Текст книги "Секта Анти Секта. Том первый. Осколки"

* * *

В те счастливые годы свои жизни Вилор ещё даже не ведал, что по настоящему это была его первая и последняя любовь. Он видел и чувствовал в Элине своё продолжение, а её стал со временем считать какой то частью себя, настоящей частью. А настоящее всегда приходит незаметно и ненавязчиво, как восход солнца ранним утром, который приходит сам, но словно по расписанию.

Остроту чувств добавляло и близкое дыхание смерти, которое чувствовали, но о котором старались не думать. Ведь на войне фронтовая любовь могла внезапно закончиться, хотя полевой госпиталь и был в относительном тылу, хотя этот тыл абсолютно не гарантировал никого от падения бомб и снарядов.

Ведь бомбы отнюдь не предназначены для терапии, как это случилось с Усольцевым, но для иного, а именно для банальных убийств. И всё же, несмотря на войну и страдания людей, молодость Вилора, его стремление к жизни и любви убирало страх в нём самом и помогало окружающим людям.

Этой весной он начал свои эксперименты по изготовлению имунноусилителя, который получил название мериллит, которое символизировало уязвимость, хрупкость и прозрачность человеческого организма.

Лекарство это создавалось большим и терпеливым трудом. Утренние весенние прогулки с Элей у них были не простыми. Они охотились и добывали в полях ящериц. Общеизвестно, что ящерица одно из древнейших созданий природы Земли и в ней скрыта тайна начал жизни, в том числе и человека, являющемуся его как бы далёким потомком (ну, по крайней мере так считают официальные дарвинисты, – автор тут ни при чём).

Ещё современные ящерицы считаются «бедными» родственниками давно вымерших динозавров, которые жили миллионы лет, но вдруг внезапно исчезли по неизвестной науке причине. Эти пресмыкающиеся не спят, а впадают в своеобразную кому, и, главное, они чемпионы среди всех животных по отращиванию утерянных частей тела, а именно – хвоста, а некоторые экземпляры и не только хвоста. Как обычно, к очень великим открытиям ведут не только бессонные ночи будущего гения, а способность к наблюдению, вдумчивому анализу, а, главное – изначальная интуиция.

Как выяснилось в данном случае, наш герой обладал всеми этими качествами, необходимыми для настоящего учёного, да и любого творческого человека.

Итак, мериллит был изготовлен путём опытных изысканий нашего молодого учёного на основе полученных им экстрактов слюнных желез пойманных ими с Элей во время этих утренних прогулок ящериц.

Позднее в препарат он начал добавлять и экстракт тимуса – вилочковой железы, отвечающей в организме за его рост и иммунную систему. Кроме ящериц Зимина привлекали и земноводные: обыкновенные лягушки, – вернее не они сами, а их эволюционный маршрут и генетическая трансформация от икры и головастика в конечный продукт, что казалось сродни превращению гусеницы в бабочку.

Но этих земноводных он решил оставить на потом, на мирную жизнь, коли она с ним когда то, наконец, случится. Условия на войне слишком неподходящие для резания лягушек, «бандитизма» и более, что ли, натурального тут хватало с избытком. На войне злоба дня вопроса требовала от Зимина ускорения выздоровления людей на основе поднятия их иммунитета.

Со слюнной железой и вытяжкой из неё у них особых проблем не возникало, просто получение этой вытяжки требовало много времени и кропотливого труда.

Сложнее всего было с тимусом, связанным с иммунитетом организма, экстракт гормонов тимуса получить не удавалось. Дело в том, что у старых особей ящериц тимус с возрастом становится меньше, чем у молодых, как, впрочем и у людей. Поэтому для экспериментов им нужны были только молодые экземпляры.

Все свои опыты он делал в маленьком закутке, гордо именуемым его кабинетом, в котором он ранее спал один, а сейчас вместе с Элей. Вся его научная лаборатория, кроме нескольких скальпелей, включала в себя электроплитку и часто заменяющий её примус, пару тиглей и несколько шприцев…

Зимин не имел садистской привычки вивисекторов от науки, режущих трепещущую плоть, как при жертвоприношении, ящерицы перед резекцией получали изрядную долю морфия, с тем, чтобы впасть в абсолютный сонный транс, да так в нём и навеки остаться. Итак, экспериментальная партия препарата под названием «мериллит» была готова: дело было за его применением.

И испытать его Зимин решил на пленном фрице, а Ясенскому доложить уже позже о результатах эксперимента. В том, что они будут положительными, Вилор не сомневался. Эля же полностью на него полагалась, фронтовой муж был в то время для неё полубогом.

В реабилитационную палату немца принесли два дюжих санитара. Зимину представлялось, что доза препарата должна быть соответствующей тяжести ранения. В данном случае повреждены были кости, поэтому доза должна быть максимальной. Но что такое эта максимальная доза, если вытяжка с одной железы составляла тысячную долю грамма? Вернее будет сказать, на фрица придётся потратить весь его скудный запас, ведь для получения мериллита, всего одного кубика раствора ему пришлось сделать около пятидесяти операций на ящерицах, лишив их собственной жизни ради продления жизни только одному человеку, и то врагу…

И тут на Зимина вновь накатило сомнение, но уже по другому поводу. Он уже было вознамерился сделать раненому первый укол чудесной сыворотки, как вдруг почувствовал, что зря ничего не сказал начальнику госпиталя Ясенскому. За почти два года работы и службы под его началом, Вилор проникся симпатией и даже любовью к этому удивительному для тех времён человеку, поэтому не сказать об опытах Бруно Михайловичу теперь показалось ему предательством:

– Я пойду к подполковнику, Эля, – сказал он жене, и та, подойдя, поцеловала его в губы нежным и преданным поцелуем, от которого Зимин ощутил не прилив гормонов, а благодарность и радость сердца, которое как бы охватили волны этих чувств.

Ясенский был у себя в кабинете один, просматривая последний номер «Красной звезды». Он обращался иногда со своими подчинёнными по старинному, по дореволюционному:

– Ну что, батенька, дорогой мой, ещё месяц, а может и меньше, и мы в Берлине!

Такое обращение к себе, человеку в два с лишним раза моложе подполковника, всегда смущало Зимина до побурения щёк.

Изнутри он смутился, да вида не подал, пришёл ведь с таким вопросом, что Ясенский вдруг сам его спросил:

– Что такой серьёзный, с немцем, что ль чего не ладно?

– Точно, с немцем, товарищ подполковник, – Вилор даже обрадовался такому обороту и продолжал, – но с ним всё в порядке, и думаю, будет ещё лучше.

Тут со мной небольшой непорядок… И Вилор выложил своему начальнику всё как есть. Наступило небольшое молчание, которое нарушил вновь Ясенский:

– Зря конечно, ты сразу всё не сказал. Если честно, то и не очень то мне верится в твой препарат. Но вреда от него уж точно не случится. Ты Зимин, человек даже более интересный, чем я предполагал. Давай, пробуй, но пока никому ни слова. Кто ещё в курсе дела, кроме нас с тобой?

– Элина.

– Понятно, я мог бы и не спрашивать, – Ясенский улыбнулся какой то доброй, понимающей улыбкой, которую Вилор так любил, – Это всё?

– Да.

– Тогда иди и приступай. Вечером придёшь ко мне и расскажешь о технологии приготовлении препарата.

– Разрешите идти?

– Ступай сынок, с Богом.

Окрылённый поддержкой, Зимин вернулся к себе в каморку, Эля взяла шприц и они пошли испытывать чудо-лекарство на немецком обер-лейтенанте.

Шло время и час победы в войне неуклонно приближался. Раздробленность бедренной кости, такое, как у Ганса (так его звали), обычно заживало в течении двух-трёх месяцев, затем следовало долгое хождение на костылях и тогда наш немец был бы готов к трудовому фронту, чтобы восстанавливать хозяйство им же самим порушенной страны.

Препарат вводили два раза – утром и вечером. Тут возникла ещё одна проблема: нехватка самого препарата из-за недостатка сырья. В интересах секретности для ловли ящериц никого привлекать было нельзя. Поэтому у Вилора с Элей каждое утро начиналось с того, то они с ней выходили на охоту в буквальном смысле этого слова.

Весь персонал был уверен, что их утренние прогулки связаны только с любовью, дабы побыть в одиночестве. В одиночестве с собой и набирающей силу весной. Любовь была в этом деле идеальным прикрытием. Впрочем, то, что сейчас описывается, отнюдь не шпионская история…

Ганс оклемался быстро, увидел, что его лечат, и лечат даже как то странно, с какой-то непонятной для него любовью, убивать его никто не собирается, и повеселел, хотя и лежал в одной палате с русскими бойцами, под прицелом их, честно говоря, не очень дружелюбных взглядов.

Пока ещё нога его была подвешена и вставать он не мог. На второй день пришли люди из разведки, допросили его. Ничего особенного они не узнали: то, чего им было неизвестно, пленный рассказать не смог, кроме разве что имён своих родителей, да номера войсковой части.

Фронт за прошедшие двое суток откатился ещё дальше на запад и война близилась к своему логическому концу. Шли последние дни победоносной весны, Советские войска штурмовали Берлин, а полевой госпиталь жил пока своей прежней жизнью: одних бойцов отправляли в глубокий тыл, других на передовую, кто то попадал в мертвецкую. А Эля два раза в сутки делала укол препарата Зимина выздоравливающему фрицу.

Прошло ещё три недели, за которые великая мировая бойня успела завершиться, и тут сделали снимок ноги немца. Просмотрев его, Зимин помчался к Ясенскому. Тот взглянул снимок, и дал добро на постановку Ганса на костыли, сняв его с растяжек раньше срока более чем в два с лишним раза. Препарат, несомненно действовал, и действовал просто замечательно.

Ясенский, на свой страх и риск, дал команду двум санитарам по утрам ловить молодых ящериц и относить их Зимину, соблюдая абсолютную секретность. Раненые ещё продолжали поступать, много было и тех, кто не подлежал транспортировке в тыловые эвакогоспитали. Зимину сразу стало легче. Теперь он занимался только изготовлением мериллита и началось его применение на всех тех выздоравливающих больных, кому он был необходим более всего.

Ясенский с Зиминым наконец решились доложить о препарате по инстанции сразу же после положительного окончания эксперимента по его применению на группе выздоравливающих бойцов. Победный май подходил к концу, поток поступающих раненых постепенно иссякал, и, наконец, совсем прекратился. Госпиталь готовился к расформированию. Военные врачи становились более не нужны, фронта более не было, зато гражданские врачи требовались всегда.

Вилор написал отчёт о лечении препаратом Ганса и группы советских бойцов и отдал его на рассмотрение начальнику госпиталя. Тот на его основе написал сообщение об открытии нового эффективного имунновосстановительного препарата и отправил её по инстанции.

В начале июня немец уже начал ходить без костылей, однако вскоре за ним явился конвой и отправил по назначению, наверно в трудовой лагерь для военнопленных. Тяжелораненых, но ускоренно выздоравливающих бойцов также отправляли на Родину, кого то комиссовали, а иных на продолжение лечения.

В последнюю свою встречу с Зиминым, уже перед его отъездом домой, Ясенский спросил Вилора:

– Что будете делать дальше? Будете работать в терапии, или перейдёте к нам, в хирургию и травматологию? С пресмыкающимися вы прекрасно справляетесь, – Ясенский вновь улыбнулся своей доброй бархатистой улыбкой.

– Пока не знаю, Бруно Михайлович. Сейчас вернусь в Москву, маму не видел два года, это самое главное. Вряд ли я буду хирургом, не чувствую в себе призвания, а настоящим хирургом надо быть таким, как Вы!

– Благодарствую, батенька, Бог помогает. Ну что ж Ваши документы с Элиной готовы, можете хоть завтра отправляться до дома, желаю вам обоим счастья.

И старый хирург, произнося последние слова с еле заметной дрожью в голосе, сделал шаг к Зимину и крепко обнял того. Последняя минута прощания с Ясенским запомнилась Вилору на всю его долгую жизнь…

Наутро они с Элиной покинули такой родной, но ставший уже не нужным госпиталь.

* * *

Раннее утро, странное, полудремотное состояние. Первая мысль, возникшая на пороге включения в реальность: «Проснулся я или ещё сплю? Но в тот же миг голос проводника развеял его сомнения: «Пассажиры поднимайтесь! Наш поезд через час прибудет в столицу нашей Родины!». Зимин медленно открыл залипшие за ночь глаза. На удивление певучий голосок проводницы принадлежал довольно пожилой женщине, проходящей мимо верхней полки, где он проводил последнюю командировочную ночь.

Зимин быстро встал, умылся, оделся, приготовился к выходу. Он неплохо выспался, однако всё ж, на душе его было неспокойно. Вопрос индивидуальной дозировки препарата до сих пор не был решён. Выходило так, что кроме его интуитивного знания, которое проявлялось при назначении препарата персонально каждому больному, общий алгоритм применения и дозировки, доступный среднестатистическому врачу, был пока недоступен и его пониманию.

Он понял пока одно – что передозировка мериллита могла быть смертельной. Но обычными медиками совершенно не учитывался фактор страха смерти у самих больных, зачастую и без всякого повода. Но у последнего больного этот повод как раз был. Нужно было теперь идти с отчётом о командировке к Шефу, а докладывать то особо было и нечего…

Лаборатория Зимина подошла уже к созданию нового препарата поддержания и продления жизни, могущий применяться не только в хирургии и травматологии и которому Вилор дал имя радоцит, а они до сих пор не поняли принцип дозировки базового лекарства. Часа через два он уже был в приёмной Шефа.

– У себя? – поприветствовав вначале секретаршу Звягина, полненькую, и, как всегда, беззаботную, Лизеньку, Зимин.

– Ждём, с, на подходе. Как командировка, Вилор Борисович, удачная?

– Да нет, если честно, Лиза, то не очень.

– Сочувствую, – Лизанька своими мягким голоском, таким же, как и её рыхленькое тельце, всегда создавала в приёмной Шефа непринуждённую атмосферу, чем эта приёмная и отличалась от десятков других, подобных ей.

Сама же беззаботность Лизы объяснялась довольно просто: она уже больше года, как была любовницей всемогущего Шефа, которому нравились полненькие тётки.

«А что толку в этих худых водосточных трубах?» —

осуждал как то Шеф в тесной компании тогда ещё только нарождающуюся моду на худосочность и стерлядочность, «задницу от локтя отличить невозможно». В общем, Лизанька была на своём месте.

Раздались приглушённые голоса, дверь распахнулась и в приёмную порывисто вошли двое: сам Шеф Конторы Звягин Михаил Герасимович и его первый заместитель Громов Вячеслав Григорьевич. Взгляд Шефа скользнул по Зимину:

– А, привет Зимин, прибыл? Погодь трошки.

И они с Громовым, кивнувшим в ответ на приветствие Зимина, проскользнули в начальственный кабинет.

Подождать было не проблемой, Зимин хорошо выспался в поезде, несмотря на столь неудачную командировку. Лиза начала что-то отстукивать на пишущей машинке, Вилор сел в кресло рядом с её столом, и, вновь, погрузившись в полузабытье, попытался в таком состоянии проанализировать причину этой неудачи…

Обычно он приходил с работы поздно, проваливаясь в глубокий сон без сновидений, а через четыре часа уже вставал и ехал в институт. Шеф был в какой то мере романтиком и график работы всей Конторы был подстроен под него. Дело было ещё и в том, что он увлёкся новомодной в то время идеей влияния недостатка сна на долголетие. Кто ему подкинул эту сомнительную идейку, осталось неизвестным, но злые языки шептали, что это провокация Восточного сектора, к которому принадлежал и Зимин.

Впрочем другие шептуны (а в какой корпоративной «конторе» их нет?), не без оснований полагали, что Звягин всего лишь копирует самого Хозяина, и началось всё с его личных посещений по ночам, когда Шеф с Громовым ездили к нему с докладами или с сеансами продления жизни.

Этот Институт, где работал теперь Зимин, с официальным пышным названием Институт Геронтологии и Долголетия был создан на базе реабилитационного Центра военнослужащих, коим во время войны руководил Громов. В этот Центр Зимин и устроился сразу после войны.

В том громовском Центре проходили реабилитацию тяжелораненые в результате военных действий, аварий и тяжёлых травматических, а также психологических случаев. Однако после окончания войны и с образованием Института, с приходом к руководству Звягина, акцент был более перенесён на научную работу по вопросам продления жизни и повышения имунно-защитных функций организма человека. В общем, Зимин со своим вновь созданным мериллитом попал в родственную стихию, было проделано множество экспериментов и почти все они давали положительный результат.

До конца не был завершён вопрос с индивидуальной дозировкой средства, а также создания универсального иммуностимулятора под общим названием радоцит.

Со временем всё же оказалось, что передозировка может нанести вред человеку, а малые дозы препарата не окажут никакого влияния. Тут, как всегда, Зимину вспоминалась древняя аптекарская сентенция:

«Яд всегда есть лекарство, всё дело в дозе».

Если начальная фронтовая версия препарата на основе вытяжки из слюнных желез и самой слюны вообще не давала никаких побочных эффектов, то добавление экстракта, приготовленного из субстанции вилочковой железы пресмыкающихся и некоторых типов земноводных, приводило к негативным эффектам, а иногда и к смерти, как это случилось с больным в Анске, куда Вилор и ездил в командировку.

…Его размышления наконец нарушил зуммер звонка, и голос Звягина рокотнул:

– Пусть Зимин зайдёт.

Вилор встал и пошёл к директорской двери.

– Ну что у тебя там, в Анске то? Помер наш болезный? – Звягин был человек уже довольно пожилой, далеко за пятьдесят, полноватый, низкорослый, зато ещё с чёрной бородкой и маленькими островатыми глазками.

Первый заместитель Шефа Громов был ещё старше, никто в Конторе не знал его возраста, худой, длинный как жердь, а на вид также около пятидесяти лет.

Однако по Конторе летали слухи-мнения, что ему чуть ли не все восемьдесят, и что он работал у самого Бадкаева, служившего придворным лекарем-консультантом царской семьи. Ходили также слухи, что этот Бадкаев тогда совмещал лечение царя со службой в японской контрразведке и работал тем самым на разрушение Империи. Впрочем, это уже совсем другая история других авторов…

Также Громову приписывали и дружбу с Барченко, организовавшему несколько экспедиций в целях поисков древних цивилизаций Русского Севера и назначения Кольских Пирамид, но, как и многие из тех, кто «слишком много знал», впавшего в опалу и расстрелянного за то перед началом последней войны.

В общем, Громов был самой колоритной фигурой Конторы, человеком-легендой. Сам Шеф предпочитал с ним обращаться предупредительно и даже чуть заискивающе.

– Увы, Михаил Герасимович, болезнь прогрессировала и рак был неостановим, таково и официальное заключение патологоанатома после вскрытия.

– Ну, а твоё, «неофициальное», передоза или или наоборот? Ты убеждён, что местный врач действовал строго по инструкции?

– Он уверяет, что да, давал больному препарат согласно предписанию в инструкции. По три кубика два раза в день. Я думаю, что препарат при таком критическом состоянии больного был дан в малых количествах. Этот случай неординарный, у больного были поражены практически все внутренние органы развитыми метастазами. Доза для него явно была мала.

– Да уж, ясно, к каждому пациенту тебя ж не привяжешь, Вилор, просто пересмотри инструкции и дозы применения, в зависимости от диагноза и состояния пациента в текущем моменте, – это уже Громов вступил в разговор..

– Мы его и не собираемся привязывать, – усмехнулся Шеф,

– а побережём для, – тут Звягин артистично закатил глаза и поднял голову вверх, что все присутствующие сразу поняли, кого Звягин имел в виду, – самого большого Хозяина.

Он на мгновение смолк, а затем добавил свой личный вклад в тогдашнюю патетику патриотизма:

– Пока Он жив, и правит нашим народом, вся страна и мы все будем только процветать…

Громов и Зимин деликатно промолчали в ответ на эту тираду начальника, после которой он вновь перешёл ближе к теме:

– Ну а как у нас дела с радоцитом, этой твоей пилюлей бессмертия?

– Теоретические выкладки все подготовлены, Михаил Герасимович, создано несколько составляющих компонентов, но до практики внедрения ещё далеко. Гормоны, содержащие молодые ДНК, должны быть живыми, а не засушенными, из железы выделять мы научились, но как надолго сохранить?

– Да, должен быть подготовлен живой белковый материал, а не суррогаты такового. И не только от ящериц и черепах.

К важному больному клиенту хирург и его средство должны прибыть лично, – безаляпеционно заявил Звягин, поглядев на Зимина в упор.

Под «важными больными», директор института, полагал очевидно кремлёвских сидельцев и их ближнюю обслугу, намеревающихся ухитриться пережить главного вождя, если не при помощи естественных средств, то хотя бы при помощи какой-нибудь завалящей выдумки, типа алхимии.

– Надо заказать нашей промышленности специальные мини холодильники, типа переносных контейнеров, и хранить препараты там при транспортировке, – заметил уже Громов, – сейчас как раз основная проблема имеется в отсутствии таких мини камер с температурой ниже 40 градусов. Это принципиально важно для разработок Зимина, но и не только его.

Я уже дал распоряжение о выработке технических условий для изготовления этих контейнеров и наши люди после их утверждения свяжутся с возможными производителями. Хотя найти такого производителя будет непросто.

– Да, да, – поддакнул Шеф, – теперь все усилия бросим на радоцит. Даже если он и не панацея от старости и считающихся неизлечимыми, болезней, то поможет поднять в разы иммунитет и долготу дней советских людей, в первую очередь, разумеется, вождей! Ну а что касается мериллита… Для сращивания костей он однозначно хорош… А вот для победы над онкологией… сомневаюсь я, однако.

Тут Звягин сделал по своей обычной привычке многозначительную паузу. Затем подошёл к стене за своим креслом, открыл сейф и протянул Белую тетрадь Зимину:

– Опишите всё произошедшее в Анске сюда. Обязательно. Это первое.

Второе. Доза в особо тяжёлых и уникальных случаях должна быть индивидуальной, мы все это поняли теперь.

Поэтому необходимо организовать курсы повышения квалификации в нашем институте с привлечением столичных и провинциальных врачей. И мериллит давно пора отправить на утверждение в Минздрав, хватит ему быть экспериментальным средством. Всё уже давно доказано. Соберите необходимые документы, Зимин и предоставьте их мне.

И третье: что вообще сейчас происходит в Вашем Восточном секторе, Вилор Борисович? – Тут Шеф перешёл на строго официальный тон беседы, – три года изучения восточной ведической баламути, но где результаты, где результаты, Зимин?

Шеф вновь переходил на явную патетику, так ему присущую в разговорах с подчинёнными. Вряд ли он пользовался ей при визитах в Кремль и Министерство.

– Честно говоря, от Ваших разработок толку больше, чем от всего этого буддизма с индуизмом.

Тут вдруг Вилор обратил внимание, что при последней фразе Шеф быстро кинул свой взгляд и на Громова, наверно для того, чтобы проверить и его реакцию. Но это было излишне. Лицо последнего редко выдавало свои чувства. Кто-то в Конторе придумал обзывать его Живая мумия. И отчасти был прав, но только лишь отчасти, поскольку Громов отличался недюжинным самообладанием. Но Зимин пока ещё не был мумией и последние слова Звягина были ему неприятны.

Слово «бессмертие» в этой Конторе старались избегать, дабы не прослыть еретиками, что опасно во все времена и во всех народах, всё дело лишь в степени опасности и в самом понимании слова «бессмертие». Если под этим словом понимать память оставшихся поколений, как это прекрасно описано в романе Милана Кундеры с соответствующем названием, это одно дело.

Другое… когда… под ним понимают всё что угодно: поэтому вместо этого слова всегда подбирались невзрачные синонимы типа продление жизни, активное долголетие, активная старость и тому подобная дребедень, в самой своей основе как бы говорящая старичку: «А не пора ли взять ещё одну отсрочку от последней в жизни игры – игры в деревянный ящичек?»

Эти синонимы и есть суть отсрочки такого неизбежного, но зато верного явления, как обычная человеческая смерть. Сколько срок не удлиняй, поезд всё равно придёт на станцию конечного назначения. Тогда о каком таком бессмертии вообще может идти речь?

Однако Шеф, хоть и был убеждённым коммунистом с дореволюционным стажем, по видимому искренне считал, что таким современным небожителям, как его товарищ Сталин и (на что он про себя надеялся) он сам, не нужна никакая отсрочка. Отсрочка в виде подачки. Им с Хозяином нужно было именно физическое безсмертие как монолитная неизменность алмаза, чтобы властвовать над огромной страной. И не привести её к безвременной кончине, что наверняка устроят их туповатые и подловатые преемники, что в конце того века и произошло.

Однако умные головы в Конторе, кто хоть чуть догадывался о происходящем, что само существование её было нацелено на поиски истоков вечной жизни, именно безсмертия человека как физического тела, что есть абсурд, однако в духовное безсмертие они все не верили, за редчайшим исключением.

Каждый Сектор Института работал на долговременную и невыполнимую в принципе цель, поставленную ему Красным Императором… Хотя некоторые успехи у них были.

Громов как то раз поделился с Вилором, что подобных целей пытались достичь в древности и китайские императоры, которые, тем не менее, методично уходили из жизни, несмотря на все ухищрения придворных даосских алхимиков. Восточный Сектор, возглавлявшийся Зиминым, как раз изучал некоторые практики йоги, даосизма и прочего оккультного шаманизма.

Туда была свезена из Спецхрана официально запрещённая для простых смертных, литература уже давно канувших в лету веков, которую половину своего рабочего дня Зимин с интересом изучал.

Весь его Восточный сектор состоял из 9 человек и лаборатории, которая занималась опытами с новыми препаратами, а в последнее время вплотную подошедшая к созданию последнего средства почти от всех болезней бренной плоти, – радоцита. Часть сотрудников во главе с Вилором постоянно была занята тем, что искала древнюю мудрость в мифах, легендах и сказках народов Планеты, надеясь отыскать ответы на поставленные партией задачи по омоложению вождей.

И Вилор Зимин действительно кое что раскопал в этих пыльных, и уже готовившихся рассыпаться в прах и пух манускриптах. Однако в этом первом после командировке визите к Шефу он решил пока что об этом умолчать, а ответил на его упрёки следующее:

– Михаил Герасимович, мы систематизировали так называемую ведическую, а также эзотерическую литературу, и наш основной вывод такой: одна часть этих знаний, собственно, как и любая религия, уповает на Великого Безсмертного Бога, утверждая, что всё в этом мире зависит только лишь от Него; а другая часть говорит, как впрочем и наша марксистско-ленинская теория, что всё зависит лишь от самого человека.

Иногда этот самый человек даже может управлять некими произвольными богами при помощи специальной магии или ритуалов, что почти одно и то же.

Между этими двумя полярностями есть и нечто среднее: достижение если не безсмертия, то продолжительного долголетия возможно через длительную и упорную практику специальных упражнений, в том числе и связанных с дыханием.

О последних, – тут он перевёл взгляд на Громова, – Вячеслав Михайлович и сам хорошо осведомлён.

– Мне ближе вторая часть твоего спича, – заявил Шеф, как всегда чуть с менторским оттенком в голосе, присущим советскому руководству, – развивайте более всего её. Коммунизм покончил с высшим богом, а также и со всеми второстепенными, и, тем более, их, якобы, всемогуществе.

Шеф не был, разумеется, тупицей, но, верно, хотел хоть изредка таковым казаться даже своим ближайшим коллегам. Он держал некую дистанцию почти со всеми сотрудниками, как и полагается начальству, но особенно с Зиминым, поскольку изнутри своей натуры страстно завидовал его таланту и молодости, за которые он, не колеблясь, отдал бы свою должность вместе с приближающейся старостью.

Следующая его банальная фраза была подтверждением сказанному выше автором этого оригинального опуса:

– И не забывайте о сверхсекретности проектов. Смерть и безсмертие вещи несовместимые.

На эту его «глубокомысленную» сентенцию ни Громов, ни Зимин никак не отреагировали. По крайней мере, языком. Но Вилору подумалось следующее:

«Йога тела и разума не приведут к физическому безсмертию, как бы не хотелось их апологетам. Иногда, она, эта йога даёт лишь долголетие».

Зимин и без Звягина давно понял, ещё там, в фронтовом госпитале, и без всякой замудрёной йоги – главное в настоящей жизни это то, что язык надо держать за зубами, и чем его кончик дальше к гортани, тем лучше. Так и проживёшь дольше. Это была просто проза жизни. Аксиома «молчание – золото» всегда актуальна, как никакая иная, особенно в наше безумное время. А разве время бывает умным?

…Лишь со своей красавицей Элиной Вилор мог позволить себе делиться самым сокровенным, лишь ей он поверял свои чувства, свои мысли и всего самого себя без остатка. Воистину, сам Бог явил перед ним это чудо в жизнь. Эля сейчас работала у него в отделе и проводила лабораторные исследования новых препаратов и их испытания.. Также она была не прочь покопаться в древних архивах. Вилор считал тогда, что всё это ей очень интересно. Когда они изредка выезжали вдвоём на природу, то вместе пробовали заниматься некоторыми восточными упражнениями, которые она отыскивала на пыльных полках спецхрана. Выполнение некоторых из этих упражнений приносили обоим лёгкость и вдохновение жизни…

Затянувшуюся паузу в разговоре вновь прервал Звягин:

– Зимин, вечером жду Вас с отчётом по командировке, можете быть свободны, ну а мне пора, – он полу театрально поднял указательный палец вверх, – в министерство.

Так Шеф делал всегда, в зависимости от значимости своих отлучек: если он направлялся к Большому Хозяину, то поднимал указательный палец вверх и тянул вверх и всю правую руку, почти полностью разгибая её в локте, но когда ехал домой, к жене и прочим домочадцам, то просто махал рукой по горизонтали, как бы показывая незначительную важность этой поездки в то место, которое зовётся его домом, в противовес тому месту, где он находится в данный момент, то есть, на работе.

Всё же работа была для него всё: тут надо отдать Звягину должное – это была его истинная жизнь и даже более того. Он был хорошим организатором, структурщиком, можно сказать – сектантом своего дела и своего детища, однако предоставленного ему государством. Он расширял и увеличивал штат своего Института, именно как целенаправленную организацию, структуру, правда, не забывая пользоваться поддержкой с самого верха.