Текст книги "Тест на любовь"

– Иржи, все потом. После. Я тебе объясню, – торопливо говорила Ирма. – Нам надо спешить. Самолет…

– Но это невозможно. Если контрольный пакет у Салли… Да как она завладела им? Она что, убила его?

– О чем ты говоришь! Она его не убивала.

– Но я знаю Энди, контрольный пакет он мог поменять только на жизнь.

Глаза Иржи горели лихорадочным огнем. Его рука потянулась к левой стороне груди. Он пристально посмотрел на жену.

Внутри у Ирмы все дрожало.

Надо успеть. Надо успеть улететь.

Если они постучат, она станет стрелять. Теми же иглами, которую нашли в теле Энди.

Она замерла. Господи, она это смогла? Она ли?

Она сможет все. Ле Мере – какой мастер! Если она доберется до Штатов, она выпишет его… Она даст ему столько идей, что он будет занят до конца жизни.

Глаза Ирмы горели.

– Иржи, ты готов? – крикнула она. – Я собрала твои вещи. Иржи!

Иржи Грубое молчал и медленно оседал на пол. Потом рухнул.

Ирма уставилась на него.

– Иржи, – прошептала она. Он молчал.

– Иржи! – взвизгнула она. – Нет! Ирма похолодела.

– Иржи, не надо. Не оставляй меня одну… Не оставляй…

Она схватила его руку. Рука была ледяная.

27

Ольга ехала по заснеженной дороге, она свернула с Минского шоссе и пробиралась, чиркая брюхом вздыбленный снег, мягкий, но уже слегка прихваченный морозом. Грузовики проложили колею под свою высоту.

Она повернула к домику, вон он, сереет металлическая крыша. Единственное, в чем они не послушались мистера Уиклера, – чем покрыть крышу. Современные условия требовали железа, а не соломы, как он рекомендовал для экзотики.

Снег был чист и бел, он напоминал саван. Как хорошо остаться здесь укрытой этим саваном и все закончить. Ее сердце радостно билось. И ни о чем не надо думать, мучиться, надеяться или чего-то ждать. Все, нет даже любопытства, которое человека привязывает к жизни.

Она затормозила перед поворотом к дому. Придется вылезти и лопатой разгрести. Не надо, чтобы машина сразу бросалась в глаза. Она будет лежать в доме долго, сейчас морозы, и ничего, пускай. Она побудет здесь, где когда-то была по-настоящему счастлива. Наверное, атмосфера счастья, пропитавшая сами стены, еще не выветрилась и не вымерзла. Интересно, Слава хоть когда-то вспоминает о ней?

Когда Ольга отъезжала от дома, Андрей и Слава Воронцов подъезжали к нему. Они уже не раз говорили по телефону.

Андрей долго колебался, рассказать ли Воронцову о том, что на самом деле произошло с Ольгой. В чем он, кстати, больше не сомневался. Он позвонил ему, вернувшись из Праги, и пригласил к себе.

– Итак, Ярослав Николаевич, – сказал Андрей, – я хотел бы с вами поговорить. Нет-нет, не об оружии.

Он отодвинул сверкающую свежесть «браунинга» двенадцатого калибра, который купил недавно и теперь показывал Воронцову.

Воронцов с удовольствием поехал к Широкову посмотреть новинку в коллекции. Они выпили коньячку, поклонниками которого оказались оба, и закусили.

– Да, образец прекрасный, – хвалил Воронцов. – Отличная машина! – Он снова кивнул на ружье. – Кстати, чем больше я смотрю на него, тем больше соглашаюсь с вами – оружие очень похоже на женщину. Пропорции, изящество. А какая талия… – Он усмехнулся. – А уж норовистое!

Широков довольно рассмеялся.

– Вы правы, Ярослав Николаевич. И добавлю – в женщине так же трудно разобраться, как в оружии.

– Да, до сих пор не понимаю, почему Ольга так со мной поступила. Так обидно. Я ее очень любил и люблю до сих пор.

Андрей отпил немного из рюмки и пристально посмотрел на Славу.

– Скажи мне, Воронцов, ты все еще хочешь с ней быть?

– О чем ты спрашиваешь, Андрей? Больше всего на свете.

– Но ты хочешь быть с ней почему? Потому что она нравится тебе как женщина? Ты хочешь иметь семью и много детей?

– Господи, какие дети, о чем ты говоришь. Я просто хочу быть с ней. Я понял удивительную вещь – без ее взгляда на мир, без ее взгляда на меня, на мое существование, на мое дело… я просто потерялся. Мне ничего не интересно. Хотя дела мои идут хорошо. – Он пожал плечами. – С ней я чувствовал себя творцом, а теперь я просто зарабатываю деньги. Мне это нравится, да. Но из моей жизни ушел какой-то восторг. Зачем я все это делаю? Мне этого мало. Я хочу ее.

– Воронцов, я могу тебе помочь. Но придется раскрыть один секрет. Я его вычислил. Она дала тебе отставку только по одной причине. Она не хотела сделать тебя несчастным.

– Меня? Несчастным? Она? – Воронцов ошарашенно посмотрел на Широкова. – Ты шутишь. Я носил ее на руках. Мы плакали от счастья, когда были вместе. Ты не представляешь, что это было такое. Она – феномен. У меня никогда не было такой женщины. Никогда. А как мы встретились! Это просто невероятно. Дорожный роман…

Андрей взглянул из полутемного угла на Славу и тихо сказал:

– У американцев это называется «химия». Ты наверняка никогда не читал дамских романов, там об этом написано. – Воронцов рассмеялся. – Но я могу совершенно ответственно сказать – да, действительно, в организме двоих происходит особая химическая реакция. Физиология, ничего от головы не зависит. – Он нарочито беспомощно пожал плечами.

– Моя голова не играла никакой роли, – согласился Воронцов. – Я думал только об одном. О ней. И о том, как мне с ней соединиться.

– И ты соединился, – усмехнулся Широков.

– Да. В придорожной гостинице. Ночная дежурная наверняка слышала наши стоны, но нам было все равно. Мы были как узники, с которых сняли цепи. Я даже не знал, как ее зовут. Да и сам не представился. В Москву мы вернулись вместе и больше не расставались. Пока она не подкинула мне ту фотографию. Вот и все. Мне было с ней так хорошо!

– Я полагаю, ей тоже было с тобой слишком хорошо. Иначе она не убрала бы тебя из своей жизни.

– Но в чем дело?

– Ты наверняка понимаешь, что она неспроста смонтировала именно такую фотографию и подкинула тебе. Она не сомневалась, что больнее тебя нельзя обидеть. И вы расстанетесь навсегда.

Воронцов помолчал и согласился:

– Верно. Если бы она просто предложила мне расстаться, я бы никогда не согласился.

– Видишь, как хорошо она тебя знает.

– Я идиот. Я не узнал себя самого на снимке.

– Было бы странно узнать себя с чужой головой и в такой позе. Ты себя вряд ли видел когда-то со стороны в таком деле… Я прав?

Воронцов ухмыльнулся:

– Это точно. Она художник.

– Ну так вот, Воронцов. С ней, как она считает, произошло страшное несчастье, которое могло искалечить тебе жизнь.

– Но что это? Что? Ведь она жива?

– Да, жива. Но кое-что потеряла.

– Что такое она могла потерять?

– У нее никогда не может быть детей, Воронцов.

– Ну и что? У меня уже есть. И у нее тоже. Мы никогда не горели…

– Нет, горели, Воронцов. Ты говорил ей когда-нибудь, что ты хочешь иметь большую семью, много детей?

– О Господи, ну мало ли что может сказать мужчина, желая польстить женщине! Я хотел дать ей понять, что она для меня та женщина, от которой я хотел бы иметь кучу детей.

– Она это поняла иначе. Что без кучи детей ты не хотел бы иметь и ее.

– Откуда ты взял?

– Места надо знать, – отмахнулся Андрей. – Есть шестнадцать вариантов любовных историй, у тебя, я думаю, второй.

– А первый? – оторопело посмотрел на него Воронцов.

– Адам и Ева, конечно.

– Да-а, Широков. Смеешься. Что с ней случилось?

– Я думаю, у нее была операция. Уверен, не онкология. Но у нее в брюхе поработали хирурги. Она может заниматься любовью, но детей иметь – никогда. И еще я подозреваю одно. Опасное дело. Ее подхватили дельцы от медицины. В таких, как она, перевозят основу для обезболивающих лекарств. Все устроено очень хитро. Их заправляют и опорожняют, как сосуды. Таможня не может засечь.

Воронцов не мигая уставился на Широкова.

– Откуда ты знаешь?

– Вот этого я тебе не скажу никогда. И никому. Я все сам соединил в своей умной головушке. Сам. Но если я это произнесу, завтра у моей коллекции оружия будет новый хозяин.

– Ты на кого-то работаешь?

– Я вольная птица, но и они порой летают по чужой указке. Мы оба родились не вчера. У каждого из нас свой «дорожный роман». Ты же понимаешь, в одиночку в жизни ничего не достигнешь. Стало быть, у меня тоже есть своя стая… И я хорошо усвоил одно правило – не рвать отношения с теми, с кем свела жизнь. Я верю в то, что у нас один кукловод, который дергает нас за ниточки, связывая то с одним, то с другим персонажем пьесы, в которой все мы играем…

– Знаешь, я не философ и не психолог. Я хочу вернуть Ольгу. Я хочу на ней жениться, чтобы она больше не могла вытолкнуть меня из своей жизни.

– Но ты должен убедить Ольгу, что не бросишь ее и сам не будешь несчастным от того, что у нее не может быть детей.

– Я понял, Широков.

– Давай, поехали к ней.

– Прямо сейчас?

– А зачем тянуть? Встреча должна быть неожиданной, неподготовленной, нужен шок. Потрясение.

Они подъезжали к дому Ольги Геро и увидели, как она выскочила из подъезда и побежала прямо к своей машине, не глядя по сторонам. Она поковыряла ключом в замке, рванула дверь, и через секунду машина взревела. Андрей понял – Ольга узнала что-то ужасное, и это настолько потрясло ее, что она больше собой не владеет.

– За ней! – резко бросил Андрей.

Слава напрягся, он тоже почувствовал опасность. Его сердце стыло от ужаса, когда они неслись по Кутузовскому проспекту, потом по Минскому шоссе – за город.

– Куда она? – проговорил он.

– Я думаю, в ваш домик.

Слава застонал.

Они держались в отдалении, поскольку конечный пункт им известен. Слава помнил дорогу, хотя он не был там с тех пор, как они расстались.

Ольга вышла из машины, ботинки утонули в снегу.

Стояла первобытная тишина, но она не слышала ее, потому что голова гудела, мысли прыгали, не додумывались до конца, их захлестывали следующие. Снег ровный, никаких следов. Она одна в этом снежном поле.

Ольга с трудом пробралась к двери. Посветила фонариком вокруг – тоже никаких следов. Замок открылся легко, не замерз, Слава всегда смазывал его каким-то незамерзающим маслом. Она вошла в дом, свеча стояла в металлическом черном витом подсвечнике на столе. Точно так, как она оставила ее в прошлый раз. Она зажгла свечу и опустилась перед ней на колени.

– Господи, прости меня, неверующую. Но сейчас мне больше не к кому обратиться. Прости за мою дурацкую жизнь, за мою вину перед всеми. Говорят, нельзя лишать себя жизни, но если по моей вине другой человек едва ее не лишился, я должна быть наказана. Господи, спаси Татьяну! Я уйду вместо нее.

Она неумело перекрестилась и засунула руку в карман. «Леди» сама легла на ладонь. Ольга крутанула барабан, подняла руку, но рука окаменела и не двигалась.

«Как страшно, как страшно!» – билось в голове. Левой рукой она поддержала правую. Револьвер холодил висок, Ольга закрыла глаза. Свеча мерцала, потом внезапно ее свет качнулся, дверь распахнулась, и все потемнело. Она лежала на полу, прогремевший выстрел разбил стекло, оттуда пахнуло ветром и холодом.

Ольга не понимала – где она, уже там или еще здесь? Если там, то она в аду. Она почувствовала, как на нее навалилось что-то тяжелое, удушающее. Внезапно, точно от вспышки свечи, высветилось прошлое.

Такое давнее, что она думала – оно ушло навсегда. И казалось, это было не с ней. Она вообще считала – все, что было раньше, было с другим человеком, не с ней.

…Маленький городок с низкорослыми домами из облупившегося кирпича. Новогодняя елка в центре площади, увешанная картонными игрушками, слабо светившимися в свете гирлянд, горки изо льда и снега в виде сказочных волков, лисиц, петухов. Толпы народу. Мороз под тридцать, и она, тринадцатилетняя девочка в вязаной шапке с ушами, в желтом пальто с коричневым цигейковым воротником, вошла в толпу веселящихся. У нее было мало подруг, ей вообще нравилось быть в толпе и наблюдать. Она еще не понимала, что к одиночеству будет стремиться всегда. Внезапно ее сбили с ног двое мальчишек и повалили в снег, недалеко от елки, но там, куда свет гирлянд не достигал. Она не поняла – что такое? Все толкались, все играли.

Она задыхалась под их вонючей тяжестью и видела, как один уже сбросил варежку и грязными пальцами расстегивал ее пальто. Инстинктивно она почувствовала – это не игра, это что-то ужасное, стыдное. Она не кричала, она боялась привлечь чье-то внимание. Но ей повезло, из толпы вышел мужчина и остановился над ними.

Тогда она поняла и запомнила на всю жизнь – в толпе ты беспомощный.

Они отпустили ее и исчезли. Так же быстро, как и появились.

– Давай я тебя отряхну, девочка, – сказал мужчина, печально глядя на нее.

Она покачала головой и скрылась в гуще детей под елкой. Сейчас Ольга тоже задыхалась под тяжестью тела, нет, она не забыла прошлое, оказывается, оно сидело в ней до сих пор. И теперь вернулось.

Но сейчас у нее есть револьвер, «леди» защитит ее, она дотянется до оружия и всадит пулю… Там полный барабан, пять девятимиллиметровых патронов. Хватит на всех.

Но ее руки прижаты к полу. Она распята. Она чувствовала чужое горячее дыхание на своем лице. Она в ярости открыла глаза. В слабом свете вечера она не поверила себе.

Нет, этого не может быть. Не может этого быть. На нее смотрели те глаза. Единственные, которые она хотела бы видеть.

Или они просто явились ей перед смертью?

– Не стреляй, Ольга! Я люблю тебя! Я тебя очень люблю. – Он наклонился, поцеловал ее в холодные губы. Она ничего не чувствовала. Не веря себе, она смотрела в эти глаза. Потом дрогнувшими губами спросила:

– Откуда ты взялся? Почему?

Он поднял ее, посадил на лавку, привалив к стене.

– Спасибо вот этому человеку.

Она повернула голову и увидела… Андрея.

– Ты?

– Да, я. Я еще раз решил поставить эксперимент. Он удался. Разве я не прав, Ольга Геро?

Она потрясенно смотрела на мужчин, на разбитое стекло. Поежилась – к ночи начинал дуть ветер. Слава обнял ее.

– Ничего страшного, Ольга. Мы вставим стекло. А потом построим новый домик. Ты же помнишь, у мистера Уиклера был еще вариант, побольше. Как тебе?

Андрей засмеялся:

– Соглашайся. Я сниму у вас одну комнату. Кстати, – голос Андрея стал серьезным, – Ольга, Слава знает все.

Эпилог

Они сидели за столом, не зажигая света. Сумерки опускались быстро, как на парашюте.

– Ну вот все и кончилось, Ольга. – Андрей смотрел на нее ласково.

– Все?

– Да, и для всех.

– Так что с Ирмой?

– У нее последняя стадия рака.

– О Господи! А Иржи?

– Он умер. После я тебе расскажу все как было, если хочешь.

Ольга качала головой:

– О Господи. Но ты…

– Я хотел вывести тебя из-под удара. Я это сделал. Это мой свадебный подарок тебе и Ярославу Николаевичу. – Он повернулся к Славе. – И еще, может быть, я подарю тебе старинный пистолет, дорогой друг.

Слава улыбнулся:

– Ты сделал мне самый дорогой подарок. Дороже у меня нет ничего на свете.

Слава еще крепче стиснул Ольгу в объятиях и поцелуем осушил слезы.

– А… Таня? Ты о ней знаешь, Андрей? – Ольга прикрыла глаза, боясь услышать ответ.

– Знаю. Она поправится.

– Правда? – выдохнула Ольга, чувствуя, как сердце омылось кровью.

– Правда. Слово доктора. Так что, Ольга, все хорошо, все в порядке.

Она улыбнулась сквозь слезы.

Андрей поехал домой не спеша, на душе было спокойно, как уже не было давно. Войдя в квартиру, зажег свет и поставил красный чайник на газовую плиту. Зазвонил телефон.

– Широков? Не зайдешь ли ко мне завтра?

Андрей возвел глаза к потолку. Потом, вспомнив счастливые лица Ольги и Воронцова, мирным голосом спросил:

– Ну чего еще ты от меня хочешь? Неужели тебе мало?

– С этим делом все в порядке. Но есть новое. Как раз для тренировки твоего ума, Широков. Чтобы не заржавел.

– Ты когда-нибудь оставишь меня в покое?

– Такие, как мы с тобой, милый, на покой не уходят. Мы во все времена на посту. И в старые, и в новые.

– Ох, Петруша, Петруша. Что с тобой поделаешь?

– Кто говорил, что разные твои тесты – мед твоей жизни? Сам говорил. Или врал?

– Да не врал я, Петруша. Но, может, я хоть чаю попить успею?

– Ладно, не торопись, а то обожжешься. Утром заедешь к завхозу? – Не прощаясь, Иванов положил трубку.

Конечно, заедет. Куда он денется. Широков улыбнулся. А что, вполне возможно, что без Петруши он не смог бы сделать свой подарок Ольге и Воронцову.