Текст книги "Тест на любовь"

– Все, что дальше моего тела, – его дело, дорогая сестра, – улыбалась она, и глаза Ирмы становились бездонными. А это, как поняла Салли, исключало все дальнейшие вопросы. Так что, когда Никита Орлов пригласил ее в Москву, Салли охотно согласилась. Она даже взяла уроки русского у эмигрантки из России, которая и обучила ее довольно бойко болтать по-русски.

В этот приезд она не ставила себе задачу найти мастера, хотя Минь вряд ли ошибался, обмолвившись, что мастер в Москве. Салли думала о другом: не поставить ли перед собой задачу посложнее – не приехать ли сюда комиссаром от Красного Креста? Но к этому надо как следует подготовиться. Выучить язык. Разве это дело – она не понимает, о чем говорят русские у костра.

И еще ей в голову явилась одна мысль. Но для ее исполнения нужны были надежные умелые люди. Если не удастся найти мастера, который делает протезы для куколок, надо выкрасть одну… Вынуть из нее уже готовый и изучить.

Она улыбнулась и покачала головой, еще раз поражаясь самой себе: в жизни можно сделать все, в ней нет никаких преград. Просто надо дать себе волю и открыть разум всему.

Но не надо ли для этого вынуть душу?

Душу? Салли удивилась своему странному вопросу. А разве она существует? Сейчас можно все вынимать и вставлять. Стало быть, занимаясь этим делом, душу можно вынуть. А когда дела закончатся, вставить на место. Наделав себе куколок, она приумножит состояние, которое у нее почти в руках.

От выпитого голова немного гудела, после водки Салли не чувствовала холода. Да и шубка грела, замечательный подарок Никиты Орлова. А может, ей остаться с ним? В России? Выйти за него замуж? Ненадолго? Стоит об этом подумать.

День догорал. Все остались довольны друг другом. Андрей ехал домой, следя за огнями вишневой «Нивы» Воронцова. В Москве их пути разошлись.

Андрей ехал с телефоном Митрича и с рекомендацией Никиты Орлова.

Едва переступив порог своей квартиры, он тотчас позвонил. Митрич велел немедленно приехать. Широков подчинился.

Митрич встретил его в домашнем наряде – пузырящиеся на коленях тренировочные штаны и олимпийка образца двадцатилетней давности. Андрей не переоделся после шашлыков, и они оказались одеты как люди одной компании.

Оглядев друг друга, оба остались довольны.

– Хорош маскарад, да? – Глаза Митрича остро блеснули.

Андрей понял, о чем он.

– Не в духе времени.

– Но в духе жизни, – заметил Митрич. – Береженого Бог бережет. – Митрич вынул пистолет из ящичка, протянутого Андреем. – Еще тепленький.

– Да нет, остыл.

– А запах? Нюх у меня, знаете ли… собачий. На все. Но как собака, я ничего не говорю.

Андрей понимающе ухмыльнулся:

– Молчаливые живут дольше.

– Вот то-то и оно.

На столе у Митрича чего только не было. Андрей заметил странный предмет на газете. Митрич перехватил его взгляд.

– Вот чего-то сделал. Как будто точно. Все соблюл.

– А что это?

– А черт его знает. Мне так интереснее, просят – делаю. Еще просят – еще делаю. Деньги платят. Играю втемную. У тебя не стану спрашивать, откуда, да чего, да кто ты сам.

Андрей улыбнулся:

– Хорошая позиция.

– Берегу голову. От засора. – Он захихикал. – У меня что ни день – то новое дело. Знаешь в мире сколько вещей? Миллионы. А за ними народу – весь белый свет. Я кто такой? Простой умелец. Вот за этой штукенцией придет девица, как я понимаю, иностранная. Говорит по-русски, но так – твоя, моя.

– В лисьей шубке?

– Да кто знает, в чем на этот раз. У них, этих, всего полно.

Сердце Андрея забилось, словно у охотника, почуявшего дичь.

– Как вам удается делать столько всего разного?

– Хитрость есть одна. Все похоже. Или круглое, или квадратное. Вот и все. Это в основе. А дальше – навороты. Что тебе смычок, что амбарный замок.

Андрей покачал головой.

– И знаешь, что интересно, я сам ничего не придумываю. Я просто исполняю. Вот и эта штуковина. Ее кто-то придумал. Я исполняю. И до свиданьица.

– Мне когда зайти?

– Позвони через десяток дней.

Андрей вернулся домой, попил чаю, пробежался по каналам ящика, но ему не давал покоя предмет, который лежал у Митрича на столе. Что же это такое? На что похоже?

22

Петр Сергеевич, сидя за своим письменным столом, потер лоб рукой, потом отбросил волосы назад.

– Ну что? – спросил вошедшего Широкова. – Какие новости?

Андрей уселся в кресло напротив Иванова, шумно вздохнул и сказал:

– А у тебя, Петруша?

– Давай-ка тряхнем стариной, а? – Глаза Петра Сергеевича заблестели. Он наклонился к сейфу, вынул стаканы и бутылку.

Налил, один стакан пододвинул Андрею Широкову. Стакан с водкой скользнул по гладкой поверхности и замер, столкнувшись с рукой Андрея.

Петр Сергеевич откинулся на светлую спинку кресла.

– Тряхнем стариной, а? Ну что, пацан, есть о чем поговорить, а?

Андрей взял стакан, пристально посмотрел на своего старинного приятеля.

– Давай. О чем сегодня?

– Поскольку моей заднице очень нравится сидеть на этой светлой коже, я ее оторвал на время от шикарного кресла, кое над чем поворковал и могу кое-чем похвастаться. А ты, прочитавший кучу книг под моим надзором, сведешь все вместе в своей умной голове.

– Да ты же не дал мне их дочитать!

– Я тебя выручал.

– Но книжки отобрал. Может, вернешь, я посижу над ними?

– Может, и верну. В обмен.

– Да что ты, Петруша, не бери в голову. Шучу. На кой они мне? Сейчас читай что угодно. Выписывай хоть из Америки, из библиотеки конгресса. Что я и делаю.

– Знаю. Давай поднимем бокалы… – нарочито манерно проговорил Иванов.

– Поднять можно. Давай.

Они выпили. Потом Иванов серьезно посмотрел на Широкова.

– Искать надо в Праге, дорогой. Пока в Праге. Как ты верно подметил, еще в одной стране, в Юго-Восточной Азии. Но очень скоро что-то начнется.

Андрей вскинул голову.

– Я мог бы послать в Прагу своих людей, не важно, что это другая страна. Я мог бы связаться с кем надо, дорогой мой эскулап, но пришлось бы потрясти все и всех. Всю компанию. У меня есть сведения, и я им верю, с этими женщинами не просто работают. А прицельно и с большой выгодой. Погляди-ка сюда.

– Покажи.

Петр Сергеевич полез в письменный стол, вынул пачку фото и бросил перед Андреем несколько снимков. Женские портреты, мастерски сделанные.

– Откуда такие? – спросил Андрей деланно равнодушно, хотя сердце тревожно забилось. Он обратил внимание на фон, на котором они сняты. Несомненно, это Европа, готика. А вот это – Восток. Но страна? Он перебирал их, потом отложил. Он понял, где это. За женским лицом, совершенно славянским, читалось скуластое узкоглазое – вьетнамское. Размытое, но для наметанного глаза вполне доступное.

– Должен признаться – это здорово. Это класс.

– Ну, так я скажу тебе, кто их сделал. Их сделала одна женщина. Ее зовут Ольга Геро.

Андрей вздрогнул.

– Ольга Геро?

– Да, есть такая фотомастерица, – сказал Петр Сергеевич. – Классная девушка, она снимала. Знаешь ли, она, вроде тебя, что-то зачастила в Прагу. – Иванов сощурился. Как нарочито щурятся курильщики, которым попадет в лицо чужой дым.

– Сейчас все мотаются по свету.

– Ага. Еще она очень часто летает во Вьетнам.

– Во Вьетнам? – Сердце Андрея забилось. Значит, он все вычислил правильно. – Но фотографа ноги кормят.

– Конечно. Я навел справки, она работала на многие издания. Хорошо работала. Вольно. Ну, ты знаешь, как у них – беспривязное содержание. – Он засмеялся.

– Кое-кто мог и раньше себе такое позволить.

– Только профессионал высокого класса.

– Она такая и есть.

– Ну да.

Потом Петр Сергеевич вздохнул:

– Еще я кое-что тебе хочу показать. – Он намеренно долго рылся в ящике стола. – Черт, такая маленькая коробочка. Завалилась, что ли? – Потом резко выпрямился и посмотрел на Широкова. – Вот.

– И что это?

– Открой.

Андрей снял крышку. Белый порошок.

– Не иначе как сахарная пудра. Праздники скоро, Иванов. Жене приготовил? Пироги печь?

– Да, пироги из этого можно печь, но другие. Маленькие такие, от них некоторым становится чудо как хорошо…

– Ты пробовал?

– Я все в этой жизни пробовал, – отрезал Петр Сергеевич, хлебнув водки. – Знаешь, что это? Это составная часть очень сильного обезболивающего.

– Петруша, давай почетче.

– Это основа для нового лекарства, в Америке разрешен его аналог. Порошок, который ты видишь, синтезирован. А есть на натуральной основе. Ее возят, нарушая закон о наркотиках. Как мне объяснили – она, эта основа, растет только во Вьетнаме.

– Ну, так если оно где-то разрешено…

– Но у нас запрещено.

– Значит, скоро и у нас будет разрешено.

– Не скоро. Потому что люди на ввозе американского лекарства имеют хорошие бабки. Ты умный, Широков. Шевели мозгами. Я тебе сделаю еще один намек. Давай соображай. У тебя же нюх феноменального пса.

– Спасибо, дорогой. Какой же породы?

– О, классной породы. Я люблю собак, которые делают стойку. Мол, вот дичь. Что хочешь с ней, то и делай.

Андрей засмеялся:

– Дратхаар?

– Похож. Даже волосы сивеют, как у него. Так что давай-ка подумай и наведи меня на дичь.

– А если я не пойду с тобой на охоту?

– Пойдешь. Вот на это поглядишь и пойдешь. Хорошая карточка. Правда, старая. Мастерства никакого. Тут другое мастерство. Улавливаешь?

Он положил перед Андреем поблекшую фотографию.

– Я, друг мой, прихватил ее из архива. Какого – сам знаешь. Выкинуть хотели, а я не дал. Сгодится, говорю. Всем интересно посмотреть на себя в молодости. Такие мы все хорошенькие, молодые. Правда?

Он пристально посмотрел на Андрея.

– Вот это кто? Не знаешь?

Андрей покрылся липким потом. Один – ноль, Иванов. Этого он не ожидал.

– Узнал? Всех? Иржи Грубое в молодости. Энди Мильнер, его бывший соотечественник, ныне американский профессор. Тоже врач. Иржи теперь вот такой. – Иванов пододвинул Андрею фотографию Ольги с выставки. – А вот так Энди выглядит. Совсем плохой. Это из американской газеты. Да, покойничек. Перебрал наркоты, пишут. Но это их проблемы. Теперь понятно, почему они тебя позвали в консультанты? Догадываешься, что очень скоро что-то закрутится? Человечка-то нет. Я думаю, что с другом Энди был в деле Иржи. Потому что нет ничего крепче связей молодости. Улавливаешь? А не поэтому ли именно ты летаешь в Прагу?

Андрей потрясенно молчал. Его позвал Грубов… Значит, он помнил о нем. А если помнил о нем, то Энди Мильнер, американец, и есть тот, кто… кто теряет деньги из-за Грубовых? Из-за таких, как Ольга. А стало быть… О Господи.

– Вот мои изыскания. Нравятся? Я тебя не шантажирую этой карточкой. Дело давнее. Просто когда уходил на пенсию, кое-что из никому не нужного прихватил с собой. Зачем оставлять, правда? И видишь, оказался прав. Вот тебе и ключик, только открыть осталось ларчик. А ты прямо возле крышки стоишь. Так что вперед, дорогой друг. Свой интерес соблюди – и мой тоже.

– Так на кого…

– …я работаю? Да когда как. А тебе-то что? Сейчас твоя забота поработать на себя самого. Как ушко, зажило?

Андрей схватился за ухо. Шрам почти рассосался.

– Вижу, уже не болит. Теперь ты меня оценил? Знаешь, как бы сложилась твоя жизнь, если бы не я?

– Да-а, Петруша.

– Теперь убедился, что я не зверь? Помоги мне, Широков, ладно? Я тебе отдам негатив. Навсегда. Сделаешь?

– Да.

Широков вышел не прощаясь.

23

Таня и Ольга вышли из клиники Миня, уже заправленные и готовые к обратному полету. Таня все еще не могла прийти в себя. Господи, она ведь прежде работала в институте, который занимался Востоком. Она несколько лет учила вьетнамский язык. Сидя в библиотеке, защитила кандидатскую диссертацию по культуре Вьетнама и ни разу не была в стране. А теперь она здесь, но по какому делу!

– Оля, ну почему в жизни все так по-дурацки? Когда мне надо было позарез – я не могла получить это ни под каким видом, теперь…

– Так это теперь позарез… – засмеялась Ольга. Потом серьезно добавила: – Я много думала про это. Просто, наверное, наша жизнь – сумма итогов. Когда будешь их подводить, все сойдется: ты знаешь вьетнамский язык, знаешь культуру Вьетнама, ты была во Вьетнаме, не важно, что все это отделено временем и целями. Я уже давно перестала относиться к жизни как к плавному логическому течению большой реки. Она фрагментарна, как малые озерца, и мы потом, мысленно обращаясь в прошедшее, убеждаем себя, что было все так, как должно было быть. Даже если было не так.

– Да, пожалуй. – Таня усмехнулась. – Мы с тобой лучшее тому подтверждение.

Они шли по тенистой стороне улицы, ветки неведомых деревьев переплелись, защищая от прямых лучей солнца. Таня ощущала необычайную легкость, как всякий человек в предвкушении перемен. Самое лучшее – когда что-то делаешь, а потом раз – и вознаграждение, освобождение. Она сказала мужу Саше, что поехала по делам и хорошо заработает. От Ольгиной фирмы.

У мужа дела шли плохо. Боже мой, думала Таня, неужели после ее поездки они смогут не думать хотя бы несколько месяцев о куске хлеба? Ольга не говорила Тане, сколько она получит, она знала, подругу просто потрясет сумма. Но сюрприз всегда приятен.

Они вернулись в свой гостиничный номер в прекрасном настроении. Ольга радовалась, глядя на Таню. Уже нет серой мышки, ехидно выглядывающей из норки, недоверчиво рассматривающей окрестности – не гуляет ли поблизости кошка? Теперь она сама походила на выспавшуюся пушистую кошку. Умело подкрашенная, подстриженная у дорогого мастера, стильно одетая, в черненьких кожаных лодочках крошечного размера – тридцать третий, который поискать в Европе, а здесь они нашли, и очень быстро. Они собирались на концерт вьетнамской музыки.

– Знаешь, я столько прочитала о Вьетнаме в свое время, но страна совсем другая, – то и дело повторяла Таня.

Ольга насмешливо посмотрела на подругу.

– Ты готова вернуться к прошлому и переписать новейшую историю культуры?

– Если бы от этого был толк, я бы пошла на такой гражданский подвиг. Удивительное дело, но даже язык, который я учила в институте, другой. На нем говорят только на барахолке в Сайгоне, да и то китайцы. – Она захохотала.

– А ты забыла, кто тебя учил?

– Минь мне объяснил. Учитель наш здесь был поваром. А у нас видным вьетнамистом. Да ну его. Тебе не кажется, Ольга, что нам лучше собраться и пойти? А то бедняжка Тхи нас заждется. И потом, я волнуюсь. Мне рано утром на самолет. Ты знаешь, впервые за до-олгое время хочется домой. Потому что свой дом я уже могу немного изменить. Вытравить из него дух пустоты и неудачи. А ты знаешь, вот сижу я здесь и – странно – вспоминаю то, что, казалось, совершенно забыла. Сколько я не работаю в библиотеке Института востоковедения? – Таня нахмурила брови и зашевелила губами. – Давным-давно. Ты знаешь, меня ведь сманили в нынешнюю закрытую лавку после рождения Катерины. Я пошла. Ближе к дому. Денег больше обещали. Крупный закрытый институт, большие фонды. Много литературы для служебного пользования и так далее. Вот и соблазнилась.

– Тогда ты сделала все правильно. Кто знал, что нас ждут такие перемены? Да, сейчас оборонка без денег, а востоковедение? Я думаю, твои бывшие коллеги тоже вроде нас. Курьеры… по своей сути.

Они посмеялись.

– Мои знания по истории Востока поднимаются откуда-то со дна памяти. Знаешь, что вспомнилось? По буддийскому учению, в мире существуют четыре страдания, которые претерпевает человек в земном мире: рождение, старость, болезнь, смерть. Мы с тобой претерпели два страдания: рождение и болезнь. Осталось тоже два…

– Чтобы оттянуть одно из них – старость, – надо потрудиться на славу, – засмеялась Ольга. – К людям обеспеченным старость приходит позже. Уж лучше умереть раньше, чем состаришься.

– Вот если бы нам погадали по черепашьему панцирю, – сказала Татьяна. – В древнем Вьетнаме так предсказывали будущее.

– Ну-ка расскажи. – Глаза Ольги загорелись.

– Панцирь покрывали письменами, обжигали в огне и по очертанию трещин давали ответ.

– Да, это тебе не кофейная гуща. А ты веришь в предсказания?

– Нет, пожалуй. Но любопытно.

– А я верю в предчувствия, – призналась Ольга. – Внезапно в голове начинает биться какая-то мысль. Неясно, но навязчиво. Знаешь, ко мне как-то залезли на дачу, я как раз уехала в командировку. Сижу в гостинице, в одном маленьком городишке, и вдруг почему-то вспоминаю свой домик. Мне представилось, что дверь в нем открыта. Фу, думаю, ерунда какая-то. Делаю свои дела, снимаю пленку за пленкой, а в голове вертится и вертится – дверь. Что ты думаешь? Приезжаю домой, звонит соседка и спрашивает, не был ли кто-то у меня на даче. Да нет, говорю. Потом мелькнуло – может, Слава? Сажусь в машину, еду. От поворота видно – дверь настежь.

Татьяна покачала головой.

– Обокрали?

– Трудились не спеша. Но я не о том – украли, и черт с ними. А о предчувствии.

– Слушай, я давно хотела тебя спросить… – Татьянины глаза блестели любопытством. – А как ты… а ты предчувствовала, что встретишься со своим Славой?

Ольга вздрогнула. Напоминание о Славе больно ударило по сердцу.

– Ты хочешь спросить, было ли предчувствие? Нет, это другое. Узнавание. Я узнала сразу, что он мой человек. Мой мужчина.

– Ну, расскажи… пожалуйста.

– Какая любопытная, – бросила Ольга. – Мы увиделись в аэропорту в Средней Азии. Погода оказалась нелетная. В аэропорту полно народу, в основном местного. Вдруг я увидела его в толпе – бородатого, лысоватого. Воротник черной водолазки торчит из-под куртки. Глаза утонули в глазницах и смотрят оттуда, и сверлят… Я знала, он подойдет ко мне. Вокруг меня вились какие-то местные хлыщи в бархатных пиджаках, но я их быстро отшила. Я много ездила и ко всему привыкла, научилась справляться. Он подошел. С дурацким предложением – сдать билет и ехать на поезде. Знаю я эти местные поезда, умрешь от страха. И неизвестно когда доедешь до места. Но я, не думая, подчинилась. Мы сдали билеты и сели в поезд. Я дрожала как осиновый лист. Такого я от себя не ожидала. Никогда ничего подобного со мной не было. Да я ли это была?

Мы вошли в купе, – продолжала Ольга, – он запер дверь. Мы легли на свои полки, но спать не могли ни он, ни я. Здравый смысл пытался пробиться сквозь пелену наваждения, но я его давила, размазывала. Я радовалась, что нет света, иначе он видел бы, как меня колотит. Я знала точно, что возврат билетов он придумал нарочно. Я не удивилась бы, если б узнала, что наш самолет давно приземлился в Бухаре. Но я знала и другое – я сама, вопреки воле, подчинилась собственной невесть откуда взявшейся страсти. Я не знаю этого мужчину, но зачем еду с ним – знаю.

Татьяна изумленно качала головой:

– Кто бы мог подумать, что Ольга Геро способна на такое?

– Никто. Даже сама Ольга Геро. Ты помнишь, я была замужем, давно, но все это произошло будто не со мной.

Потом я встречалась с мужчинами. Были увлечения, но без особой страсти. Было и было. Я считала себя не слишком горячей женщиной.

Она вздохнула, пожала плечами и продолжила: – Мы вышли из поезда, он хотел взять мой кофр с аппаратами, но я не дала. Вот чего я никому не доверяю – аппаратуру. – Она усмехнулась. – Представляешь? А себя доверила. Станция Каган. До Бухары пятнадцать километров. Доехать ночью не на чем, и надо искать гостиницу, переночевать, объяснил он мне.

Рассказывая, Ольга как наяву увидела мокрую пустынную улицу. Возле магазина горбился сторож в стеганом полосатом халате. Верная собака, не жалея себя, лежала на мокром асфальте у его ног.

– Кто идет? – Незлобивый голос сторожа потонул в туманной мороси.

– Где у вас гостиница, отец?

– Идешь прямо, потом направо, зеленый дом видишь, идешь налево. Прямо – дом-камень. Стучи, она выйдет. Скажи – спать надо…

Они быстро нашли дом-камень. На стук отодвинулась задергушка на окне. Дежурная с заспанным лицом открыла дверь, и в ее глазах зажглось любопытство.

– Откуда к нам?

– Из Москвы.

– Муж-жена? – насмешливо спросила она, отлично понимая, что нет.

Ольга затрясла головой изо всех сил: нет-нет, не муж и жена. У дежурной даже спина дышала любопытством, когда она отвернулась от них и направилась к стойке.

– Мы попутчики, – объясняла Ольга, а незнакомец насмешливо наблюдал за ней.

Они отдали паспорта, он вложил в свой волшебную бумажку, которая обрадовала дежурную. Она протянула ключ. Один.

– Только семейный номер остался. – Дежурная подмигнула Ольге.

Ольга дрожала, переступая порог комнаты. Потом услышала скрежет ключа в замке.

Ольга покачала головой, до сих пор недоумевая, что это было с ней: туман? Воздух Азии? Что? Рассказывая Тане, она не переставала удивляться – неужели это была она?

– Ну, вот и все.

– То есть как все?

– Да вот так. Больше ни слова не скажу, дорогая подруга. Только сделаю одно признание: о существовании такой страсти в себе я не подозревала. Никогда. Мы не спали до утра. А дальше включай воображение. Смелее, смелее, не ошибешься… – Ольга засмеялась. – Потом мы вместе приехали в Москву, осели в его квартире. Все шло замечательно. Пока я не узнала, что растет у меня внутри.

– Ты ничего ему не говорила?

– Нет. Я не хотела, чтобы он стал несчастным. Я знала, он хочет настоящую семью, детей. Нет. – Ольга покачала головой.

– А сейчас ты что-то предчувствуешь?

– Хотела бы, чтобы нет. Но…

– И что? – Глаза Татьяны расширились.

– Не пойму точно, но мне кажется, мы с тобой получим какое-то известие.

– А в виде чего оно тебе представляется?

– «И тучи над землями Цинь небосклон застилают», – процитировала Ольга.

– О Боже, ты знаешь Сыкун Ту? Откуда ты знаешь этого средневекового поэта? Его читают только китаисты!

– Я же очень образованная женщина, – ехидным голосом проговорила Ольга. – Учусь, читаю, цитирую. Ладно, поживем – увидим, что нас ждет.

Под большим персиковым деревом лежат, развалившись, курильщики опиума. Не спеша толкуют о торговле оружием и контрабандной переправе серебра в Бирму, в Китай. Они стараются укрыть от посторонних глаз свою трапезу – крутой мясной отвар и лепешки, купленные на ярмарке, никогда не присаживаются к бамбуковой скамье, где продает водку старуха из племени мео. День и ночь они пьянствуют в заведении китайца. Он, желая зазвать побольше гостей, выносит фаянсовый кувшин с водкой. Вот он плеснул немного себе на ладонь и поджег спичкой. Синий язычок пламени поднимается на ладони, хозяин скалит зубы в улыбке и выплескивает пламя на землю. Убедившись в крепости напитка, гость не отказывается посетить заведение.

Андрей смотрит, как вьетнамцы, одетые в синее, любимый цвет трудящихся, вереницей втягиваются в дверь. Гудит ярмарка – раздаются визгливые голоса, смех, крики, все это смешивается с запахами варящегося риса, морских водорослей и живности. Андрей любил окунуться в атмосферу толпы. Внезапно раздался вой мотоцикла, он с ревом понесся прямо на торгующих и покупающих. Народ шарахнулся в сторону, сметая нагромождения товаров, полетели в разные стороны кроссовки китайской выделки, привезенные контрабандой, плоды манго, бананы, словно желтые запятые на бессмысленно заполненной буквами-фигурками странице. Крики, вопли, подзатыльники.

Треск автомата.

Андрей отошел в сторону. Разборки, вечные разборки…

Везде свои.

Люди в форме, подлетевшие следом, быстро затолкали дерущихся в машину.

На рынке воцарился мир, но он уже не кажется надежным и безмятежным, как полчаса назад. Андрей вдруг подумал – а ведь его нынешняя поездка тоже не обещает быть мирной и безмятежной.

Он не ошибся.

Андрей направился дальше вдоль рядов, потом внезапно, неожиданно даже для себя, остановился возле торговки с огромным синяком под глазом. Перед ней лежала разная мелочь. Он увидел складной бронзовый нож, не больше перочинного. По рукоятке вился дракон. Он знал: дракон – это знак королевской власти, и ему показалось, что внезапную дрожь, пробежавшую по телу, он сможет унять, если положит его в карман.

– Сколько? – спросил он, пристально глядя на женщину.

– Тридцать, – коротко бросила она, ответив таким же пристальным взглядом.

Ее глаз, утонувший в синюшности, сверлил его. Андрею стало не по себе. Но не от цены. Сейчас он отдал бы и триста, потому что необъяснимый мистический страх охватывал его от одной мысли, что он может остаться без этого ножа.

– Ты должен его купить. В нем твоя жизнь, – свистящим шепотом проговорила она, точно прочитав его мысли. Внезапно ее пальцы вцепились ему в локоть, надавили на нерв. Андрей дернулся от боли, пронзившей его, кажется, до пяток. – Тебе будет еще больнее, если не купишь его. Купи, за пятьдесят. Не торгуйся! – приказала она, а он, сам не понимая как, вынул из бумажника деньги и протянул. – Ха-ха-ха! – раздался громкий скрипучий смех старухи.

Глаз в синем окаймлении сверкал, но не жадностью и радостью, а каким-то адским огнем. Андрей опустил нож в карман джинсов.

– Теперь они обломают об тебя зубы!

Андрей и не подозревал, насколько пророческими были ее слова.

Он пришел в гостиницу, изрядно поплутав по рынку. Ему помогло обостренное обоняние, которым его наградила природа, он уловил запах моря и пошел туда, откуда тянуло сырой рыбой, креветками, водорослями.

Андрей Широков после разговора с Петрушей сразу же полетел во Вьетнам. Потому что знал точно, что Ольга во Вьетнаме. Ее надо было оттуда немедленно вытащить. Вывести из игры. Ради нее самой и ради Славы Воронцова.

Стоял декабрь. Москва утопала в снегу, а в Сайгоне настоящее лето. Петруша, прощаясь и пожимая руку Широкову, говорил:

– Ну так вот, понял, да? Поезжай, поищи. Хорошо рассмотрел фотографии? Вьетнамцы, конечно, для нас все на одно лицо. Но у этого гляди какая лысина. А? Что скажешь?

Знала бы Ольга, как много могут рассказать ее снимки внимательному взгляду! Выбравшись из рыночного лабиринта, Андрей уверенно зашагал в сторону гостиницы. Невесть откуда к нему кинулась стайка вьетнамских мальчишек-попрошаек. Он покачал головой, и, вероятно, его взгляд не оставил им никакой надежды, потому как они сразу отступили от него и принялись высматривать кого-нибудь еще.

Улица была запружена велосипедами, кое-где дымили ламбреты, странные устройства, нечто среднее между мотоциклом и автомобилем, кажется, они работали на керосине, потому как вонь от них стояла невыносимая.

Каблуки гулко стучали по мостовой, глаза скользили по витринам магазинов, антикварных лавочек, художественных салонов, ювелирных магазинчиков. Он отметил про себя, что не вредно бы пройтись по ним. Особенно по антикварным. Хотя восточное оружие его не интересовало, но мало ли что – здесь может осесть американское. Одна его приятельница, востоковед, в свое время – дама сердца Широкова, отыскала здесь ложку американского солдата и очень гордилась своей находкой.

Он уже стоял на углу улицы, ведущей к гостинице, как вдруг свет в глазах померк, он закашлялся от удушья. Из глаз хлынули слезы. Потом чьи-то руки подхватили его и повели, крепко придерживая за плечи. Справа и слева… Он выругался и больше ничего не помнил.

Когда Андрей открыл глаза, голова трещала и горела. Кто-то зажег фонарик в углу, он услышал голоса двух вьетнамцев. Андрей снова закрыл глаза, пытаясь сообразить, чем ему прыснули в лицо и куда затащили.

«О Боже», – простонал он про себя. Его перехватили? Он закрыл глаза плотнее, делая вид, что все еще не пришел в себя. Потом и впрямь впал в забытье.

Когда Широков снова приподнял веки, в комнате горела лампа. В углу сидел толстый мужчина и курил кальян. Вода булькала, пузырилась, он глубоко и умело затягивался. На лице его, жирном и круглом, играла сладострастная улыбка.

Затянувшись несколько раз, он откинулся и закрыл глаза. С губ потекли слюни. Андрей из-под ресниц следил за ним, его охватило отвращение.

Мужчина заворочался, будто собирался встать. Андрей лихорадочно пытался сообразить, где он и что ему делать.

По углам сидели вьетнамцы.

Широков больше не мог ждать и решил – лучше начать первым и задать тон разговора.

– Привет. – Широков открыл глаза.

К нему тут же подскочил мужчина, маленький, подвижный, как змейка.

– Господин проснулся, – пропищал он по-русски. Ага, уже легче, отметил про себя Андрей. Беседа пойдет на родном языке.

– Здравствуй, господин. Ты наш дорогой гость. Очень дорогой. – Он засмеялся. – Мы тебе что-то покажем. А потом спросим.

Раздался вопль, от которого у Широкова по спине побежали мурашки. Нечеловеческий, истошный, вопль боли и ужаса. Дверь в комнату, откуда он несся, открыта. Андрею была видна постель.

Вьетнамец улыбнулся:

– Слышишь? Какой хороший голос. Очень нежный, правда? Ты так умеешь?

Он стал медленно подходить к Широкову. Скулы Андрея свело. Его подташнивало. Никто не знает, где он сейчас. Никто? Но почему эти типы схватили его? Зачем?

– Так чего ты от меня хочешь? Денег? Но у меня их нет. Я отдам, сколько есть. Бери. – Он пошевелился, но вьетнамец покачал головой:

– Поговорить хочу.

– О чем?

– О Мине. Он сбежал.

– Но кто это – Минь? – Широков искренне удивился. – Я не знаком с ним.

– Обман. Тебя видели с женщиной Миня.

– Слушай, у меня никогда не было вьетнамок.

– Она не вьетнамка. Она чешка.

– Где видели?

– Не твое дело.

Андрей молча уставился на вьетнамца. Сердце стало биться сильнее. Ага, значит, он у конкурентов Миня. А тот, кого они терзают в соседней комнате… Если, конечно, это не спектакль для слабонервных, подумал он. Сцена-страшилка.

Нечеловеческий вой пронзил мозг.

Если это и страшилка, то хорошо играют, подумал Андрей. Стало быть, очень хотят узнать, где Минь. О Боже, Ольга сейчас в городе, в нескольких кварталах отсюда. И если это не спектакль, если они взяли кого-то из компании Миня, то… О нет, только не это. Жесткая изощренность Востока не сравнима ни с чем. Разве что с жестокостью разъяренной женщины, готовой на все.

– Миня нет. Он убежал, – повторил его пленитель. – Конечно, мы его найдем. Но он больше не даст товара. Твои люди будут брать наш товар. Миня больше никогда не будет.

– О чем ты говоришь? О каком товаре? У тебя антикварная лавка? – Андрей сумел взять себя в руки. – Кстати, я уже купил себе вещицу на память. – Широков тянул время, соображая. – Хочешь посмотреть?

Вьетнамец заколебался, потом любопытство одолело, он кивнул.

Андрей как можно медленнее вынимал нож, купленный у старухи с синяком под глазом, открыл его, повертел. Подал вьетнамцу.

Он сказал что-то по-своему. К нему подскочили еще двое. Они говорили на своем птичьем языке, хихикали, качали головами и цокали языками.

– Где ты это купил? Это очень вьетнамская вещь. Почему тебе это продали? – Вьетнамец насупился.

– Мне продала его женщина. Она сказала…

Он не успел заговорить, автоматные выстрелы один за другим затрещали за стеной. Потом они раздались совсем близко. Широков дернулся в кресле – он подумал, что это в соседней комнате. Но, увидев, как вьетнамец схватился за «люгер» тридцать восьмого калибра, понял – это непредвиденная ситуация. Он наклонился и из носка выдернул крошечный пистолет – «беретту-950», которая весила чуть ли не двести восемьдесят граммов, но с восемью пулями в магазине. Убойными. Андрей обрадовался – они не нашли оружие или не искали, когда он валялся в беспамятстве. Широков не глядя выстрелил в лампочку.