Текст книги "Как я училась быть любимой"

– Тётя Света, не плач, а то мы тоже заплачем, – попросила Сашенька.

– Ты не переживай, мы уже не хотим есть, – вторил ей Игорёк.

– Хочешь, мы сами приготовим? – предложил Ромка и, не дожидаясь согласия истеричной тётки, детки двинули на кухню.

Ребята, дружно хлопотали на кухне, то и дело, бранясь по малейшему поводу. Но я по-прежнему находилась в состоянии близком к обморочному. К боли, терзавшей меня, добавилась обида, отчаяние, и желание скорее умереть, чем терпеть такие муки. Когда боль чуть поутихла, размазывая сопли по лицу, шатаясь, я добралась до аптечки и принялась зализывать раны. Очаг поражения был весьма обширен. С замиранием сердца, обрабатывая перекисью раневую поверхность, опять ревела в голос от боли. Намотав на пальцы невероятное количество бинта, прижав руку к животу, улеглась, баюкая её, как родное дитятко. Вскоре дети прикатили маленький столик на колёсиках.

– Кушай Тётя Света, – хором предложили они.

Я была тронута подобной заботой, и, приподнявшись, взглянула на предлагаемую мне пищу. Ребята отварили вермишель, смешав её с банкой тушёнки. Попробовав угощение, которое было к тому же очень вкусным, я со слезами в голосе проговорила:

– Спасибо родненькие. Какие вы милые ребятки!

Ребятки, польщённые похвалой, тихо сопели наблюдая, как я уничтожаю еду. Лица при этом у них были патетично напряжённые. После того как поели дети, я благополучно заснула. За всё время сна ребятки ни разу не потревожили меня, они даже телевизор не включали. Открыть глаза меня заставил настойчивый звонок в дверь. Покачиваясь от слабости, я открыла её и на пороге увидела бабушку Марию – мать нерадивого Лёшки.

Мария Геннадьевна была властной и всесильной женщиной. С отцом Лешки она разошлась, когда сыну было два года, и с тех пор женщина тщетно пытается устроить личную жизнь. Перманентное состояние поиска мужа порой давало свои результаты и, Мария Геннадьевна заполучив какого-нибудь дядьку, бросалась в ЗАГС. Через год, максимум два, следовал развод и, как следствие, удвоенное рвение раздобыть мужа. Мария Геннадьевна работала директором суперэлитной гимназии. Это обстоятельство отложило отпечаток на поведение и характер женщины. Она была категорична, нетерпима и обожала комплименты. Попав в компанию, Мария Геннадьевна, тут же брала внимание на себя, и все разговоры сводила исключительно к собственной персоне. К тому же, по её мнению, она чудно пела и играла на гитаре. Народ, желая угодить заносчивой бабёнке, принимался аплодировать после каждого исполнения песни. Услыхав впервые игру и пение Марии Геннадьевны я, признаться, была в некотором недоумении. Директриса предпочитала блатные песни, или же произведения песенного искусства, в которых говорилось о жгучей испепеляющей любви. Завывая и тихонько подпрыгивая на месте, в такт собственного аккомпанемента, она тщилась представлять страсть. Со стороны это выглядело карикатурно. Но занимая столь высокий пост, Мария Геннадьевна могла быть спокойна – никто, никогда, ни при каких обстоятельствах не скажет ей о том, что она нелепа и смешна.

Женщина, всю жизнь только и делала, что занималась собой, на сына ей было глубоко наплевать, но при этом она считала возможным для себя резко высказываться по поводу недостойного, на её взгляд, поведения отпрыска. Взаимоотношения между Лёхой и матерью были более чем натянуты. Единственный человек, перед которым властолюбивая самодурка испытывала робость, была Лёля. И не потому, что Марии Геннадьевне была симпатична невестка, а потому, что она произвела на свет Сашеньку.

Внучка, была гордостью, светом в окошке, единственной радостью и отрадой для глаз. Для маленького существа, всегда неприступная бабуля, была готова расшибиться в лепёшку, и побаловать озорницу. Она заваливала чадо подарками, возила каждое лето к морю, брала на себя затраты на приобретение детского гардероба. Лёлька же, как мать, могла в любую секунду настроить дочь против фанатичной в своей любви бабушки, и запретить встречаться. Именно поэтому Мария Геннадьевна была приневолена поддерживать мир с невесткой.

– Ты что тут делаешь? – бесцеремонно осведомилась директриса.

– Лёля попросила за детьми приглядеть, – заискивающе отозвалась я.

– А где сама, с позволения сказать, мамаша? – затаскивая огромную сумку в прихожую, продолжала допрос Мария Геннадьевна.

– А вы разве не знаете, что Лёша в больнице?

– Знаю, но это не повод, чтобы бросать детей, передоверяя их первой встречной аферистке.

Я ничуть не обиделась, высказывание, безусловно, касалось меня, но я была так слаба, что не посчитала нужным ответить хамке.

– Сашенька, деточка, иди ко мне, смотри, что бабуля принесла!

Бабуля принялась потрошить сумку, в которой помимо сладостей, всевозможных деликатесов, были ещё обновки для девочки. Мальчишки, насупившись, сидели на диване и не принимали участие в просмотре содержимого сумки. Мне было удивительно такое поведение детей. Быть может, они настолько недолюбливают бабушку Саши, что своей незаинтересованностью выказывают своё истинное отношение к ней? Разгадка неадекватного поведения детей, вскоре открылась.

– Сашенька, конфетки, я тебе купила, не вздумай кормить своих ненасытных братцев, – строго предупредил ребёнка педагог. – Ты же знаешь, они мигом всё сожрут, тебе крошечки не оставят. Вот что девонька, запри-ка ты гостинцы в шкафчик, а ключик в кармашек положи. Да смотри, будь осторожна, не потеряй.

Раскрыв стенной шкаф, в котором Лёлька хранила бельё, Мария Геннадьевна, принялась перекладывать снедь, в том числе и скоропортящиеся продукты.

– Бабуля, а маму можно угощать? – поинтересовался бесхитростный ребёнок.

Выразить истинное своё отношение к матери девочки помешало моё присутствие. Метнув быстрый взгляд в мою сторону, и навесив на лицо самую умильную улыбочку, Мария Геннадьевна милостиво позволила немного угостить и маму.

– А папу? – не унимался ребёнок.

Я была представителем стороны невестки поэтому, посчитав, что в ситуации с сыном зловредной директрисы я не представляю опасности, она категорично ответила отказом.

– Папа, сам способен заработать себе на пропитание. Тебе же моя голубка, нужны витамины. Вот бабуля тебе и покупает всё самое вкусное.

– Мама и папа, мне тоже покупают всё вкусное, – «порадовала» бабушку внучка.

– Твои родители, не в состоянии дать тебе то, что даю я! Это понятно? – заявила Мария Геннадьевна голосом, не терпящим возражений.

Тщательно запрев шкаф, бабуля спрятала ключик в свой карман и, обратившись ко мне, изрекла:

– Не смею вас больше задерживать. Сама посижу с детьми, и накормлю их обедом. Кстати, дети, вы ели сегодня?

Мальчишки по-прежнему не раскрывали рта, а добрая Сашенька прощебетала:

– Тётя Света нам приготовила вкусную вермишель. Мы сыты бабуленька.

Я побрела к выходу. Уже на улице принялась размышлять над ситуацией сложившейся в семье подруги. Неужели Лёлька не видит, как Мария Геннадьевна портит девочку? Нужно как-то намекнуть ей о проблеме, иначе плоды столь радикального воспитания не замедлят сказаться. Сашенька от природы очень добрая, искренняя, но в какой-то момент благодаря бабушке может растерять все эти качества. Обуреваемая тяжёлыми мыслями я, в конце концов, оказалась в своей квартире.

Шкаф, который хотел снести на помойку Виктор, по-прежнему перегораживал прихожую, деля её на равные половины. Только сейчас взглянув на результаты деятельности смышлёного мужика, я задала себе вопрос: Зачем Виктор разворачивал шкаф? Ведь можно было, положив его на бок, спокойно вынести через дверь. Сколько я ни ломала голову над этим вопросом, ответа не находила.

Соседи, проявив смекалку, выломали заднюю стенку шкафа, и теперь сравнительно свободно передвигались по коридору. Чтобы попасть в туалет, жителям блокированной половины, следовало, вначале открыв дверцу, войти в шкаф, а затем, закрыв её за собой, спрыгнуть с обратной стороны. Причём все как по команде, закрывали за собой дверцы. Нюська объяснила мне столь странное поведение:

– Представляешь, эта чокнутая требует закрывать дверцы! – возмущалась она.

– Зачем?

– Затем, что она передумала выбрасывать шкаф и боится, что дверцы расхлябаются. Ну, ни дура ли?

Конечно, дура. Ведь теперь, чтобы воспользоваться шкафом по его прямому назначению, следует вернуть его в нормальное положение. На мой взгляд, это крайне трудно будет сделать. Шкаф вписался между двух стен намертво.

Притащив из кладовой коробки, предусмотрительно припасённые мной на случай переезда я, с энтузиазмом напевая под нос свою любимую песню, «Ты ждёшь Лизавета», принялась сортировать вещи. Кот Степан обладал, вероятно, абсолютным музыкальным слухом а, потому, при первых звуках песни, посчитал за благо выскочить в окно.

Мне не хотелось въезжать в новую квартиру со старыми шмотками, и после скрупулёзного осмотра многие из них были отметены мной с тем, чтобы быть выброшенными на помойку. Оглядев не забракованную кучку, с жалостью подумала, что, по сути, не располагаю мало-мальски приличными вещами и по-хорошему можно забраковать всё без исключения. Раз десять бегала к мусорным контейнерам, избавляясь от барахла. Наконец, дошла очередь до ёлочных игрушек. Их у меня много и, так же как и вещи, они прямо-таки просились на помойку. Схватив коробку со стеклянными игрушками я, намеревалась выбросить их, целиком не сортируя. Но желание взглянуть на раритеты пересилило, и я открыла коробку.

Игрушки любовно собирала тётка. Она искренне расстраивалась, когда игрушка, падая с ёлки, разбивалась. В чрезвычайно огромной коробке были совсем допотопные украшения для новогодней красавицы. Кое-где облупившиеся, с надколотыми краями, со ржавыми железными прищепками вместо ниточек, они являли жалкое зрелище. Нет, такого добра мне не надо. Раз решила не брать с собой старьё, значит, нужно зажмурившись избавиться и от ёлочных игрушек.

Подняв коробку, я потащила её к двери. Она отчего-то казалась неправдоподобно тяжёлой. Быть может, я обессилила вконец от нервотрёпки последних дней? Чуть подкинув коробку, вознамериваясь сместить центр тяжести, для того, чтобы удобнее ухватиться за дно. Но тут, произошло нечто невероятное. Старый картон не выдержав, лопнул, и на пол, мгновенно превращаясь в осколки, хлынул водопад игрушек. Я готова была заплакать, потому что в довершение всего, вывалилась обувная коробка, пребольно ударив меня по ноге. Навернувшиеся слёзы застилали глаза, но разум не отказывался служить.

Извечное женское любопытство, заставило меня поднять маленькую коробку. Разглядывая её со всех сторон, я, в конце концов, вспомнила историю появления её в моей комнате. Полгода назад Матрёна Николаевна притащила мне её со словами: «Сбереги, пожалуйста, детка, это единственное, что у меня осталось». Я, конечно же, полюбопытствовала о содержимом, на что бабулька ответила: «Фотографии семейные. Можно сказать, архив. В моей комнате сырость невероятная. Вот переедем на новую квартиру тогда заберу». Я тогда не усмотрела в этой просьбе ничего необычного, только отметила противоестественную тяжесть. На мой взгляд, стопка фотографий, уместившихся в коробке из-под обуви, не могла столько весить. Матрёна Николаевна прекрасно была осведомлена как любопытны женщины и, потому, перемотав в несколько слоёв коробку скотчем, стянув шпагатом, поставила пломбу невесть где ею раздобытую. Потеряв всякий интерес к коробке, я тогда сунула её в шифоньер, но Матрёна Николаевна со слезами попросила перепрятать. Так и оказался семейный архив Матрёны в моих ёлочных игрушках.

Думается, ничего зазорного не будет в том, что я вскрою коробку, и просмотрю содержимое. Матрёна умерла, ближайших родственников на горизонте не наблюдается, поэтому с чистой совестью сорвав пломбу, стала разрезать ножницами скотч. Внутри коробки, оказалась ещё одна жестяная, довольно старая. На крышке жестянки, было написано что-то, но вследствие того, что коробка оказалась сильно потрёпанной, прочесть что-либо было невозможно. Поддев ножом заржавевшую крышку, уставилась на её содержимое. Отчего-то фотографий не было, вместо них, в таинственной жестянке находились драгоценности. Я ничего не смыслю в украшениях, и тем более понятие не имею об их истинной стоимости, но что-то мне подсказывало, что драгоценности оставленные Мотей на хранение, имели невероятную цену. Ожерелья, бусы, кулоны, серьги и кольца, как мне казалось, выполнены не современными ювелирами. В золотые оправы были вставлены огромные камни синего, зелёного, красного цветов. Нашлись здесь и изделия из жемчуга.

Однажды по телевизору, я смотрела передачу, в которой одна известная певица, учила сограждан, распознавать настоящий жемчуг. Тогда и в мыслях не держала, что советом певички, когда-то придётся воспользоваться. Я попробовала одну из бусинок на зуб. Как и ожидалось, поверхность оказалась неровной, шероховатой. Высыпав драгоценности на диван, я вытаращилась на всё это великолепие. Тяжело, словно мельничные жернова ворочались мысли в голове. Если на самом деле это подлинные украшения, то я, в одночасье оказываюсь неприлично богатой женщиной. Но с другой стороны, к Моте и её украшениям я не имею никакого отношения. Несомненно, следует либо отыскать внука Матрёны Николаевны и передать ему сокровище, либо поручить это Костику. Но вначале следует убрать с глаз долой коробку. Во-первых, вовсе не обязательно кому-то демонстрировать её содержимое, во-вторых, я поймала себя на мысли, что драгоценности очаровывали меня так, что совсем не хочется их кому-нибудь возвращать.

Укладывая жестянку, заметила на дне обувной коробки какие-то листки бумаги. Обуреваемая любопытством, схватила и мигом прочла, лежащую сверху. Это было завещание покойной Матрёны, составленное с соблюдением всех юридических формальностей. Всё движимое и недвижимое имущество, в том числе драгоценности, она завещала мне. Перечитав раз десять документ никак не могла поверить в написанное. Сдавалось, что это просто чей-то дурацкий розыгрыш.

Стряхнув с себя наваждение, стала изучать бумаги дальше. Теперь у меня в руках было свидетельство о смерти Букреева Игоря Александровича – внука Матрёны. Таким образом, сын и внук несчастной женщины скончались, причём последний, полгода назад. Завещание же было составлено спустя десять дней после его кончины. Вот почему Матрёна Николаевна не завещала всё родственникам их у неё просто не осталось. Почему именно мою кандидатуру в качестве наследницы выбрала соседка, для меня остаётся загадкой. И ещё один вопрос терзал: откуда у неприметной старухи такие сокровища? Помниться её подруга Анфиса Георгиевна говорила, что Мотя попала на зону из-за растраты. Быть может, на похищенные у государства деньги она и скупала драгоценности? Впрочем, это сейчас не имеет значения.

Следующий листок оказался весьма странного содержания. В нём говорилось о том, что Матрёна Николаевна является родственницей некоего Афанасия Васильевича, а именно внучкой. Повертев непонятную бумагу в руках, я вкупе с другими, сложила её обратно. Теперь следует всё обмозговать. Во-первых, рассказать Костику, а уж во-вторых действовать по обстоятельствам.

Спрятав драгоценности, под подушку, я с блаженством свалилась на диван, и принялась строить планы богатой дальнейшей жизни. Фантазия работала в ускоренном темпе. Я скупала всё подряд, в мыслях обставляя шикарную квартиру эксклюзивной мебелью. Наряды, приобретать следует в самых дорогих магазинах Европы. О том, что у меня вполне хватит на это финансов, я не сомневалась. Дух захватывало от открывающихся перспектив. Наконец, устав от собственной эфемерной мозговой деятельности, благополучно заснула на моменте покупки яхты.

Снился волшебно – красивый сон. Я, вся в белом, стою на мостике яхты, шаловливый ветер треплет мои распущенные волосы, а рядом Костик. Он так же как и я облачился в белое одеяние. Правой рукой он держит меня за талию, левой показывает, куда-то вдаль. Вероятно, мы несёмся навстречу своему счастью. Солёные брызги летят в лицо, мы беззаботно хохочем, и жизнь выглядит стопроцентным праздником.

Потом Костик куда-то исчез. Я в растерянности спрашиваю: «Костик, ты где?», а он не своим голосом мне отвечает: «Тута, я. Наконец-то ты мне попалась стерва!». Весьма досадно слышать от любимого человека подобные слова, и я уже было, собралась спросить его, чем вызвана столь резкая перемена настроения, как почувствовала, что мои запястья, кто-то, больно сжав, слепил вместе, так, что подвижность рук, была ограничена. Я открыла глаза. Надо мной, ухмыляясь, стоял незнакомый дядька, и туго бинтовал мои запястья скотчем. Затем, ни слова не говоря, он то же проделал и с ногами.

– Пасть заклеить? Или сама будешь тихо сидеть?

– Буду тихо, – еле ворочая языком, пообещала я.

– У меня не забалуешь. Вмиг «перо» под ребро! Усекла? – осведомился незнакомец.

Впечатление он производил самое отталкивающее. От него невыносимо воняло мочой, потом, и какой-то подвальной затхлостью. Побритая голова покоилась на покатых плечах. Гигантский кадык то и дело курсировал по тонкой шее. Всё открытые участки тела, в том числе и веки, покрывали синие татуировки. Все эти факторы красноречиво свидетельствовали о том, что мужчина половину жизни провёл на зоне, и со мной не будет церемониться. Возможно, он пришёл за сокровищем. Как он прознал про него, мне, увы, не придётся постичь. Потому что, обнаружив искомое, он скорей всего порешит никчемную свидетельницу.

– Слышь, коза, где брюлики? – обратился он ко мне.

– Не понимаю, о чём вы? – слабо пыталась я сопротивляться.

Конечно, прекрасно отдавала себе отчёт в том, что он довольно скоро найдёт то, за чем пришёл, но мне совсем не хотелось помогать ему в этом. Интуитивно, пытаясь оттянуть время, всё же в глубине души, я надеялась на чудо.

– Ладушки, – вполне миролюбиво согласился он. – Сами поищем. Время есть. А ты тварина, молитвы вспоминай, – посоветовал он.

Методично, спокойно, я бы даже сказала размеренно, он начал вываливать на пол содержимое упакованных мной коробок. Бесцеремонно расхаживая по комнате, он то и дело наступал на груду осколков, при этом всякий раз раздавался противный скрежет.

– Ну и бардак тут у тебя! – раздосадовался он. – Ещё баба называется!

Он обшарил половину комнаты, но так ничего и не нашёл. Лиходей, двинув к серванту, отчего-то застыл с открытым ртом уставившись на фотографии стоящие в рамочках. Не понимая, что же могло привлечь его внимание, я зорко следила за мучителем. Вот он берёт одну из них. На фото запечатлена я в возрасте восьми лет со своей матерью. Это единственная наша совместная фотография. После того как тётка привезла меня жить в город, мать приехала навестить нас, вот тогда по настоянию тётки мы и сходили в фотосалон.

– Кто это? – растерянно пробормотал он.

– А вам не всё равно? – довольно резко отреагировала я.

– Ты случаем, не Светка?

– Вам, какое дело?

– Отвечай, дура!

– Да, я Светлана.

– Мать твою как зовут?

Интересно, как он догадался, что это моя мама? Ведь я вполне могла сфотографироваться с кем-нибудь другим.

– Людмила Ивановна, – ответила я.

– Кранты! Вот это да! Я же тебя мочить собрался.

С этими словами он метнулся ко мне, освободил, руки и ноги ножом перерезав путы. Выкинув нож, мужик, сидя на краю дивана затрясся. Признаться, я была ошеломлена столь странным поведением. Но пока этого мерзавца душат слёзы, под сурдинку, быть может, выбегу в коридор. Тихонько, миллиметр за миллиметром, на попе, подползала к краю дивана. Но, к сожалению, мужик обернулся, когда я уже практически достигла цели.

– Светка! Не узнаёшь? Петька я! Петька! Брательник твой родный! Вот это да! Вот это встреча!

С этими словами, мужик бросился мне на шею, и беспрестанно бессвязно бормоча, заливался слезами. Запах исходящий от него, вызывал тошноту, с которой я тщилась бороться. Вырваться из объятий, не представлялось возможным, и потому, приходилось, преодолевая брезгливость, терпеть подле себя этого субъекта.

Долго до меня доходил смысл сказанного страшным мужиком. Но когда, в конце концов, мозг переварил полученную информацию, я пришла в ужас. Этот вонючий, грязный опустившийся человек, мой родной брат? Брат, который в детстве был ближе и роднее всех на свете? Доброту которого, вспоминала потом долгие годы. Мне было горько, больно, обидно, и одновременно жаль этого утратившего человеческий образ, мужчину.

– Чё смотришь, страшный? Не надо, не говори, знаю что страшный. Мать-то как? Жива ещё?

– Жива. Замуж вышла. Только мы редко переписываемся.

– Ишь ты! Тоже мне краля! Ни одной посылки не прислала стерва! Я, знаешь, как ждал! Все люди как люди, к ним жёны, матери приезжают, один я как проклятый. Ни свиданок, ни харчей. Отказалась от меня. Я когда освободился, домой не пошёл, знал, что не примет. А раз дома нет, денег нет, опять воровать подался. Ну и пошло-поехало. Покатилась жизнь как ком с горы. Тебя только вспоминал. Жалел очень. Правда– правда. Я ведь любил тебя только. Крепко любил по-братски. Да и ты меня. Правда, ведь?

– Да, Петя, я очень тебя любила, и тоже вспоминала часто. Благодарна была тебе за то, что к школе меня собрал. Ты когда туфельки, портфель да тетрадки принёс, думала, от радости разума лишусь. Поклялась тогда, что век тебе верная буду, и всегда защищать стану.

По моим щекам катились слёзы. Я гладила по не мытой голове горемычного, пропащего брата и думала о том, что порой жизнь бывает несправедлива.

А потом он рассказал о том, как узнал о Мотиных драгоценностях. О том, как напугал Мотю, о том, что она перед смертью призналась, что драгоценности у меня.

Петька, по сути своей, добрый человек. И родись он, предположим в семье, где непьющий отец любил бы сына, а мать хоть как-то заботилась о воспитании, то вполне вероятно, он стал достойным членом общества.

– Пойду я Светуха. Пора мне. Ты это, не держи зла на меня.

– Куда ты пойдёшь? Поздно ведь! Оставайся! Знаешь, я скоро получу квартиру, вместе жить будем. На работу устроишься.

– Нельзя мне, – с сожалением протянул Петька.

– Почему же? Если боишься что обременишь меня то, право слово, не стоит беспокоиться. Я буду только рада жить с тобой, и знать, что ничего худого больше не случиться.

– Нельзя мне, – талдычил Петька.

– Да, почему? – в сердцах воскликнула я. – Пойми, половина жизни прожита. Что, так и будешь, из колонии в колонию кочевать? Не надоело?

– Это, ты не кипятись. Больной я. Туберкулёз. Со мной жить в одной квартире опасно, – сопротивлялся как мог брат.

– Ничего, вылечим. Сейчас такие антибиотики, мигом поправишься! – не успокаивалась я.

Хотелось непременно оставить Петьку. Чудилось, что если брат будет рядом, то уже никто в целом свете не сможет обидеть меня. Так же как и в детстве, мне необходимо было ощущать его доброту и заботу.

– Не, – упрямился брат, – пойду я.

– Скажи, отчего не хочешь остаться со мной? – со слезами в голосе спросила я.

– Зачем тебе уголовник?

– Ты ведь сможешь исправиться. Я помогу тебе, а ты мне. Пойми, мы нужны друг другу. У нас, по сути, никого с тобой не осталось. Одни мы.

– Ладно сеструха, слушай, – Петька, откашлявшись, принялся каяться. – в бегах я. У тебя запросто накрыть могут. Не хочу на зону, понимаешь, устал. Мне и жить-то всего ничего осталось. Хочу на воле помереть, а не в тюремной больнице. Так что сама понимаешь, не могу с тобой жить.

Видно, делать нечего, придётся отпустить брата. Петька, резко встав с дивана, пошёл к выходу. Он заметно волновался. Решение давалось ему трудно. По-моему, ему, так же как и мне, очень хотелось жить вместе, но, верно, нельзя было. Брат, не обернувшись и не попрощавшись, вышел, тихонько закрыв за собой дверь. А я подумала, что никогда больше не увижу его.