Текст книги "Любовь как сон"

49

Там лежал ее школьный портрет, формата А4, в дешевой золоченой рамке, с пятнистым студийным фоном, который должен был изображать облака на синем небе. Этот снимок сделали в худшие годы Аурелианы. Волосы были собраны на затылке при помощи пластмассового зажима. Несколько кудряшек выбились и торчали вертикально, как чубчик у Тинтина. Аурелиана густо намазала волосы гелем, но эксперимент этот явно не удался. Только в четырнадцать лет возникает желание испробовать такой неуместный, совершенно не подходящий стиль.

Лицо, похожее на арабскую лепешку, было почти круглым, лоб покрывали прыщи, которые Аурелиана замаскировала густым слоем бежевого тонального крема. Получилось нечто вроде занятного лунного ландшафта над густыми, черными, похожими на гусениц бровями, которые сходились над переносицей. И выражение лица было весьма красноречиво. Аурелиана ненавидела фотографироваться, и объектив отвечал ей взаимностью. Она смотрела в камеру как на заклятого врага. Не столько улыбка, сколько искривленные губы, как у отрубленной головы предателя на пи́ке. На зубах виднелись массивные скобки.

Анна думала, что сожгла или выбросила компромат. Осталась одна-единственная школьная фотография, завернутая в коричневую бумагу и лежавшая на дне комода в маминой спальне. У Анны недостало сил лишить маму всех воспоминаний. Но, видимо, каким-то образом этот чудовищный реликт ускользнул от ее внимания.

Прерывисто дыша, она думала: «Как? Каким образом?» Она не держала в квартире, тем более на виду, никаких напоминаний о прошлом. И тут до Анны дошло. Фотография выпала из внушительной сумки с барахлом, которую она принесла с чердака и не успела разобрать. Сумка валялась на боку, и фотография под тяжестью собственного веса выскользнула из нее и упала на пол. Анна сочла жесткий прямоугольный предмет, попавший ей на глаза, старым пустым пеналом. Нежелание прикасаться к вещам, связанным с прошлым, и нелюбовь к наведению порядка сделали свое дело. В результате ее застали врасплох.

– Быть того не может, вы знакомы? – спросил Джеймс, вытаскивая фотографию. Стали видны бретельки сшитого мамой платья и многочисленные золотые цепочки, которые ей нравилось носить просто для шика.

Он стоял на пороге откровения, но до него еще не дошло…

Анна молчала, как немая. А потом паника подтолкнула ее к действию.

– Хватит копаться в моим вещах! – крикнула она, бросилась вперед через всю комнату, выхватила фотографию из сумки и прижала к животу обеими руками. – Ты весь вечер суешь нос куда не надо, назойливый придурок!

– Э?..

Джеймса явно напугали ее крик и внезапная вспышка ярости.

– Она же просто лежала здесь… Откуда у тебя фотография этой девочки? Мы вместе учились в школе, она, кажется, была итальянка…

Его синие глаза – густого, насыщенного оттенка, точь-в-точь обложка «Великого Гэтсби» – широко раскрылись. Глаза, от которых некогда Аурелиана не могла оторвать взгляд на уроке химии, пусть даже они скрывались за дурацкими защитными очками. Джеймс сначала раскрыл, потом закрыл рот и недоверчиво покачал головой…

Анна тяжело вздохнула.

– Ты… Алесси. Но ее звали… Адриана? Это твоя сестра?

– Аурелиана, – с дрожью в голосе ответила Анна. – Меня зовут Аурелиана.

Она призналась – и испытала моментальное облегчение. Вот она и вышла из тени. Потом боль нахлынула с новой силой, когда лицо Джеймса исказилось недоверием, удивлением… и насмешкой.

Он засмеялся. Ей-богу, засмеялся. Коротко фыркнул.

– О господи! Анна. Аурелиана. Это ты? Она – это ты? Просто не верится…

– Ты смеешься надо мной?

– Просто я слегка ошарашен. Никогда ничего подобного… Почему ты сразу не сказала?

– А помнишь, как ты со мной поступил? – Джеймс пожал плечами. – Забыл? – с ударением спросила Анна.

Теперь она могла только атаковать, превращая боль стыда в бешеную ярость.

– Видишь ли… Столько лет прошло. Извини, я как-то не припоминаю… ну, ты явно держала это в голове дольше, чем я. Ты теперь совсем другая…

– Другая – то есть не такая жирная? Не такая страшная? Меня меньше травят? Кстати, никакие воспоминания не пробудились?

Атмосфера в гостиной была полна агрессии, и инстинкты повелевали Джеймсу защищаться. Вид у него стал смущенный. И злой.

– Извини, но чего ты полезла в бутылку? Это ты тут шифруешься, скрываешь свое имя и вообще ведешь себя как ненормальная.

– Ненормальная? – закричала Анна. – Ты опять обзываешься? Зато ты, я вижу, точно остался прежним!

– Чего ты орешь? Успокойся.

– Не командуй! – рявкнула Анна и сама вздрогнула при мысли о том, что рискует показаться ненормальной, но эмоции уже взяли верх над разумом. – Сейчас я напомню, что ты сделал. Я поверила тебе и вышла на сцену в дурацком платье, а ты подговорил всю школу забросать меня конфетами. Вы с Лоренсом стояли там, смотрели и ржали. И ты кричал: «Слониха, слониха!»

Джеймс прищурился и прикусил губу.

– Хм… ну ладно. Ты хочешь, чтобы я извинился за дурацкую шутку, которую устроил двадцать лет назад?

– Для начала хотя бы признай свою вину.

– Ты понимаешь, что выглядишь сейчас полной дурой? Ты ведешь себя так, как будто виноват был кто-то другой. До сих пор ты нормально со мной общалась!

– Виноват был ты! И я веду себя так, потому что тебе смешно, и только!

– Что, я внезапно стал главным врагом? В школе я, наверное, был главным гадом, да?

– Хуже некуда.

– Ну конечно.

– Я говорю правду! Ты сделал самую большую подлость. Ты знал, что нравился мне, и воспользовался этим. Никто другой не заманил бы меня на сцену.

– Прекрати истерику. Я же просто пошутил.

– Раз ты отмахиваешься, сразу видно, что ты за человек.

– Но я же не виноват, что ты тогда влюбилась и тронулась умом!

– Тронулась? Ах ты сукин сын! – зашипела Анна, дрожа от ярости. – Ты абсолютный и совершенный мерзавец!

Джеймс явно немного испугался. Потом на его надменном лице отразилось отвращение. Именно то, что Анна и ожидала увидеть в момент узнавания.

– Я ухожу. Ты просто психопатка, – сказал Джеймс, хватая куртку. – Пока.

Когда хлопнула входная дверь, Анна запустила фотографию через всю комнату. Она отскочила от стены и упала стеклом вниз. Анна с отчаянным воплем повторила попытку. Фотография ударилась о книжную полку, и стекло разлетелось вдребезги, осыпав ковер десятками крошечных сверкающих осколков. Слова Джеймса насчет сумасшествия выглядели не такими уж безосновательными.

Вот ублюдок! Почему она имела глупость поверить, что мальчишка, жестоко обидевший ее, изменился? Зачем она вообще впустила сюда Джеймса Фрейзера?

Анна опустилась на диван и заплакала. Задыхаясь и икая от рыданий, которые поднимались из живота. Она чувствовала себя так, словно вместе со слезами через глаза вытекала душа.

Погоня была долгая и медленная, точь-в-точь гонки зайца и черепахи, но Аурелиана наконец настигла Анну, и они слились в безнадежном отчаянии.

Включилась музыка. «Ты любишь веселиться».

50

– Во всех журналах очень рекомендуют рицин, – сказал Лоренс, изучая меню, пока они, попивая пахнущий табаком коктейль, сидели в баре ресторана «Хоксмур».

– Рицин? Это же яд.

Лоренс снова заглянул в меню.

– Я имел в виду пуцин. Это канадское блюдо. Картошка с творогом и молочной подливкой. Что-то вроде дефрагментированного сыра.

Джеймс засомневался. Он предпочел ребрышки, к которым подали серебряную соусницу с подливкой. А у Лоренса вся тарелка была в какой-то коричневой жиже.

– Видимо, по китайскому календарю год подливки, – заметил Джеймс. – Тебе не кажется, что мы едим как в самой обычной закусочной, только с шиком и подороже?

– М-м-м, – отозвался Лоренс с набитым ртом. – Неплохо. Кстати, стены здесь сделаны из списанных лифтовых дверей из Юнилевер-Хаус. Арк-деко на службе обществу.

Он вытер губы салфеткой и проводил взглядом женщину, которая шла мимо, покачивая бедрами.

– Мне нравится здешний интерьер.

– Творог и молочная подливка… – повторил Джеймс.

Лоренс по-прежнему старательно не смотрел на него.

– Похоже на строчку из детского стишка. «Мопси-лапочка села на лавочку, чтобы съесть творожок…»

Приятель повернулся к нему.

– «Тут пришел паучок». Хотел бы я быть на месте паучка, который сидит рядом вон с той телочкой.

– Оставь ее в покое на лавочке.

– Вместе с творожком?

– И выпей брому.

Джеймс сделал глубокий вдох и приготовился бросить бомбу. Он почти ни о чем другом не думал в тот вечер и очень хотел, чтобы кто-нибудь сказал ему, что не надо чувствовать себя виноватым.

– Отвлекись на секунду. Я кое-что расскажу про Анну. У тебя сейчас мозг треснет.

– Лучше бы у нее треснул лифчик. Погоди-ка. Вы что, переспали? – спросил Лоренс. Вид у него был расстроенный, даже злой.

– Нет. А что? Тебе не все равно?

– Нет, не все равно. Она моя, я первый ее увидел. Руки прочь!

– А чувства Анны в этой гипотетической гонке ты совсем не принимаешь в расчет? Что-то я не припомню, чтобы она прыгала от восторга, увидев тебя.

– И ты ей тоже не особенно сдался, поэтому единственный способ добиться цели – действовать хитро и тонко. Если ты это сделал, значит, погрешил против мужского кодекса чести.

Джеймс искоса взглянул на приятеля.

– Ладно. Рад, что мы договорились. И вообще, ты сейчас поймешь, что она никогда не увлечется ни одним из нас. Помнишь ту девочку-итальянку в школе, Аурелиану?

Лоренс наморщил лоб.

– Э… нет.

– Толстая. Длинные кучерявые черные волосы. Страшная, как я не знаю что. Ее забросали конфетами на выпускном. Мы предложили ей нарядиться оперной певицей, помнишь? А ты придумал финал с конфетами.

– А! «Итальянский галеон». Ну, сейчас, наверное, у нее четверо толстых детей, цветастый халат и шлепанцы. Сам знаешь, во что превращаются европейские женщины, когда перестают следить за собой. Бр-р-р.

– Это Анна.

– В смысле?..

– Анна и есть Аурелиана. Один и тот же человек. После школы она сменила имя. Аурелиана Алесси. Что-то такое меня смутило, когда я услышал «Анна Алесси», только никак не мог понять, в чем дело…

Лоренс отложил нож и вилку.

– Ну, чувак, вали из города.

– Я серьезно, – сказал Джеймс, сделав глоток коктейля.

– Какого…

– С ума сойти, да?

Джеймс задумался, встречал ли он когда-либо до сих пор сестру Анны, но тщетно. Он совсем не помнил Эгги. Младшие школьники всегда казались старшим аморфной безликой массой.

– Да быть не может. Ты меня разыгрываешь?

– Нет! Потому-то она и пришла на встречу выпускников. Ты только подумай! Недаром мы сразу заподозрили, что она вряд ли забрела туда по ошибке. Представляешь, мы не поняли, кто она такая! Неудивительно, что она разозлилась.

Совсем неудивительно. Чем дольше Джеймс размышлял, как он выглядел с точки зрения Анны, тем неприятнее ему становилось. Они по неведению флиртовали с женщиной, которую некогда жестоко обидели, и Лоренс пытался с ней переспать. Повезло еще, что никто из них не получил бутылкой по голове. Анна постепенно оставила школьные горести в прошлом и вела себя вполне дружелюбно. А он смог бы поступить так же?

Лоренс заржал.

– Вот это мы дали маху! Хотя, собственно, мы не виноваты. «Похудей за три этапа» редко дает такие результаты. Поверить не могу, что девочка на два балла превратилась в твердую восьмерку. Или даже девятку. Впору снять документальный фильм: «Чудесное превращение».

– Господи, Лоз, прояви хоть каплю человечности.

– Перестань, ты же знаешь, что я шучу.

Ненадолго воцарилась тишина.

– Она случайно забыла убрать школьную фотографию, – продолжал Джеймс. – И набросилась на меня, как фурия. Я даже перепугался. И сказал, что она первая начала врать.

Его оправдание, произнесенное вслух, звучало адски глупо. Джеймс заговорил как Лоренс, и это был явный признак низости. Да, Анна скрыла, кто она такая. Но, если подумать, разве он не поступил бы точно так же? Кому хочется, чтобы о нем вспоминали как о школьном изгое, если есть возможность оставить прошлое за кормой?

Аурелиана принадлежала к числу безобразных чудаков, которые есть в каждой школе. Она была просто идеальной мишенью для травли, не хватало только записки от мамы с официальным разрешением. Если кого-то застигали за разговором с Аурелианой, того самого избегали, как зачумленного. Вот что она представляла собой. Поставить ее рядом с нынешней Анной Джеймс не мог чисто физически. Но если взять характер… да, он понимал. У Анны была язвительная манера аутсайдера.

Значит, вот как.

Анна не имела никакого права грубить, когда ее разоблачили. «Грубить? А каким словом ты назовешь свою школьную выходку?» – поинтересовался внутренний голос.

Господи, ну зачем он обозвал Анну психопаткой? Конечно, он оборонялся инстинктивно. Это все равно что заслонить рукой лицо от удара. Психопатка. Раньше Джеймс никогда не обзывал женщин. Как будто шестнадцатилетний мальчишка ожил в нем и овладел его душой, точно злой демон.

– Погоди, а как ты вообще оказался у нее дома? – быстро спросил Лоренс.

– Мы собирались посмотреть фильм про выставку.

– Я серьезно, Джимми, – заметил Лоренс, отправляя в рот очередную порцию картошки с молочной подливкой. – У меня на эту женщину большие планы.

– Минуту назад ты не поставил ей десять баллов!

– Да, но я поставил твердые восемь. Не лезь. Представь, что Анну обнесли желтой полицейской ленточкой. Детектив Лоренс будет снимать отпечатки пальцев.

Джеймс нахмурился. Лозу искренне нравилась Анна? Насколько ему вообще кто-нибудь мог искренне нравиться? Им перевалило за тридцать, и у Лоренса никогда не было стабильных отношений. Возможно, он наконец решил, что нуждается в постоянной и достаточно респектабельной подруге, чтобы выглядеть убедительнее. «Моя девушка имеет ученую степень, и она итальянка». Да, Лоренсу наверняка хотелось иметь лишний повод для хвастовства.

– Анна не в твоем духе, – резко заметил Джеймс. – На работе она носит балетки. И она небогата.

– Пф-ф! Ради нее я готов изменить своим принципам. Анна способна заинтриговать мужчину. Я охотно рискну ради умной женщины. Может быть, я влюбился!

– Для этого нужно иметь сердце, – сказал Джеймс, мрачно гоняя ножом кусочек хлеба и думая, что все пошло не так, как он рассчитывал. Он хотел привлечь Лоренса на свою сторону. Правда, Джеймс сомневался, что группе поддержки следует находиться именно на его стороне… и Лоз, как всегда, играл только за себя.

– Слушай, друг, если бывшая толстуха похудела – это же отличные новости.

– С какой стати? Мне теперь не верится, что я был таким хамом. Мы вели себя как полные придурки, и она с нами даже говорить не станет.

– Ну-ну. Вот почему я не сойду с трассы. Проиграно сражение, но не война. У меня появился отличный повод попробовать еще разок. Я позвоню, чтобы извиниться. Самоуважение у нее наверняка ниже плинтуса. И тогда сердобольный Лоренс сыграет роль жилетки, в которую можно выплакаться. Или боксерской груши, если угодно. И не пытайся украсть мою идею. Возможно, я даже скажу Анне, что шуточка на выпускном была твоей задумкой, а я тебя всячески отговаривал. Ты не против?

– Только посмей!

– Ага, попался! Значит, ты все-таки хочешь с ней переспать. Я так и знал.

– Нет, не хочу, и, вероятно, мы больше никогда не увидимся, но я стыжусь того, что мы сделали в школе, и не желаю, чтобы ты еще сильнее расстраивал Анну.

Лоренс пожал плечами:

– Дети есть дети. Столько лет прошло, что можно сказать, ничего и не было.

– Лоз, она плакала. Мы довели ее до слез.

– Я не прочь сделать это еще разок.

Джеймс отложил салфетку и сдался. С тем же успехом он мог разговаривать с дверью. Лоренс отправился в туалет, а Джеймс сидел, крутя в руках телефон и раздумывая, что сказать или сделать, чтобы поправить положение. Он унизил Анну, выдав ее Лоренсу.

Джеймс чувствовал себя отвратительно.

И Лоренс собирался использовать эти сведения, чтобы предпринять вторую попытку. Джеймс хотел остановить его, но не знал как. А вдруг Анна настолько расстроена и выбита из колеи, что наконец поддастся Лоренсу? И на совести Джеймса будет лишнее бремя?

А вдруг он косвенным образом был ответствен за все, о чем беспокоился? При мысли о том, что Лоренс и Анна могут вступить в связь, Джеймс внутренне содрогнулся. Он представил себе их обнаженные тела – как они сплетаются и извиваются, как Лоренс запускает пальцы в ее распущенные волосы… Нет, нет, спасибо, мозг, пожалуйста, выключи. У него что-то оборвалось в животе. Джеймсу захотелось защитить Анну. Вполне логично, раз уж он доставил ей все эти неприятности.

Лоренс вернулся на место.

– Кстати говоря, к нам хотят присоединиться Полли и Бекка из «Аксентюр», – сказал он и помахал двум худеньким девушкам в развевающихся ярких платьях и на высоченных шпильках. – Предупреждаю, Полли – настоящая аристократка. Попроси ее произнести слово «гастрономический». Ощущение, что у нее полный рот леденцов.

– Спасибо, что предупредил, – прошипел Джеймс.

– Это мои знакомые по работе, необязательно из-за них так дергаться, – заметил Лоренс, поправляя запонки. Джеймс побледнел, криво улыбнулся Полли и Бекке и сидел молча, избегая кокетливых взглядов из-под густо накрашенных ресниц, пока девушки восторженно болтали с Лоренсом.

Джеймс мог думать только о той женщине, которой здесь не было, и о том событии, которое произошло шестнадцать лет назад и о котором он предпочел бы забыть.

51

Анна услышала, как сестра сказала: «А если придется ломать дверь?» – и подумала, что лучше впустить Мишель и Эгги в квартиру, чем менять замок. Она медленно подошла к двери и открыла.

Мишель извлекла изо рта электронную сигарету и взглянула на подругу.

– Ого! Мы едва не опоздали.

Справа от нее в проеме появилось лицо Эгги.

– А почему ты в ползунках? – поинтересовалась Мишель.

– Отличный комбинезон со многими культурными коннотациями. Писк моды.

– Нет, детка, это писк эротики на последнем издыхании, – сказала Мишель, без приглашения заходя в квартиру с Эгги на буксире и с огромной сумкой, в которой лежал годовой запас продуктов.

Оказавшись в гостиной, они окружили Анну.

– О господи, что у тебя на заднице? – спросила Мишель.

– Хвост, разумеется.

– Похоже на какашку.

– И что ты такое смотришь?! – воскликнула Эгги, глядя на экран, где крупным планом застыло изображение мужчины с клыками.

– «Баффи – истребительницу вампиров».

Гости перевели взгляд на огромную коробку с недоеденной паэльей, открытый пакет чипсов и миску с хумусом. И много шоколадных конфет. Да, зрелище было не из приятных, но Анна сегодня ничего не ела. Она просто еще не прибралась.

– Мы привезли куриные палочки. Ты даже в лучшие времена ешь как человек, который побывал в немецком плену, но это уж ни в какие рамки не лезет, – сказала Мишель.

Она села в кресло, а Эгги осторожно пристроилась на кушетке. Она привыкла, что у старшей сестры все под контролем, и беспорядок, эмоциональный и домашний, явно выбил ее из колеи. Анна видела, что подруга и сестра встревожены, несмотря на шуточки. В обычное время она бы их успокоила. Но сейчас у нее недоставало сил: настроение у Анны хуже некуда.

– Во-первых, – объявила Мишель, роясь в сумке, – я привезла всяких мармеладок, хоть они уже явно лишние. Не взяла только лимонных, они невкусные. Следующий вопрос, Анна. Что происходит?

– Я же сказала. Я целую неделю болела и не ходила на работу. Похоже на расстройство желудка.

– Да-а, конечно. Но мы звоним, пишем, шлем сообщения, а ответа нет, ну или получаем краткие отписки, совсем не в твоем духе. Тогда мы начали наводить справки. Одна особа, назовем ее Пи-Шель – на тот случай, если ты рассердишься, – вспомнила, что последним, с кем ты виделась, перед тем как загадочно заболеть, был Джеймс. Тогда эта особа позвонила ему на работу и узнала, что вы вроде как поссорились…

– Господи, ты говорила с Джеймсом? Боже мой! – воскликнула Анна и натянула на лицо капюшон.

– Ой, рожки, – сказала Эгги. – Это костюм сатаны?

– Это уши, – буркнула Анна сквозь ткань и откинула капюшон.

– Твой коллега Патрик очень сильно настаивал, чтобы я выяснила, что случилось, – сказала Мишель, и Анна вздохнула. – Взгляни на дело с другой точки зрения: я избавила тебя от визита Патрика, – продолжала Мишель. – Из-за чего вы с Джеймсом поругались?

– А он не объяснил?

– Нет. Он сказал: «Спроси у нее сама».

На мгновение Анна почувствовала мимолетное уважение к Джеймсу за сдержанность, но тут же верх взяли иные воспоминания.

– Он нашел мою школьную фотографию и догадался, кто я такая. Он посмеялся надо мной. Я вышла из себя и крикнула, что он негодяй и сукин сын. А он назвал меня психопаткой! Якобы он не виноват, что я была такой дурой. Он страшно меня унизил, и я снова вспомнила все самое плохое.

– Вот мразь! – воскликнула Мишель. – Он назвал тебя дурой?

– Скотина, – сказала Эгги, с трудом сдерживая слезы.

– Мы ведь знали, что он ужасный человек. Я просто поверить не могу, что убедила себя дать Джеймсу шанс.

– Итак, подозреваемый доказал, что ничуть не изменился, – произнесла Мишель. – Но это его проблема. Ты-то чего расстроилась?

Кто-то должен был задать этот вопрос, от которого Анна старательно уклонялась.

– Не знаю. Он посмеялся… и я тут же вернулась в прошлое. Словно поняла, что осталась той, прежней девочкой. И всегда ею буду. Девочкой, с которой никто не хотел общаться.

– Я хотела с тобой общаться! – крикнула Эгги, и по щеке у нее покатилась слезинка.

Анна наклонилась и погладила сестру по плечу.

– Спасибо. Но у тебя просто не было особого выбора, раз уж мы жили в одном доме. И зачем только я пыталась простить этих мелких, безнравственных людей? Я же знала, кто они такие. Так зачем я себя обманывала? Они на минутку сделались любезны со мной, и я поддалась на лесть. Какая слабость с моей стороны… Мне хотелось верить, что они и правда изменились. Что изменилась я сама! Что я наконец-то могу понравиться крутым парням! Жалкое зрелище в тридцать два года, правда?

– Ты им и правда нравишься. Просто ты для них слишком хороша, – сказала Мишель.

– Нет. Я как будто… ношу маску. Всё ненастоящее. То, как со мной раньше обращались… именно так ко мне на самом деле и относятся. И сразу становится ясно, что они за люди. Это главное.

– Ну, тогда просто не общайся с ними. Никаких проблем.

– Да, конечно, – сказала Анна. – Я просто жду, когда чувства наконец согласятся с разумом, что мне нечего стыдиться.

– Мне в голову не могло прийти, что они не узнают тебя на встрече выпускников, – произнесла Мишель. – Тебе пришлось вытащить прошлое на свет, а вот убрать его обратно в чулан не получилось. Прости, что вообще предложила.

– Ты не виновата, – ответила Анна, поправляя хвост. – Я сама продолжала видеться с Джеймсом. Отчасти, наверное, надеялась, что это пойдет на пользу.

«Да, и ты получала удовольствие», – мысленно закончила она.

– Ты говоришь, что изменилась, но и в молодости ты была умна, – сказала Мишель, перекладывая сигарету в другой уголок рта. – Умная, добрая, интересная, веселая. Вот за что тебя любят. Эти качества не появились из ниоткуда во взрослом возрасте. Да, ты теперь выглядишь иначе, чем в детстве, но мы все меняемся с годами.

– Меня ненавидели, Мишель! – воскликнула Анна, отчаянно пытаясь не расплакаться. – Презирали! Я сомневаюсь, что от этого можно избавиться полностью! От ощущения, что тебя… по природе невозможно полюбить.

Вот и слезы. Эгги обняла сестру, и Мишель подошла тоже. Они поплакали вместе. Наконец Мишель проговорила:

– Кстати, твой комбинезон пора бы постирать.

Анна шмыгнула носом и откашлялась. Тем не менее она заметила, что ей полегчало после того, как она открыла неприятную правду. Видя свое дурацкое пухлое лицо на старых фотографиях, Анна страшно жалела себя. Она пошла в школу, полная желания учиться, – и узнала только, что никому не нужна.

– Ты сама знаешь, что это неправда. Тебя многие любят, – сказала Мишель, садясь.

– Да, только я до сих пор одна.

– Не теряй надежды. Сотни мужчин мечтают стать твоими парнями, поэтому не говори глупостей.

– Да, да. Однажды я оставила открытым «Фейсбук», и Фил, с которым я работаю, сказал, что не прочь с тобой познакомиться, – заметила Эгги.

Анна слабо рассмеялась.

– Мармеладку? – предложила Мишель, протягивая пакет.

– По-моему, дело по-прежнему плохо, раз ты продолжаешь молчать, – сказала Эгги. – Ты никому не разрешаешь об этом говорить. Мама с папой боятся, что расстроят тебя, если хоть словом упомянут о том, что случилось. Раньше ты запиралась в комнате и читала книжки, а теперь все хранишь внутри и держишь новых людей на расстоянии вытянутой руки. Мы даже Крису никогда не рассказывали…

Для Эгги это было необычайно серьезно и глубокомысленно, и Анна невольно прислушалась к сестре. Она почувствовала, как глаза вновь наполняются слезами.

– Нам с Крисом весело вместе! Не хочу, чтобы он думал обо мне по-другому…

– Он и не будет! А поговорить бывает полезно, – продолжала Эгги. – Например, я однажды здорово влипла, когда переспала с одним клиентом, просто ужас – он пересказал друзьям, что я говорила в постели, и все надо мной смеялись. Тогда я взяла и рассказала об этом со своей точки зрения, и они снова стали смеяться, но уже по-доброму – то есть как только я взяла проблему в свои руки, она перестала причинять вред. Понимаешь? Поставь школьную фотографию в профиль в «Фейсбуке» или что-нибудь такое… – Анна уставилась на сестру. – Ну, может быть, не столь кардинально. Но ты меня поняла. Преврати школьный выпускной в один из персональных анекдотов. Ты такая остроумная… все охотно посмеются вместе с тобой.

Анна обняла костлявые плечики сестры. В детстве она говорила: «Я как будто обнимаю чертежную линейку».

– Знаешь, я сомневаюсь, что Джеймс настолько самоуверен, как ты думаешь, – сказала Мишель. – Когда я разговаривала с ним, он несколько раз переспросил, как ты себя чувствуешь. У меня ощущение, что ему неловко.

– Конечно, ему неловко, что он знаком со мной. Джеймсу должно быть стыдно за то, что он наговорил, но я клянусь, он не из тех, кто винит себя.

– Ну а вдруг он еще задумается и извинится.

– Ха. В жизни не поверю.

Анна вспомнила, как расстроилась, что ее разоблачили. Может быть, если бы она совладала с собой, обошлось бы без скандала.

Нет. Джеймс посмеялся над ней, отрицал свою вину и назвал Анну психопаткой. Он доказал, что она опасалась не зря.

– Если Джеймс свалил, то он не стоит твоего внимания, – сказала Мишель. – Но ведь он и так тебе не нравился, правда?

– Ну да…

– Как по-твоему, ты в силах выйти на работу в понедельник?

– Да.

– Отлично. Сомневаюсь, что одиночество сейчас тебе полезно. Ты успокоишься, если вспомнишь, как любишь свою работу.

– Ты права. Бабушка Мод всегда говорила: «Не старайся сверх сил, если хочешь быть счастлива. Мужчины любят веселых гораздо больше, чем умных. Будешь успешной, но одинокой».

– А мне бабушка Мод говорила, что мужчина заводит роман на стороне, если ему чего-то не хватает дома, – ввернула Эгги.

– Эта самая бабушка Мод… она была счастлива замужем? – спросила Мишель, кладя мармеладку в рот.

– Не особенно. Она никогда не улыбалась, а дедушка Лен ходил с видом напуганного муравьеда, – ответила Анна.

– Тогда я бы не полагалась на ее советы, – заметила Мишель, с трудом жуя. – Лучше уж дедушка Фрейд. Кстати, а там что?

Анна проследила взгляд подруги.

– Мои школьные дневники. Я хотела их полистать.

– Господи, зачем?..

– Чтобы вспомнить… – сказала Анна, устало пожав плечами. – Не знаю. После встречи выпускников я подумала: если у меня не получилось расстаться с прошлым таким образом, то, может быть, я добьюсь своего, если воскрешу воспоминания и перечитаю дневники. А потом я засомневалась, что сил хватит.

– Только не надо упиваться горем. У меня есть одна идея, – сказала Мишель. – Давай сожжем их. Сложим погребальный костер. Вот ты и поставишь точку. Будем танцевать вокруг огня и улюлюкать.

Анна рассмеялась, а Эгги запищала от восторга.

Через десять минут они вытащили коробку в сад и встали вокруг, дрожа, тускло освещенные кухонной лампой и фонарем, висевшим у задней двери.

– А у тебя нет металлического бака? – спросила Мишель, крепко обхватывая себя руками от холода.

– Только пластмассовые.

– Можем сунуть дневники в микроволновку, – предложила Эгги.

– Бумагу и картон? – уточнила Мишель.

– И железо. Замочки железные, – сказала Анна.

– Мы просто хотим уничтожить дневники. Я вовсе не стремлюсь оказаться в больнице с опаленными волосами и попасть в местные новости как полная дура, – намекнула Мишель и вздохнула. – Если хочешь, чтобы было сделано как следует, займись сама. У тебя есть решетка для барбекю?

– Точно! Есть.

Анна бросилась в кусты и притащила круглую жаровню для барбекю, на трех ножках, полную пепла. Эгги тем временем с шумом рылась в кухонных шкафах. Мишель развела огонь, истратив полкоробки спичек, взяла первый дневник и проткнула его вилкой для барбекю. Металлический медвежонок на обложке начал коробиться и плавиться. Сестры Алесси встали по бокам, обняв Мишель.

– Почти готово. Режьте булочки, доставайте кетчуп. Господи, ну и вонь, – сказала Мишель, кашляя. Металлическая застежка стала таять. – Держи подальше от себя, Анна, иначе сгоришь. Так, Эгги, давай дневник за девяносто пятый год. Анна, тебе обязательно было столько писать?

Они стояли, взявшись за руки. Анна произнесла:

– Спасибо, девочки. Мне теперь намного лучше. Жаль, что я не сделала это давным-давно.

– Пора уже признать, что стыдиться нужно не тебе, а им, – ответила Мишель.

Стоя над жаровней, точно над волшебным котлом, Анна поняла, что подруга права.