Текст книги "Уорхол"

Учась в Карнеги Техе, Энди познакомился с техникой отпечатков, которая стала основополагающей для его нью-йорской карьеры в рекламе на всем протяжении 1950-х. Как именно он узнал ее, неизвестно. Уилфрид Редио рассказывал о блоттировании на курсе о технических средствах, но Энди говорил, что обнаружил этот прием, когда случайно пролил чернила на бумагу. Похоже, что он взял его у известного успешного художника и рекламщика Бена Шана. Для своих «отпечатанных» рисунков Энди брал два листа бумаги, клал рядышком и соединял скотчем. Потом он рисовал на правом листе. Прежде чем чернила высыхали, поднимал его и переворачивал на левый лист. «Отпечатанная» линия была размазанным отражением нарисованной изначально. Энди нравилось, как это выглядело и та идея, что раз его рука непосредственно не выводила линию на левом листе, который уже станет конечным продуктом, он на один шаг удалялся от получившегося результата.

С самого знакомства с хореей Энди использовал в своих работах журнальные вырезки. В Техе он вырывал страницы из журнала Life. Стал приспосабливать их кусочки для своих рисунков-отпечаток. Если там должно было быть кресло, «отпечатывал» его с фотографии. Перенося что-то с нее на рисунок с помощью отпечатка, он на два шага дистанцировался от финального результата. Создаваемое Энди в комбинировании отпечатанных линий и следов от фотографий было напрямую связано с баухаусным подходом к искусству, в котором из работы убиралось все личное, в котором концентрировались на дизайне и стирали границу между рекламой и искусством. В этих инструментах заключены семена, которым будет суждено прорасти в трафаретных шелкографиях шестидесятых.

Впоследствии некоторые преподаватели соглашались, что Энди пришел в Тех со своим собственным стилем и только усовершенствовал его и что он получил от образовательного учреждения исключительно то, что сам взял, а не то, что ему давали. Между тем многие участники группы Пёрлстайна настаивают, что профессор Роберт Леппер, обучавший новичков и специализировавшихся на живописи и дизайне, имел на Энди большое влияние. Сам Леппер придерживался иного мнения, отмечая лишь, что Энди очень хорошо справлялся на его занятиях. Леппер обучал антропологическому подходу в искусстве – что необходимо узнать, как себя чувствовал предмет изображения, прежде чем рисовать его. Энди изображал только то, о чем знал не понаслышке. Леппер задал студентам прочитать современные романы и рассказы и нарисовать иллюстрации к ним. Энди справился с заданием с блеском. Он занялся рисованием и создал серию крупных отпечатанных картин, демонстрировавших глубокое понимание содержания книг, четкое умение видеть в них главное и выбирать образы, которые передавали бы суть. Большое трафаретное изображение персонажа по имени Хьюи Лонг, поднявшего руку в приветствии в нацистском стиле, из романа «Вся королевская рать» Роберта Пенна Уоррена – общеизвестный пример, эта работа ныне хранится в библиотеке Музея Карнеги. Подобному Лепперу Энди было не научить.

Среди остального преподавательского состава, пожалуй, самым влиятельным для всех честолюбивых молодых художников стал Балкомб Грин, ибо он практически воплощал собой идеальный образец живописца. Высокий, с густыми седыми усами и низким голосом, Грин был похож на Джона Кэррадайна и стал предметом обожания студенток. То, что он был абстракционистом и рисовал ночью – голышом, – только усиливало миф о нем. Отягчающие обстоятельства в виде жены, смуглой скульпторши-конструктивистки, практически полной противоположности своему блистательному мужу, проводившей все зимы напролет в своей студии в Нью-Йорке, делало его более легкой мишенью для безумно влюбленных девчонок.

Серьезный подход к творчеству Сэма Розенберга, Леппера, Балкомба Грина, Ховарда Уорнера, Ферри Дэвиса и Роджера Анлайкера, их глубокий интерес к его работе и их личный пример подтолкнули Энди к восприятию самого себя как художника, а искусства – как потенциальной сферы деятельности. Конечно, пребывание в Техе многое ему дало: культурные занятия в группе Пёрлстайна, слайд-шоу по истории искусства Балкомба Грина и откровенные беседы Перри Дэвиса с Джорджем Клаубером.

Весной 1948 года, имея еще год обучения впереди, Энди, в ту пору девятнадцатилетний, начал свою карьеру в искусстве. Его взяли в оформительский отдел крупнейшего в Питтсбурге универмага Джозефа Хорна разрисовывать витрины. Для него магазин был раем небесным. Вновь Энди оказался в утонченном мире, где его чудаковатая личность и странное поведение принимались за эксцентричные. Он ежедневно красил ногти в разные цвета, перекрашивал один из ботинков или топил галстук в банке с краской. И вновь он смог очаровать всех, пока они и опомниться не успели. Ларри Воллмер, его начальник и единственный питтсбуржец, которого Энди публично признавал своим вдохновителем, был обходительным дельцом и оформительским директором, проработавшим в Нью-Йорке с некоторыми из лучших художников в мире.

Одно лето была у меня в универмаге работа просматривать Vogue, Harper’s Bazaar и всякие европейские модные журналы для одного замечательного человека по имени мистер Воллмер. Получал что-то вроде пятидесяти центов в час, а задача была поиск «идей». Не помню, чтобы нашел или придумал хоть одну. Мистер Воллмер был для меня кумиром, потому что приехал из Нью-Йорка, а это так возбуждало. Впрочем, я и не думал когда-либо сам туда отправиться.

Воллмер рассказал Энди, что однажды они с Сальвадором Дали выставили меховую ванну в витрине Bonwit Teller. Между Дали и Боллмером разгорелся спор, и, когда Дали попытался убрать свое творение, оно оказалось на 5-й авеню, разбив стекло. В последовавшей суматохе Дали угодил за решетку, и из-за полученной огласки его выставка прошла с аншлагом. Этот мастер-класс в отношениях с общественностью Энди запомнил надолго, и от него не ускользнул тот факт, что даже такой недосягаемый автор, как Дали, может снизойти до коммерческой инсталляции в витрине универмага.

Воллмер был от Энди в таком же восторге, как и Энди от него. Рекламные работы Энди были эклектичными и разнообразными. Его единственным недостатком была медлительность. Самое важное, что он понял у Хорна, – чтобы преуспеть в рекламе, работать придется намного быстрее.

В магазине он также попал под впечатление от бесед с пестрой компанией гомосексуалов.

Перри Дэвис:

Когда он работал в универмаге Джозефа Хорна в оформительском отделе, туда приходило много гей-королев, и он очень ими интересовался и всегда был заинтригован их разговорами. Болтали о своих костюмных вечеринках. Порой это были весьма талантливые люди, но Энди бросались в глаза их чудовищные наряды, маньеризм, подобного рода вещи… Студенты всегда воспринимали Энди таким невинным и наивным, а мне казалось, что это не совсем так. Он еще просто не дал себе волю. А потом, думаю, он до сих пор был так предан матери, что обязан был ночевать дома. Ему и хотелось что-нибудь вытворить, но шел домой из чувства долга или уважения, да и любви, наверное.

Тогда Энди впервые заработал достойные упоминания деньги. Купил себе элегантный бежевый вельветовый костюм, который среди его друзей был известен как костюм мечты. Пусть особой практичностью он не отличался, зато давал представление о его зарождающемся имидже художника и денди.

Первые примеры того, как Энди тратил деньги, показывают, в каких он с ними будет отношениях и впредь. С одной стороны, он будет транжирить их на всякую бесполезную роскошь. С другой стороны, станет инвестировать их обратно в творчество. Остаток заработанного он потратил на свою первую поездку в Нью-Йорк для поисков предложений о работе и для знакомства с современным искусством.

В начале сентября 1948 года Энди сложил свое драгоценное портфолио в коричневый бумажный пакет и поехал на автобусе Greyhound в Нью-Йорк в компании с Филипом Пёрлстайном и Артом Элиасом в разведывательную операцию по осмотру территории, которую они вскоре планировали захватить.

Энди безбоязненно посетил оба мира, владевших его помыслами. В редакции журнала Glamour он получил благосклонный прием у Тины Фредерикс, которой с тех пор приписывают его открытие. Она осталась под впечатлением от портфолио Энди и сказала, что даст ему внештатную работу, когда он выпустится. В Музее современного искусства он впервые увидел оригиналы Пикассо, Клее, Бена Шана и Матисса.

Энди с друзьями паясничал перед камерой около музея и болтался по городу. Джоан Крамер, еще одна студентка Теха, пригласила их остановиться у себя в Гринвич-Виллидже, а Джордж Клаубер, закончивший Тех годом ранее и уже работавший помощником главного художника журнала Fortune, позвал их пообедать в дом его родителей в Бруклине. Джордж целый вечер рассказывал о своих успехах, о том, как интересен мир журналов и сколько может добиться коммерческий художник в Нью-Йорке. Предложил помочь с контактами, надумай кто из друзей переехать в город. Энди казалось, что Джордж был знаком со всеми.

Перед самым отъездом из Нью-Йорка он зашел в редакцию журнала Theater Arts, где моментально влюбился в крупный план откровенной фотографии с задней обложки первой книги Трумена Капоте, «Другие голоса, другие комнаты», которую только выпустили из печати. Должно быть, Энди подключил все свое обаяние, раз вышел оттуда с фотографией Капоте.

Двадцатиоднолетнего Энди изображение двадцатитрехлетнего Трумена сразу же околдовало. В нем было все, чем хотел обладать Энди. Жил в Нью-Йорке, устраивал обеды для Греты Гарбо и Сесила Битона в квартире своего любовника. Был молод, привлекателен, талантлив, пленителен, богат и знаменит. Энди жил в Питтсбурге, был беден, неизвестен, не уверен в себе и без любовника. Тем не менее чувствовал, что автопортрет тринадцатилетнего Трумена в начале «Других голосов, других комнат» годился и для тринадцатилетнего Энди.

Теперь Трумен Капоте превратился в кумира и ролевую модель Энди, обойдя Ширли Темпл и мистера Боллмера. Энди мечтал сбежать и присоединиться к своему герою в сияющем городе. Едва вернувшись в Питтсбург, он начал писать Капоте фанатские письма, но тот не отвечал. Энди также затеял целую серию трогательных трафаретных акварельных иллюстраций к роману Капоте.

Энди выползал из кокона застенчивости, в который он завернулся семнадцатилетним первокурсником, и в выпускной год увлеченно примерял на себя множество масок в стремлении стать знаменитым. К тому моменту он был героем многих студентов на кафедре искусств, потому что воплощал чувствительного, эмоционального художника.

В кампусе была просторная студенческая столовая, расположенная в бывшем самолетном ангаре, известная как Beanery. В центре этого здания находилось обособленное кафе с пуфиками и музыкальным автоматом. Энди часто можно было обнаружить там, принимающим за столом студентов, совсем так же, как он будет сидеть в клубах и ресторанах Нью-Йорка в окружении своих почитателей годы спустя.

Он превратил манеру «славяшки» в собственный стиль. В своих мешковатых джинсах, в рубахе с расстегнутым воротом или футболке и в громоздких рабочих ботинках Энди являлся примером пролетарского героя, который вскоре воплотили в жизнь Джеймс Дин, Аллен Гинзберг и Джек Керуак. Ребята пересказывали друг другу истории Энди, копировали его голос, гадая, что бы он подумал или сделал в той или иной ситуации. Он стал неформальным культурным лидером и даже обзавелся своим первым полноценным фанатом в лице студента младших курсов Артура Риза.

Перри Дэвис:

Никогда не встречал фанатского обожания подобного тому, какое было у молоденького студента Артура Риза по отношению к Энди Уорхолу. Я очень старался помочь Артуру по нескольким причинам. С самого начала считал, что он гей, так оно и оказалось. Он добился больших успехов на первом курсе. Во втором с ним чуть не случился нервный срыв. Попытался покончить с собой и не сдал финальную работу, так что нам пришлось его отчислить. Когда родители приехали забрать его, то говорили: «Все с Артом в порядке», – а он загружал в кузов свои картины, завернутые в черное. Совсем как на похоронах.

Саморазрушительное поведение Артура повторялось среди последователей Энди и в шестидесятых.

Энди любил вечеринки в мастерских на кафедре искусств, но всегда держал дистанцию. «У нас были такие вечеринки, когда все наряжаются и поют, танцуют, все так по-студенчески, – вспоминает Бетти Эш. – Однажды Энди пришел с желто-зеленым начесом. Кажется, хотел походить на женщину с картины Матисса». (Более вероятно, что Энди изображал персонажа Дина Стокуэлла из фильма 1948 года «Мальчик с зелеными волосами» о юном беспризорнике, которого отвергло общество, когда его волосы чудесным образом вдруг позеленели.)

Бетти Эш продолжала:

Энди на вечеринки ходил, но обычно заканчивалось тем, что он в определенной степени изолировал себя. Как-то вечером на какой-то вечеринке я вышла в коридор и увидела фигуру в тени на одной из узеньких лестниц, ведущих в студии. Энди сидел там в своей типичной позе. Сцепив руки, ладони сжав между коленей, он сидел на ступеньках, прислонив голову к стене. Стоило вечеринке достигнуть накала, когда все думают: ну, наконец-то действительно весело, он стремился скрыться.

Сколько бы разговоров у нас ни было, на всех стояла печать некоей скрытности. Сомнение звучало в его речи, он произносил несколько слов и замолкал, внутренне реагируя на сказанное им самим. И вечно появлялись эти его странные перевертыши, юмористический взгляд на мир, при котором вроде бы лицевая сторона картины мира вдруг становилась изнанкой. Он словно умел видеть вещи сразу с нескольких углов одновременно, но эта его насмешливая черта, серьезность вперемешку с юмором, поражала меня как его характерная особенность. Он заговаривал с каждым, кто просто подходил к нему. Я всегда без проблем общалась с ним один на один в уголке мастерской, где он работал, но он никогда не хотел участвовать в праздных или поверхностных беседах.

Творчество Энди потихоньку стало производить шумиху. Балкомб Грин купил русскую борзую, и это вдохновило Энди на серию собачьих рисунков. На одной из них изображалась женщина, нянчившая младенца, который на самом деле был маленькой собачкой. Энди признался Перри Дэвис, что ребенком всегда чувствовал себя такой собачкой. Когда ему было девять, Вархолы завели собаку взамен кошки. Песик был помесью далматина с чау-чау. Джон, Пол и их друг Гарольд Гринбергер таскали его еще щенком в подвал, где давали выход своей скрытой агрессии и гоняли его пинками. Когда собака подросла, то стала такой злобной, что никто, кроме Юлии, в семье не мог к ней даже приблизиться. Ни Джон, ни Пол и ноги не смели высунуть во двор, когда там был пес, так что в итоге пришлось он него избавиться.

Рисунок повесили на маленькой выставке на кафедре, но сняли по приказу Уилфрида Редио, который посчитал его сомнительным. На выпускном курсе Энди, гуляя по кампусу, просил самых серьезных учащихся на инженерном и из женского колледжа показать языки, чтобы он их нарисовал. На кафедре искусств поражались, что многие люди согласились. Энди был настолько не представляющим из себя угрозу и комичным, что мог даже консерваторов заставить ослабить контроль. Когда профессор Леппер задал ему сконструировать модель египетской комнаты для его диплома, Энди предъявил ошеломленному учителю глазированную модель дискотеки. Получил «четыре». Самым большим его успехом стал рисунок, озаглавленный «Ковырялыцик в носу».

Каждый год организация под названием «Объединенные художники Питтсбурга» проводила выставку работ местных авторов. Годом раньше Энди выставил две картины. Для экспозиции в марте 1949 года он предложил автобиографический рисунок в напоминающей Георга Гросса манере, с мальчиком, глубоко засунувшим палец в нос. Картина произвела сенсацию среди жюри, в которое входил и сам Гросс в числе нескольких местных академистов. Ровно так же, как Энди поляризовал преподавательский состав в Техе на протяжении четырех лет своей учебы, сейчас он поступил и с судьями. Половина считали, что это ужасно оскорбительно, вторая половина, во главе, естественно, с Гроссом, находили работу значительной. В результате их конфликта картину сняли с показа. Подобная цензура была, можно сказать, неслыханной и только привлекла к работе еще больше внимания. Это был первый succes de scandale Энди.

Среди разнообразных проектов, подготовленных Энди в течение его последнего, триумфального года в Техе, ему довелось сотрудничать с Филипом Пёрлстайном. Эти два художника, в зрелости ставшие лидерами крупных школ живописи, были полными противоположностями. Пёрлстайн – грузный интеллектуал, буржуа и гетеросексуал. Они дополняли друг друга. Пёрлстайн прояснял моменты, по которым у Энди были сомнения, и познакомил его со множеством областей.

Филип Пёрлстайн:

Мы с Энди разделяли некоторые точки зрения. Скажем так, если между творчеством Энди Уорхола и моим и есть какое-то взаимодействие, то это что-то вроде отрешенного взгляда на предмет, без размышлений о его значении, интерес просто к самому объекту.

Энди использовал Пёрлстайна так же, как он использовал все подряд, на полную катушку. Ему нравились люди, которые могли научить его чему-то, и он всегда был очень восприимчивым. Энергия и непосредственность взгляда Энди помогали Пёрлстайну удерживать на плаву и собственные идеи. Они придумали декорации к спектаклю, поставленному театральной кафедрой, с использованием коллажей из газет и подписей. Написали и проиллюстрировали детскую книжку о мексиканском прыгающем бобе по имени Лерой. Когда Энди подписывал ее, то допустил ошибку: «Леори». Обоим так понравилось, что оставили без изменений.

Как стали замечать его друзья, Энди начал понимать ценность своих работ. В конце каждого семестра, когда большинство выкидывали или разбирали собственные творения, Энди продавал ненужные ему для портфолио работы студентам. Он рисовал портреты в питтсбургском Центре искусств и ремесел по пять долларов за штуку, а когда ему предложили семьдесят пять долларов за выставленную на ежегодной экспозиции «Объединенных художников Питтсбурга» картину, оцененную им в сотню, он отказался снижать цену, и работа не продалась. Это продемонстрировало потрясающую бескомпромиссность в вопросах бизнеса. Семьдесят пять долларов было кучей денег для Энди в 1949 году.

В течение четырех лет в Карнеги Техе Энди сделал несколько серьезных шагов в сторону превращения в Энди Уорхола. Он стал экспериментировать со своим именем. В качестве главного редактора университетского литературного журнала The Cano он был Эндрю Вархолой. В рождественской открытке, придуманной, сделанной и разосланной всем его друзьям, подписался «Андре», взяв пример с Джорджа Клаубера, пожившего какое-то время в Париже после войны. Под картиной для выставки «Объединенных художников» его указали как Эндрю Уорхола. Для друзей он был Энди.

Чем ближе был выпускной, тем больше Энди переживал о том, что будет делать дальше. Тут он столкнулся с настоящей дилеммой. Он тревожился насчет того, чтобы оставить мать, и, со своей стороны, Юлия представить себе не могла жизни без Энди. Но что ему делать в Питтсбурге? Какое-то время он всерьез думал над тем, чтобы стать преподавателем живописи в старших классах.

Мина Сербин была на выпускном в отеле Шенли, куда пришел и Энди:

Помню, мы с ним разговаривали насчет его планов, и он не упомянул, что собирается в Нью-Йорк. Сказал, планирует заняться преподаванием, и я вроде ответила ему: «Лучше ты, чем я», – но я знала, как он восхищается мистером Фитцпатриком, и, думаю, ему казалось, что мистер Фитцпатрик такой тип учителя, которым он хотел бы стать, и, по-моему, он представлял себя учителем, потому что не верил, что достаточно хорош, чтобы добиться успеха в Нью-Йорке.

На самом деле, по словам Джона, Энди послал свое портфолио в школу в Индиане относительно вакансии учителя и «был очень разочарован, когда они прислали все назад и сказали, что не могут его взять. Он был очень расстроен и тогда сказал: „Значит, я еду в Нью-Йорк“».

Там жили солидные люди, на которых он хотел равняться. Перспектива переезда в Нью-Йорк была пугающей, но приходилось как-то мириться с этим, если хочешь состояться как художник.

Юлия пригрозила ему, что если он отправится в Нью-Йорк, то закончит, околев в канаве без копейки в кармане, совсем как Богданский, русинский художник, которому как-то пытался помочь их отец. Она твердила фамилию «Богданский», словно это было проклятие, каждый раз, когда Энди поднимал эту тему. Но друзья подгоняли его ехать. Они верили в него. Знали, что Энди мог справиться.

Трезвый, уравновешенный Филип Пёрлстайн склонил чашу весов в сторону отъезда в Нью-Йорк, когда сказал, что поедет с Энди. Балкомб Грин благословил их и предложил нанять для них дешевое жилье на лето. Наконец, решившись ехать, Энди был невероятно взволнован на этот счет. Только об этом и говорил.

«Помню тот день, когда Пёрлстайн с Энди уезжали в Нью-Йорк, – вспоминал Пол. – Мама не хотела, чтобы он ехал, но и на пути у него становиться не желала».

Перед самым выпускным Энди сыграл в шоу, поставленном клубом кафедры искусств Take It Easel, где несколько студентов разыгрывали скетчи, пародирующие их преподавателей. Пока один из них имитировал Уорнера, читающего лекцию о важности рейсшины, Энди неожиданно ворвался на сцену, размахивая огромными листами раскрашенной бумаги, и станцевал победный танец, распевая песню, написанную Леонардом Кесслером, но с его собственными словами, в некотором смысле пророческими: «О, вам меня не напугать, я полагаюсь на чувства. Это мое призвание. О, вам меня не напугать, я полагаюсь на чувства…»