Текст книги "Что нас ждет после смерти? Или История одной любви"

Мачеха

Если бы рядом с Филиппом не находилась женщина, которая после смерти Авроры поставила себе цель «заполучить вдовца в мужья». Она была заведующей одного из отделов его компании. Гордая, самоуверенная, самовлюбленная хищная Жаклин. И имя соответствовало ее поведению – в переводе значило «вытесняющая». Она без особых усилий заняла должность человека, который до того долго и безупречно работал на этом месте. Своей цели она добивалась, не гнушаясь ничем: обман, вранье, хитрость, лицемерие. Но свои интриги она плела так искусно, что ее не просто никогда не уличили в недостойном поведении, но даже и не заподозрили в нем. Для всех она была «ангелом в человеческом обличии».

Жаклин «положила глаз» на Филиппа еще при жизни его жены, но, к счастью, ей тогда не удалось обольстить его. Узнав о смерти Авроры, Жаклин с трудом сдержала проявления своей радости, более того – ликования. Теперь она была уверена, что достигнет своей цели во что бы то ни стало. И в то время, как все вокруг нее скорбели о прекрасном человеке, безвременно покинувшем этот мир, она одна была на вершине блаженства, полная приятных предвкушений.

К соблазнению Филиппа она подошла с серьезным расчетом: неторопливо, планомерно, но без колебаний. В начале это были просто томные сочувствующие взгляды, «полные понимания», вопросы «искреннего» участия: «Как вы себя чувствуете? Как дочь? Как я вас понимаю! Мне так жаль! Ой, простите-простите… не следовало об этом говорить!»

Затем последовали многочисленные командировки по долгу службы вместе с шефом. Филиппа подкупало то, с какой готовностью, жертвуя выходными и своим свободным временем, порой терпя неудобства, Жаклин мгновенно откликалась на необходимость работать внеурочно, отправляться в срочные поездки сопровождать его… Она была поистине бесценным сотрудником.

А в командировках для Жаклин все было проще простого – стук в гостиничный номер начальника: «Может, Вам что-то нужно? Может быть, приготовить кофе? Я это сделаю с радостью, мне не трудно». Всегда услужливая, приветливая, и постоянно рядом, – Филипп и сам не заметил, как стал нуждаться в этой женщине. Ее любовные флюиды обволокли его мягкими, как шелк, нежными, как детские руки, ласкающими, как лучи солнца, нитями. Он оказался в плену иллюзий, которые делали окружающий мир иным. Постепенно боль от утраты жены стала притупляться. А Филипп стал замечать, как красива Жаклин, которая была на двенадцать лет моложе его. Как величественно и грациозно несет она себя, как мило и нежно улыбается, какая она заботливая. Но самое главное качество, которое отметил Филипп в девушке, она не навязывала себя и не была надоедливой, как многие другие женщины, пытавшиеся до этого увлечь его.

Как только Жаклин поняла, что нравится Филиппу, она избрала новую тактику поведения и стала как можно реже попадаться ему на глаза. Сначала она взяла отпуск и на два месяца уехала из города. Вернувшись на один день, она вновь взяла отпуск на две недели теперь уже ухаживать за якобы больной мамой и снова уехала из города. Филипп, уже привыкший к ее постоянному присутствию, к ее заботе, чувствовал себя так, словно у него отняли что-то важное, даже необходимое. И к исходу второй недели решил, что «если он потеряет эту женщину, его жизнь больше не будет иметь смысла». Он поднял всех на уши и нашел адрес матери Жаклин.

Через три часа Филипп стоял у ее дома с букетом цветов и кольцом с бриллиантом, довольно внушительного размера. В эту минуту он не думал ни о жене, которую потерял, ни о ребенке, который мог одобрить или не одобрить его выбор. Он стоял, свободный от обязательств, плотно закрыв дверь в свою прошлую жизнь. Его жизнь имела смысл только здесь и сейчас. Его волновало только, что через мгновение ответит ему женщина, с которой он решил провести всю свою дальнейшую жизнь.

Несмотря на уверенность в себе и успехе своей затеи с Филиппом, Жаклин, тем не менее, была по-настоящему удивлена, когда увидела его у порога своего дома.

«Милая, прости меня за вторжение в твое пространство, прости, что беспокою в тяжелый для тебя час, но я не мог больше ждать. И сейчас, стоя перед тобой, молю принять этот скромный дар, а вместе с ним – мое сердце». Филипп протянул Жаклин коробочку с кольцом. Огромный бриллиант ярко сверкнул на солнце, ослепив помутившийся от счастья разум женщины.

Тем не менее, она нашла в себе силы устоять на ногах и скрыть свое торжество от стоявшего на одном колене мужчины. Она скромно потупила взор и жеманно ответила:

«Дорогой, мы не торопимся с тобой? Ведь у тебя есть дочь. А вдруг она меня не захочет принять?»

На что Филипп сказал: «Милая Жаклин, пусть тебя не беспокоят эти мелочи, предоставь мне самому решить все. Тебе же обещаю одно – ты никогда не пожалеешь, если сегодня скажешь мне „да“».

«Да!» – с легкой дрожью в голосе подобно нежной трепетной лани ответила хитрая, изворотливая, мелочная молодая особа.

Но разве может мужчина, опьяненный сексуальной энергией, страстью, а именно эту энергию Жаклин применила по отношению к Филиппу, увидеть истинное лицо женщины, каким бы он дальновидным ни был?! Если женщина лелеет коварные планы и хочет утаить от мужчины свое истинное лицо, то он будет видеть только то, что она захочет ему показать. И до тех пор она будет в маске, пока не наступит день, когда она твердо поймет, что избранник от нее никуда не денется. Вот тогда все маски упадут на пол, а острые коготки будут выпущены из мягких лапок.

Сколько времени может пройти до этого момента? Иногда многие годы! Пока в душе будет страх потерять то, чего она добилась, до этого момента она будет защищать то, чем она дорожит. При этом мужчина всегда будет убежден, что это он добился женщины, а не она завоевала его.

Поэтому очень часто от мужчин можно услышать: «Не понимаю, что произошло с моей женой, раньше она была совсем другой!» Так и хочется ответить в таком случае: «Бедный, маленький мальчик! Тебя просто обвели вокруг пальца! Она всегда была такой. Только ты этого не видел».

Так и Филипп не увидел истинного лица Жаклин. Наверное, даже сто человек, собравшись вместе, не смогли бы его переубедить в отношении его избранницы. Да и переубеждать было некому. Друзья, знакомые, сотрудники, зная, как страдал Филипп после смерти жены, были только рады видеть его вновь счастливым.

И только Эстель, которой на тот момент исполнилось тринадцать лет, даже мысли не допускала о том, что отец когда-нибудь приведет в дом другую женщину. Для себя она решила, что если это случится, то поступок отца она будет считать предательством по отношению к ней и памяти матери.

Время шло, Филипп ни разу не упомянул о своем намерении связать себя вновь узами брака, пусть даже в отдаленном будущем, и девочка успокоилась и решила для себя, что отец никогда не сможет полюбить другую женщину, что он так же, как и она сама, свято чтит память покойной Авроры.

Эстель после смерти матери повзрослела. Ее фигура еще не имела округлостей, свойственных фигуре молодой девушки. Телосложением она была скорее похожа на мальчишку-сорванца, на которого прохожие вряд ли обратили бы внимание. Но ее волнистые, светлые волосы, каскадом спадающие до талии, и небесно-голубые бездонные глаза, невольно обращали на себя внимание каждого.

Филипп со временем настолько отдалился от дочери, что совсем перестал интересоваться ее делами и ее душевным состоянием. Он все еще считал дочь маленьким ребенком. И когда он решил познакомить Эстель со своей «дамой сердца», то не только не поговорил с ней об этом, не поинтересовался ее мнением, но даже не предупредил заранее о предстоящем знакомстве.

Историческая встреча проходила в модном ресторане. Эстель думала, что отец просто решил поужинать с ней вне дома, но Филипп, не глядя на дочь, произнес: «Сейчас к нам присоединится моя знакомая, я хотел бы, чтобы ты с ней была любезна». О любезности он мог бы и не предупреждать свою дочь, она с младенчества усвоила прекрасные манеры и всегда была вежлива со всеми.

Услышав слова отца, Эстель почувствовала острую боль в области сердца. А в голове пронеслось: «Неужели он говорит о том, о чем мне даже не хочется думать? Неужели он решил познакомить меня с женщиной, которая значит для него нечто большее? Мамочка, я никогда не приму ее! И сделаю все, чтобы они расстались».

Филипп больше не произнес ни слова. Молчала и Эстель.

В эту минуту в дверь ресторана вошла Жаклин. Она не вошла, а словно впорхнула, и плавной походкой, не оглядываясь по сторонам, поплыла к своей цели – прямо к их столику. Хотя со стороны это больше напоминало движение удава к своей добыче. По ее поведению и походке было видно, что женщина посещает такие места не впервые. Она была хорошо сложена и довольно мила. На вид ей было не больше двадцати пяти. Все казалось в ней безупречным. Разве что в ее взгляде было что-то отталкивающее, нечеловечески звериное, но не каждый мог это заметить. Нужно было обладать невероятной интуицией, чтобы понять, что за человек вошел в зал и сел за стол, где сидели Филипп и его юная дочь.

Девочке с первой секунды не понравилась ее будущая мачеха. Она видела в ней не милую, добрую, нежную, заботливую женщину, какой та казалась отцу, а хитрую, изворотливую даму, которая хочет разрушить их хорошие отношения с папой.

И Эсти не ошиблась.

В тот вечер после ужина у ребенка неожиданно поднялась температура и началась сильнейшая рвота. Домашний доктор, осмотрев ее, не смог определить причину, вызвавшую столь резкое ухудшение здоровья. Это был знак, посланный Филиппу свыше: «Остановись! Ты поступаешь неправильно! Ты ради ложной любви обрекаешь себя, и самое главное, своего ребенка на страдания!». Так кричал внутренний голос Филиппа. Но, к сожалению, мужчина был ослеплен своим «новым чувством», обманут сладкими речами Жаклин и не понимал, что они подобны пению сирен, обрекающих на гибель всех, кто их слышит.

Свадьба была назначена через две недели после совместного ужина в ресторане. Мнением дочери Филипп даже не поинтересовался, не говоря уже о том, чтобы к нему прислушаться.

Жаклин же по поведению девочки в тот вечер в ресторане поняла, что любви между ними не будет. Эстель была безукоризненно вежлива, но предельно холодна, она не поддалась чарам новой «возлюбленной» отца, и обеим женщинам – маленькой и взрослой – было ясно, что между ними не суждено сложиться даже просто приятельским отношениям. Однако Жаклин, трезво оценивавшей ситуацию, было абсолютно все равно, как повела себя девочка и как она будет себя вести в дальнейшем. Она и не собиралась заводить дружбу с дочерью Филиппа. У нее была иная цель. Получив уверенность в том, что Филипп крепко сидит на ее крючке, Жаклин решила, что ей удастся полностью вытеснить Эстель из его жизни.

Поэтому сразу после знакомства с девочкой Жаклин стала упорно прикидываться «бедной и несчастной», «оскорбленной в своих чувствах» женщиной. Она, способная «любить весь мир», столкнулась с враждебностью ребенка, и объяснить эту враждебность можно было лишь одним чувством – «ревностью». Жаклин почти ежедневно до свадьбы твердила Филиппу, как она переживает, что девочка ее не примет, как боится стать причиной страданий Филиппа и ребенка, как не хочет этого. Она с наивным видом спрашивала, не поторопились ли они со свадьбой и не лучше ли будет ей уехать в другой город на время? На что в ответ она всякий раз получала от Филиппа категоричное «нет». Это льстило ее разбушевавшемуся самолюбию, и она была уверена: победа будет быстрой и легкой.

Две недели незаметно пролетели в хлопотах и приготовлениях к свадьбе. За два дня до начала торжества Филипп привел Жаклин в свой дом, чтобы та выбрала для себя комнату и приобрела все необходимое по своему вкусу и усмотрению. В доме было четыре свободные комнаты, но ни одна из них не приглянулась Жаклин. Ее выбор пал на комнату Авроры. Филипп был не против и в ту же минуту дал распоряжение освободить комнату и переоборудовать согласно пожеланиям новой хозяйки. В эту минуту Эстель находилась в комнате матери, и сердце ее было окончательно разбито тем, с какой легкостью отец согласился выполнить это, кощунственное по мнению Эстель, желание женщины. И, как только горничные принялись выносить вещи, девочка с криками «Нет!» стала вырывать их из рук прислуги.

Горничные, как и все в доме, любили Эстель и пожалели девочку: пока хозяина не было дома, подняли вещи и любимое кресло матери на чердак. Там было просторно, и Эстель всегда с удовольствием проводила там время. Теперь Эстель принялась с любовью развешивать и расставлять вещи и принадлежности матери. А затем, свернувшись калачиком в любимом кресле Авроры, уснула. Ей не хотелось спускаться вниз, чтобы не видеть, как будут выносить мебель из комнаты дорогого ей человека и как будут обустраивать там все по-новому для «отвратительной особы».

У нее просто темнело в глазах, когда она думала о Жаклин. Ненависть, которая до сих пор была неведома ребенку, словно проснувшийся вулкан, рвалась наружу, испепеляя ее душу и причиняя боль. Эстель никогда не была агрессивной, зато такой по природе своей была Жаклин. И ее агрессия по отношению к девочке, как заразная болезнь, легко передалась ребенку, закрепившись в ее нежной душе.

Молодая обольстительница, много лет добивавшаяся своего, смогла сделать мужчину не только слепым, но и глухим, когда разговор касался ее. Филипп, ослепленный новой любовью, не хотел слышать о своей новой пассии ничего плохого ни от кого, тем более от самого близкого и родного существа на земле – от собственной дочери. И ее недовольство будущей мачехой он списывал на детскую ревность и легко отмахивался от нее рукой.

До свадьбы Жаклин вела себя безупречно, и со стороны казалось, что она делает все, чтобы ребенок изменил свое отношение к ней. Но Эстель была непреклонна. И чем больше Жаклин пыталась с ней заигрывать, тем сильнее отгораживалась от нее девочка, отвергая все насквозь неискренние попытки.

И вот наступил наконец день свадьбы.

Жаклин облачилась в белоснежное платье и фату длиною в шесть метров, которую должны были нести ее племянницы и племянники, а затем пригласила к себе Эстель. Мило улыбнувшись прислуге, невеста попросила оставить ее вдвоем с будущей падчерицей. Глядя ребенку в глаза, она сказала: «Если я сегодня во время торжества увижу хоть раз твою недовольную морду, ты пожалеешь о том, что когда-то появилась на свет. Ты меня поняла?» Женщина чувствовала себя без пяти минут хозяйкой этого большого дома. Она больше ничего не боялась. Она достигла цели и не собиралась упускать своего счастья.

Эстель, как ошпаренная, выскочила из комнаты. Она забилась в комнату высоко под крышей, ставшую для нее укрытием. Это было ее потаенное место, куда после смерти матери она приходила все чаще и чаще. Теперь эта комната ей стала еще ближе и дороже, еще милее. Ведь всюду: на кресле-качалке, диване, шкафу, развешанные с большой любовью, были вещи ее матери, собранные и принесенные сюда.

Взяв в руки платье матери, девочка уткнулась в него лицом, слезы градом хлынули из ее глаз, и она, не сдерживая плач, простонала: «Мамочка, родная моя, помоги мне, пожалуйста! Дай силы мне…»

Сколько времени проплакал ребенок? Час, два… Да она и сама не знала. Ее всхлипывания становились все тише и тише. И наконец она уснула в кресле, в котором так любила сидеть ее мать.

Свадьба была в разгаре. Гости веселились и поздравляли молодых. И никому не было дела до Эстель. Ее хватились только поздно вечером. Отец, зайдя в ее комнату, не обнаружил там никого. Он даже немного растерялся, не ожидая от дочери подобной выходки. Жаклин, стоявшая рядом, произнесла: «Дорогой, мы зря с тобою поженились! Я же говорила тебе, что девочка меня не примет и попытается сделать все, чтобы разлучить нас». На что Филипп ответил: «Что ты, милая! Нет в мире силы, способной встать между нами. Никто и никогда не сможет тебя у меня забрать. Теперь я даже смерти не позволю это сделать. А эта малявка, – он впервые не назвал дочь по имени, – у меня еще получит за такое поведение».

В эту минуту, разгоряченный алкоголем, эмоциями от торжества и яростью от пропажи дочери, он не видел никого вокруг, хотя рядом, в двух шагах от него, стояла его побледневшая от услышанного дочь. Она только недавно проснулась и спустилась вниз. Резко обернувшись, отец увидел ребенка и замахнулся, чтобы дать ей пощечину. Жаклин быстро перехватила руку мужа и сказала: «Ну что ты, милый, девочка ведь нашлась. Она жива и здорова. И намерена идти спать. Правда, милая?»

Эстель, ничего не ответив, молча ушла в свою комнату. Там, оставшись наедине с собой, она вновь начала плакать и вновь обратилась к той, кого уже не было рядом: «Мамочка! Милая, что стало с моим отцом? Почему он не похож на себя? Ведь он нас так любил! Куда ушла его любовь?! Помоги мне! Родная! Забери меня с собой! Видишь, я стала здесь лишней!»

Как знать, может быть, мать слышала ее. Только ответить ничего не могла, как ничего не могла и сделать. Лишь выплакав все слезы, девочка забылась беспокойным сном.

Неравное сражение

Теперь жизнь Эстель превратилась в кромешный ад. Очень часто Филипп, возвращаясь поздно домой, заставал Жаклин блуждающей по комнатам с блаженной улыбкой на лице. Она собирала вещи Эстель, разбросанные по всем четырем этажам огромного дома.

«Что это?» – спросил он, впервые застав за таким занятием жену. «Это Эстель – мило улыбаясь, ответила ему женщина. – Дочка играла уже после того, как горничная ушла отдыхать. В этом нет ничего страшного, дорогой. Мне не трудно убрать все за ребенком». Разве мог «дорогой» знать, что Эстель не выходила из своей комнаты целый день, а вещи перед самым приходом мужа разбросала сама Жаклин?

Однажды мачеха заявила, что у нее пропали серьги и дорогое колье. Обыскали весь дом, комнаты прислуги. Драгоценностей нигде не было. Но вскоре их нашли. Нашли в детской комнате, где раньше играла Эстель. Филипп был вне себя от ярости. Казалось, еще минута, и он набросится на ребенка. Но, как всегда, ее «спасением» стала мачеха: «Дорогой, успокойся, не стоит реагировать так на мелочи, ведь все уже нашлось. Я думаю, Эстель взяла украшения просто поиграть и забыла сказать об этом». И Филипп вновь поверил ее лицемерию. Ему и в голову не пришло, что все это устроила сама его обожаемая Жаклин, собственноручно подложив драгоценности в комнату ребенка.

Что было проще? Поставить камеры по всему дому, и дело с концом! Но у Филиппа даже мысли такой не возникало. Он доверял тем, кто был рядом с ним. А уж проверять свою жену – тем более никогда бы не стал. К тому же он был уверен в искренности Жаклин, никогда не сомневался в ее честности и порядочности. Мужчина был убежден: его дочь мстит женщине за то, что та заняла место ее матери. Он и сам заметил, что Эстель в последнее время стала его сторониться и на все обвинения ничего не отвечала, а только отмалчивалась.

Каждый раз, когда мачеха оказывалась наедине со своей падчерицей, она пыталась унизить девочку, оскорбить ее, но стоило только рядом появиться отцу, она вела себя совершенно по-другому: и «милая» Эстель у нее, и «нежная», и «умница», и «красавица», и «как со вкусом она одевается», и «как хорошо она читала», и «как хорошо она пела», и «как хорошо она играла на рояле»…

Эстель, столкнувшись с таким коварством, но не в силах сопротивляться ему, постепенно уходила в себя.

Филипп еще меньше интересовался дочерью. И только иногда можно было услышать его незаинтересованный вопрос: «Как ты сегодня?», и короткий, ничего не значащий ответ Эстель: «Хорошо».

Если раньше она пыталась рассказать отцу о том, что происходит за его спиной, объяснить ему, что мачеха вовсе не такая хорошая, какой хочет казаться, то видя, что отец ей не верит и считает, что она просто его ревнует, она совсем замкнулась и преимущественно молчала, либо говорила, что занята уроками или что у нее что-то болит.

Каждый раз, сама создавая очередной повод для скандала, Жаклин при Филиппе тут же стеной вставала на защиту девочки. Но ей было мало того, что она фактически разлучила отца с дочерью, ей хотелось полностью подчинить себе Эстель, добиться от нее мольбы о пощаде, полного повиновения. Но этого не происходило, и Жаклин не находила себе места оттого, что ребенок не уступал ей.

Эстель не боялась ее, она иногда только молча смотрела на мачеху, да так, что той становилось не по себе. Женщина не просто боялась этого взгляда, он словно обдавал ее ледяной водой. Однако она не унималась, а становилась все более изощренной в своих уловках, решив любым путем сломить упрямство ребенка. Поведение девочки она считала проявлением скверного характера.

У Жаклин была одна тайна, которую она не раскрыла Филиппу. Еще до замужества она узнала, что бесплодна, но понимала, что это значительно уменьшает ее шансы выйти замуж за своего избранника. И вот теперь Филипп страстно желал иметь наследника. Жаклин же знала, что выполнить его желание не в ее силах. Однако, она была не из тех, кого смущают подобные трудности.

Однажды Жаклин, «сияя от счастья», призналась мужу в том, что беременна. Филипп был просто на седьмом небе. Дав возможность мужу насладиться ощущением счастья от приятной новости, она проявила еще большее коварство по отношению к Эстель. Как-то, выходя из бассейна, Жаклин поскользнулась и упала, разбив коленку. Когда Филипп вечером вернулся домой, он застал рыдающую жену в постели. А рядом с ней сидел семейный доктор, который недавно положил в свой саквояж довольно увесистый конверт с деньгами «за услугу», предоставленную им Жаклин.

– Милая, – бросился муж к ней, – что случилось?

– Дорогой, – всхлипывала женщина, – Все пропало! Мы потеряли его! Мы потеряли нашего ребенка!!!

– Как это произошло?! – воскликнул Филипп.

– Я сегодня плавала в бассейне, а когда выходила оттуда, ко мне подошла Эстель. Мне захотелось обнять ее, но она оттолкнула меня. Я поскользнулась и упала. Видишь? – она показала разбитое колено, – Но это еще не все. Врач сказал, что я никогда больше не смогу иметь детей!!! Что мне делать, дорогой?…

Филипп, не дослушав жену, взбешенный, ворвался в комнату дочери и ударил ее по лицу, процедив сквозь зубы: «Не-на-ви-жу!»

Эстель, ничего не понимая, смотрела на отца широко раскрытыми глазами. Он выскочил из комнаты, громко хлопнув дверью. Это была последняя капля, которая переполнила чашу терпения ребенка. И девочка решила для себя – завтра она просто не вернется домой, а уйдя на любимую скалу над берегом моря, покончит сразу и со всем. Взяв в руки любимую куклу, подаренную ей когда-то матерью, она сказала: «Мамочка! Родная, прости меня, пожалуйста. У меня больше нет сил, мы скоро с тобою встретимся. Мамочка, это так больно и так несправедливо, что лучше мне уйти. И завтра я сделаю это».

Тут даже камень заплакал бы. А разве может душа матери, даже умершей, выдержать и не ответить дочери? И мать ответила.