Текст книги "Великая война без ретуши. Записки корпусного врача"

Широкогоров[786]786
  Широкогоров Иван Иванович (1869–1946) – патологоанатом, доктор медицины (1907), приват-доцент кафедры патологической анатомии Юрьевского университета в 1908–1915 гг., впоследствии – академик АМН СССР (1944).


[Закрыть] (приват-доцент Юрьевского университета), подвизающийся здесь в общественной организации, передавал о пассаже, как приехавший в 1-ю армию помощник верховного начальника по санитарн[ой] и эвакуац[ионной] части генерал Поливанов[787]787
  Поливанов Алексей Андреевич (1855–1920) – генерал от инфантерии (1911), с 1912 г. был членом Государственного совета. В 1914–1915 гг. был помощником Верховного начальника санитарной и эвакуационной части принца П. А. Ольденбургского. Военный министр в 1915–1916 гг.


[Закрыть] был изумлен при представлении ему начальника санитарн[ого] отдела полковника Донштрубе[788]788
  Дон-Штрубо Василий Семенович (1864–?) – полковник (1910), и.д. начальника санитарного отдела штаба 1-й армии в 1914–1917 гг. Генерал-майор (1917).


[Закрыть] и его помощника – тайного советника д-ра медицины Феодосьева… Но… но… все личные и корпоративные обиды, учиненные нам, врачам, всеми этими диктаторами, провокаторами, узурпаторами и эксплуататорами разберем после войны в надежде, что нам и здесь помогут наши благороднейшие союзники, а теперь… теперь будем у вас, всесильных хамов, хозяев положения, хоть сапоги чистить, только – только умоляем вас – победите!! Скоро будет год кампании, и мы просим вас дать нам отчет, что вы за это время у неприятеля взяли и что вы ему отдали! Но, Бог даст, чем хуже – тем будет лучше!..

18 мая. До обеда прошел хороший дождичек, освеживший воздух. Мы все «перегруппировываемся», «выравниваем фронт», да «лихо отражаем наступление противника»; в качестве крупных трофеев телеграммами публикуется о захвате нами гуртов порционного скота у неприятеля. Под Перемышлем и Львовом дерутся, видно, во всю мочь. С плохо деланным пафосом в штабе говорят, что в Галиции дела наши идут отлично!.. Немцы, укрепившись на позициях по последнему слову технической науки, являются для нас неодолимыми, несмотря на малые количества войск, оставленных на них; главную массу войск они бросили в Галицию, где, мне думается, они добьются своей цели очищения ее от нас; на то они на этот раз – «проклятые» немцы.

Не предвидится и конца кровавому кошмару. Как я устал, устал… А для наших штабных эта война – как хорошо оплачиваемая статья; кажется, что чем дольше будет тянуться – тем будет желательнее. Узко одностороннее развитие их и ограниченность умственного кругозора – поражающи. Как я одинок здесь… Перспектива, что мне из-за кажущихся как будто интересов для моих ребят придется до последнего издыхания все служить и служить, и постоянно чувствовать себя совершенно инородным телом в хамской, пустой и пошлой атмосфере военщины, меня приводит в отчаяние.

19 мая. Погода ясная. Гродненская губерния в климатическ[ом] отношении, несомненно, превосходит наши средние губернии.

Источники военных информаций, помещен[ные] в газете, также все тенденциозны; читателю в них надо уметь разбираться и постигать все творящееся больше интуицией. Какими представляются мне артистами немецкие стратеги, сколько у них дерзания, какой широкий размах, мы… мы только отбиваемся; у них – вдохновение, творчество, у нас – консистория[789]789
  Выходит, что «гений и злодейство» – два совершенно совместимых друг с другом элемента… (Примеч. автора)


[Закрыть]!..

Получил письмо от брата Сергея, к[ото] рый под честным словом признается мне так: «Чем больше живу на свете – тем все более и более тебя оцениваю и понимаю». Bella gerant alii…[790]790
  Пусть другие ведут войны… (лат.)


[Закрыть] А у нас штабные больше ухаживают, флиртуют, веселятся да дуются в карты… Я – в абсолютном одиночестве от всех. Есть очень расположенные ко мне две женские души, к к[ото] рым и я чувствую то же, тепло переписываемся… И та, и другая стремятся приехать, ч[то] б[ы] лично повидаться; для меня же эта перспектива представляется какой-то тяготой, каким-то покушением на мою свободу, а потому и более нежелаемой, чем желаемой; как-то больше любишь «далекую», чем «близкую»… Да и сидящего во мне черта я давно перекрестил и приказал ему сидеть смирно… Мои дорогие Лялечка и Сережа являются для меня могучим нравственным memento[791]791
  Помни! (лат.)


[Закрыть] – нравственным даже в самом ветхозаветном смысле…

20 мая. За что ни возьмись, куда ни взгляни – везде как в капле воды отражается распроклятая связь со всей сложностью и совокупностью нашего общего треклятого нестроения[792]792
  В каждой мелочи отражается целая панорама русской жизни. (Примеч. автора)


[Закрыть]. Человек, воодушевленный делать живое дело, обречен у нас на борьбу с ветряными мельницами со всеми проистекающими из сего последствиями. «Энергичный» и «храбрый» наш полковник, к[ото] рому приказано быть акушером, то бишь начальником санитарного отдела (к[ото] рый, в плюс ему еще сказать, настолько имеет здравого смысла, что в отношении меня – единственного, хотя, в отделе – держит себя все-таки в подобающем решпекте; и помпадурское чувство, очевидно, иногда может шокироваться от официального подчинения корпусного врача фендрику!), сегодня на мое неоднократное ему напоминание о необходимости в санитарно-гигиенических целях систематических мной объездов частей армии ответил мне до цинизма откровенно, что-де вполне согласен со мной, но… но, видите ли, принужден не утруждать меня этими турне ввиду того, что должен будет давать мне «свой» автомобиль за неимением других в штабе; между тем на днях в штабе он, расшаркиваясь, искательно предлагал свою машину во всякое время дня и ночи для катанья в распоряжение дежурного и других нужных ему генералов; катанья же у нас устраиваются, конечно, не иначе как с женщинами. Такова общая закваска у наших сынов Марса (Ваала?) – все принести прежде всего в жертву своим пакостным интересам. И больше всего наши «витязи» лягают врачей, к[ото] рые от них так обидно страдают… Ну, потерпим до конца; сидят же подолгу в тюрьме с терпением… А ничто так не ослабляет энергии у человека, как провокация в нем недовольства и раздражения[793]793
  Презрением и ненавистью к правящей – казенной России, провидением караемой теперь, пылает мое сердце! (Примеч. автора)


[Закрыть].

И «мертвые воскресают»: известный Хвостов[794]794
  Хвостов Алексей Николаевич (1872–1918) – действительный статский советник (1914), камергер (1907), член IV Государственной думы в 1912–1915 гг., министр внутренних дел в 1915–1916 гг.


[Закрыть] («Прохвостов») – и тот со времени войны, оказывается, сильно эволюционировал влево[795]795
  Мотив: ущемление его личных интересов как владетеля поместий в четырех губерниях!! (Примеч. автора)


[Закрыть] (прилагаю вырезку из «Речи»)[796]796
  См. Приложение 7.


[Закрыть].

Получил с позиций письмо от «святой» сестры под псевдонимом «доброволец Николай Васильев» (письмо прилагаю)[797]797
  См. Приложение 8.


[Закрыть].

21 мая. Прелестная погода. Вчера вечером и сегодня слышатся колокольные звоны – наилучшая музыка для моей души. После «Прохвостова» признаки воскресения из мертвых проявил и высокий сановник Гурко[798]798
  Имеется в виду Владимир Иосифович Ромейко-Гурко.


[Закрыть], поведавший интервьюеру, что «после заключения мира деятельность нынешнего правительства должна подвергнуться коренному изменению» (речь велась о даровании безобидного существования полякам и о расширении прав общественных самоуправлений). Посмотрю на географическую карту да посоображу, как идут наши военные действия – ой как еще далеко нам осталось дойти до Берлина и до Вены! В действиях же наших – только одни успехи, расцениваемые нами лишь с точки зрения неудач в полном осуществлении читаемых нами в сердцах противника его конечных планов и грандиозных замыслов; мы торжествуем свою победу, если неприятелю не удалось еще пока отобрать у нас Галицию, не удалось ему пробраться до Риги, не удалось отхватить всей Польши, и в учет принимаем лишь одни неприятельские потери. Счастливые мы люди, что можем ликовать, что немцы не сокрушили нас в той мере, как они хотели бы; наметили они содрать всю шкуру с нас, удалось же им пока содрать лишь половину ее[799]799
  Теперешние события в Галиции. (Примеч. автора)


[Закрыть], и вот – ура, наша победа! Преблагодушно пустили мы недруга в свою житницу, прекрасно ему там дали покормиться и все с собой забрать[800]800
  Вторжение немцев в Прибалтийский край. (Примеч. автора)


[Закрыть], а потом стали «теснить», и опять – ура, победа[801]801
  И немцы-то при этом все остаются в дураках с своими глупыми планами, а мы… мы оказываемся лишь ловкими умниками!.. (Примеч. автора)


[Закрыть]!! И так в этом роде все время ведется наша кампания. Вся надежда, мне кажется, для нас только на время, да на неиссякаемый источник убойного «человеческого материала»…

А волки довольно чувствительно требуют, ч[то] б[ы] выть с ними по-волчьи: с подчеркиванием мне замечают, что я нигде не бываю – ни в кинематографах, ни на гуляньях, ни на катаньях… Полковник мой отлично отмебелировал себе квартиру и уже устраивает для нужных ему людей вечеринку с картами и прочими онёрами… А я… я… предпочитаю быть в «блестящем одиночестве»: при моей личной и мирской скорби мне так легче.

Зашел вечером после прогулки на Неман к сестрам в Гродненский госпиталь, у к[ото] рых ни разу еще не удосужился быть, несмотря на постоянное их приглашение как «доброго, хорошего Вас[илия] Павл[ович] а». Узнал, что будучи представлены все к наградам медалями одинаковых степеней[802]802
  Так как все одинаково усердно работали. (Примеч. автора)


[Закрыть], получили они медали разных достоинств: кто покрасивей и поинтересней были для дежурного генерала – то получили высшую степень, менее же соблазнительные для него получили низшие степени; «видных фамилий» также получили высшие степени медали… Мне было очень неловко перед сестрами. Опять симптом: как у нас применяется закон[803]803
  И воспитываются «маленькие люди» в понятиях о законности. (Примеч. автора)


[Закрыть]… «Горе вам, фарисеи-лицемеры… Гробы повапленные…»

Послал Сереже-брату письмо в деревню, пишу ему, между прочим, о «лопнувшем» глазе у моего сына – говорю, что на меня, как на библейского Иова, сыплются несчастья; от горя и напастей судьбы мне хочется… просто-таки хохотать и хохотать! Что? Куси вот! А не заплачу!

22 мая. Свершилось! По источникам военных информаций все у нас шло неизменно прекрасно, «дезорганизованных» и «глупых» австро-германцев «искусным управлением и маневрированием» наших войск мы постоянно колотили да колотили… Перемышль пал! Предвижу, несдобровать и Львову. На душе грустно-прегрустно; одно утешение – не послужат ли наши поражения с сотнями тысяч уложенных зря жизней к скорейшему обновлению нашей многогрешной Руси «Соединенных Губернаторских Штатов» – Руси беззакония, произвола, полицейского усмотрения и пр. мерзостей.

Совершившееся событие аппетита за обедом ни у кого не расстроило и не помешало нести всякие вздорные и пустые разговоры. Мы позорно разбиты… Ну, гг. военные, для пользы дела не нам ли, врачам, взять теперь командование полками и дивизиями? А вы продолжайте быть санитарными начальниками! Мне думается, что вы, гг. военные начальники, своим аморализмом значительно превосходите «жестоких» немцев, у к[ото] рых все-таки чувствуется какой-то идеализм, крепкое служение чему-то великому – святому; у них есть закон, высокое самосознание – «мы-де немцы», обожаемый кайзер, а у вас? Что имеете предъявить? Какие лозунги можете вы противопоставить? Для вас «закон – дышло», на первом плане широкое служение своим узеньким личным интересишкам, одному маммоне; ваша среда – не благоприятная ли культурная среда для мясоедовщины?! Горе вам, фарисеи, блудодеи и лицемеры, ублажители своих лишь утроб, без малейшего сознания своих общегражданских обязанностей!..

Радко-Дмитриев – балканский герой! – отстранен от командования 3-й армией[804]804
  Искусственно созданные герои и таланты – генералы Рузский и Селиванов – вовремя успели сойти со сцены! История их обязательно идеализирует настолько, что создаст о них целые легенды и сложит о них красивые пасторали для подрастающего юношества и институток. Искусственное создание героев при малейших успехах – явление обыкновенное во всех войнах (в русско-турецкую войну и капитан Штоквич, комендант Баязета, был беатифицирован!!) «То был век богатырей». Да был ли такой в действительности? Не простыми ли выдумками летописцев представляются все события «в историческом разрезе»? Не баснописцами ли являются историки, сквозь призму времени рисуя давно прошедшее в мифических прикрасах? Людям необходимы сказки! «Mundus vult decipi!..» «Мир жаждет подвигов!» «Земля скучает по великим зрелищам». // К историческому сентиментализму и идеализму в вопросе «о делании героев»… «Славны бубны за горами…» Верны слова проф[ессора] Хвостова, что великими людьми и героями часто в истории бывают те, к[ото]рые «по своим личным свойствам ничего выдающегося в себе не заключали, но были поставлены в исключительное положение, при к[ото]рых их действия вызывали особенно крупные и важные последствия», и наоборот. «История вовсе не в такой степени вообще является делом великих людей» (он же). Еще: толстовская философия о бессилии личности в истории… Все делает будто бы народ да настроение. Отрицательное отношение Толстого к действительным якобы двигателям истории – власти, гению, единичной личности… Деятели-де к[акой]-н[и]б[удь] эпохи часто лишь «маленькие люди», случайно вынесенные волной на поверхность исторических событий: «Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории»!! В какой степени прав Толстой, признающий решающее значение только за народом и армией и отрицающий всякое значение личности полководцев и отдельных героев? (Примеч. автора)


[Закрыть]. Пленные немцы говорят, что летом пособерут они хлеб, а к осени хватят Варшаву. Не случилось бы этого еще гораздо ранее!

23 мая. Погода райская; в резком контрасте с ней трагически складывающиеся для нас события текущей великой войны… Перед германцами мы оказались полными банкротами; не пора ли капитулировать? Интересно, как будут теперь извертываться военные обозреватели прессы, убаюкивавшие общественное мнение нашими quasi-успехами? Вырезки из последних №№ газет с рассуждениями по случаю нашего поражения в Галиции собираю… Утешают публику, что нахождение в руках противника Перемышля не помешает-де нам его опять взять обратно! Благодарю покорно. Ведь и пределы терпения, наконец, не могут же быть безграничными. Опять брать Перемышль и завоевывать Галицию, равно отвоевывать захваченные у нас земли?! Начинать сказку о белом бычке с новыми стотысячными жертвами?! Это при могуществе-то оборонительных сооружений у противника, к[ото] рого не в состоянии из них вышибить ни мы, ни наши союзники?! Италия теперь для нас соломинка, за к[ото] рую мы цепляемся. Не надо обладать особым даром предвидения, чтобы утверждать, что скоро, может быть, покажет себя и германский флот, якобы запертый в Кильском проливе…

Грустно читать приказ Верховного главноком[андующ] его от 30 апреля за № 321, объявляющий о высочайшем даровании ему «Георгиевского оружия, украшенного бриллиантами с надписью «За освобождение Червонной Руси»». Из Львова уже идет усиленная эвакуация…

Ужасную вещь по неожиданности мне пришлось услышать сегодня в разговоре за обедом с почтеннейшим профессором стратегии в Никол[аевской] академии Генер[ального] штаба полковником А. А. Незнамовым[805]805
  Незнамов Александр Александрович (1872–1928) – в 1904–1905 гг. занимал должность старшего адъютанта штаба 35-й пехотной дивизии, в которой служил В. П. Кравков. Генерал-майор (1915), командир 102-го пехотного Вятского полка, в 1916–1917 гг. занимал должность генерал-квартирмейстера штаба 7-й армии, с мая по август 1917 г. – и.д. начальника штаба 7-й армии. В советское время – профессор Академии Генштаба РККА.


[Закрыть]: на мое к нему обращение, что-де вот, А[лександр] А[лександрович], вам теперь будет богатый материал для поучения своей аудитории касательно всех операций текущей войны, он мне с сокрушенным сердцем ответил, что научно-критическому разбору эти операции подвергать будет совершенно невозможно по цензурным условиям; а когда я наивно-удивленно спросил его, да как же будет писаться правдивая история наших военных действий, ч[то] б[ы] избегать на будущее время сделанных, может быть, нами ошибок, он отвечал: «Да так, как пишут теперь в газетах». О, Боже мой, да неужели это так?! Берет жуть и отчаяние за судьбу России…

3-й Сибирский корпус у нас из армии убирается, на место его становится 34-й армейский. Формируется штаб 13-й армии, куда отойдет теперешний северный район нашей армии. Не без тревоги надо взирать на Финляндию…

За короткое время второй случая заявления мне жалоб чиновников отдела, что приходящие с ходатайствами врачи предлагали им взятки; российская действительность, очевидно, их к тому воспитала… О, несчастная наша Русь, опекаемая воспитателями, развращенными продажностью, деспотизмом, самодурством, лицемерием, угодничеством, лизоблюдстовм, холопством, кумовством, неряшеством, с органически укоренившимися повадками создавать одну лишь видимость, представлять все лишь с казовой стороны то, что в сущности гнило и смердит… Каковы попы – таковы и приходы… Безнравственные формы жизни россиян теперь строго карает неумолимая Немезида, попустившая железной пятой стать на нас противнику. Карта наша жестоко бита и ставка проиграна; маски сняты, смылись румяна. Вразумлены ли хотя бы в малой мере (ч[то] б[ы] чуточку хоть затронулась совесть) двигающейся лавиной наших катастроф вы – вы, подделыватели правды, вы – вы, надменные и крикливые фальстафы, вы – вы, грозно бряцающие чернильными перьями скорбные головами наши военачальники, вы – вы, все идейное содержание которых исчерпывается узкоэгоистическими расчетами и вопросами карьеризма, вы – вы, самодовольные, с грабительской идеологией ротозеи во всем, что непосредств[енно] не касается вашей личной утробы, вы – вы, мишурные генералы – генералы «от протекции»? Что ваша лубочная работа в сравнении с филигранной работой в деятельности нашего противника?! А какую ценность может представлять наша военная дисциплина – обезличивающая, основанная на запуганности и зацуканности человека, нервом которой является не честь, а страх и боязнь?!

Не выйти несчастной России из состояния трупного разложения, пока ее армия не перестанет быть слепым аппаратом для обслуживания лишь интересов этих осиных гнезд – зажравшихся привилегированных групп моншеров, для защиты их от «внутреннего врага», и пока не водворится на матушке на Руси такой режим, ч[то] б[ы] высочайшие манифесты предпосылались формулой: «Мы, Божьею милостью и волею просвещенного народа»! Окажут нам великую услугу в этой реформе наши благороднейшие союзницы – Англия, Бельгия и Италия.

Наши общественные силы, дружно с армией работающие теперь в преодолении внешнего врага, работающие хотя и в хаотической дезорганизованности за отсутствием для них в мирное время (не по их вине!) предварительного стажа и надлежащих навыков, оказались на высоте своих принципиальных задач, найдя в себе, скрепя сердце, мощь, ч[то] б[ы] забыть пока все личные счеты и обиды, систематически чинимые им грешной нашей правительственной властью, и идти теперь рука об руку с ней. Создавшееся положение должно много обязывать!! А теперь, пока вы все, сюсюкающие и не сюсюкающие штукмейстеры, «г-да ташкентцы» всех рангов, стоящие у кормила правления Россией и командования миллионными армиями, потрудитесь несколько поджать свои хвосты, поумерьте свое озорство, и свое обращение с нами, изгоями, привести в соответствие со степенью оказанных вами услуг истекающей теперь кровью нашей общей родине!!

24 мая. Вчера только отметил в дневнике свое предвидение, что немецкий флот еще покажет себя в свое время, как сегодня уже читаю телеграмму от штаба Верховн[ого] главнок[омандующ] его: «Обнаружены значительные силы германского флота в средней части Балтийского моря…» Со дня на день надо ожидать десанта, хотя в той же Виндаве[806]806
  Виндава – уездный город Курляндской губернии, ныне Вентспилс, портовый город республиканского подчинения в Латвии.


[Закрыть] – и вся Прибалтика с своими баронами вплоть до Риги будет от нас отхвачена, а там… там недалек, мне кажется, и момент, когда начнут эвакуироваться из Петерб[ург] а. Стратеги наши только руками разводят от удивления, откуда только силы берутся у тевтонов, о к[ото] рых все писалось, что они и с голоду скоро подохнут, и людей-то у них почти не осталось для комплектования войск, и т. п. басни.

Положение наше в Галиции продолжает быть паршивым, и Львову, очевидно, несдобровать[807]807
  «Так кончится пир наш бедою…» (Примеч. автора)


[Закрыть]. О критическом фазисе генерального сражения в Галиции из газетных обозревателей один только Оглин[808]808
  Оглин – псевдоним Александра Николаевича Максимова (1872–1941), публициста газеты «Русские ведомости» в 1913–1917 гг.


[Закрыть] из «Рус[ских] ведом[остей]» пока помалкивает разбором; одобряю его, если им руководит здесь честное побуждение – или писать правду, или же совсем ничего не писать. Действия немцев и на суше, и на море представляются нашим воякам величавыми, методичными, планомерными…

Заехал ко мне офицерик – жених той «святой» сестры с мятущейся душой, прося сообщить, где она теперь…

На западном фронте у наших союзников по-прежнему ни тпру, ни ну.

25 мая. Погода держится хорошая. Штабные и все воинство в Гродно развлекаются себе кинематограф[ом], цирком, усиленным флиртом, картами… «Ходят птички весело по тропинке…» Дежурный генерал Жнов, георгиевский кавалер на теплом местечке, проявляет большую осведомленность по личному составу находящихся в Гродно баб, чем по своим прямым обязанностям, вся тяжесть коих возложена им на верных рыцарей пера, ему же остается одно подписывание; ему очень завидует наш «храбрый» полковник, всячески стараясь поставить себя по отношению к санитарн[ому] отделу тоже в роль лишь шефа. Нравственность-то нашего прогнившего офицерства какая-то своеобразная – кастовая; представляются они мне все какими-то жвачными животными, живущими только желудочно-похотливыми вожделениями, узколобо смотрящими на себя как на центр вращения земли, долженствующий как бы смысл бытия своего полагать не в служении обществу и государству, а наоборот – считающими и общ[ество], и госуд[арств] о обязанными служить им. А такая жизнь – день да ночь, сутки прочь – без гражданского гвоздя в голове, пустопорожняя, с узким, ограниченным счастьишком. Эти душевно приземистые служители Молоха – для них бабы, жратва, денежные оклады, погоня за орденами составляют все содержание жизни. Грустна наша Русь-матушка, правимая до сего времени столоначальниками, Русь – недугующая, страждущая, терзаемая и раздираемая произволом и беззаконием утробных наших патриотов – кормчих государств[енного] корабля, начиная со своекорыстной придворной клики, кончая последним урядником, в отношении народного экипажа полицейские меры репрессий и торможения умственного развития возводящих в идеал воспитания. Работают у нас тысячи комиссий, вводятся реформы, есть и Государств[енная] дума, но… но… как-то все новое неудачно подгоняется под старое с дурным запахом; не программно, а случайно, никакой преемственности в реформаторск[ой] работе; выходит не новая стройка, а лишь пристройка; новое вино вливается в старые мехи[809]809
  Результаты-то бумажные да частные – гомеопатические, никчемные без реформы общего строя. (Примеч. автора)


[Закрыть]… Видятся лишь одни ярлыки, и установления лишены бывают всяких признаков. Что ни делается – выходит постройка для постройки, как искусство ради искусства… Зато мы можем гордиться поэзией строчения и канцелярского эстетизма… бумагами с закавыками да подвохами…

Не верится как-то в могущий скоро наступить в России ренессанс. Несчастье России, что и хорошие-то в ней формы правления испакощиваются гнусными приемами управления!.. Политика правительства нашего, поставленного в переживаемый теперь родиной критический момент в повелительную необходимость опираться на поддержку общественных сил, напоминает мне во многом идеологию армянина: «Твоя жена – моя жена, моя жена – не твоя жена»; из опаски перед кажущимися слишком сильными группировками объединенных сил общества – нет-нет, да и воздвигаются препоны, напр[имер], хотя бы по вопросу о допущении союзов, кредитных и других кооперативов… Против такой тенденции правящих сфер протестует даже «Новое время». Кто истинные, настоящие вредители России? Кто виноват в создании на Руси такого прискорбного положения, что находятся в ней люди, страстно любящие свое отечество, к[ото] рые, тем не менее, могут только радоваться (конечно, сквозь слезы!), что нас теперь бьют немцы? Бывает же такое психическое настроение, что и страстно любящие детей, но взаимно друг друга ненавидящие родители начинают «драться» своими детьми!

26 мая. Господь послал нам еще утешение в лице новых союзников: Республика Сан-Марино объявила войну Германии и Австро-Венгрии, выставивши армию из 8 рот по 150 человек в каждой! Наша 10-я армия разделяется: северный район за Неманом переходит в формирующуюся 13-ю армию.

По официальным телеграммам мы все «продвигаемся», в благоприятных условиях «перегруппировываемся», «выравниваемся» и лихо отражаем противника, к[ото] рый, между тем, с той же настойчивостью продолжает прогрессивно забирать наши территории. Да что наше вооружение по сравнению с немецким? Пистонное, фитильное ружье по сравнению с пулеметом! Пигмеи мы, а они – великаны! Что наша авиация? Какая-то бутафория!

Встречаюсь с милыми сестрами, к[ото] рые мне горько пеняют, что я их забыл и совсем у них не бываю. Не видит меня никто ни в цирке, ни в кинематографах, ни в прочих местах общественных развлечений. Это – правда. Я предпочитаю одиночество; гуляю – так ухожу куда-н[и] б[удь] поглуше; глубоко – как, пожалуй, никто из моих сослуживцев – переживаю постигающие и еще впереди предстоящие наши неудачи. Ничто не мило кругом. Да и по мотивам чисто семейным – могу ли я стремиться к личному счастью, или даже подобию счастья, когда внутренний голос мне постоянно твердит: «А что будет чувствовать и скажет моя бедная Ляля?» Крепко засела во мне потребность в нравственных веригах – в подвижничестве. Самоуглубленная непричастность к окружающему растет; не в состоянии отождествиться со службой и слиться с действительностью, творимой людьми; живу не в реальных условиях жизни, а в мире «творимых легенд», в грезах, в мечте, в «духовном граде». Скоро, кажется, решусь не ходить даже на общую обеденную трапезу в свой штаб, реже буду соприкасаться с хамством, обо всем рубящем с плеча, мало проученным переживаемыми армией неудачами, ч[то] б[ы] покаяться в глазах своих…

27 мая. Вяло и тупо влачится время. Непроглядная, саднящая тоска и обида на жизнь точит сердце. В крикливой критике тевтонских «жестокостей» много фарисейства: война есть мерзость, и как мерзость должна иметь свою типичную стильную физиономию, ч[то] б[ы] в драке не жалеть волос – были бы с высокой температурой страстной. Какие там у нее могут быть «правила» и «законы»? Здесь все дозволено! В ослеплении взаимной друг к другу злобой люди как звери, какое там «должны сохранять уважение перед противником»? Война – не борьба в цирке, не спорт, в к[ото] рых существуют известные правила: «нельзя ставить подножку», «нельзя давить за горло», «нельзя ломать пальцев» и т. д. Здесь – жарь вовсю и дерись, чем попало: царапайся, грызись, души!.. Все средства должны быть хороши для сокрушения противника…

По соседству с нашей за Неманом будет сформирована не 13-я армия, а 5-я.

Союзники наши пока только все показывают лишь кулаки тевтонам, суля лишь впереди всякие для них страсти; теперь же лишь «успешно продвигаются», стоя на месте и крича на весь мир, что-де заняли при продвижении ¾ или ½ такой-то усадьбы, или подстрелили у неприятеля пушку!! Официальный наш военный орган – «Русский инвалид» – успокаивает и утешает нас, что-де очищение Перемышля нельзя считать успехом стратегии противника, а только их тактики! «У вас очень сильно разболелся запломбированный зуб? Но это – ничего-ничего, боль отраженная!!»

Нововременные иудушки, не переставая все время подзуживать и разжигать взаимную национальную вражду в населении, сегодня в руководящей статье уже взывают к читателям «забыть все внутренние партийные и иные счеты и раздоры и как можно теснее сплотиться, ч[то] б[ы] натиску сильного врага дать отпор всей мощью русского народа», не подходящий-де момент теперь, при переживаемых исключительных условиях жизни, вносить фермент нездорового брожения в обществ[енное] настроение. Ну, спасибо, что хоть на этот раз оставили свое привычное гаерство и улюлюканье по части жидов, кадюков, инородцев. Они обращаются и к нашим кормчим корабля с такой тирадой: «Внутренней политике всего нужнее сейчас (это восхитительно – «сейчас»!) блюсти спокойную благожелательность к обществу, ч[то] б[ы] поддержать в нем внутреннюю связность разнородных его частей и, елико возможно, избегать резких и раздражающих действий, которые, к сожалению, сильно укоренились в привычках и нравах некоторых наших ведомств, причастных к внутренней политике» (№ от 25 мая). Это – «сейчас», ну а потом, после войны? Об этом – отвечают – поговорим и подумаем после. А «ущемленные аффекты» россиян, а воспитанное действиями администраторов – «шалунов» и «озорников» – хроническое к ним недоверие общ[еств] а?! В будущее курса нашей политики нечего-де теперь заглядывать, когда военные обстоятельства требуют всеобщего объединения, да еще «весьма срочно»! Ведь так у нас на Руси привыкли бороться и с эпидемиями, не предпосылая этому никаких мер органического строительства; на охоту едут, не кормивши собак… А ну-ка, тонущий толстопузый богач, обещающий за спасение свое заплатить всеми своими капиталами, возьмет потом, как его вытащат из воды, да и расплатится лишь двугривенными?! Единение власти с обществом и народом надо было культивировать задолго еще до войны; представители власти еще многого не уплатили по векселям тому и другому; кредитоспособные ли вы, гг.?

28 мая. Погода неизменно ясная, голубая. Душевное настроение – andante[810]810
  Умеренное (ит.)


[Закрыть], с обычным умозрительным погружением в свое нутро.

Идут наикровопролитнейшие бои в Галиции, а официальные телеграммы из трофеев только и могут похвастаться, что «нами взято 300 пленных и 2 пулемета»! Вообще официальная часть не у нас лишь, но и у союзников могла бы служить благодарной темой для Джерома Джерома или Марка Твена[811]811
  А то вот в «Огоньке» № 21 «Герои и жертвы Отечественной войны» представлен портрет и нашего подполковника Комаревского – «контуженного» из категории шантанных рыцарей! (Примеч. автора)


[Закрыть].

Идет нервная работа по снабжению войск против нового элемента борьбы – удушающих газов.

Прехарактерные получились бы результаты точного и беспристрастного (главное – безбоязненного!) расследования по вопросу, что представляют собой все эти «контузии» у офицеров, с к[ото] рыми они эвакуируются и часто совсем уже не возвращаются в строй!

Мне стыдно бывает перед бедными евреями: им официально плюют в физиономию, всячески их травят, а требуют, чтобы они за это самоотверженно с нами вместе проливали кровь против нашего врага!.. При неудачах, прежде всего, нимало сумняшеся, заподазривают в предательстве «жида».

Да придет царствие Твое, и да заблещет миру правда Дон Кихота! Высочайшим приказом от 3 мая награжден орденом Св. Анны 1-й степени. Послал, ч[то] б[ы] порадовать этим, письма моим ребятам[812]812
  Не будь у меня ребят – зачем мне и ордена, и чины?! (Примеч. автора)


[Закрыть].

Какой подходящий момент был бы теперь переиздать мою книгу, но… но «служенье муз не терпит суеты»; для этого мне нужен порядок жизни с уютом, удобствами, покоем, правильно размеренный темп жизни. Могу писать, сочинять лишь не спеша, «как гастрономы едят дупелей». Не считаюсь я в своей работе и с требованиями рынка в смысле стяжательных и спекулятивных целей; утилитаризм мне всегда претил. Да вообще в житейских премудростях я еще большой ребенок… Не делец я, а больше философ, поэт – не в стихах, а в прозе, оторванный от практических задач жизни, неприспособленный и безучастный к ней. Всечеловек я, со страждущей, далекой от окружающего мира душой. Не чужд суетного самолюбия, но в тщеславии – не грешен. Вмещаю в себе и Безухова по исканию правды и смысла жизни, а также – и Каратаева по тенденции к простоте жизни и нравов. Моя вечная боль совести и покаянная рефлексия – «никогда сердце не бывает на одном месте»! Хватит ли у меня сверхчеловеческого мужества, ч[то] б[ы] не постыдиться со всей откровенностью обнажить свою душу – всего себя с интимной, духовной стороны? Еще не развеялись искорки Божии невытравленной моей души. Души? Какая она у меня? Аскетического склада[813]813
  Со средневековым еще представлением о грехе, диаволе… Для меня еще жив Бог – гневный, карающий, запрещающий земные радости, Бог в произведениях Островского и Мельникова-Печерского. (Примеч. автора)


[Закрыть]. «Бог у меня всегда в душе – Ему я воздвиг жертвенник»[814]814
  Много провиденциального и астрального в моей жизни… (Примеч. автора)


[Закрыть]. Меня привлекает иночество… Тоскую по вере… Горю духом поэзии, проникнутым тихой скорбью угасающего быта дворянских гнезд, погибающей красоты забытых старых усадеб – храмов, могил предков и всего прошлого… Родина, родина… А это что-то теперь для меня лишь мечтаемое… Живое чувство ее перешло в пиетет к ней… Это обетованная моя земля… Я – певец рязанского неба, лугов, рощ… «Родина милая, сына лежачего благослови, а не бей!..»

29 мая. Изнемогаю от жары и челюстей адовых, держащих меня здесь в «бушующей человеческой буре». Hannibal ante portas![815]815
  Ганнибал у ворот! (лат.)


[Закрыть] Немцы уже у Львова, предлагая нам «покорнейше выйти вон» из Галиции, а в телеграммах все стереотипное «мы успешно отражаем…» Фельдмаршал же Френч[816]816
  Френч Джон (1852–1925) – английский фельдмаршал (1913), главнокомандующий британскими экспедиционными силами в 1914–1915 гг.


[Закрыть] с энтузиазмом доносит, что «24 мая у леса П. мы удачно взорвали мину, заложенную под германские окопы». Ну, с этим вас и поздравляю!!

В прессе, даже и не желтой, не прекращается еще разухабистое глупое глумление над врагом вместо призыва брать пример с него и подражать тому, в чем его сила. Да пошлет Господь, ч[то] б[ы] война основательно воспитала бы навыки к общественной самодеятельности, и скомпонованные наскоро организации явились бы вновь налаженными в спокойный период жизни!

В Петербурге открылся IX Всероссийский съезд представителей промышленности и торговли для мобилизации сил по устранению переживаемого хозяйственного кризиса и по скорейшему удовлетворению острых нужд армии и страны. Со стороны властей съезду, конечно, предоставлено было говорить обо всем, кроме «да и нет не произносить, черного и белого не упоминать». Жизнь же… гонят ее в двери – а она прет в окна… Положение же все остается таково, что на матушке на Руси по поводу чего бы ни собирались съезды, и по каким бы вопросам ни шли дискуссии – а все как шило из мешка неизменно выпирает колючий, жгучий капитальный вопрос о необходимости культурных условий существования и деятельности – фактического и полного осуществления, наконец, основных начал, возвещенных Манифестом 17 октября, до сих пор остающихся во многом еще мертвой буквой. Продажная, изменническая желтая пресса уже обеспокоена проснувшейся у нас общественностью и в отчаянии кричит, что-де должны же быть пределы допустимого в государстве свободного действия организационных общественных сил!.. Что вся беда на Руси лишь от «фармацевтов» да жидов. Нововременский иудушка приглашает съезд не затрагивать вопроса о «вероисповедных» и проч. «путах и препонах», к[ото] рыми скованы кровавые условия российской жизни, подчеркивая чрезвычайную угрозу, представляющую движущегося на нас врага – «беспощадного и неумолимого», что-де «при победе немцев IX съезд будет последним» (sic!). В прогрессивной печати раздается кличь о необходимости немедленного созыва очередной сессии законодательных учреждений. Достойно и праведно сеть!