватало! Что мне сейчас делать одной с ребёнком! Утешившись немного тем, что предположение не окончательное, я решила купить завтра в аптеке тест на беременность, и уже в зависимости от результатов, думать над проблемой. Естественно, как только попыталась заснуть, тут же услышала постукивание молоточком. Я приняла решение наплевать на это обстоятельство. Хочет Инга рыться в вещах покойной – пусть роется, меня это не касается! Но стук, неотвязный и методичный, мешал заснуть. Натянув подушку на голову, попыталась сконцентрироваться, и не думать о ночных звуках. Досчитав до тысячи, и не получив желаемого результата, я всё ещё не спала.

Разозлившись, напялила халат, и выскочила в коридор. С таким врагом, как Инга, следует быть осторожнее, надо действовать исподтишка, иначе не миновать беды. Инга баба строптивая и злопамятная, начнёт отыгрываться потом по полной программе. Но сейчас, потеряв над собой контроль, и пренебрегая собственной безопасностью, я с самым решительным видом двинулась в комнату Матрёны. Мало того, что эта хамка заперла меня в шкафу, так она ещё и спать не даёт. Сейчас подниму шум, и все соседи подивятся на женщину, посмевшую творить святотатство. Комната оказалась заперта. Я принялась барабанить в дверь кулаком. Звук исчез. Я заорала:

– Выходи, я знаю, что ты там. Открой, наглая морда!

В ответ – тишина. Тогда тарабанить в дверь принялась ногами, и, усилив громкость голоса, выкрикивала изобличающие ругательства. Как и следовало ожидать, двери практически во всех комнатах растворились, и, щурясь от света, высунулись заспанные соседи.

– Что случилось, Света? – спросила Ксения Степановна.

– Вот! – победоносно воскликнула я, – Инга заперлась в комнате Моти, и не хочет открывать дверь!

– Но что она там делает? – всё так же недоумённо поинтересовалась Ксения Степановна.

– Мародёрством занимается! Представляете, третью ночь не сплю. Она в стену колотит!

– Вы уверены? – подозрительно поинтересовалась Ксения Степановна.

– Конечно, надо высадить дверь, и тогда убедитесь, что эта стерва там!

Нюська вызвалась помогать мне, рушить вражеский бастион. Мы, разбегаясь, одновременно упечатывали наши плечи о хлипкую преграду, но отчего-то она не поддавалась.

– Может, стоит мужчин позвать? – встряла Августа Павловна.

Но с мужчинами в нашей квартире напряжёнка. Кешка болен и ничем не сможет помочь, Виктор, муж Инги, не захочет принимать в этом участие, кстати, дверь их комнаты, закрыта, что подтверждает мои догадки. Существует ещё Модест Карлович, но ему недавно стукнуло хрен знает сколько лет, и вряд ли можно было рассчитывать на его помощь. Немного посовещавшись, мы постановили, что дверь должен выломать Виктор. Пусть высвобождает свою дражайшую половину. Я опрометью бросилась к двери супружников, и что есть силы, забарабанила. Выглянул Виктор, и недовольно поинтересовался:

– Что случилось? Пожар, что ли?

– Нужно взломать дверь.

– Какую дверь? – не понял мужик. – Сбрендила? Три часа ночи.

– Дверь в комнату Матрёны. Там, между прочим, заперлась твоя жена, и не хочет выходить. Так и знай, если не выйдет по-хорошему, вызову полицию, пусть с ней разбираются со всей строгостью. Понял?

Но тут я вынуждена была замолчать. Из-за плеча мужа с помятой рожей вынырнула Инга. Отметив, что наглая баба спит в очень откровенной ночной сорочке, я полюбопытствовала:

– Инга! Ты, почему здесь?

– А где мне быть? – тоном, не предвещавшим ничего хорошего, вопрошала соседка.

– В комнате у Моти, – продолжал лепить глупости мой язык.

– Офигела. Башню сносит. Припадочная!

Инга, затолкнув мужа в комнату, резко захлопнула дверь перед моим носом. Я обозрела присутствующих. Народ притих, на лицах собравшихся, можно было прочесть лишь досаду. Кто-то смотрел осуждающе, кто-то сочувственно. Масла в огонь подлила Ксения Степановна, она, всплеснув ручками, проговорила:

– Ой, это же я вчера комнату заперла. Ключ один, и находится у меня. Вам, вероятно, Светочка померещилось спросонок.

– Перевозбудилась, видать, – резюмировала Нюська и, зевая, направилась в свою комнату.

– Стой, – резко тормознула я её. – Сейчас откроем дверь и посмотрим, может, кто другой в вещах Мотиных шарится.

Никому не было охота развивать эту историю дальше. Люди намеревались поспать, и мои страхи не производили на них никакого впечатления. Но я решила идти до конца. Вняв моим уговорам, Ксения Степановна принесла ключ и отворила дверь. Я толкнула её не сильно, и дверь, скрипя, распахнулась.

Передо мной зияла чёрная дыра комнаты. Входит в помещение, где ещё совсем недавно жил и здравствовал человек, не хотелось. От страха, у меня к нёбу прилип язык, ноги отказывались двигаться с места. Проклиная ту минуту, когда в мою пустую голову пришла мысль вывести Ингу на чистую воду, подталкиваемая своей гордыней, шагнула в проём. Показать свой страх, перед кем бы то ни было, на мой взгляд, было ниже своего достоинства.

Первое, что меня поразило в нежилом помещении, был запах. Затхлый, он перемежался меж тем, с запахом пота человеческого, и ещё какого-то противного одеколона. Зажёгся свет, и члены нашей жилой коммуны, вступили следом за мной. Комната была пуста. На столе, стопкой стояла чистая посуда. Женщины, после поминок тщательно вымыли её и аккуратно поставили на стол. Мы обшарили все углы, для надёжности заглянули в шкаф, а Нюська, под кровать, но – тщетно. Не обнаруживалось даже малейшее присутствие кого бы то ни было. Подойдя к окну, я заметила, что оно не заперто. Распахнув створки, с ликованием обернула своё лицо к присутствующим, но тут снова вмешалась Ксения Степановна:

– Ох, дырявая голова. Вчера мы с Августой, прибрали тут немного, и я растворила окно, уж очень жарко было. А вот закрыть забыла. Сказать, что я скисла, ничего не сказать. Конечно, успокаивало то, что целостность комнаты не нарушена, но с другой стороны, нужно ставить вопрос о моём психическом здоровье. Соседи гуськом подались на выход. Никто из них не произнёс ни слова. Попытавшись реабилитироваться, я воскликнула:

– Но ведь Кешка тоже слышал, как кто-то стучит по ночам. И вы, – обратилась я к Августе Павловне, – помните, говорили, что видели как Инга, ночью выходит из комнаты Моти.

– Чего? – вдруг подала голос Инга. – Я за фотографией для памятника заходила. Боялась, что утром забуду. Мы с Витькой, прям с утра в контору похоронную махнули. Вот и побеспокоилась заранее. А что нельзя? – с вызовом уставилась она на Августу Павловну.

Несчастная женщина покраснела, и поторопилась ретироваться. Мне стало стыдно, ведь только что с потрохами заложила милую женщину, завтра непременно нужно извиниться за своё малодушие.

– Может, это Модест Карлович мастерит что-нибудь? – снова вмешалась Ксения Степановна. – Человек он пожилой, ночами не спит, вот и придумал себе заделье. Вы Светочка не интересовались у него?

– Нет, – виновато выдавила я. – Как-то в голову не пришло.

– Во, во, точно подмечено, – загоготала Инга. – Да, твою голову мысли обходят стороной. Нечего им там делать. У тебя всё о мужиках забота. К чему об остальном-то думать?

– Давайте расходиться, светает уже, – предложила Нюська. – Спать охота прям челюсти сводит.

После того как соседи покинули последний приют Матрёны Николаевны, я опустилась на стул, и тупо уставилась в одну точку. Себя было, невыносимо жаль. Ещё стыдно перед соседями, да, в невыгодном свете я предстала сегодня. Не везёт мне, и всё тут! Хоть убейся. С работы погнали, мужа и детей нет, денег тоже. Одна одинёшенька. Крупные, тяжёлые слёзы покатились по щекам. Не утирая их, а, позволяя свободно падать на пол, распаляла себя всё больше и больше.

Припомнив голодное детство, родителей, никогда не интересовавшихся проблемами ребёнка, мерзкую Ингу, выходившую победительницей из любых ситуаций. Да, скорей всего, от всех несчастий, у меня пошатнулась психика. Завтра же нужно идти к врачу. Попью таблеточки, найду работу, перееду на новую квартиру, вот жизнь и наладится. Я встала, собираясь уходить.

Тело затекло от долго сидения на жёстком стуле. По ноге побежали мурашки, от неприятных ощущений, присев на корточки, я принялась массировать отсиженную ногу. Неожиданно мой взгляд упал на задравшийся половик. У Моти были домотканые дорожки. Когда-то, она самостоятельно ткала их, и в комнате имелся допотопный станок. Состарясь, она избавилась от громоздкого сооружения, а вот половики остались – ими было устлано практически всё пространство пола.

Так вот теперь, одна из дорожек задралась. Повинуясь не разуму, а скорей шестому чувству, подошла тому месту, где был откинут уголок. Отбросив дорожку, и освободив большее пространство, чуть не вскрикнула. На полу, виднелся след от мужского ботинка. След был едва виден, но всё же можно было понять, что размер обуви был примерно сорок четыре-сорок пять. Никто из мужчин обитающих в нашей квартире, и присутствующих вчера на поминках, не имеет такой большущей ноги. Просидев на корточках достаточно длительное время, гадая, кому может принадлежать отпечаток. Не измыслив ничего оригинального, решила переговорить с Константином Ивановичем. В конце концов, пусть полиция выясняет, кому понадобилось вторгаться в комнату ночью. Поправив половик, наконец, отправилась спать.

За окном уже совершенно рассвело, и ранние птицы, заливаясь на все голоса, радостно оповещая глупых людей, что день предстоит распрекрасный. Бессмысленные птахи, не обременённые тяготами и заботами человеческим, жили каждым мигом. Хорошая погода для них была, по-видимому, верхом блаженства.

Утро прошло как обычно: убрав комнату, с наслаждением уселась пить чай. Предстояло посетить Модеста Карловича, и порасспросить его о звуках. Если виновником ночных беспокойств является не он, то, быть может, старик видел или слышал что-нибудь. Лишний раз в комнату к Модесту Карловичу никто из соседей не заглядывает. Более того, завидев его в коридоре, женская половина населения квартиры, в спешном порядке ретируется.

Модест Карлович, в прошлом служил в армии. Выйдя в отставку в звании подполковника, Модест и его жена Калерия Львовна, перебрались в наш город и осели здесь. Детей у них не было. Калерия Львовна умерла семь лет назад, хотя была намного младше мужа. Терпению и жертвенности этой женщины можно только подивиться. Супруг, отличающийся строптивым характером, был недоволен буквально всем: приготовленным обедом; рубашками, которые несчастная женщина кипятила и днём и ночью, так что в последующем, они просто потрясали белизной; шумом, создаваемым соседями; поведением детей, обитающих в квартире; голосом жены; её манерой одеваться. Продолжать список можно до бесконечности, верно, было одно, во всём, Модест видел негативную сторону, и вымещал своё зло на жене. Но это было не самой неприятной чертой характера отставного военного. Уже, будучи человеком, довольно пожилым, Модест продолжал интересоваться женщинами. Его волокитство, не было безобидным.

Понятие о знаках внимания, которые он оказывал женщинам, у него было извращено. Модест больно щипался, и когда застигнутая врасплох молодка, краснея, тихо вскрикивала, старичок заливался торжествующим смехом, и говорил при этом какую-нибудь сальность. Женская половина квартиры шарахалась от сластолюбца, как чёрт от ладана. Все, кроме Инги. Однажды не подумав, дедуля ухватился за её ягодицу. Недолго думая, Инга стукнула со всего маху кулаком по его наглой морде, да так, что бравый военный упал и потерял сознание. Нисколько не смутившись, Инга устремилась к жене волокиты, и объявила:

– Там твой сморчок валяется, подбери. И скажи, что в следующий раз рёбра переломаю.

Калерия Львовна кинулась на выручку своему незадачливому супругу, который на тот момент уже пришёл в сознание. Матеря на все лопатки хлопотавшую вокруг него жену, он всё же поостерёгся высказываться в адрес обидчицы. С того самого дня, Инга находилась на привилегированном положении и нападкам со стоны маньяка не подвергалась. Если Модест не щипался, и не норовил ухватить за грудь, то он, выйдя на кухню, принимался рассказывать скабрёзные анекдоты, отпускал грязные шуточки. Через минуту, на кухне не было ни одной женщины. Калерия Львовна, словно не замечая его недостатков, которые для кого-то могли показаться пороком, истово ухаживала за сумасбродом.

Поговаривали, что ко всему прочему мерзкий старикашка поколачивает свою жену. Зимой и летом при любой погоде она ходила в платье с длинными рукавами, и наглухо застёгивала воротник. Ни разу, ни одна живая душа не услышала ни слова неудовольствия или оскорбительного замечания в адрес супруга. Бабы, принимались учить неразумную Калерию. Советовали развестись, обратиться в полицию, а Инга порекомендовала замочить мерзавца, чтоб не мучиться.

– Отсидишь чуток, зато потом вздохнёшь свободно. Мы за тебя на суде выступим, расскажем всё о твоём изверге. Глядишь, и оправдают.

Калерия Львовна заливалась румянцем, в диалог не вступала и бочком пробиралась в свою комнату где сполна получала колотушки. Потому как Модест, частенько стоял где-нибудь в укромном уголке и слышал наставление товарок.

Умерла Калерия так же тихо, как и жила. Для меня остаётся не познанным вопрос: зачем, с какой целью изводила себя несчастная женщина, живя с монстром? Возможно, страдание приносило ей удовлетворение. И смысл жизни она видела в постоянном унижении. Модест после смерти жены, и не думал переживать. С завидным постоянством, в его комнате силились женщины, возраст которых не превышал и тридцати. Не знаю, чем брал их сердца противный монстр, но они все как на подбор были хороши собой. Прожить с чудовищем больше месяца не мог никто из молодок, и они просто менялись как день и ночь. В последнее время, правда, Модест остепенился, и больше не приводит девчушек-хохотушек. То ли форму утратил, то ли нет претенденток на развалившуюся плоть.

Идти к мерзавцу не хочется, но мне просто необходимо выяснить всё, для успокоения совести. В конце концов, мне надоело полуночничать и последние деньки перед отъездом хотелось бы провести в приятных хлопотах, не думая о ночных стуках. В помощницы, решила позвать Нюську. После того как я изложила свою просьбу, она пришла в негодование:

– Очумела! Не пойду к нему. Этот урод на прошлой неделе за мной в замочную скважину подглядывал. Представляешь, жара на улице, дома духота, ну я и хожу в одних трусах. Так ничего бы и не узнала, да только закашлялся он, и не смог вовремя отбежать. Я как вылетела, чуть не задушила урода. Туберкулёзник чёртов. Не пойду.

Никакие уговоры не действовали на Нюську. Наконец, не надеясь на успех, я между делом сказала:

– Комплект тебе подарю серёжки и колечко с горным хрусталём. Тебе же нравится он.

Эффект превзошёл все ожидания. Нюська тут же согласилась. По своей натуре она, как, впрочем, большинство женщин, сорока. Вид блестящих украшений приводит актрису в неописуемый восторг. Мы взялись кипуче обсуждать план дальнейших действий. Напрямую расспрашивать старикашку об интересующем нас деле нельзя. Необходимо было также принести какое-нибудь угощение. Старик экономит во всём и откладывает пенсию, верно, на чёрный день. Нюська, выудив из холодильника чекушку, постановила:

– Этого хватит. Опьянеет вот язык-то и развяжется. Слушай, а как мы объясним, для чего заявились к нему? Он холера подозрительный – жуть.

Мы задумались. Нюська спустя минуту заорала:

– Слушай, у меня гениальная идея! Я намекну старому грибу, что хочу, дескать, жить с ним.

– Ты что, обалдела? – опешила я.

– Да ты не поняла. Этот развратник только и думает, что о бабах. На этом-то мы его и подловим. Я наплету, что одиноко, то да сё, хочу замуж, а кандидатур подходящих нет. Мол, вы один и я одна.

В Нюсе заговорила актриса. Моментально прикинув на себя образ ополоумевшей бабы, намеревающейся связать свою жизнь с отвратительным существом, она перевоплощалась на глазах. Подобрала соответствующий торжественному случаю наряд, накрасилась поярче, и мы страшно довольные собой двинули навстречу приключениям.

– Стой, – притормозила Нюська, выходя из комнаты. – Давай ему в еду слабительного подмешаем. Пусть старый пердун на унитазе три дня сидит.