Текст книги "Кавказская война. В очерках, эпизодах, легендах и биографиях"

Когда в 1805 году открылась Персидская кампания, главнокомандующий в Грузии, князь Цицианов, приказал Каспийской флотилии направиться к Гиляну. Он имел в виду помешать этим путем наступательным замыслам персидского шаха, побудить его уплатить военные издержки за Эриванскую кампанию и возвратить двенадцать орудий, захваченных еще агой Мохаммед-ханом при разорении им Тифлиса. В то же время предполагалось, что флотилия на возвратном пути из Гиляна займет город Баку и оставит там русский гарнизон. Начальство над экспедицией поручено было инспектору всех гарнизонных полков на Кавказе генерал-майору Иринарху Ивановичу Завалишину.

Завалишин появляется на Кавказе, еще не побывав, насколько это известно, ни в одном сражении, но уже с чрезвычайно выгодной репутацией, созданной ему особым расположением Суворова, привлекательными чертами прямого характера, а отчасти и несправедливостью, постигшей его во времена императора Павла.

Известно, что четырнадцати лет от роду он был уже подпоручиком Фанагорийского гренадерского полка и там-то пользовался особенной любовью Суворова, отличавшего в молодом человеке не только ум, образование и склонность к литературным занятиям, но видевшего в нем даже и задатки больших военных способностей, как это видно из следующего семейного предания. Рассказывают, что в 1799 году, когда Завалишин двадцати девяти лет от роду был произведен в генералы и назначен шефом Таврического гренадерского полка, находившегося тогда в Голландии, Суворов отправил ему собственную свою Георгиевскую звезду, выражая тем уверенность, что Завалишин достигнет высших отличий на военном поприще.

Дело, возложенное тогда императором на молодого генерала, было действительно настолько важно, что, со своей стороны, также оправдывало надежды Суворова: Завалишину поручено было отвести в Голландию часть русских войск, назначенных на подкрепление разбитого корпуса Германа, и восстановить честь полка, которого он назначен был шефом; полк этот, как думал государь, потерял в сражении знамя и за то был лишен употребления барабанного боя. Но эскадра Завалишина не успела дойти до Голландии, как военные действия уже окончились, и войска ушли на зимние квартиры.

Тем не менее Завалишин горячо вступился за честь полка, несправедливо обвинявшегося в потере знамени в сражении под Берном; он поспешил разъяснить обстоятельства, давшие повод к подобному слуху, и писал, что первые донесения о сражении были крайне неточные, что полк не только не терял своего знамени в том смысле, чтобы оно досталось неприятелю, а, напротив, сам взял французское знамя; собственное же, считавшееся погибшим, отыскано на трупе убитого офицера, смерть которого составляет притом прекрасный эпизод и может служить к славе не только полка, но и всей русской армии.

Оказалось именно, что когда одному из батальонов Таврического полка, окруженному со всех сторон французами, пришлось проложить себе дорогу штыками, то подпрапорщик Щеголовитов, стоявший под знаменем, видя, что трудно будет вынести из этой свалки полковую святыню, сорвал его с древка и спрятал под мундир. Вскоре он был убит. Тогда знамя взял прапорщик того же полка Багговут и обвил его вокруг себя под рубахой, но почти вслед за этим роковая пуля сразила и его, и знамя вместе с ним осталось на поле сражения. Остальные знамена полк вынес из боя, но все они в клочки были изодраны французскими штыками и пулями.

Спасение знамени являлось несомненным фактом, и государь не только возвратил полку отнятый бой, но пожаловал ему еще мальтийское (георгиевское) знамя с надписью, увековечившей подвиг его под Берном. Что же касается прапорщика Багговута, хотя уже убитого, то государь приказал произвести его в поручики и перевести в лейб-гвардии Преображенский полк[44]44
  В этом полку Багговут числился до 1805 года, когда император Александр приказал вновь исключить его из списков тогда якобы умершего.


[Закрыть].

С экспедиционным корпусом Завалишину пришлось быть некоторое время в Нормандии и в Англии. Здесь он сумел выказать так много такта и заботливости о поддержании добрых отношений с союзниками, что возвращающиеся в Россию войска вызвали со стороны жителей множество прощальных благодарственных адресов. Такие заявления были особенно приятны императору Павлу Петровичу, и с этих пор он стал смотреть на Завалишина не только как на хорошего военного генерала, но и разумного политического деятеля.

И едва Завалишин приехал в Петербург, как получил приказание явиться прямо в кабинет государя. Все ожидали, что он будет осыпан наградами, но к общему удивлению вышло совершенно противное.

В разговоре государь поставил два вопроса: что думает Завалишин о войне, объявленной Англии, и чему приписывает он поражение наших войск в Голландии и в Швейцарии. Завалишин открыто и честно высказал свое мнение, что лично он никогда не одобрил бы разрыва с Англией, сделанного исключительно в угоду Наполеону; что же касается поражения наших войск в Голландии, то он объясняет это единственно тем предпочтением, которое в последнее время стали оказывать парадной выправке в ущерб сущности военного дела. Государь мгновенно вспылил, назвал его партизаном Суворова, порицателем новых порядков. Завалишин, вместо ожидаемых наград, в тот же день был исключен из службы одним приказом с князем Цициановым, Ермолаевым, Чичаговым и Платовым.

Император Александр снова призвал Завалишина на службу, назначив его шефом Астраханского гарнизонного полка и инспектором всех гарнизонных частей на Кавказе и поручив ему в то же время главный надзор над Астраханским казачьим войском и Каспийской флотилией. Князю Цицианову, назначенному тогда же главнокомандующим в Грузии, хотелось, однако, предоставить Завалишину другое, более широкое поприще, которое считал он важнее и выше военных успехов. Дело шло о гражданском устройстве Грузии, о водворении в ней порядка и правосудия, требовавшем правителя энергичного, умного, честного, именно такого, каким знал Завалишина князь Цицианов. Он и предложил ему занять этот важный пост, с тем, однако, чтобы тот перешел в гражданскую службу. Но последнее условие составило неодолимое препятствие в глазах самого Завалишина. Напрасно князь Цицианов предлагал ему чин тайного советника, Анненскую ленту и большое содержание. Любимцу Суворова, надевшему на двадцать девятом году генеральские эполеты, казалось невозможным из-за материальных выгод покинуть добровольно славное военное поприще, и он отказался. Цицианов должен был уступить и назначил Завалишина начальником Гилянской экспедиции. Но, не предполагая в нем, при всех его военных способностях, равной с ними опытности, необходимой для экспедиции, Цицианов назначил в помощники к нему известного своей храбростью подполковника Асеева.

Эскадра должна была отплыть из Астрахани возможно раньше, высадить войска у Энзели и, взяв город Решт, отправить оттуда письмо Баба-хану. В письме этом Цицианов, излагая свои условия, писал шаху между прочим следующее: «Войска моего Государя, как буйный вихрь, выворачивающий столетние дубы, не желающие преклоняться перед ним, оставляют безвредно камыш, нагибающийся до лица земли при его проходе. Таков мой Государь Император, таковы и войска его, с коими, не останавливаясь, пройду и в Индию, буде единое слово изрещи изволит».

В том случае, если шах не принял бы предложенных условий, Завалишину приказано было поставить в Реште наместника, обложить город данью и учредить у берегов Энзели крейсерство для покровительства русской торговле. Но если шах согласится исполнить требования Цицианова, то условиться с ним об учреждении в Реште русского консульства с командой и военным судном.

Состав экспедиционного корпуса из войск, прошедших в минувшем году боевую школу в Осетии, под руководством такого опытного начальника, как генерал Несветаев, давал, по-видимому, все шансы на успех. Однако же экспедиция не оправдала самых скромных ожиданий Цицианова. Эскадра даже опоздала выйти в море и подняла паруса лишь 23 июня, то есть в то время, когда персияне уже были в Карабаге и полковник Карягин, после отчаянного дела при Аскорани, вынужден был начать свое знаменитое отступление. Известия об этих событиях, которые персияне выставляли победами, совпали в Реште с появлением эскадры у берегов Энзели и, конечно, могли только поднять дух неприятеля. Однако же персияне, несмотря на сделанные приготовления, вовсе не защищались в Энзели и отступили внутрь страны, оставив роте Казанского полка, с подполковником Асеевым, занять город без боя. Отсюда, с частью десантного отряда, Асеев направился к городу Пери-Базару и овладел им после трехчасового боя. Но тут получены были известия, что у Решта собирается персидское войско, намеревающееся одновременной атакой Пери-Базара и Энзели отрезать отряд Завалишина от моря. Намерение это представляло для русского отряда серьезную опасность, так как многочисленность неприятеля, густота прибрежного леса и знакомство местных жителей со всеми его тропинками давали врагу большие шансы на успех. Чтобы предупредить готовившийся ему удар, Завалишин, по совету Асеева, решился сам атаковать персидские войска, собранные у Решта, и 5 июля повел в дело свой небольшой отряд, не превышавший восьмисот штыков, при трех орудиях.

На пути наступления Завалишина семь тысяч персиян занимали позицию, представлявшую дефиле, усиленное искусственными заграждениями. Сильный огонь, открытый неприятелем из-за укрытий, наносил казанцам большие потери и вывел из строя всех лошадей. Несмотря на это, русские энергично продолжали наступление, таща на себе тяжелые пушки, но вскоре под одним из орудий сломалась ось, и его принуждены были бросить. А между тем сопротивление персиян с каждым шагом становилось упорнее. Отряд дошел наконец до широкой канавы, на которой каменный мост был разломан, и очутился под перекрестным градом ружейных выстрелов. Люди изнемогали, патроны были израсходованы, а между тем отряд с восьми часов утра до трех пополудни прошел только семь верст, и до Решта оставалось такое же расстояние. К довершению всего сам подполковник Асеев был ранен, хотя и не оставил команды; но отряд, истощенный потерями и видя перед собой все новые и новые преграды, вынужден был начать отступление.

Ободренный успехом, неприятель стремительно ударил на русских. Картечь несколько сдержала его натиск, однако же казанцам не раз приходилось штыками вырывать орудия из рук персиян. Не имея возможности удержаться в Пери-Базаре, весь отряд отошел к Энзели и решился здесь ожидать ответа от Баба-хана на письмо главнокомандующего. Но получено было известие, что шах вместо ответа отправил из Карабага в Гилянскую провинцию еще шесть тысяч войска, которое к 8 июля должно было прибыть к городу Решту. Между тем началась невыносимая жара, отозвавшаяся на русском отряде увеличением болезней и смертности, и отчаявшийся в успехе дела Завалишин сел на суда и направился к Бакинскому рейду.

Бакинцы между тем еще за три недели до появления русской флотилии вывезли в горы имущество и семейства и начали вооружать крепость, ставить пушки, готовить заряды и запасаться всем для отчаянной защиты. Гуссейн-Кули-хан Бакинский готовился к обороне с твердой решимостью покинуть город не прежде, как уже не останется никакой возможности защищаться в нем. В последнем случае он решился удалиться в горы и потому забаррикадировал все ворота, оставив свободными одни те, через которые предполагал скрыться.

На другой день, по занятии русскими порта, Гуссейн-Кули-хан прислал одного из беков к начальнику русской эскадры узнать о причине ее прихода. Завалишин ответил, что прислан по повелению русского императора занять Баку и требует безусловной сдачи. Два дня предоставлены были хану на размышление. В тот самый час, когда срок окончился, хан прислал просить отсрочки еще на два месяца, но так как Завалишин требовал сдачи крепости до захождения солнца, угрожая в противном случае приступить к бомбардированию ее, то хан прервал переговоры, и русские, в самый день Успения Богородицы, 15 августа, открыли канонаду. Неприятель отвечал тем же, и даже с большим успехом, так как на русских судах морская качка мешала верному прицеливанию, да и обе мортиры, бывшие на эскадре, скоро разорвались. Видя, что одним бомбардированием с моря ничего добиться невозможно, Завалишин решил обложить Баку с суши, и 22 августа приказал подполковнику Асееву сделать высадку. Асеев, несмотря на сопротивление бакинцев и отсутствие в отряде лошадей под орудия, которые люди должны перетаскивать на себе, не только обложил Баку и занял командные высоты, но еще взял у неприятеля две пушки и три знамени. Ничто, однако же, не показывало, чтобы в крепости думали о сдаче, а частые вылазки, напротив, свидетельствовали, что неприятель не теряет бодрости и верит в успех обороны. Стойкость бакинцев, очевидно, поддерживалась надеждой на чью-либо близкую помощь; и действительно, вскоре получилось известие, что Шейх-Али-хан Дербентский идет на выручку.

Неблагоприятные обстоятельства, впрочем, вполне естественные и всегда возможные и ожидаемые на войне и которые Карягиным и Котляревским дали бы только случай к новым блистательным подвигам, смутили Завалишина. Ему казалось невозможным в одно и то же время вести блокаду и отражать толпы дагестанцев, и 3 сентября он отступил от крепости, а 5-го дербентский хан и хамбутайский владелец явились под стенами Баку и с торжеством победителей вступили в город.

Дело было совершенно потеряно даже без попытки бороться с тяжелыми обстоятельствами. В затруднении Завалишин собрал военный совет, которому при данных обстоятельствах только и оставалось постановить: оставить Бакинский рейд и следовать к острову Саре, близ Ленкорани, чтобы хотя помочь по крайней мере шагазскому хану вывести в русские пределы до четырех тысяч семей, изъявивших желание принять русское подданство. На этот раз эскадра благополучно достигла цели своего плавания, но неудача и тут не оставила Завалишина. Более месяца напрасно простоял он в виду Ленкорани, поджидая вести о движении шагазцев, но они не показывались. Причиной тому, как оказалось впоследствии, был талышинский хан, который на просьбу шагазцев пройти через его владения ответил не только решительным отказом, но даже и угрозой отправить их хана связанным к персидскому шаху.

Как Цицианов отнесся к деятельности Завалишина, показывает его письмо к нему: «С получением знамен, взятых вами у бакинского хана, – писал князь, – я устыдился, и еще сто крат стыднее бы мне было отправить их к высочайшему двору, ибо одно из них сделано из бахчи – платка, в который товары завертывают; другое – из онучи, которой персияне обвертывают ноги вместо чулка, а третье холостинное, лезгинского покроя, но самого низкого. Знамена я здесь брал, но ни одного такого не видел… Не могу вам не заметить также, – писал он далее, – противоречия, замеченного в ваших рапортах, в которых вы говорите, что подполковник Асеев от вас нигде не отставал, а по реляциям вашим вижу, что он везде впереди вас был и все берега занимал. Во всяком случае вам лучше бы было и не свозить десанта, тогда бы хан счел, что вы приезжали только его постращать, а войска назначены были против Решта, и сие заключение было бы для нас гораздо полезнее, чем взятие двух пушек и трех знамен храбрейшим из храбрейших, Асеевым».

Однако же за труды, перенесенные войсками в эту экспедицию, Цицианов нашел справедливым ходатайствовать о наградах. Генерала Завалишина он представил к ордену Святой Анны 1-й степени, украшенному алмазами, но особенно рекомендовал вниманию государя подполковника Асеева[45]45
  Шестнадцатого егерского полка подполковник Асеев впоследствии был шефом семнадцатого егерского полка, который он принял после смерти Карягина и командовал им с 1807-го по 1811 год.


[Закрыть].

Вместе с тем Цицианов старался загладить дурное впечатление, созданное в Закавказье нерешительными действиями Завалишина. Он предписал ему же снова идти с эскадрой от острова Саре к Баку и, сделав десант, принудить хана сдаться. Завалишин исполнил предписание, но так как переговоры не имели успеха, то он просил Цицианова прибыть сюда лично, рассчитывая, что его присутствие победит наконец упорство кичливого хана. Цицианов действительно прибыл к нему на помощь с отрядом в тысячу восемьсот штыков, но, как известно, 8 февраля 1806 года предательски был убит под стенами Бакинской крепости.

Смерть Цицианова окончательно сразила Завалишина. Он посадил весь отряд – и свой, и Цицианова – на суда и отплыл с ним в море, написав государю: «Одним словом, Всемилостивейший Государь, мы заведены в такую западню, из которой разве единая только десница Божья вывести нас может».

Между тем о смерти Цицианова прошли лишь темные слухи, а войска как бы пропали без вести. Наконец через месяц на линии получено было известие от Завалишина, что он на острове Саре бедствует без продовольствия. Ему оказали помощь, и еще через месяц отряд его наконец добрался до Кизляра и был оставлен на линии. В Грузию же, на усиление войск, поспешно отправили часть рекрутов и весь Троицкий пехотный полк в полном составе. Эскадра также возвратилась в Астрахань.

Военные неудачи, и особенно последнее отступление из-под Баку, отнявшее у Грузии значительную часть ее небольшой вооруженной силы в тот момент, когда она лишилась грозного защитника в Цицианове, не остались без влияния на дальнейшую судьбу Завалишина, вызвав к нему общее нерасположение. Вероятнее всего, под влиянием именно этого чувства он вскоре был обвинен в пристрастном производстве одного следствия, по которому у него не оказалось некоторых бумаг, и был отставлен опять от службы.

Документы, однако же, были найдены впоследствии между секретными бумагами самого Цицианова, и тогда Завалишину предложили занять место генерал-инспектора в корпусе путей сообщения. В этом звании он пробыл около двенадцати лет, потом вышел в отставку, поехал лечиться в Пятигорск и там в 1822 году скончался.

Со смертью Цицианова, изменнически убитого под стенами Бакинской крепости, настали для русских закавказских владений трудные времена.

В Тифлисе скоро узнали об участи, постигшей грозного князя, и Грузия испытывала все неудобства неопределенного положения и безначалия. Завалишин с войсками исчез; уважение к русской силе среди впечатлительных и изменчивых восточных племен было поколеблено, и нужно было ожидать повсюду восстаний.

В таких обстоятельствах необходима была твердая рука, которая могла бы сразу положить предел беспорядкам и наказать бакинского хана за вероломство, а между тем Кавказский край оставался без главнокомандующего, имеющего власть и силу распоряжаться.

К счастью, на линии в то время командовал войсками энергичный генерал Глазенап. Когда до него дошли темные слухи о гибели князя Цицианова, он в то же время известил обо всем государя, а сам немедленно принял меры к тому, чтобы загладить невыгодное впечатление, вызванное отступлением Завалишина от Баку в такой момент, когда именно требовалось энергичное воздействие на хана. Он тотчас же предпринял поход под Баку и по пути, еще до прибытия нового главнокомандующего, успел овладеть Дербентом, вызвав повсюду блестящим успехом своего предприятия прежнее жившее там представление о русской силе и подготовив почву для будущих успехов.

Новым главнокомандующим на место князя Цицианова назначен был граф Иван Васильевич Гудович, заслуженный ветеран, хорошо известный Кавказской линии, которой он уже командовал два раза – в царствование Екатерины и Павла. Но преклонные годы и время, проведенное в бездействии, в стороне от военного дела, невыгодно отразились на деятельности и характере нового главнокомандующего. Сохранив свою прежнюю энергию, он, по словам современников, стал вместе с тем раздражителен, капризен, а память об одержанных им некогда победах развила в нем тщеславие и самонадеянность.

В закавказской деятельности своего предместника, князя Цицианова, он видел только одни теневые стороны и намеревался не продолжать только его дела, но и исправить в них все, на его взгляд, ошибочное и неполное. Вообще, уезжая на свой пост, он обещал государю гораздо более, чем в состоянии был исполнить.

Но уже в Георгиевске его постигло первое разочарование. Он нашел Кавказ далеко не в том состоянии, в каком оставил его в конце прошедшего столетия, когда русское владычество здесь ограничивалось одной Кавказской линией. К тому же в крае свирепствовала чума, уносившая тысячи жертв, а средств для борьбы со страшным врагом не было, так как большая часть войск находилась тогда под Дербентом с генералом Глазенапом. Из Грузии доходили также далеко не отрадные известия. Все Закавказье, которое умела удержать в повиновении твердая рука Цицианова, готово было восстать. Имеретинский царь Соломон бунтовал открыто, волновались осетины, ахалцихский паша покровительствовал опять начавшимся набегам лезгин на Грузию, а Персия собирала значительные силы, думая воспользоваться благоприятным временем для возвращения Ганжи, Карабага и других провинций. Ко всему этому закубанские народы и кабардинцы, пользуясь отсутствием войск на линии, производили дерзкие набеги, простиравшиеся даже за Ставрополь.

Напрасно Гудович, думавший, что имя его, со времен анапского штурма, еще памятно горцам и служит по-прежнему грозой Кавказа, писал прокламации и собирал к себе депутатов. «Будучи старшим генералом русской армии, – сказал он, – я недаром прислан сюда водворить между вами порядок». Депутаты, по стародавнему обыкновению, брошенному Цициановым, получая подарки, обещали жить мирно и спокойно, а возвращаясь домой, принимались опять за прежние разбойничьи набеги.

Лишь в Дагестане дела шли успешно. И хотя Глазенап, по взятии Дербента, был отстранен от командования отрядом, но присланный на место его энергичный генерал Булгаков довершил все его предприятие, покорив Баку и Кубинское ханство. Бежавшие ханы были низложены, и их владения вошли в состав Российской империи. Но даже и эти успехи, упрочившие русское владычество не только в Закавказье по каспийскому побережью, но и по ту сторону гор, в Южном Дагестане, не могли прекратить волнений в странах, сопредельных с Грузией, где всегда находились элементы, ожидавшие только предлога для открытого мятежа против русских.

Возмутился Карабаг. Но Ибрагим, не рассчитывая на собственные силы, пригласил к себе персиян, обещая сдать им Шушу и выдать малочисленный русский гарнизон, стоявший в крепости, под командой майора Лисаневича. Измена хана была обнаружена вовремя, и Лисаневич приказал арестовать его, чтобы тем отнять у него средства к побегу. Но в произошедшей при этом стычке и хан, и его любимая дочь были, к несчастью, убиты случайными солдатскими пулями. Убийство хана русскими, взволновавшее умы во всей стране, было весьма неприятно Гудовичу, и на пост Лисаневича был назначен генерал-майор Небольсин[46]46
  Петр Федорович Небольсин, начавший службу в 1772 году, с отличием участвовал во второй турецкой войне и затем, в 1804 году, с производством в генерал-майоры назначен был шефом Троицкого пехотного полка, с которым сделал несколько походов против закубанских горцев. В начале 1806 года полк этот был передвинут в Грузию. Здесь, за отличие в сражении при Ханашинском ущелье, Небольсину пожалован был орден Святого Георгия 4-й степени, потом, за взятие Нухи, – орден Святого Владимира 3-й степени и, наконец, за Нахичеванский поход – Георгий на шею. По возвращении из этой экспедиции Небольсин некоторое время управлял Карабагским ханством и в этой должности скончался осенью 1810 года, унеся в могилу так много обещавшие дарования.


[Закрыть], шеф Троицкого пехотного полка, незадолго до этого прибывший в Грузию.

Между тем персияне, вызванные Ибрагимом, уже приближались к Шуше. Небольсин, присоединив к своему полку стоявшие в Карабаге батальоны полковника Карягина и майора Лисаневича, что вместе составило отряд в тысячу шестьсот штыков, выступил навстречу двадцатитысячной персидской армии и на Аскорани, при Ханашинском ущелье, разбил ее наголову.

Столь же неудачны были покушения Гуссейн-Кули-хана и царевича Александра со стороны Эривани, против Тифлиса и Елизаветполя.

Но даже разгром персиян не образумил шекинского хана, который не хотел оставаться в подданстве России после того, как друг и родственник его, Ибрагим Карабагский, был убит Лисаневичем. Узнав о его смерти, Селим в отмщение решил захватить в свои руки майора Парфенова, начальника русского отряда, стоявшего в его владениях, и с этой целью пригласил его к себе под видом совещания по какому-то делу.

В семи верстах от Нухи Парфенов с удивлением увидел все шекинское войско, расположившееся громадным табором посреди открытой равнины. На вопрос, почему хан вышел из города, ему ответили, что хан собирается в поход, так как персидские войска стоят уже близко от границ. Парфенов удовольствовался этим ответом. Но едва он вошел в палатку, как шесть вооруженных татар мгновенно повергли его на землю. Обезоруженный, избитый и связанный, Парфенов пешком отправлен был в Нухинскую крепость, где его забили в колодки и бросили в глухое подземелье, угрожая смертью за смерть Ибрагима. Пятнадцать казаков, находившихся в его команде, были частью изрублены, а частью закованы в цепи и рассажены по тюрьмам.

Целый день томили узников страхом ожидаемой казни, но к вечеру хан переменил решение. Он прислал сказать Парфенову, что возвратит ему свободу, если тот согласится вывести русские войска из его владений. Парфенов ввиду безвыходного положения, в которое поставлен был малочисленный отряд против соединенных сил шекинцев и персиян, согласился и в тот же день вышел из Шекинского ханства.

«Отступление Парфенова, – справедливо замечает Дубровин, – было крайне неуместно и не сообразно со славой русского оружия и с той репутацией, которую составили себе в том крае даже незначительные отряды, всегда выходившие победоносно в борьбе с многочисленными врагами. Недостаток стойкости и твердости духа имел дурные последствия, и сделанная ошибка стоила больших усилий для ее исправления». Действительно, как только русские оставили Нуху, джаро-белоканцы восстали почти поголовно и уже готовились вместе с шекинским ханом вторгнуться в Грузию, заявляя открыто, что завладеют Ганжой.

Известие об этих происшествиях дошло до Гудовича в то время, когда он лежал во Владикавказе больной и расслабленный. Не имея возможности совершить переезд через Кавказские горы верхом, Гудович приказал нести себя на носилках и, явившись в Тифлис, тотчас послал приказание генералу Небольсину идти на шекинского хана. Небольсин, уже прежде, как мы видели, умевший управляться с Карабагом, блистательно исполнил поручение: он разбил наголову войска Селима, встретившие его на границе, и затем подступил к самой Нухе.

Столица Шекинского ханства, живописно расположенная при истоке небольшой речки, вся тонет в густой зелени ореховых и тутовых деревьев. На высоком холме, командующем окрестностью, красуется старая крепость, и тут же рядом стоит ханский дворец – образчик жилища восточного сибарита. Здесь все выполнено в причудливом, оригинальном персидском вкусе: и мраморные фонтаны, окруженные плакучими ивами, и разноцветные стекла в узеньких окнах, и потолки, составленные из кусочков зеркал, и дивные лепные работы, украшающие собой карнизы, двери, окна, камины[47]47
  Нуха замечательна работами своих вышивальщиков по сукну разноцветными шелками; отсюда-то и выходят большей частью все чепраки, скатерти, салфетки и прочие вещи, которые в последнее время распространились по целой России.


[Закрыть]. Небольсин не хотел подвергнуть чудный замок ужасам приступа и предложил Селиму выйти с повинной головой.

Но так как Селим наотрез отказался покориться, то решено было взять город штурмом. Осажденные прибегли к самым отчаянным средствам защиты. Они окружили свои батареи горючими материалами и зажгли их в тот самый момент, когда начался штурм. Весь город внезапно опоясался огненной полосой, и войскам пришлось прорываться через огонь, так как всякая остановка и колебание могли быть гибельными. И русские солдаты прорвались через огонь. Город был взят, хан бежал и объявлен лишенным своих владений навсегда.

Теперь настал момент наказать и возмутившихся джаро-белоканских лезгин, которые своими действиями давно уже испытывали терпение русских.

На Алазанской линии со времени Цицианова и Гулякова по-прежнему стояли те же кабардинцы, но уже под начальством князя Дмитрия Орбелиани, заместившего Гулякова. Орбелиани был офицер отличный, но слишком большая осторожность, с которой он решался на каждое дело, много отнимала блеска от его военных подвигов. Тем не менее линия охранялась так зорко, что лезгины уже не могли вести привычный для них и доставлявший им все необходимое разбойничий образ жизни – жизни набегов и опустошений соседних стран.

Потерявшие и со своей стороны терпение, лезгины решились наконец, в последний год командования Цицианова, собрать огромные толпы и истребить ненавистную для них колонну Орбелиани, стоявшую у Пейкаро бессменной стражей.

И вот 26 марта 1805 года, в такой момент, когда персидская война поглощала все русские силы, девять тысяч лезгин внезапно бросились на Александровский редут, чтобы прежде всего лишить русских этого опорного пункта. Натиск был так стремителен, что неприятельские толпы успели прорваться через форштадт до валов укрепления. Сто двадцать пять кабардинцев, двадцать пять егерей и несколько донских казаков не дрогнули, однако же, перед вражеской силой. На вал вошел комендант Гарцевич и, вызвав пятьдесят человек, приказал им ударить на главную толпу лезгин, уже взлезавшую на укрепление… Раздалось «Ура!», и горсть солдат с двумя офицерами – поручиком Куликовым и прапорщиком Фендриковым – во главе ринулась в битву. Лезгины, почти торжествовавшие победу, не выдержали натиска и обратились в бегство. Унтер-офицер Горбунов схватил неприятельское знамя, а поручик Куликов, увлекшийся преследованием, выскочил даже за самый форштадт и едва не был смят налетевшей на него лезгинской конницей. К счастью, Гарцевич вовремя крикнул: «Назад!» – и встретил ее картечью. Неприятель был рассеян, но победа досталась русским недешево: из фронта выбыло сорок два человека, то есть третья часть гарнизона.

С таким же блистательным успехом была отражена другая тысячная неприятельская партия, спустившаяся с гор в апреле 1805 года против деревни Тинеты, где стояли две кабардинские роты силой в сто тридцать штыков. Неприятель, появившийся перед ними, был опаснее джарцев. Это были хевсуры, известные своей легендарной храбростью и приводившие в трепет даже лезгин. Но кабардинцы и здесь достойно поддержали свою старую боевую славу. Командовавший ротами поручик Волков, видя безвыходность своего положения, сам сделал отчаянную вылазку и внезапным нападением разбил хевсуров наголову. Подоспевшему на помощь подполковнику Эристову с грузинской милицией оставалось только преследовать их до самых верховьев Арагвы.

«В настоящее время, – говорит один военный писатель, – подобные подвиги могут казаться нам баснословными, а между тем они действительно были, и – скажем более – если бы их не было, нам никогда не удержать бы за собой Закавказье». Объяснить их только превосходством регулярного строя над азиатскими полчищами также невозможно, потому что здесь русские имели противников слишком опытных в битвах. Это, скорее всего, влияние той нравственной школы, которую оставили после себя, как славное наследие, герои XVIII века: Румянцев, Суворов, Вейсман, Цицианов и др.

Теперь, когда Нуха была взята и Небольсин стал угрожать лезгинским владениям совершенно с другой стороны, генерал Орбелиани также перешел в наступление и принял настолько искусные меры, что 8 ноября все лезгинское войско, вместе с пришедшей к нему на помощь аварской конницей, было заперто в тесном Джарском ущелье. Поставленные в безвыходное положение, лезгины не могли и думать о сопротивлении. Аварский хан первый вступил в переговоры, а между тем увел свою конницу в горы, и джарцы, покинутые своим союзником, покорились. Депутаты их, явившиеся к Орбелиани с повинной головой, были отправлены в Тифлис и вошли в город с повешенными на шею саблями. Трудно описать восторг грузин при виде их заклятых врагов, впервые являвшихся перед ними в таком униженном положении.