Текст книги "Секта Анти Секта. Том первый. Осколки"

* * *

Если Восточный сектор и его интеллектуальный костяк во главе с Зиминым существовал ещё с громовских времён, то создание Западного сектора было заслугой именно Шефа. Этот Западный сектор изучал всякие мистические вещи прошлого дряхлой старушки Европы: алхимию, каббалу, религиозные и оккультные течения, а также, якобы тупиковые тогда направления медицинской мысли прошлого. Несмотря на официальные гонения на генетику, в Западном секторе существовала секретная лаборатория генетических исследований.

Всё ж упор был сделан на материализм. Всякие там Калиостро и Фламмарионы вкупе с Беркли просто шли мимо и не считались за образцы подражания, а тем более изучения, с ними было всё ясно и определённо – халтурщики или выдумщики. Западный сектор занимался неведомыми обывателю того обычного мирского советского пространства персонажами, которых общепринятая официальная история почти вычеркнула из своей памяти…

Сектор биохимиотерапии занимался, параллельно с сектором Зимина, в основном лечением раковых больных и профилактикой подобных заболеваний. Последним, также стараниями Звягина, был создан сектор Радиологической защиты для изучения последствий применения ядерного оружия и техногенных катастроф. При секторах также существовали специальные лаборатории для изучения и экспериментирования разных проблем биологических объектов: от иммунологии (существовавшая в именно секторе Зимина) до биогеронтологии.

В общем, благодаря Звягину, эта Контора росла, расширяя свои перспективы. Однозначно, Шеф, как все называли за глаза Звягина, пользовался поддержкой сверху, если не Хозяина, то уж Лаврентия Павловича, в то время, «куривавшего» науку, это точно.

На встречи к Хозяину Шеф всегда брал с собой Громова, наверное, в качестве громоотвода, поскольку тот был не только безстрастным, умным, но и мудрым человеком, в чём никто из всей Конторы ничуть не сомневался. Поговаривали, что Громов давал вождю какие то специальные оздоровительные сеансы, поскольку тому самому было некогда следить за состоянием своего здоровья, которое он изредка подправлял лишь сухими винами из Грузии…

Сам этот заместитель директора Громов в Конторе носил имидж особой, таинственной фигуры. Некоторые боялись его больше, чем самого Шефа, и боялись не просто как начальника, а как странного человека, в первую очередь.

Если Звягин был личностью эмоциональной, открытой, иногда мог за что то дать взбучку сотруднику такую, что стёкла звенели, то Вячеслав Григорьевич был его полной противоположностью.

Первый заместитель Директора Института был всегда спокоен, корректен и вежлив, эмоции никогда не проскакивали сквозь его, полное достоинства аристократа, сухощавое, но без морщинистое лицо, если не считать улыбки, выдаваемой иногда уголками его губ. В глазах сотрудников Конторы он казался человеком не от мира всего, мало того, он и на самом деле был таковым по своей сути, хотя всегда скрывал это, в отличие от прямодушного Звягина, мелкие хитрости которого были на поверхности и видны каждому.

Короче, этот человек был на своём месте, как никто иной, а вся Контора выдавала полезный урожай именно благодаря Громову. Несколько событий подтвердили оное, в особенности такой случай.

В одной из лабораторий Восточного сектора Конторы работала некая Анна, и, будучи беременной, упала в обморок, проходя по коридору института. Со многими беременными эти обмороки частенько случаются. Она упала кулем, как пьяная, будучи уже в расслабленном состоянии, ничего себе не повредив, и вокруг неё мгновенно собралась толпа. Кто-то предложил искусственное дыхание, а другой сказал, что ни к чему, ведь Аня дышит, тогда как искусственное дыхание делают лишь при остановке сердца. То ли растерялись медики, то ли медика настоящего рядом с ней в тот момент не оказалось.

Вдруг откуда то возник Громов, оттеснив собравшихся и беспомощных коллег от упавшей Анны. Наклонившись к ней, он всего лишь взял её за предплечье, чуть повыше запястья, своей здоровой и длинной клешнеобразной рукой, как Анна мгновенно открыла глаза.

Кстати о том, что она была беременна, в её Секторе никто и не знал, это выяснилось уже позже. Поэтому, когда Шеф брал с собой Громова в Кремль, или министерство, то посвящённым было ясно, что выехали они на сеанс. Ещё это было ясно благодаря секретарше Лизаньке, у коей было две-три «доверительных» подружки…

В структуру Конторы также входила экспериментальная клиника, где было три палаты: в одной находились довольно пожилые старички, они принимали препараты, стимулирующие их к активности и долголетию. В число этих препаратов, которые принимали дряхлеющие дедушки, входил и экспериментальный радоцит, новое детище Вилора Зимина.

Вторая палата была предназначена для апробирования новых иммунологических и противораковых средств: среди пациентов были и дети с якобы отклонениями в развитии, иногда привозили даже всевозможных уродцев; послеоперабельные травматологические больные с осложнениями, а также и иные больные, признанные другими клиниками неизлечимыми и приговорёнными их врачами к умиранию. Последние получали лечение от лаборатории Зимина в виде уже известного науке мериллита, а также новых форм радоцита, над которыми они и работали с Элей.

И наконец была и третья палата, вернее сказать, отделение, состоящее из нескольких уютных и комфортабельных одиночных палат, предназначенные для тогдашней советской элиты, внезапно или не очень, некстати захворавшей. Тут перебывали многие члены ЦК, правительства и некоторые артисты, любимцы самого главного Вождя.

И вот именно здесь умер последний человек в окружении Сталина, которому тот доверял, как говорится, не проверяя, как остальных своих соратников. Этим человеком был Ждановский, а причиной смерти являлось банальное отравление, столь распространённое в той среде, где идёт постоянная борьба за власть.

Не будем уж вспоминать отдельные эпизоды истории борьбы за власть во «Втором Риме», то есть средневековой Византии, где использование яда для устранения соперников было излюбленным приёмом противоборствующих сторон. Предугадывая будущее, которое есть лишь один из вариантов прошлого, можно сказать, что именно смерть Ждановского и была много позже причиной ареста Шефа и полного разгрома Конторы…

Пока же Зимин, покинув кабинет Звягина, поспешил в свою лабораторию, на ходу обдумывая содержание своего отчёта. Эксперименты с радоцитом были близки к завершению, если бы не одно но. Недоставало одного звена, самого важного, связующего воедино все восемь компонентов препарата. Ведь все компоненты, не объединённые с одной целью, всего лишь осколки, в которые можно всматриваться, но так и не увидеть целого. Именно таким осколком и был мериллит, когда-то полученный Зиминым на фронте, действенный, надо сказать, осколок.

Каждая часть в отдельности будет мнить себя неким целым и подавлять другие части, поэтому с полной отдачей препарат и не будет работать. Необходимо было добиться, чтобы эти части работали дружно, с единой целью и самоотдачей. И вот это истинное связующее, объединяющее все восемь компонентов радоцита, Вилор пока ещё так и не нашёл. Да, лекарство уже действовало, но как то «расплывчато», почти на автопилоте, чего допустить было невозможно.

Зимин постоянно предавался размышлениям, часто отсутствуя в настоящем бытии жизни. Мечты зачастую много больше значили для него, чем реальность. Вот и теперь, он подумал:

«В том то всё и дело, что биохимический препарат, созданный из одного биоматериала, но разных качеств, лишён временной синхронистичности действий, которая присуща, например, любому живому организму, ведь настоящее лекарство для усиления иммунитета и продления жизни должно воздействовать одновременно на все структуры организма человека, по возможности, нелокальным образом.

Но чем же скрепить, соединить все эти вытяжки, полученные из разных желез разных животных? Как их «оживить», чтобы проникнув в организм, чтобы препарат не стал сразу частью этого организма, а произвёл стимулирующее воздействие в его собственных управляющих железах?»

Эти мысли почти не покидали голову молодого учёного и Вилор искал на них ответ с с бешеным энтузиазмом своего пытливого существа…

…Этот Повествователь что то забыл об Элине, давно уже ставшей женой Вилора Зимина, этой достойной и верной половине его существа на тот момент жизни молодого учёного.

…Прошло уже более семи лет, как они были вместе, расставаясь лишь во время редких командировок Зимина. В эти уже очень далёкие от нас с вами годы его молодости, Вилор со всей её искренностью наслаждался жизнью, несмотря на пережитую войну и тысячи смертей вокруг, он, такой умный, такой интеллектуальный, такой всегда занятый, страстно любил свою жену, забывая о ней лишь во время своих экспериментов, либо во время размышления об оных.

Любил без ума, но находил средства этого ума, чтобы защищать свою красавицу Элю от людской корысти и всенепременной зависти.

Тем более, что работали они в одном коллективе, в одной лаборатории, где муж формально являлся для жены начальником не только в семье, но и на работе. Иногда он даже сомневался, что взял жену в эту контору, а, тем более, в «свой» сектор, так как зачастую чувствовал косые и недоброжелательные взгляды некоторых своих завистливых коллег. Интуиция у него на такие штуки работала чётко.

Но случилось так, что к концу войны монотонная и рутинная работа палатной медсестры утомила и наскучила Элине. В первый послевоенный год она ещё продолжала работать в одной из столичных больниц, пока с ней не случился на работе обморок. Тогда Вилор и настоял на том, чтобы она уволилась из больницы и немного посидела дома.

Сам он в это время уже работал в Центре реабилитации Громова, а потом и в самой Конторе. Но больше месяца домоседствования, Элина однако не выдержала и Вилору пришлось взять её в «свою» лабораторию.

* * *

…Когда они с Элей, попрощавшись с Ясенским, прибыли в Москву, Зимина дома ждала нерадостная новость: брат Иван, будучи уже командиром авиаполка, как оказалось, погиб всего за месяц до Победы в воздушном бою над территорией Венгрии.

Его смерть, конечно же, более всего затронула мать, Светлану Александровну. Её худощавое лицо истинной аристократки ещё более исхудало и вытянулось ввысь, напоминая всем своим обликом кого то из древних исполинов острова Пасхи. Лишь страдания делают человека мудрее, приближая его к окончательному разрешению жизненного вопроса. Но, тем не менее, она держалась, держалась прежде всего силою своего духа и интеллекта, данного ей от природы и развитого образованием и воспитанием…

И всё же, её состояние намного улучшилось, когда она однажды июньским утром встретила живым и невредимым своего младшего сына, вернувшегося с фронта с «трофеем», – очаровательной красавицей-женой, очень заботливой и умной, даже в чём то и мудрой.

О мудрости женщины, особенно молодой, автор не говорит, как о причудливой фантазии своего ума, ведь сама мать героя этого романа была таковой, однако её мудрость была отчасти приобретена классическим воспитанием и чистотой генетики.

Впрочем, некоторые философы от психоанализа толкуют, что сын зачастую выбирает себе женщину, похожую на свою мать. Ну это те, которым повезло, к коим до поры до времени и относился Зимин-младший.

Ему тогда казалось, что Элина принадлежала к той редкой и вымирающей вместе со старой цивилизацией породе женщин, что умели слушать, а самое главное, – понимать человека с полуслова, понимать с лёгкого намёка. А часто – и вообще безо всяких слов.

Она никогда не перебивала своего собеседника, не дав ему высказаться до конца, даже если он нёс явную ересь и околесицу с её точки зрения. Если же она видела, что человек неправ, неправ не относительно, но абсолютно, но, способен со временем осознать эту свою неправоту, то могла лишь слегка намекнуть ему об этом, причём очень и очень тактично намекнуть.

Но если вдруг замечала, что иной экземпляр «прёт, как танк», являясь типичным представителем породы дубоголовых, то она, прекрасно понимая, что «плетью обуха не перешибёшь», то в этом случае, она предпочитала производить из себя то самое золото, что так редко наблюдается в человеке, то есть молчание. Разумеется последнее случалось лишь тогда, когда по какой иной причине было невозможно прервать вынужденную беседу или контакт, и ретироваться.

Родных у ней не было, воспитывалась она в детдоме. Вилору ещё при самом первом знакомстве она рассказывала, что отец её был священник, но из обедневших дворян, и всю семью её репрессировали ещё в далёких двадцатых годах, как чужеродный» элемент и представитель «опиума для народа». Отец с матерью сгинули на Соловках. Но официальный документ об их смерти ей также никто не предоставил. Воспитывалась она уже в детдоме, если это только можно было назвать воспитанием.

Там она закрылась в своём гордом одиночестве, никого к себе не подпуская, но и не давая себя в обиду.

Так что, кроме мужа, у неё никого не было на этом белом свете, и она ни к кому и не была привязана. Правда, тогда, на фронте, она благоговела от Ясенского, главврача госпиталя. Он ей очень нравился как образец настоящего, взрослого человека. Какая то смутная вера в нечто большее за этой видимой реальной жизни тогда сильно затрагивала её душу.

Вилору трудно было себе представить, как такой прекрасный цветок, как Элина, мог не испортиться и не завянуть в том диком заведении, как сталинский детдом, похожий на казарму для малолетних преступников, помещённых туда для назидания самим себе и «исправления».

Любому правящему режиму, любой системе, любой структуре нужны, прежде всего: простодушные винтики, фанатичные шпунтики и прочие шестерёночки, в первую очередь слесаря и пахаря, но отнюдь не короли, принцессы, да и просто творцы чего либо. Но, как видим, жизнь всегда даёт нам приятные исключения из правил, созданных людьми и потому обречённым на забвение временем, рано или поздно.

Итак, Элина была действительно человек стальной голубой крови, аристократка под стать матери Зимина. Эта генетика не была никоим образом отсечена советским детдомовским воспитанием, теми издевательствами, которые младшие воспитанники сполна получали как от старших воспитанников, так и от собственных воспитателей. Однако, как известно, розы всегда растут посреди обилия шипов, и в этом мире по иному не бывает. А Эля как раз и была такой диковинной розой.

В чём это выражалось? Да в обычной простоте. Иногда они ходили вдвоём по вечернему городу, и если проходящий навстречу человек вдруг обращал на Элю своё внимание, тут же прятал свои глаза и смотрел только себе под ноги, иначе бы он мог и споткнуться. Таковое случалось довольно часто и всегда их обоих разбирал смех.

Это было самое счастливое время жизни Вилора Зимина. Молодость, любимая наука и перспектива, казалось бы, почти вечной жизни. И, наверное, самое счастливое время жизни большинства людей, живших в те годы. Ведь война только что закончилась, люди потихоньку прекращали скорбеть по мёртвым, радовались вернувшимся живым, впереди открывалась новая, и, казалось, безконечная радость от созидания и триумфа жизни. Подъём духа в атеистической якобы стране в те годы был колоссальный. Несмотря на произведённую войной разруху, везде в народе царил неведомый доселе энтузиазм, искренний энтузиазм наступления скорого счастливого и мирного будущего, которое должно принести в каждую человеческую жизнь счастье для всех без исключения.

…Приехавши тогда с Германии в Москву, они поселились во второй комнате Светланы Александровны, благо последнюю не «уплотнили» до конца.

Это первое «уплотнение» произошло вскоре после ареста Зимина-старшего, когда их местный «швондер», в должности домоуправляющего, оттяпал самую большую комнату, ту самую, которая служила кабинетом Бориса Евгеньевича…

Большинство книг во время войны из-за голода также пришлось продать за бесценок, так как их просто было некуда деть. И тогда у них остались две комнаты: для матери и сыновей. Во время войны, когда одна комната пустовала и была опасность взятия немцами Москвы, когда сановные чинуши уже драпанули в Куйбышев, в новую столицу, на Волгу, была со стороны властей местного коммунхоза ещё одна попытка «отжать» комнатёнку. Сын Иван в то время уже был на фронте.

И тогда Светлана Александровна пошла в районный военкомат, к военкому. Никому неизвестно, о чём она там говорила c ним, но после этой беседы с ним тыловые коммунхозские крысы поутихли и отстали от семьи Зиминых и их квартиры.

Мать Вилора была поистине незаурядной женщиной, она ничего не боялась. Теперь Вилор с Элиной стали жить в этих пятнадцати спасённых матерью квадратных метрах. В соседней, несколько большей комнате, проживала Светлана Александровна

Зимин нашёл подходящую для себя работу в Реабилитационном Центре профессора Громова, чуть позже ставший НИИ Геронтологии, куда он вскоре сумел пристроить и жену, к концу сороковых удалось получить от этой организации и отдельную квартиру, куда они вскоре переехали. Жизнь налаживалась, быт уже не был в тягость, но скучать ему было некогда.

В хирургию после окончания войны он конечно не пошёл. Хирургия дело нужное, особенно для такой человеческой реальности, как война. Зимин же, навоевавшись вдоволь во время последней, и сам иногда в госпитале проводил несложные хирургические операции, но, хирургия, как таковая, была ему почему то скучна и малоинтересна.

По какой-то причине, – он пока не догадывался, по какой именно, но его привлекала только лишь её часть – прикладная и экспериментальная хирургия животных. То есть использование некоторых органов животных с целью получения средств и снадобий для исцеления человека. Этим он и занялся в полной мере во вновь созданной Конторе.

Зимин искал способы усиления иммунитета у выздоравливающих послеоперационных больных, а в перспективе – для любого больного и, если потребуется, здорового человека. Вилор был настоящим учёным и сочетал в себе талант практического врача с умом, склонным к наблюдению за явлениями жизни в их постоянно текучем изменении.

Во время войны ему стало ясно, что любым живым биологическим телом, будь то человек, либо животное управляют так называемые железы внутренней секреции при помощи гормонального «вбрасывания» в кровь определённых веществ, которые и настраивают организм в ту или иную сторону, как в плане физического существования, от глубокого сна до активного бодрствования, так и в плане эмоциональном, не говоря уже просто о здоровье физическом.

От этого внутреннего управления зависят очень многие факторы в существовании как организма в целом, так и отдельных его частей. Биохимия мозга и нервной системы тогда только начинала разрабатываться учёными. Вилор лишь предположил, что этот закон действует и на уровне клеток, отвечающих за процессы восстановления повреждённых органов и тканей, если на них влиять извне их же подобием, взятым из архаичных рептильных структур.

Если увеличить количество и улучшить качество некоторых из этих веществ, то можно достигнуть потрясающих результатов в лечении, оздоровлении человека, и даже в продлении его жизни.

Действуя и следуя своей естественной природной интуиции, во время войны он создал иммунный препарат, названный им позже мериллитом, на очереди было создание «сверх лекарства», как его шутливо называл Шеф, – радоцита.

Вопрос композиционного обрамления радоцита теперь упёрся в недостающие связующие компоненты. Созданный ряд препаратов на основе мериллита нуждался в интеграторе, соединителе.

Вилор чувствовал, что попал в какой то странный временной тупик, но он и знал, что выход есть и он обязательно найдётся. Нужно не торопиться, нужно просто подождать.

* * *

За всё время работы в конторе, Вилор Зимин мало с кем сблизился, что соответствовало его характеру. По работе с новыми препаратами он общался больше всего с Громовым, своим непосредственным начальником.

У Громова можно было многому поучиться. Тот даже частенько сам подкидывал Зимину разные полезные для его дела идеи, ни одна из которых, будучи воплощённой в реальности, не была бесполезной; все они работали и приносили пользу.

Громов, казалось, и сам был идеей-фикс и фетишем этой внешне академической структуры, в чём то схожей с самой обычной закрытой научной сектой. Секретность, закрытость, куча допусков и всевозможных пропусков, – наверняка в МГБ и то всё было проще. Главный признак секты есть таинственность и секретность.

Всё дело вероятно, было в том, что эту Контору «окормлял» великий Кормчий страны, то есть сам Хозяин.

Так вот, Громов, когда заходил в какой-нибудь отдел, и, если там шла беседа или научная дискуссия, то он, как бы между прочим, вставлял иногда своих несколько слов, и всё – идея созрела, отдел или лаборатория получали новое задание, которое последствии всегда оформлялось документально. От того же Громова Вилор получал и литературу из «спецхрана», недоступную обычным советским смертным, кстати, самим признавшим себя таковыми.

Литература эта была по темам историй мировых религий, гипнозу, оккультизму, алхимии и прочему всякому шаманизму. Этими вещами в Конторе занимались как бы все по чуть-чуть, но в основном конечно же – Сектор паранормальных явлений, которым руководил довольно желчный господин по фамилии, полностью совпадающей с его личными и профессиональными интересами – Шаманин. С Шаманиным Вилор был корректен, дружелюбен, как, впрочем и со всеми, но – не более того; они лишь изредка пересекались по работе.

А вот с Юрием Хохляковым всё же Зимин сошёлся более всего, даже подружился. Юрий был руководителем сектором статистики, но в то же время увлекался и биохимией. Последнее их и сблизило. Юрий был завзятый рыболов, говорун, почти рубаха парень, в отличии от Зимина, и как бы полу холостяк.

То есть он всё норовил развестись со своей женой, но это ему по каким то причинам никак не удавалось. А может он просто создавал для окружающих такой ложный образ себя, как это делают почти все люди. Просто одни из них это делают сознательно, а другие – нет. Пару раз Хохляков даже вытаскивал Вилора на свою любимую рыбалку, где они больше разрабатывали в уме и на языке всевозможные институтские темы, чем ловили рыбу.

Оказалось впоследствии, что Юрий был и большой любитель водочки и прочей выпивки, к которой Зимин был естественно равнодушен. С Хохляковым Зимину было хоть и весело поначалу, но, по правде говоря, скучновато, поэтому вскоре он стал деликатно отказываться от дальнейших рыбацких походов, ссылаясь то на свою занятость, то на свою жену.

А со временем Зимин отметил, что Хохляков часто искрил каким то завистливо-угодливым взглядом в сторону Элины, когда заходил в их лабораторию, где она работала. Это была угодливая зависть, за внешним лоском которой пряталась змеиная злость. И эта злость однажды выплеснулась наружу таким образом, что Вилор был просто ошарашен.

После этой истории Зимин в дальнейшей своей жизни уже не переходил с коллегами в Конторе на более близкие, доверительные отношения, включающие в себя совместные рыбалки и, тем более, выпивки.