Текст книги "Подруги. Над пучиной (сборник)"

Глава IV

Прошло более четырех месяцев. Пронеслось лето, приближалась осень. Но на благословенном юге все еще стояли ясные летние дни.

В окрестностях Одессы все уже не цвело таким вольным, пышным цветом, как весной; придорожная зелень поблекла от безжалостной пыли, хотя клумбы все еще благоухали на дачах, и город еще был наполовину пуст.

Зато отели были переполнены. Публика с морских и лиманных купаний еще не разъехалась; множество любителей виноградного лечения стремилось в Крым; к тому же начинался обратный полет русских золотокрылых птиц из-за границы, со всевозможных вод – домой, на север.

Княжна Ладомирская тоже возвращалась из Карлсбада, Тироля и других мест, где ей довелось побывать. В Одессе, на перепутье, ее ожидали отец и зять, муж сестры барон Крамфельд. Оба направлялись в Крым, где у барона была своя дача в Ялте. Они также предполагали осенью лечиться виноградом и жить вместе, одной семьей, до самой зимы. Так Ладомирские и Крамфельды ежегодно заканчивали свои европейские турне. И теперь княжна прибыла в Одессу со своей сестрой, Лидией Аркадьевной Крамфельд, ее детьми, их гувернанткой и своей собственной компаньонкой.

Нельзя сказать, что пребывание за границей пошло на пользу Вере Аркадьевне. Не то чтобы она была нездорова, но утомилась и наскучалась сверх меры. Она с детства знала все популярные уголки Европы, а пребывание в семье сестры не было легким и беззаботным. Баронесса не отличалась ровностью характера. Частые недуги, материальные затруднения, гораздо более серьезные, чем она ожидала встретить в жизни, сделали из Лидии Аркадьевны раздражительную и малоприятную особу.

Кроме того, у Веры было свое собственное тяжелое горе. Она почти решилась выйти замуж за камер-юнкера Звенигородова, солидного капиталиста и свежеиспеченного аристократа, крайне ей антипатичного… Что было делать? Он сватался в третий раз. Отец писал отчаянные письма: что он разорен, что ему придется запереться с дочерью в своем степном хуторе; что она не представляет, какая ужасная жизнь им предстоит; что он готов застрелиться, если Верочка не поправит их обстоятельств хорошей партией… Хорошая, даже прекрасная партия для старого князя олицетворялась в расплывшемся раньше времени, более чем недалеком избраннике фортуны, владельце рудников, приисков, заводов и фабрик, «милейшем Викторе Наумовиче»…

Вера жалела своего безалаберного, но доброго отца. Она прекрасно знала, что дела их действительно плохи и что ей самой немыслимо жить, как живут «тысячи других», терпеть недостатки, лишения. Она переживала из-за своего сословного тщеславия, своей непрактичности. Она и рада была бы иметь более твердый характер, быть более приспособленной к жизни, да где уж там…

Ей, впрочем, казалось, что она не требует от жизни многого, что она легко могла бы обойтись скромными средствами. Так, тысяч двадцать-тридцать годового дохода – «необходимый минимум» для их среды. Но нуждаться – нет! Уж лучше все, что угодно, только не постыдная нужда, долги, унижения. Нет!.. Отец прав: она должна решиться и выйти за этого Звенигородова…

Она искренне верила, что отец тревожится о ее будущем больше, чем о своей разбитой старости. Но решиться все же было так трудно!..

Сидя в купе первого класса напротив спавшей сестры, княжна всю последнюю ночь перед Одессой думала об этом.

«Уж Бог с ней, с любовью! И с мечтами о счастье – не всем оно суждено! Живут люди и без них. Лишь бы не чувствовать отвращения, выходя замуж, не презирать своего мужа… Это было бы тяжело! Невыносимо тяжело!..»

Разумеется, был бы случай выйти за человека порядочного, но без такого состояния, как у Звенигородова, она не задумалась бы отказать последнему; да только не было такого случая! Никто такой не сватался за нее, да и ей самой никто не нравился… Да! Она просто-таки какая-то бесчувственная. Как же! Дожила чуть не до двадцати трех лет и никогда еще не была влюблена. Ведь это удивительно! И никто ей даже не нравился… Вдруг она вспомнила одно лицо и подумала с улыбкой: «Да, правда, однажды, тогда… Только раз в жизни я несколько дней продумала об этом… встречном! У него хорошее, симпатичное лицо!..» Вера вздохнула при воспоминании об этом неизвестном или почти неизвестном ей человеке. Вздохнула и улыбнулась. Да! Она тогда довольно долго думала о нем. Какой вздор!..

Промелькнуло, прошло и уж, конечно, не повторится. А странно! Мало ли она знала людей, но никто не был ей так симпатичен. А ведь через несколько часов она опять будет в Одессе. Что если они встретятся? Ну, что за вздор в голову лезет! Вот пустяки!.. Нет, не бывать ничему такому, это только в романах случается… А ей, видно, судьба быть за этим миллионером…

Раздавшийся свисток паровоза окончательно вернул ее к действительности, к предстоявшей ей печальной будущности.

«Ну зато, по крайней мере, поживу на славу, ни в чем себе не отказывая!» – подумала Вера, вставая и привычным движением откидывая назад свои вьющиеся волосы. «Это, вероятно, решится скоро, на днях. Отец пишет, что Звенигородов тоже в Одессе по делам. Что они неразлучны… “Виктор Наумович со мной так добр, так внимателен – как сын родной. Я привязался к нему сердечно!”» – промелькнула в ее мыслях фраза из последнего письма отца.

«Что ж! Чему быть – того не миновать!» – решила она и встала.

Паровоз отчаянно свистал, возвещая близость станции. Княжне было душно и хотелось пить. Сестра не позволяла открывать окна, опасаясь простуды. «Простуды! В такую теплую ночь?» – недоумевала Вера Аркадьевна, не зная, куда деваться от духоты.

Поезд замедлил ход. Она вынула часы: три часа. Бирзула! Тут простоят долго. Хорошо бы напиться чаю или хоть воды.

Она вышла из купе, не разбудив сестру, и прошла к выходу между спавшими гувернантками и детьми. В этом отделении вагона кроме их семьи никого не было.

Поезд остановился.

Перед ней была ярко освещенная платформа станции. В открытые двери и окна вокзала были видны накрытые столы, возле которых, впрочем, по ночному времени народу было немного. Зато по всей платформе бегало и суетилось множество людей. Здесь была пересадка; к заграничному поезду присоединялись другие – из Киева, Елизаветграда.

Княжне Ладомирской не хотелось ночью вмешиваться в эту толпу, а между тем ее томила жажда. Она стояла на ступеньке вагона и глазами искала кондуктора или какого-нибудь служителя. Но все были страшно заняты.

Вдруг мимо нее быстро прошел господин с небольшим изящным саком в руках. Свет фонаря упал на его лицо…

Веру Аркадьевну что-то кольнуло в сердце, она вспыхнула и отшатнулась в тень.

Господин, не замечая ее, влезал в вагон.

– Извините! – сказал он, наткнувшись на нее за дверью.

Делать было нечего: пришлось выступить из-за дверей на свет.

И вдруг этот господин, этот «незнакомый знакомец», о котором она только что вспоминала как о человеке, навеки для нее потерянном, промелькнувший однажды в мимолетной, как она думала, встрече и вдруг снова выросший пред ней как из-под земли, сделал нечто совершенно для нее удивительное.

Он отступил в радостном изумлении и назвал ее по имени.

Не тем вымышленным, ненавистным именем, которое случайно подвернулось ей тогда на язык, а ее настоящим, полным именем.

– Княжна Ладомирская! – воскликнул он. – Извините, Бога ради! Кажется, я толкнул вас…

Она так удивилась и так поддалась силе какого-то иного, еще неведомого ей чувства, что ничего не могла сказать. Она только улыбалась и чувствовала, что бледнеет.

– Никак не могу приютиться в этом негостеприимном поезде! – продолжал он. – Все так переполнено. Нет ли местечка в вашем вагоне?

Княжна сделала над собой усилие, чувствуя неловкость своего молчания, и с трудом ответила:

– Здесь, в первом отделении, семья моей сестры. Но дальше, кажется, есть места…

Голос ее прозвучал так натянуто, что Арданин взглянул на нее внимательнее.

– Вы нездоровы? – осторожно осведомился он.

– Я? Нет, нисколько…

– Извините. Но вы мне показались такой бледной…

– О, нет! Это… это освещение.

– Боже мой! Но… вы ведь едва говорите!

– Мне страшно хочется пить! – только и смогла она выговорить, стараясь улыбнуться.

Но губы ее не слушались, а сердце так стучало… Вере казалось, что и он, и все вокруг должны слышать его биение.

Не говоря ни слова, Арданин поставил свой чемодан на площадку и исчез.

Через минуту он вернулся с лакеем, который принес на подносе воду. Она, не отрываясь, выпила полный стакан.

– Еще? – улыбаясь, спросил он.

– Нет, благодарю вас!

Он отдал стакан и графин человеку.

Княжна наконец оправилась и произнесла, глядя на него с улыбкой:

– Второй раз вы выручаете меня. Я действительно умирала от жажды!

– Правда? – весело воскликнул он. – Вот видите, какие разнообразные услуги Бог помогает мне вам оказывать. Тогда я спас вас от воды, а теперь, выходит, спас водой!

– Это правда. Но… Как вы… Впрочем, я, наверное, вас задерживаю.

– О, нет. Ведь поезд здесь стоит чуть не час. Я рассчитываю еще выпить стакан чаю. Что вам угодно было спросить?

– Нет, ничего, все равно… Услуга за услугу: идите пить чай, а я сберегу ваш багаж.

– Помилуйте!.. Я сейчас его устрою и… Знаете что, княжна? Не пройдетесь ли и вы со мной в залу? Чай несравненно лучше воды утоляет жажду. Я постараюсь не потревожить баронессу и через минуту буду к вашим услугам.

И, схватив свой сак, Арданин поспешно прошел в вагон с другой стороны и тотчас же вернулся.

Вера Аркадьевна не успела опомниться, не успела сообразить, откуда он знает ее имя и что ее сестра баронесса, и как странно, что ей приходится из-за этого человека делать вещи, которые, по понятиям ее круга, никак нельзя считать «приличными», как они уже сидели у стола и, дружески беседуя, пили чай.

Именно дружески. Она сама не понимала, как могло так случиться, но она чувствовала себя с этим совершенно посторонним, к тому же, вероятно, совсем не из их общества человеком, будто с близким ей, давним другом.

Порой, правда, ей овладевала некоторая неловкость, но его утонченная вежливость и вместе с тем совершенная простота обращения тотчас же рассеивали ее опасения.

«Нет! Он положительно хорошо воспитанный человек!» – мелькала у нее временами успокоительная мысль.

Ей ужасно хотелось спросить, откуда он узнал, кто она такая. Но она все забывала: предметов для разговора было так много!..

Долго ли он прожил на Среднем фонтане? Часто ли виделся с хозяйкой пещеры? Что поделывает, здорова ли она? А княжна, где она побывала за это время? Весело ли провела время за границей? А сколько общих воспоминаний о грозе, о страшном оползне, о той чудной майской ночи! О, Боже мой!.. И половины вспомнить не успели, как раздался первый звонок.

– Не спешите, Вера Аркадьевна. Успеем!

– Нет, уже пора. Сестра может проснуться и испугается, что меня нет.

– А что, как теперь здоровье Лидии Аркадьевны? А барон уже в Ялте или ждет вас в Одессе? Мне бы надо с ним повидаться…

На сей раз на ее лице отразилось такое глубокое изумление, что он сам догадался, в чем дело.

– Вы удивляетесь, что я знаю все ваши обстоятельства, – добродушно усмехнулся он. – Да ведь я сосед барона Александра Карловича по имению. Я даже крестный отец Аркаши, вашего меньшего племянника.

– Как?..

«Он? Юриардани… Крестный отец Аркаши Крамфельда?..»

Княжна онемела от удивления.

– Но… Ведь вы… Они… Я никогда не слышала вашей фамилии…

Она хотела добавить «от них, от сестры», но он не дал ей договорить и назвал себя:

– Арданин. Вы забыли? Я же представился вам в тот памятный вечер, в пещере. Юрий Алексеевич Арданин.

Княжна не могла ответить ни слова, только горячий румянец разлился по ее лицу.

Раздался второй звонок.

– Ну, теперь пойдемте, действительно пора. Не странно ли? Вот опять я должен усаживать вас в вагон!

Он довел ее до площадки, помог взойти на ступени и, пожав бессознательно протянутую руку, сказал:

– До свидания, княжна. Надеюсь встретить вас в Одессе.

И Арданин пошел было к другому концу вагона, но вдруг, словно что-то вспомнив, тихо рассмеялся и прибавил:

– А ведь я ваш должник, Вера Аркадьевна. Впрочем, не ваш, а той мадемуазель Звенигородовой, которая в суматохе от испуга обронила в старушкиной пещере десять рублей, носовой платок и книжечку в переплете из слоновой кости с визитными карточками…

Смеющимися глазами он смотрел прямо в ее снова зардевшееся лицо.

– Неужели? А я думала, что раньше ее потеряла, гуляя. И так жалела!..

– В самом деле? Очень рад, что могу их вам вернуть в целости и сохранности. Книжечку и платок. Деньги я на свой страх оставил старухе.

– Боже мой! Да я для нее же их и положила!

– Я так и думал. А платок и карточки княжны Веры Аркадьевны Ладомирской я осмелился сохранить у себя – с тем, чтобы вернуть их по принадлежности, если бы Бог привел когда-нибудь встретиться с мадемуазель Звенигородовой.

– Ах! Не называйте меня так, Бога ради! Да, так вот откуда вы узнали мое имя!..

– А вы удивлялись моему всезнайству?

Он снова, смеясь, пожал ей руку, спрыгнул со ступеньки и едва успел войти в вагон, как поезд тронулся.

Вера тоже прошла в свое душное купе и села напротив невозмутимо спавшей сестры.

Улыбка, в которой было недоумение, но еще больше радости, не сходила с ее оживленного лица, и теперь она уже не замечала ни духоты, ни скуки этой второй ночи, проведенной без сна из-за второй же встречи с Арданиным.

Как и в ту ночь, сумбурные мысли и чувства не давали ей сомкнуть глаз до самого восхода солнца. Но когда она, уже под городом, проснулась, ей показалось, что она прекрасно отдохнула и что над Одессой царит все та же светлая, чудесная весна, как и четыре месяца назад. Радужное расположение ее духа еще усилилось, когда на последней остановке перед городом ее сестра при встрече с Арданиным поздоровалась с ним и разговаривала как со старым знакомым, а дети, особенно четырехлетний Аркаша, ему очень обрадовались. Оно ничуть не омрачилось и тем, что, оставшись с ней наедине, баронесса состроила полунасмешливое лицо и небрежно заявила: мол, хотя ее муж очень хорош с Арданиным и хвалит его образцовое хозяйство, но лично ей он несимпатичен: «вульгарен и немножко из этих, новых…»

– Так что ж? Это отчасти даже хорошо, – возразила Вера с такой улыбкой, какой баронесса давно не видела на ее лице.

– О, да! Это по-вашему. Ты ведь такая!.. – кисло отозвалась сестра.

В Одессе, на вокзале, пока люди и гувернантки разбирались в вещах, дети здоровались с отцом, явившимся встретить семью, а жена барона уже ссорилась с ним из-за чего-то, княжна, стоя в стороне и взяв под свое покровительство Аркашу и младших детей, успела переброситься парой слов с подошедшим проститься Арданиным.

– Когда же вы передадите мне книжечку? – спросила она.

– Вероятно, сегодня же. Я должен буду побывать у барона, переговорить о наших хозяйских делах.

– В самом деле? Тем лучше!

– Вы ведь пробудете здесь несколько дней?

– Не знаю, право. Это зависит от папы и от Александра Карловича. Но я бы хотела… Одесса мне очень нравится!

– В самом деле? Тем лучше! – он намеренно повторил ее слова. – Так, значит, до свидания!

Глава V

Князь Ладомирский, бодрый, высокий старик, чистокровный аристократ, воспитанный на английский лад, но с примесью французского, встал с кресла, когда ему доложили о приезде семьи.

Он не спеша завершил свой туалет и вышел в их общую столовую безусловным джентльменом.

Князь был очень нежным отцом, в особенности, когда хотел добиться чего-нибудь от своих дочерей. Он расцеловал внуков, посочувствовал вечной мигрени баронессы, посоветовав и ей тоже обратиться к виноградному лечению, размашисто пожал руку мисс Джервис, мимоходом ущипнул за щеку молоденькую швейцарку, осведомившись, где она покупает такие яркие румяна, и только потом, оглянувшись, спросил:

– А где же Верочка?

– Мисс Вера только что здесь была. Она, вероятно, в своей комнате. Я сейчас позову ее! – ответила компаньонка.

– Не трудитесь, мисс Джервис, – вот она! – сказал князь и приветливо протянул обе руки навстречу вошедшей дочери.

Княжна не заметила никакой аффектации в жестах отца и горячо обняла его. Радужное настроение Веры все еще длилось; о Звенигородове она забыла и думать. Тем более неприятно ее поразили слова отца:

– Ну что, мои милые, вы не слишком устали? Дело в том, что я обещал Виктору Наумовичу за себя и за вас пообедать с ним сегодня в Северной гостинице. Там прехорошенький садик. Надеюсь, вы не откажете.

Конфиденциально склонившись к младшей дочери, он, понизив голос и ласково взяв ее за руку, продолжал:

– Он в восторге от надежды, которую – после твоего последнего письма – я счел себя вправе ему передать. Он хочет отпраздновать твое возвращение.

Вера сначала смотрела так, как будто ничего не понимала. Потом она вспыхнула и отняла свою руку.

– Надеюсь, дитя мое, что ты не будешь больше медлить и позволишь завершить это дело – для нашего общего счастья.

– Прости, папа, но здесь, право, не место и не время…

– Время, самое время вообще уже это как-нибудь закончить! – недовольным тоном произнесла баронесса.

– И я нахожу, что лучше всего – по-военному! – прибавил барон, крутя свои роскошные усы. – Раз, два, три – и дело в шляпе!

Крамфельд еще не так давно командовал полком и очень любил рисоваться военной выправкой.

Обе гувернантки делали вид, что ничего не слышали. Англичанка занималась чайным хозяйством; швейцарка демонстрировала заботу о своих питомцах.

– Ладно, давайте оставим, – с готовностью согласился князь. – Мы можем повременить.

И он с большим оживлением заговорил о чужих краях, о Южном береге.

Едва закончился завтрак, как лакей внес два прелестных, очень дорогих букета – для баронессы и княжны, с карточкой, на которой красовалось имя Виктора Наумовича Звенигородова, его огромный герб, его придворное звание, а на обороте некрасивым почерком было начертано: «Добро пожаловать!»

– Какая прелесть! Какое трогательное внимание! – умилился князь, переводя вопросительно-сочувственный взгляд с одной дочери на другую.

– Поблагодарите господина Звенигородова! – процедила баронесса, не вставая с кушетки, и повернулась к мужу. – Александр, дай человеку на чай. И не скупись, пожалуйста.

– Гм! Кхм!.. – крякнул муж и без дальнейших комментариев направился к дверям.

– Посмотри, какие чудные розы, Верочка! – настаивал князь, протягивая дочери один из букетов.

Мисс Джервис с готовностью встала и передала его княжне, восклицая:

– О, какие прекрасные цветы! Действительно великолепно!

– Если они вам кажутся такими прекрасными, можете взять их себе, – холодно сказала Вера, не прикасаясь к букету. – Я терпеть не могу запаха роз. Такой вульгарный цветок!

Она встала и ушла в свою комнату, не обратив внимания ни на отчаянный взгляд, который ее отец вскинул на баронессу, ни на пожатие плеч, которым та ему ответила.

Вера вошла в свой отдельный номер, бросилась в кресло и, в отчаянии сжав голову обеими руками, горько заплакала.

«О! Лучше умереть, чем выйти за этого человека!..» – думала она.

Но ей не дали долго горевать в одиночестве. Три удара в дверь, и появилась англичанка. Она пришла сказать, что князь желает ее видеть, а заодно осведомиться, можно ли ей отправиться навестить свою одесскую приятельницу? Княжна разрешила ей идти куда угодно и не стесняясь располагать своим временем; отцу же просила передать, что у нее очень болит голова, что она хотела бы немного отдохнуть, а выйдет часа через два. Ей было ясно, что отец во что бы то ни стало, не откладывая, хочет все закончить, вынудив ее согласие. Бедняжка изо всех сил старалась оттянуть решительную минуту. Она прекрасно понимала, что у нее не хватит духа самой окончательно отказаться от такой «позолоченной» партии, но боялась произнести последнее слово, словно выжидая, не спасет ли ее судьба… Звенигородов сейчас казался ей противнее, чем когда-либо.

Однако прямо она этого не выразила в объяснении, которое в тот же день имела со своим отцом. Вера сказала только, что желает отложить решительный ответ до зимы, до возвращения в Петербург. Но тут князь воспротивился со всей силой своего авторитета. Звенигородов ждать больше не хочет и не станет! Она и так водила его за нос больше года… Или сейчас, или никогда! Он ждет и требует решительного ответа. Пусть Вера выбирает: или миллионное состояние и спокойствие его старости, или – нищета, его позор и смерть!

Да, позор! Потому что он кругом в долгах, и должен ей признаться, что мог бы поправить дела лишь в том случае, если она выйдет замуж за человека, который не нуждался бы и не требовал приданого.

Бедной девушке удалось только вымолить себе отсрочку на несколько дней.

– Оставьте меня в покое хотя бы здесь, в Одессе. Ну, какое сватовство на перепутье? Вот уедем на всю осень в Крым; там я обещаю вам больше не медлить.

– Но пока будь с ним по крайней мере приветлива, моя милая! Ну, хоть настолько, чтобы он не принял твой новый каприз за отказ. Надеюсь, что ты будешь с ним ласкова сегодня за обедом. Бедняга надеялся, что этот обед станет для него обручальным пиром!

– Как? В гостинице? – княжна ухватилась за спасительную уловку. – Как на гостинодворских сватовствах? Это неприлично! А о вас он подумал, мой дорогой отец? Что, разве господин Звенигородов принимает нас за своих родичей из перинной линии? – не удержалась она от горькой усмешки.

– Ах, мое дитя, мое дорогое дитя! – эффектно воскликнул Ладомирский. – Когда человек может вымостить золотыми всю свою житейскую дорогу, в наш практический век благоразумие повелевает забыть о предрассудках!

– Я согласна. Но он пусть не забывает! Он же старается возвысить себя до нас, а не ронять, устраивая обручение с шампанским в трактирном зале.

– Ты права, мой ангел! – со вздохом согласился князь: дочери удалось задеть в нем аристократическую жилку. – Да! Я убежден, что он и сам это поймет. Да и действительно, ведь ждать осталось недолго. Дня через два-три мы будем в Ялте, на своей даче, и тогда… Я так ему и скажу. Он, наверное, сам сейчас явится с приглашением. Вот уже три дня я от него только и слышу, какой обед он нам готовит. Милый молодой человек! Он так влюблен в тебя, дитя мое… О! Ты из него будешь веревки вить, уверяю тебя! Так ты будешь с ним любезна, не правда ли?

– Ну, еще бы! Разумеется.

О, как охотно Вера отказалась бы от этого обеда! Но это уже было невозможно. Единственное средство – сказаться больной; но в ее расчеты вовсе не входило просидеть эти дни взаперти. Ну и, конечно, неизбежная ссора с отцом…

Вся семья заканчивала второй завтрак, когда лакей возвестил:

– Господин Звенигородов и господин Арданин.

Сердце Веры упало. Она вспыхнула и тотчас же побледнела. Как, они вместе?..

Она этого никак не ожидала.

– Господин Арданин? – вопросительно оглядел присутствующих князь Аркадий Валерьянович. – Кто таков?

– Ах! Это мой сосед по имению. Прекрасный, очень богатый и дельный человек, – рекомендовал своего приятеля барон. – Просите!

– Арданин ехал с нами последние станции. Он, кажется, из деревни, – прибавила его жена.

– Ну да! Он должен мне сообщить кое-что.

Барон Крамфельд встал, направляясь навстречу гостям; вслед за ним все перешли из столовой в гостиную.

Задержалась только Вера Аркадьевна…

– А! Юрий Алексеевич! Очень рад!

– Здравствуйте, Виктор Наумович! – раздались восклицания.

– Князь! Позвольте мне представить вам моего доброго соседа… – заговорил было барон. Но его тут же прервал громкий голос, который заставил княжну в соседней комнате съежиться, будто от удара.

– Да, да, да! Юрашу Арданина, князь! Позвольте отрекомендовать вам моего приятеля! Как же! Славный малый! Мы с ним подружились за границей. Смотрю, сегодня вваливается с багажом в Северную… Я его сейчас же – цап-царап! Откуда, говорю, куда? Никаких! Со мной сегодня пообедаешь, и баста! Барона, говорит, нужно, повидать. Ну, вот и распрекрасно! Захватил его – и привел!

– Очень рад! – произнес князь Ладомирский, пожимая руку новому знакомцу. Но Вера не расслышала отцовского голоса за чужим громким смехом, который вызывал в ней желание поскорее уйти и запереться в своей комнате.

Она, однако, превозмогла себя и вышла в гостиную. Она даже – о, плоды воспитания мисс Джервис! – заставила себя одинаково спокойно и любезно поклониться обоим гостям, и надо было быть очень тонким наблюдателем, чтобы заметить разницу в ее взглядах и поклонах.

Заметил ли Арданин? Вполне вероятно. Он вообще был очень наблюдателен и чувствовал тонко… Этим как раз и объясняется рассеянное, почти печальное расположение духа, в которое он впал вечером того же дня после обеда в саду Северной гостиницы. Обед, в котором, по выражению Звенигородова, «только разве птичьего молока не было», прошел благополучно.

Улучив минутку, когда княжна вышла из-под навеса подышать чистым воздухом в цветнике, оставив своих сотрапезников в застольной беседе с радушным хозяином за ликерами, кофе и сигарами, Юрий Алексеевич подошел к ней и тихо сказал:

– Я принес ваши вещи. Прикажете передать княжне Ладомирской карточки, потерянные Звенигородовой?

Вера вздрогнула, как от холода.

– Какая вам охота? – печально ответила она. – Я ведь просила вас простить мою глупую ложь и забыть ее!..

– Ложь? – повторил он с невеселой улыбкой. – Ложь ли? Быть может…

– Что?

– Не знаю… Смею ли я?

– Ах, смейте! Мне все равно, – нервно засмеялась она. – Что же, быть может, по-вашему?

– Не по-моему, княжна, а по-вашему…

– Что ж, наконец, такое?

– Быть может, вы тогда, приняв эту фамилию, не солгали, а только предупредили неизбежное событие?

Княжна снова вздрогнула и сказала:

– Дайте мои карточки!

Арданин передал ей платок и книжечку. Вера открыла ее, взяла одну из своих карточек и при свете месяца и газовых рожков сделала вид, что читает свое имя.

– Вы не отвечаете, княжна…

– Что ж мне ответить?.. Разве что пропеть вам арию из «Русалки»[20]20
  «Русалка» – опера А. С. Даргомыжского по одноименной неоконченной драме А. С. Пушкина.


[Закрыть]? Заменив два слова… «Вот, видишь ли, княжны не вольны мужей себе по сердцу брать…» Ах! Боже мой! Что это? Я, кажется, стала забывать приличия! – грустно рассмеялась она. – Видите, Юрий Алексеевич, как заразительно дурное общество! Там господин Звенигородов уже чуть не поет круговые песни «за чашей зелена вина», а я тут начала ему вторить… раньше времени!

В ее голосе слышались слезы.

Арданин посмотрел на нее внимательнее, и все шутливые речи, даже все его эгоистические помыслы куда-то разлетелись. Он сам не заметил, как у него сорвалось с языка:

– Успокойтесь, Господь с вами! Какая вам крайность?..

– Какая?! – громче, чем она хотела, вырвалось у нее словно прямо из наболевшего сердца. – Бывает! Не все по цветам да мураве гулять… Приходится и по терниям! Впрочем, что это я, в самом деле! Извините, пожалуйста!.. На меня напала какая-то сентиментальность… Или сумасшествие? Сама не знаю! Блажь какая-то…

Она быстрыми шагами пошла вдоль дорожки; он машинально следовал за ней.

Горькое чувство защемило ему сердце; мысли вихрем проносились в голове. Вдруг она остановилась и, подняв на него свои глубокие, темные глаза, тихо и нерешительно, часто прерываясь, произнесла:

– Вот, одно только… Мне все равно, что подумают другие. Но вы, Юрий Алексеевич… С вами мы как-то и сошлись иначе и… Вы не такой, как все… Как большинство. Словом, я бы хотела, чтобы вы знали, если… Если быть тому… В тот день, когда это имя станет моим, мне легче было бы, если б меня саму… Если б со мной – вот что сделали!..

И она порвала на мелкие куски свою визитную карточку, бросила клочки себе под ноги и, растоптав их в песке, прибавила:

– В этот день, если он когда-нибудь настанет, – вот что случится с княжной Верой Ладомирской!

И она, не оглядываясь, вернулась к столу.

– Прошлась по цветнику, дитя мое? – нежно спросил ее отец.

– Да! Славный вечер…

– Ах, я дурак! – откровенно заявил новоиспеченный камер-юнкер, хлопнув себя ладонью по лбу. Ведь у меня же ложи заказаны! Куда угодно, княжна? В оперу? В русский театр? В цирк?

– О, Бог мой! Никуда! Никуда, кроме моего номера в Лондонском отеле. Я еще не опомнилась с дороги.

– Ну как же так? Помилуйте! А я приказал, чтобы везде… Опера, говорят, недурна. Не угодно ли хоть вам, баронесса?

– Ах, нет! Благодарю вас. Я слишком утомлена! – процедила баронесса.

– Господа! – не унимался Звенигородов. – Так хоть мы, что ли? Махнем, ваше сиятельство? А, барон?..

– Что ж, пожалуй… Чтобы получить представление о здешней музыке…

– Вот именно! – добродушно подхватил миллионер. – Проводим дам, когда им будет угодно, а сами и махнем. Ты поедешь, Арданин?

– Нет, спасибо. У меня завтра рано дела, а ты ведь любишь полуночничать.

Звенигородов шумно расхохотался.

– Ну да! Да уж! Еще помнишь парижские ночки? Славно жилось у французишек, право!

Баронесса поднялась в тревоге, что он, пожалуй, скажет еще что-нибудь этакое…

– Пора, Александр Карлович, – заметила она мужу. – Поедем. Благодарю вас, Виктор Наумович!

– Не за что! Помилуйте-с! Позвольте вам нижайше кланяться за компанию…

– Ну да! – перебила его княжна, как-то неестественно засмеявшись. – Мы вас, Виктор Наумович, благодарим «за угощение», а вы нас – «за посещение»! Папа! Так, кажется, где-то у Островского?..

– Не помню, душа моя… Я ведь Островского не люблю, – сухо отозвался князь.

– Ну нет! Я не согласен с вами, Аркадий Валерьянович, – находчиво вмешался барон, любивший щегольнуть своим русофильством. – У него этот быт, ну, купеческий… очень верно схвачен.

Все медленно шли к выходу.

– Да! Вот что! – громко возгласил Звенигородов. – Завтра здесь, на Малом фонтане, большое торжество – праздник с разными увеселениями, с фейерверком, с представлениями… Вы видели афиши?

– Нет, не видели, – томно ответила Лидия Аркадьевна.

– Как же-с! На всех стенах, на всех столбах расклеены… Ежели угодно вам будет… Деткам вашим, баронесса?.. У меня три коляски взято – к вашим услугам.

– Очень благодарны, но зачем вы это делаете, Виктор Наумович? Я своих детей никогда не пускаю на такие гулянья.

– Отчего же-с? А не то можно на пароходе. Туда с утра пароходы будут ходить, с музыкой, с песенниками!

– А качели там будут? – коварно осведомилась княжна. – Такие, как на площади в Петербурге, на Масленицу?

– Не знаю-с, Вера Аркадьевна! Думаю, что всякое там будет настроено, потому что народный праздник, в пользу благотворительных школ.

– Ну, тогда и качели, наверное, будут! – улыбаясь сказал Арданин. – Школьникам какое же веселье без качелей?

– Вы покачаетесь, месье Арданин?

– Нет, княжна. У меня голова легко кружится.

Князь Ладомирский давно уже неловко поеживался. Как он ни закрывал глаза на недостатки своего желанного зятя, старик не мог не замечать вульгарность миллионера и откровенные насмешки Веры.

– Пожалуйста, прошу тебя! – тихо произнес он, обращаясь к дочери и укоризненно нахмурившись.